Но читателю, конечно же, интересно знать, что сталось с бриллиантами Кшесинской, поэтому прежде чем вернуться к Сталину и к рассказу о том, почему Владимир Иванович Волков, мой дедушка, не огораживал участок земли, на котором сажал картошку и сеял немного ржи и клевера, нужно закончить рассказ о приключениях этой замечательной женщины, единственной в свое время прима-балерины императорских театров.
Когда она сбежала, Ленин и Троцкий обыскали весь дом, но бриллиантов не нашли. Начали спрашивать прислугу, те отвечают, мол, ничего не знаем. Поэтому кухарку и поломойку расстреляли, тем более, что и кухарка и поломойка были грубы и неучтивы, а по вечерам к ним приходили матросы и сильно шумели, а когда Ленин и Троцкий запретили пускать матросов, женщины стали бурно выражать недовольство. Вот горничная оказалась поскромнее, она и говорит Ленину и Троцкому:
– Пожалуйста, не расстреливайте меня. Я матросами не увлекаюсь, мне с ними совсем даже не интересно. Где бриллианты я не знаю, но могу сказать, кому это известно.
– И кому же? – спросили Ленин и Троцкий в один голос – они очень хотели узнать, где спрятаны бриллианты, так как догадывались, что бриллиантов у Кшесинской не один-два, а много, и все они дорогие.
– Нашей экономке, она женщина хитрая и пронырливая, везде сует свой нос и к барыне давно втерлась в доверие, – объяснила горничная, ее и не стали расстреливать.
Экономка же на момент всех этих событий отсутствовала, потому что времена уже наступали голодные и она ездила закупать продукты в дальние села, куда еще не дошли слухи о том, что творится в Петрограде, и где еще удавалось найти и хлеб, и даже баранину, и квашеную капусту, и соленые огурцы по сходной цене. Сразу по возвращении, узнав о бегстве Кшесинской, экономка явилась к Ленину и Троцкому и призналась:
– Я знаю, где Кшесинская прячет свои бриллианты, и расскажу вам, потому что ненавижу эту плясунью лютой ненавистью.
– За что же вы ее ненавидите? – поинтересовался Троцкий, он часто не умел сдерживать своего глупого любопытства, через что имел много неприятностей.
– Я вдова артиллерийского поручика. Мой муж погиб на фронте. Оба мы пусть не столбовые, а все-таки законные русские дворяне, а не какие-нибудь поляки, и свои дворянские грамоты не подделывали. А Кшесинская рассказывает басню, что она не Кшесинская, а происходит из рода польских графов Красинских. Мол, ее предка в отроческом возрасте хотел погубить дядя, чтобы завладеть наследством. Француз-гувернер спас ребенка и вывез его во Францию, но по дороге потерял шкатулку с документами, и поэтому уже во Франции ему изменили фамилию Красинский на Кшесинский. А когда дядя умер, то в имении случился пожар и все документы, мол, сгорели. Вот по этим-то утерянным и по сгоревшим документам она и является графиней. Все это такая нелепая, шитая белыми нитками выдумка, что даже великие князья, любовники Кшесинской не осмелились восстановить для нее графский титул. Всем хорошо известно, что ее матушка танцевала на канате в бродячем цирке, имела тринадцать детей от разных мужей, а папенька – тоже танцор, служил лакеем у одного итальянского шулера и учителя танцев и, подглядывая в окошко танцевального зала, выучил все балетные «па», потому-то его и взяли на сцену. Его и танцовщиком-то не назовешь, его и держали-то как мазуриста. Вот такая у нее родословная. Мне пришлось пойти в услужение к этой проходимке, а пока она дрыгала перед публикой голыми ногами, моего мужа убило снарядом, а она не постеснялась заявить газетным репортерам, что генералов в России много, а балерин императорского театра всего шесть, а прима-балерина Кшесинская – одна. По вечерам она со своими приятелями играла в карты и с каждой ставки откладывала мне часть денег – я взяла эту подачку только потому, что поклялась мстить ей до гробовой доски.
– От вашего отношения к полякам отдает великорусским шовинизмом, безобразнее которого нет ничего на свете, а что касается… – начал Троцкий, но Ленин перебил его:
– Помолчи, Беня.
