Вадим Иванович Кучеренко
Черная пятница
– Бред какой-то, – Игорь перестал улыбаться.
– Ты напрасно надеешься,– с внезапной ненавистью произнесла Оксана. – У тебя ничего не выйдет. Галинка тебе не по карману. Зачем ты ей, даже машины нет!
Она была пьяна, но Игорю стало тревожно.
– Это правда? – спросил он Галину.
Та обиженно поджала красивые тонкие губы и откинулась к стене, отняв у него свою руку.
– Я сама знаю, что мне нужно, – тихо ответила она.
– У меня нет машины.
– Мне не нужна машина.
И он не усомнился. Кто угодно, любая другая девушка в мире могла его обмануть, но только не Галина, в это он свято верил. Ему было достаточно взглянуть в ее глаза, чтобы поверить всему, что бы она ни сказала. Глаза были зеленого цвета, как топь, и Игорь уже сгинул в них безвозвратно.
В полусумраке комнаты плавали клубы табачного дыма, стучал в окно ветер, и каждый думал о чем-то своем. Коньяк был допит, и это разъединило их.
Игорь разлюбил утро. Он просыпался, лежал с открытыми глазами под одеялом и думал, как долго еще ждать до вечера, когда он встретится с Галиной. Затем он неохотно поднимался, без аппетита завтракал и, словно на каторгу, шел на завод. Работа не отвлекала его от назойливых тревожных дум.
В это утро он не успел даже дойти до своего участка. У входа в цех его встретил Олег Мошков, долговязый парень в очках с толстыми линзами, которые делали его глаза несоразмерно большими, словно он постоянно чему-то удивлялся, и строго предупредил:
– Уваров, сегодня в обед комсомольское собрание.
Олег Мошков был секретарем комсомольской организации их сборочного цеха. И постоянно всех донимал своей активной жизненной позицией, как он это сам называл. Инициативы сыпались из него, как горох из мешка с прорехой. Он был на хорошем счету у администрации, но не любим рядовыми комсомольцами. Олег был прирожденный карьерист, однако пытался скрывать это замашками рубахи-парня.
– Слушай, Олег, – просительно произнес, взяв его за рукав пиджака, Игорь. – Давай так: ты меня не видел, я тебя не слышал. Лады?
– Чудак, – возмутился тот, еще больше вытаращив свои глаза. – Ради него все собираются, а он не желает!
– Ради меня? Зачем? – удивился Игорь.
– Согрешил – покайся, – подчеркнуто дружелюбно посоветовал ему Олег, высвобождая свой рукав. – Один раскаявшийся грешник дороже нам десяти праведников.
– Да пошел ты…, – внезапно разъярился Игорь.
Олег Мошков ухмыльнулся.
– Я-то пойду, а вот как бы кому с авиазавода вылететь не пришлось!
И ушел, посмеиваясь, довольный своим каламбуром.
Настроение, и без того неважное, испортилось безнадежно. Игорь не пошел в цех. Вместо этого он прошел в соседний корпус и поднялся на второй этаж, где размещалась редакция заводской многотиражки. Сергей уже все знал. И, ни о чем не спрашивая, жестом показал на стул напротив себя. Он печатал на машинке какой-то срочный материал в ближайший номер, но прервал свою работу, и даже отодвинул машинку, чтобы Игорь не догадался, что помешал.
Они посидели какое-то время молча. Когда Игорь встал, собираясь уходить, жизнь уже не казалась ему беспросветно мрачной. Удивительно, но между ними не было произнесено ни слова.
– Крепись, – подал ему на прощание руку Сергей. – Я с тобой.
– Сядем вместе? – нашел в себе силы улыбнуться Игорь.
– А кто тогда нам будет передачи носить?
И они разошлись, смеясь.
Секретарь комитета комсомола завода Николай Сафронов солидно откашлялся и машинально поправил галстук, хотя тот и так занимал строго перпендикулярное положение по отношению к его округлому, уже заметно проступавшему животику. Сафронов старался, подражая кому-то, быть предельно скупым на слова, призывая всех осознать серьезность момента.
– На незапятнанную репутацию комсомольской организации нашего славного авиационного завода легло черное пятно позора, товарищи, – говорил он, иногда заглядывая в бумажку, лежащую перед ним на столе. – Мы обязаны со всей принципиальностью смыть это пятно, и очистить наши ряды…
Собрание длилось уже второй час, хотя все казалось ясным с первых минут. Уварову почти никто не верил, он же упорно не желал признать свою вину. Его упрямство вызывало лишь раздражение у членов бюро комитета комсомола завода, расположившихся за столом президиума, напротив остальных членов комсомольской организации. Они были голодны и злы.
