Вадим Иванович Кучеренко
Цыганочка
Замелькали дни, почти не заметные в круговороте непрерывной работы. Деревенские сторонились его, чужака и цыгана, а сам Василь не искал с ними встреч, предпочитая им лошадей. Василь то подкидывал в ясли сено, то убирал навоз, то обшивал крышу конюшни досками, чтобы уберечь коней от дождя. Он жалел своих питомцев. Часами мог скрести их щеткой, так, что они начинали лосниться, а затем вел их купать в озере. Кони входили в воду, осторожно переступая передними ногами и с фырканьем задирая головы. Василь сидел верхом и чувствовал, как вода захлестывает лодыжки, подбирается к икрам. И когда она доходила до колен, он бросался вплавь, а кони плыли с ним рядом. Это происходило по утрам, когда солнце всходило над землей крошечным красным шаром, на который еще можно было смотреть, и озеро казалось застывшим, пока волны от купающихся коней не начинали морщинить его гладь. Потом, в конюшне, Василь задавал коням свежескошенной травы, и они сочно хрумкали, отвесив нижнюю губу и благодарно тыкаясь теплыми ноздрями ему в щеку.
Василь ни одну из лошадей не обижал невниманием, но все свое свободное время проводил со Звездочкой. Она была умницей, и вскоре научилась не только понимать его, но и различать его душевное состояние. Если Василь грустил, она, встречая его, тихо и печально ржала, и у него становилось легче на душе, словно он поговорил с другом, и тот его утешил. А грустил Василь часто, особенно по вечерам, когда на закате поднимался ветер и приносил издалека едва различимый горьковатый запах степных просторов. В эти часы Василь рассказывал Звездочке о том, как сладка воля, слаще сахара, и какое это счастье, когда идешь, куда глаза глядят, и радуешься солнцу, небу, ветру и сухой хлебной корке в кармане…
Однажды Звездочка приболела. Она вяло заржала, завидев Василя, ее била мелкая дрожь. Если бы это было возможно, Василь укутал бы ее в теплое одеяло, которым укрывался в прохладные ночи. Он ласково поглаживал Звездочку, а когда она задремала, пошел в деревенский магазин, собираясь купить на свои деньги пачку сахара, побаловать свою любимицу.
Около магазина его и встретил председатель. Он только что вышел из правления колхоза, где разговаривал по телефону с районным центром, и обрадовался, что не пришлось долго разыскивать Василя.
– Эй, чернявый, – закричал он издали, подзывая цыгана. Он никак не мог запомнить его имени. Да и на конюшню, как обещал, так и не зашел, ни разу. – Запрягай Звездочку, поеду на станцию. Жива она там еще?
Василь, и без того расстроенный, совсем помрачнел. Стоял, опустив голову, молчал.
– Ты чего, оглох? – нетерпеливо гаркнул председатель. – Или на конюшне разучился человеческую речь понимать?
– Болеет Звездочка, Матвей Иванович, – ответил Василь. Он знал, что переубедить упрямого председателя трудно, от возражений тот лишь входил в азарт, как норовистый конь от плетки. Но все же попытался: – Может, другую лошадь запрячь?
– Нельзя, – нахмурился председатель. – Я бы этак и на машине. Но надо гостю уважение оказать, с почетом встретить. Уж больна Звездочка красива, стерва! Когда бежит – будто над землей летит, аж дух захватывает… Э, да что тебе объяснять, ты все равно не поймешь!
– А случится что? – спросил Василь. У него щемило сердце в недобром предчувствии.
– Сдюжит, – отмахнулся председатель. – Что с ней станется!
– Отлежаться бы ей, – не уступал Василь.
– Да ты хоть знаешь, за кем я еду? – заорал легко приходящий в ярость председатель, устав от возражений. – Вот и помалкивай! Запрягай, кому велел!
И Василь своими руками надел на Звездочку сбрую, запряг ее в легкую таратайку. Долго ему потом снились ее печальные, влажные, будто от слез, глаза. Просыпался в холодном поту. Загнал бесшабашный председатель лошадь. Захотел порадовать высокого гостя из района, пустил Звездочку вскачь, нахлестывая плеткой. Кровавая пена хлопьями летела с губ Звездочки, она хрипела и задыхалась, но удила рвали ей рот, а плеть не давала замедлить бег. Когда привели ее в конюшню, Василь сразу понял, что не жилец Звездочка на белом свете – глаза потухшие, ребра выступили сквозь тонкую атласную кожу, и даже не заржала, как обычно, увидев его, а лишь тяжело, со всхлипами, дышала.