Возбуждаясь в предчувствии близкой добычи, Ленин всегда путал имя Троцкого – Лев с его настоящей фамилией – Бронштейн и называл его Беней, хотя на самом деле так звали известного одесского налетчика, что позже подтвердил и знаменитый впоследствии Исак Бабель[18], грабивший вместе с этим Беней мелких лавочников и торговок с Привоза. А поэт Есенин[19], водивший дружбу с Троцким, чтобы не впадать в такую путаницу, за глаза называл его просто Лейбой, а не Львом, потому что маленький, злобный, в кожаной куртке, вечно размахивающий револьвером Троцкий совсем не был похож на царя животных, большого гривастого льва, даже если бы этому льву нацепить на морду пенсне.
– Вечно влезешь со своими ненужными, второстепенными мелочами, не умея увидеть главного, не соображая, где основное звено, ухватившись за которое, можно вытащить всю цепь, – раздраженно продолжил Ленин и уже по-деловому, точно, кратко и гениально прищурив глаза, спросил экономку. – Где бриллианты?
– В потайной комнате, – ответила экономка.
– В доме есть потайная комната? Где же она? – подпрыгнули на месте Ленин и Троцкий, и глаза их загорелись огнем неподдельной безумной страсти.
– В малом гостевом зале, за камином, – поджав губы, сказала экономка, невольно смущенная ленинским напором.
– Как вы об этом узнали? – вмешался Троцкий, опять не имея сил сдержать своего любопытства, обычно праздного, бесцельного и ни к чему не ведущего.
– Кшесинская никому, кроме меня, не доверяла связку ключей от комнат. Да и мне давала их ненадолго и очень неохотно. Она объяснила, от какой двери каждый ключ, а один маленький ключик трогать запретила. Я спросила, от какой комнаты этот ключик, и Кшесинская, путаясь и смущаясь, сказала, что, мол, этот ключик просто так, он ни от какой двери и дорог ей как память о счастливых мгновениях ее молодости. По ее смущению я сразу догадалась, что она нагло врет. Если бы этот ключик был связан со счастливыми мгновениями ее молодости, то она хранила бы его в шкатулке, как это делают порядочные женщины. И я стала следить за ней, а с ключика при первой же возможности сделала слепок.
– Хватит рассказывать эти сказки, – Ленин не мог, в отличие от Троцкого, слушавшего с раскрытым ртом, спокойно усидеть на месте. – Слепок у вас с собой?
– Да, я никогда не расстаюсь с ним.
– Ведите нас к этому камину! – с пафосом воскликнул Ленин и чуть было не выбросил вперед руку, как это он делал во время выступлений в минуту душевного подъема, доходившего иногда до ничем не обузданного восторга.
Экономка привела Ленина и Троцкого в малый гостевой зал. У глухой стены располагался огромный камин, облицованный черным мрамором, с высокой чугунной решеткой и какими-то бронзовыми фигурами в глубине за очагом.
– Где же дверь, которую открывает этот ваш маленький ключик? – нетерпеливо спросил Ленин.
– Никакой двери нет. Все дело в камине, – ответила экономка.
– Ну так рассказывайте, не тяните кота за хвост! – заторопил Ленин и заходил взад-вперед у камина, то и дело засовывая большие пальцы обеих рук под мышки, так он делал потому, что всеми силами души своей ненавидел русскую баню, да и обычную ванну принимал очень редко, потому что всегда был занят мыслями о чем угодно, но только не о «пошлой помывке».
– Я как-то сразу приметила, что в этом камине никогда не зажигают огонь. А потом случайно подслушала разговор кухарки с горничной и поняла, что разводить огонь в этом камине строго-настрого запретила сама хозяйка дома. Тогда я нарочно принесла дров и сделала вид, будто хочу разжечь огонь в этом камине. Кшесинская кинулась ко мне как тигрица и стала орать, что в этом камине нельзя жечь огонь. Я сделала удивленное лицо и спросила: почему? Ведь здесь довольно холодно. Она с трудом взяла себя в руки и объяснила: «Разве вы не видите, в камине за очагом две бронзовые статуэтки амуров с луками, они отлиты в Париже по формам самого великого Огюста Родена и стоят невообразимо дорого. Если в камине разжечь огонь, он повредит бесценные шедевры. Этот камин декоративный и служит только для украшения интерьера. А если здесь холодно, то можно пойти в любую другую комнату, где тепло. А кроме того хочу заметить, что растапливать камины в доме не входит в ваши обязанности, этим занимаются кухарка и горничная». Я, конечно же, не поверила ни одному ее лживому слову, но промолчала и сделала вид, что мне нет никакого дела до этого камина и что я не обратила внимания на то, что она ставит меня в один ряд с кухаркой и горничной, – продолжила рассказ экономка, – но сама стала еще внимательнее следить за Кшесинской. И вот однажды она вернулась с банкета, где ее с головы до ног обсыпали бриллиантами. В руках она несла два узелка из ресторанных салфеток, в этих узелках были бриллианты. Все в доме спали. Но я не смыкала глаз, я притаилась вон там, в уголочке за столиком. Кшесинская вошла со свечой, чтобы не зажигать электричество и никого не разбудить. Свечу она поставила на выступ каминной решетки и забралась, к моему удивлению, внутрь камина, несколько раз покрутила голову левого амура, чтобы взвести скрытую пружину, а потом повернула на пол-оборота ближнее крыло правого амура. Раздался какой-то скрип и скрежет. Сначала я даже ничего не увидела, но потом заметила, что камин сдвинулся в сторону, совсем немного, меньше, чем на пол-аршина.