– Уварову последнее слово! – крикнул кто-то из дальнего угла.
Остальные недовольно зашумели.
– Достаточно говорильни!
– Пора и про обед вспомнить!
– Ребята, нельзя же так с человеком! – опять прорвался сквозь общий шум тот же одинокий женский голос.
– Нельзя было так вести себя в тот вечер, – ударом кулака по столу навел порядок Сафронов. Все сразу стихли. – И не создавай здесь излишнего напряжения, Зяблова! Ставлю на голосование: кто за то, чтобы исключить…
И опять в окружающем Игоря мире пропали все звуки, как это бывало с ним в минуты наивысшего волнения. Он словно смотрел немой фильм. Беззвучно шевелились пухлые губы Сафронова. Жалостливо сморщилось веснушчатое личико Оли Зябловой. Кривился в злорадной усмешке Олег Мошков. Другие лица, редко сочувственные, чаще равнодушные. И – руки, руки, руки, взметнувшиеся вверх. Частокол рук, за которым уже не было видно лиц…
Игорь лежал, повернувшись лицом к стене, в полной темноте. Сергей ворвался в их общежитскую келью, словно смерч, извергая проклятия.
– Все знаю! – сердито закричал он на Игоря, хотя тот не сказал ни слова. – Подлецы!
– Не ругайся, – устало попросил Игорь. – Побереги свой пыл на завтра.
– А что завтра?
– Профсоюзное собрание. Возможно, мне придется подать заявление по собственному желанию. И это если повезет, учитывая, что я опозорил завод.
– Комендант мне сказала, ей пришло распоряжение выселить тебя, – сообщил Сергей.
– Поживешь пока один, – вяло отреагировал Игорь. – Ты шибко не радуйся, свято место долго пусто не бывает.
– Шакалы, пожирающие ослабевшего льва! – яростно ругался Сергей, сея в комнате разруху и опустошение.
Внезапно он успокоился, присел на кровать Игоря, спросил:
– Послушай, а та твоя несчастненькая, как она выглядела?
– А я что, помню? – мрачно ответил Игорь. Ему не хотелось даже думать о женщине, которую он спас от бандитов и тем навлек на себя столько бед.
– Вспомни, – настойчиво потребовал Сергей.
– Ну, белокурая, полненькая, кажется, среднего роста. В вязаном берете и пальто.
– Ясно, что не голая, зимой-то, – размышляя о чем-то, пробурчал Сергей. – Интересно, читает она газеты или нет?
– Хочешь объявить розыск? Найти иголку в стоге сена?
– Пообещаю, что женюсь на ней, – хмыкнул Сергей. – Откликнется, как миленькая.
Сергей уже смеялся, весело и заразительно. Он не мог долго унывать, какая бы неприятность с ним не случилась. Игорь знал это и не обижался на него. Хорошо, думал он, что у меня есть настоящий друг. И Галина…
Игорь вспомнил о девушке и едва не ударил себя по голове от досады на свою забывчивость. Сегодня Галина должна была прийти к нему в гости, и, возможно, намекнула она, даже смогла бы остаться на ночь.
– Сергей, – он виновато улыбнулся. – Ты не мог бы переночевать где-нибудь в другом месте?
– На улице, в сугробе? – сразу догадался, о чем речь, Сергей. Сам он не раз изгонял друга из комнаты на ночь, но тот обратился к нему с подобной просьбой впервые. – Make love, not war? Ну, ты и наглец! Пользуешься тем, что осужденному нельзя отказать в последней просьбе.
Засмеялся, вскочил с кровати, уворачиваясь от тумака Игоря, и снова забегал по комнате, разыскивая в устроенном им только что кавардаке свою зубную щетку. Нашел. Помахал рукой и вышел из комнаты. Но сразу же вернулся и, стоя в дверном проеме, потребовал:
– Когда тебя оправдают, то две… Нет, три ночи комната будет моей. Уговор?
– О чем речь, – согласился Игорь.
Пообещать это ему сейчас было легко – он не верил, что у него есть будущее.
…Этот вечер обильно рождал звезды и снег. Город погрузился в молочное марево, и фонари, залепленные падающим снегом, почти не излучали света. Все звуки стихли.
Игорь стоял у окна, и ему было грустно почему-то. Он был не один, и рад этому, но не мог ощутить от близости Галины обычного умиротворения. Что-то томило душу, как у ребенка, которого оставили в темной комнате и ушли, даже не уложив спать – и от мысли, что он никому не нужен, ему особенно жутко и одиноко.
Галина неслышно подошла и обняла его, прижалась всем телом. Он слышал ровное биение ее сердца, чувствовал ее руки на своей груди, ощущал горячее дыхание на щеке – но, странно, не испытывал желания обнять и поцеловать ее, раствориться в ней. В эту ночь ему казалось мало этого.