На закате Звездочка умерла. Долго плакал над ней Василь, не сомкнув глаз этой ночью.
А наутро пришел председатель. Он осторожно ступал по двору, опасаясь испачкать начищенные до блеска сапоги. На нем была пиджачная пара, надеваемая им лишь в самых торжественных случаях, наглухо застегнутый ворот рубашки врезался в жирную красную шею. Рядом с ним семенил маленький пузатый человечек, казалось, раздувшийся от спеси, такой у него был самодовольный вид. Впечатление портили только его короткие ножки. Когда он шел, они придавали его облику некоторую суетливость из-за того, что их приходилось часто переставлять. На самом деле это он выступал степенно, с чувством собственного достоинства, а председатель юлой увивался вокруг него. Несмотря на ранний час, оба были уже крепко выпившие, с побагровевшими физиономиями. Может быть, они, как и Василь, вообще не ложились в эту ночь.
– Эй, Васька, запрягай Звездочку! – закричал председатель, завидев Василя. – Наш дорогой гость желает прокатиться с ветерком. Э-эх, залетные!
– Какой русский не любит быстрой езды, – важно изрек «дорогой гость» и отрыгнул. Пьяно покачнулся и чуть не упал, но короткие толстые ножки давали ему преимущество большей устойчивости, и он удержался.
– Верно подметили, Александр Юрьевич, – восхитился председатель. – Ну и голова!
Василь так сжимал грабли, которыми до этого убирал навоз, что онемели пальцы.
– Нет Звездочки, – глухо сказал он, с ненавистью глядя на опухшее лицо председателя. – Померла.
Председатель на мгновение смутился.
– Да-а, – протянул он и расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке, словно петлю снял с горла. Вздохнул с облегчением. – Незадача вышла…
Но взволновала его не участь Звездочки, а собственная. Он наклонился к уху Василя и прошептал, дыша густым перегаром:
– А на ком же я его прокачу? – и показал пальцем за спину, где его гость все еще не мог справиться с отрыжкой. – Я ведь обещал ему.
– На ком? А на себе, – Василь облизнул пересохшие губы. – На загривке. Вон какой отъел!
– Это как? – не понял председатель. Потом до его затуманенного самогоном мозга дошло, что над ним издеваются. И он злобно заорал: – Да как ты смеешь, харя твоя цыганская!
Он не договорил. Василь наотмашь хлестнул его граблями, так, что толстое древко переломилось, словно сухая тростинка. У Василя будто помутился разум, он различал перед собой лишь темное пятно, по которому бил и бил, не разбирая, куда, только чувствовал, как кулаки проваливаются во что-то мягкое, хлипкое. Еще запомнил, проблеском сознания, как, растеряв всю свою недавнюю важность, убегал Александр Юрьевич, смешно подпрыгивая, когда попадал ногой в кучку навоза.
Когда Василь очнулся, кулаки его были в крови. Пьяный председатель, жалобно охая, возился на земле, пытаясь встать и бормоча угрозы. Василь ушел в конюшню, упал в углу на охапку сена и пролежал в тяжелом забытье несколько часов, пока за ним не пришли милиционеры, вызванные из районного центра…
Цыганочка смолкла и, блестя своими черными глазками, смотрела на Михаила, выжидая. А он не знал, что сказать ей. Старый цыган предстал перед ним в ином свете, но и безоговорочно оправдывать его, как это делала девушка, он не мог. Нельзя было, пожалев коня, до полусмерти избивать человека, каким бы мерзавцем он ни был. Но так было в его мире. Мир, в котором жила эта цыганочка, был совершенно другим, и в нем господствовали иные ценности и понятия. И что тут скажешь? Поэтому он молчал, не желая спорить.
Чтобы перевести разговор на другую тему, он без всякой цели спросил первое, что пришло ему в голову:
– А что, Миро действительно неграмотный?
– Ага, – кивнула цыганочка. – Ни читать, ни писать не умеет.
