– Распять его, – кричала чернь, – распять!
И смертный час ужасен был и долог.
Где силы взять, простить чтоб и понять?
И скалит зубы истина сквозь морок.
Здесь, на кресте, не стыдно слабым быть.
Но скорбный дух мольбы напрасно множит.
Кто отказался дьяволу служить,
На милосердие рассчитывать не может.
Сын плотника царей земных презрел -
Простить такое было б святотатством.
Но разве мук Голгофы он хотел,
Пугая мир святым небесным братством?!
Быть трудно богом. Человеком – вдвое:
Страдает плоть, терзается душа.
Но хуже нет, когда в одном вас – двое.
Ведь Магдалина, как и небо, хороша.
И разум, обезумев, тихо воет.
Иное – бог, иное – человек.
Но прокуратор Рима руки моет,
Все разрешив сомнения навек.
Распяли и беснуются. Свершилось…
С креста на мир взирая, Он затих:
Ужели все, что было, только мнилось,
И он не Бог, а лишь один из них?!
Простой рыбак, он стал наместник Бога.
Жизнь удалась… Вот только все знобит,
И ночью каждой звонко у порога,
Как в страшном сне, опять петух кричит.
Отрекся трижды… Вечно в этом кайся,
Что в ночь одну жизнь некогда сгубил.
Симон, кем был, не предал бы, признайся.
Но Петр иной, иначе все решил.
Пока рыбак, бесстрашием был славен.
С сетями рваными и мужество – на дно.
И пред людьми пусть ныне обесславлен,
Но жив и здрав; а Бог простил давно.
Ведь знал Он все еще до этой ночи,
И, пожелай, избегнуть мог суда,
Когда Петра измену напророчил…
И мысль змеей: да Бог ли он тогда?!
Как веру в этом сохранить смятенье?
Душа осанну небу не поет,
Когда живет, терзаема сомненьем,
И муки ада, словно воду, пьет.
Лишь смерть одна способна дать ответ,
Нашептывает сладко ветер в уши,
Ведь Он не зря сказал, что смерти нет.
Совет его услышь – и будь послушен…
Петр духом слаб; он человек, не Бог,
Чтоб с сатаной на равных мог тягаться.
День ото дня его печальней вздох,
И сил уж нет, бездомному, скитаться.
Но Петр идет; его надежда манит,
Мысль робкая, что встретит он того,
Кто старика вдруг снова одурманит
И, все простив, поймет без слов его.