Вацлав Воровский
Раскол в «темном царстве»

Нужно заметить, что Константин Ванюшин – тип переходный и поэтому страдает неопределенностью и противоречивостью переходных типов, но уже по отмеченным чертам можно судить, как и куда пойдет вполне завершившийся, аналогичный ему тип. Такой завершившийся тип – не новость в русской литературе, как не новость и в русской жизни. Его неоднократно фотографировал и рекомендовал публике, например, г-н Боборыкин.

Второй отмеченный нами тип, представителем которого мы назвали Нила, требует некоторых оговорок. По существу своему он является отколком, «отщепенцем» от той общественной группы, из которой он вышел. В то время как предыдущий тип представляет высшую форму, дальнейшую стадию в развитии известной общественной группы, этот тип является лишь отбросом в процессе этого развития. Из этого мы можем сделать выводы: первое, что возникновение этого типа представляет количественно менее крупное общественное явление, и второе, что легче всего в этот тип должны переходить те элементы данной группы, которые слабее всего проникнуты ее «типичной психологией». Так, мы знаем, что в 50 – 60-е годы, в момент внутреннего перелома в дворянстве, от него отделялось немало элементов этого второго типа, известных в литературе под названием «кающихся», и это течение, безусловно, было количественно значительно меньше, например, того, которое создало первый тип. Мы могли бы здесь показать, что при теперешнем разложении мещанско-купеческой среды этот процесс должен быть слабее, чем он был в аналогичных условиях в дворянстве. К сожалению, это слишком отклонило бы нас от темы, поэтому укажем только на два фактора, лежащие в основе этого различия. Во-первых, историческая обстановка разложения купечества совсем другая. При разложении дворянства был громадный спрос на интеллигенцию во всех сферах жизни. Существовали почти исключительно интеллигентские течения, вроде «безымянной Руси», которые поглощали массу этих общественных отбросов. В настоящее время условия другие: та же «безымянная Русь» комбинируется из других элементов; спрос на интеллигенцию хотя и не уменьшился, а даже сильно возрос, зато иначе распределяется, причем главная масса ее идет в промышленные, административные и тому подобные сферы. Во-вторых, раскол в «темном царстве» происходит иначе и по характеру своему, так сказать, по темпу. Он развивается медленно, постепенно, нормально. В дворянстве же в свое время проявление происшедшего уже разлада тормозилось внешними условиями. Благодаря этому он принял после Крымской войны очень резкий характер настоящего переворота. Этот болезненный темп сказался и на количестве «отбросов», и на их распределении в обществе.

Итак, мы не должны ожидать, что в рассматриваемом нами процессе разложения «темного царства» сильно выразится возникновение второго типа – «отщепенца». Количественно этот процесс окажется слабее. Зато тем резче должен выступить второй признак этого процесса, указанный нами выше, – именно сильное влияние разложения на элементы, менее всего проникнутые «типичной психологией» группы. Этим, на наш взгляд, объясняется то, что представителем указанного второго типа в драме г-на Горького является Нил, не сын, а приемыш Бессеменова. Попал он в дом своего приемного отца уже десяти лет от роду, – быть может, уже с известным запасом впечатлений, мало располагающих к мещанскому складу мысли. Хотя в доме он принят как родной, но все-таки ему приходится чувствовать, что он не сын. В то время как родные дети Бессеменова получают образование, ему рано приходится тянуть трудовую лямку, зарабатывать и нести заработок в дом. Этот личный тяжелый труд со всеми его отрицательными сторонами, общество таких же тружеников, ежедневные столкновения с капиталом на службе, с семейным авторитетом дома – все это обладает такой чудовищной воспитательной силой, перед которой пасуют все охранительные влияния домашней обстановки. Не думайте, однако, что Бессеменов смотрит на Нила как на чужого и эксплуатирует его только как рабочую силу. Нет, он готов для него создать такое же мещанское счастье, как и для своих детей, быть может, несколько меньше, но качественно такое же. Так, он хочет женить его на богатой невесте, вероятно, готов был бы пристроить его к делу; кто знает, может быть, он согласился бы и на брак его с Татьяной, если бы он сам захотел. Нил для него далеко не чужой, к тому же старик умеет ценить цельность и силу характера приемыша. Но таковы уж условия переходного времени, что домашние, воспитательные влияния бессильны против разрушительной мощи внешних факторов. И вот в этом юноше, воспитанном в затхлой мещанской среде, складывается жизнерадостная, боевая психология. «Интересная штука – жизнь», «большое удовольствие жить на земле». Его цельная натура доступна всему богатству внешних впечатлений, он жадно хватает их и наслаждается ими. Но он знает, что в жизни много темного, дурного, несправедливого. Он слишком близко стоит к жизни, чтобы проглядеть это. И вот наряду с его жизнерадостностью развивается другая черта – потребность борьбы. Пусть жизнь старается, сколько хочет, сковать и обуздать человека, стремящегося к счастью, – напрасно! «Я заставлю ее ответить так, как захочу!» «Наша возьмет. И на все средства души моей удовлетворю мое желание вмешаться в самую гущу жизни… месить ее и так и этак, тому – помешать, этому – помочь… вот в чем радость жизни».