– А как же он…, – Михаил начал говорить и осекся. Помолчав, осторожно спросил: – А ты сама в школе училась?
– Училась, – девушка сверкнула зубками. – Целый месяц.
– А потом?
– Скучно стало. Того нельзя, этого нельзя, не бегай, сиди, сложа руки, слушай, пиши… А мне попрыгать хотелось, побегать, понимаешь?
– Понимаю, – ответил Михаил.
Он действительно уже понял, что его привычные понятия в этом странном кочевом мире не приемлемы. И судить со своей точки зрения здесь не годилось. Потому что это будет не точка, а «кочка» зрения – то, чего он не принимал всей душой. Да и сказано ведь было: не судите, да не судимы будете, возможно, именно для таких вот случаев. Кто знает, какой приговор вынесла бы цыганочка, расскажи ей Михаил о своей жизни.
– Да и дразнили меня, – продолжала вспоминать девушка. Она удобнее уселась на вагонной полке, скрестив ноги, но по-прежнему говорила громким шепотом, чтобы ее не слышал никто, кроме Михаила. – Я ведь уже большая была, когда меня дядя Василь в школу привел. Мы тогда в районном центре табором жили. И в десять лет я в первый класс пошла. Но я сначала терпела, и учительницу слушалась. Помнила обещание дяди Василя, что когда грамотной стану, он меня в большой город повезет, где на танцовщиц учат. Вот и старалась. Но мне прохода в школе не давали. На переменках мальчишки за косички дергали, дразнили; «Зора переросток! Зора дурочка» Ой, как мне обидно было! А когда и девчонки, глядя на мальчишек, дразнить начали, не выдержала, прибежала, рыдая, к дяде Василю и все ему рассказала. Он на меня грустно так посмотрел, погладил по голове и сказал: «Видно, нет цыгану счастья на этом свете! Не плачь, чиргенори моя, сам тебя выучу».
– А он и правду тебе дядя? – с сомнением спросил Михаил. Уж очень не похожа была эта милая девушка на старого хмурого цыгана.
– Когда мои дае и дадо умерли, дядя Василь взял меня к себе, – ответила цыганочка. – Мне тогда было всего года два от роду, я своих родителей и не помню. А у него своей семьи не было, совсем одинокий жил. Как будто и не настоящий ром даже. Меня ему цыганский бог, романо, дал, пожалел за все его страдания и беды. Так он сам говорит, а я не спорю!
Михаил невольно улыбнулся. И девушка тоже засмеялась, прикрывая ладошкой рот, чтобы приглушить звук. Она была немного наивна, но совсем не глупа.
Зора очень любила дядю Василя, который заменил ей и отца, и мать. Поэтому учиться под его началом, после того как она ушла из школы, ей было легко. Он был строг, но не обижал ее напрасно. На его уроках она могла вертеться, сколько ей вздумается, и задавать любые вопросы. Уроки превратились в занимательную игру, и незаметно для себя самой она выучилась писать, читать и вести счет, узнала, что на белом свете есть множество стран и материков, где живут их соплеменники-цыгане, а также есть океаны, пустыни и забавные дикие лошади – зебры, полосатые, как матрас. О лошадях дядя Василь особенно любил рассказывать. Очень скоро запас его теоретических знаний иссяк, и он начал вспоминать истории из собственной жизни.
Когда девочка уставала сидеть и слушать, и дядя Василь замечал это, он говорил:
– Что-то мы с тобой давно не танцевали, Зора. А ну-ка, давай нашу цыганочку!
Зора радостно вскрикивала, вскакивала и начинала танцевать цыганскую венгерку. Дядя Василь отбивал такт – на пеньке, на ведре, на собственном колене, – и насвистывал мелодию. Девочка, волнующе дрожа худенькими плечиками, задорно бренчала монистами на худенькой груди и скользила босыми ножками по земле, словно пытаясь оторваться от нее и взлететь. И глаза ее сверкали ослепительнее молнии в сумраке ночи. Она могла кружиться часами, не уставая. И дядя Василь не прекращал ей аккомпанировать. Теперь уже она жалела его, и когда видела, что он изнемогает, внезапно бросалась ему на шею, обнимала, и они оба счастливо смеялись.