– Пойдем на улицу, – предложил он, не оборачиваясь.
– Я только что оттуда, и промочила ноги, – надула губки Галина.
– Такая ночь бывает лишь раз в зиму.
– Ты хочешь провести эту ночь на улице? – лукаво улыбнулась Галина.
– Я хочу все. Эта ночь – наша, такой уже не будет никогда.
– Но я не хочу, – твердо отказалась она.
– Что же, если ты не хочешь быть со мной…, – начал он и не договорил, осознав, что не прав – ведь она пришла к нему, и что за беда, если не идет вновь в ночь и снег. Она устала и замерзла, а он просто эгоист.
Игорь, испытывая угрызения совести, обернулся к ней, и случилось то, что и должно было – он потерял себя в ее глазах, в запахе ее волос, в губах…
– Подожди, ты изомнешь мне платье, – сказала она, оторвавшись от его жадных губ.
На мгновение ему вдруг снова стало зябко, но кожа ее была так горяча, что он быстро согрелся…
Он лежал на спине, ее голова покоилась на его плече, лицо скрывала копна черных, с рыжинкой, волос. Игорь перебирал ее волосы, убирал их с лица и ласкал его пальцами, нежно, словно боялся обжечься. Он был счастлив настолько же, насколько недавно печален.
– Ты любишь меня? – спросил он тихо и почувствовал, как Марина напряглась.
Она ответила чуть погодя:
– Я же просила не спрашивать об этом, Когда я пойму, я скажу сама.
Она не хотела лгать ему. Игорю нравилось быть уверенным, что Галина никогда не обманет его. Но сейчас ему хотелось утешительной лжи. Он должен был думать хотя бы в эту минуту, что она любит его, иначе все, что между ними происходило, начинало казаться бессмысленным…
Ей хотелось спать, она слегка устала. Вот что значит долго не заниматься этим, подумала Галина сквозь подступающую дремоту. И еще, что он очень мил в постели, пусть и немного скучен. Ну да, он нравится ей, и неужели ему не довольно того, что между ними есть? Наверное, все мужчины такие – они всегда требуют того, что им не дают. Сейчас ему необходима ее любовь, а полюби она – и он сразу охладеет, и это так естественно. Такое с ней уже бывало…
Она никогда меня не любила и не полюбит, подумал он, и вдруг ему захотелось плакать…
А ночь за окном никак не могла остановить падение снега, и тишина не покидала город. Игорь думал, что если бы снег шел и шел, он мог бы засыпать общежитие по самую крышу, и тогда они проспали бы в нем, как медведи в берлоге, до весны. А весной солнечные лучи растопят снежный саван и разгонят мрак и печаль, и Галина обязательно полюбит его. Не сможет не полюбить весной…
Наутро, когда она еще спала, он поднялся, быстро оделся и неслышно вышел из комнаты. Долго искал в зимнем городе цветы и все же нашел. Вернулся и положил букет, в середину которого спрятал записку, рядом с ней, затем ушел, недолго постояв на пороге и всматриваясь в ее черты, словно запоминая их.
В записке было всего одно слово: «Прощай».
К вечеру Игорем овладел сильный приступ тоски. Все вокруг казалось потускневшим, и даже снег будто покрылся сажей. Он не мог ни о чем думать, даже о Галине.
В этот вечер, впервые в жизни, он пил водку, смешанную с пивом. Напиток назывался «ерш». Вкуса не ощущал, просто глотал, стакан за стаканом. Новые приятели, которых он плохо знал, до этого лишь изредка встречались в коридорах общежития и даже не здоровались, удивленно смотрели на него, но пить не мешали. Они будто понимали, что произошло нечто ужасное, и эта теплая горькая отрава – единственное, что ему способно помочь, подобно тому, как некоторые болезни лечат змеиным ядом.
А потом мир начала обволакивать тьма. Игорь запустил пустым стаканом в угол комнаты, откуда на него смотрело улыбающееся лицо Оксаны, лучшей подруги Галины, и почувствовал, что падает в бездну…
Проснулся Игорь поздно, когда неяркое зимнее солнце уже перевалило через зенит. Тяжко ломило голову. Кто-то настойчиво стучал в дверь.
– Кто там? – спросил он.
– Уваров, к телефону, быстренько! – услышал в ответ голос тети Нины. – Милиция ждет.
Он спал одетым, и теперь его одежда была вся измята. Встал, поморщившись от сильной головной боли, молоточками бьющей по вискам, отворил дверь. Тетя Нина удивленно раскрыла рот, не договорив фразы. Она никогда не видела его таким.