– А сколько это будет в метрической системе? – не утерпел и снова влез с неуместным вопросом Троцкий.
– Не знаю, – простодушно призналась экономка, – в старых мерах все удобнее.
– А между прочим, будущее именно за метрической системой, – как-то мечтательно и назидательно заметил Троцкий и добавил: – хотите, я научу вас, как легко и не затрудняясь переводить старые меры в новые?
В душе он был отъявленным тайным масоном и всегда и везде невольно, сам подчас того не желая, старался насаждать любые масонские нововведения.
– Вот послал Бог дурака в товарищи, – грубо одернул Троцкого Ленин, который к масонам относился весьма прохладно, потому что они не состояли в партии РСДРП, так как не могли понять абревиатуру этих пяти букв. – Дальше, дальше, дальше!
– Справа, между камином и стеной, образовалась щель… В пол аршина, – нерешительно оглянулась на Троцкого экономка, но тот, обидевшись на Ленина, молчал, хотя и делал вид, что считает в уме, переводя аршины в сантиметры (получалось ровно 35,56 сантиметра), и экономка продолжила: – Кшесинская захватила оба узелка и протиснулась в эту щель. Щель тут же ярко осветилась – это она включила в потайной комнате электричество. Спустя минут десять свет погас, Кшесинская вернулась без узелков. Опять залезла в камин, привела крыло амура в первоначальное положение, и камин со скрипом подвинулся и скрыл проход в тайную комнату, в ней эта мерзавка и прячет бриллианты.
Не дожидаясь окончания рассказа, Ленин решительно подошел к камину, перегнулся через чугунную решетку и почти дотянулся до левого амура, но туловище перевесило, он не удержался и упал внутрь камина, а ноги остались снаружи и он повис на решетке, а так как в камине было тесно и неудобно и не получалось помочь себе руками, чтобы выбраться наружу, Ленин начал энергично дергать ногами, словно подавая Троцкому сигналы о помощи.
Троцкий, не раздумывая ни мгновения, подбежал к Ленину и, бесцеремонно схватив его за ноги, без особого труда вытащил своего подельника-сотоварища из камина, но когда тот поднялся, не удержался и рассмеялся своим противным хихикающим смехом, напоминающим звуки, которые издает обиженный шакал.
– Что здесь смешного? – с укоризной спросил Ленин, поскольку в камине никогда не разводили огонь, он совершенно не испачкался ни в золу, ни в сажу.
– Ничего, – продолжал хихикать Троцкий, – просто, увидев вас в этом положении, я вспомнил, что согласно легенде, точно в такой позиции умер великий русский скабрезный поэт Барков, только без штанов, то есть штаны были, но он их приспустил, чтобы приклеить себе на…
Ленин смерил Троцкого уничижительным взглядом и уже не торопясь, поистине с немецкой аккуратностью перелез через каминную решетку, покрутил голову одного амура, повернул на девяносто градусов крыло другого, и камин, как и следовало, отодвинулся в сторону, приоткрыв узкую щель с правой стороны.
– Вот так-то, – сказал Ленин Троцкому, – если не с первого абцуга, так со второго.
Троцкий не стал язвить, ведь действительно, не с первого раза и Москва строилась. Но оказалось, радоваться рано. Ни Ленин, ни Троцкий, ни экономка не сумели протиснуться в узкую щель, которая вела в потайную комнату к желанным алмазам, их после огранки и называют бриллиантами, отшлифованные где-нибудь в Амстердаме каким-нибудь кропотливым евреем-ювелиром они и стоят бешеные деньги, а в дикой природе, извлеченные из кимберлитовой породы старателем в набедренной повязке, уходят по бросовой цене в тысячи раз дешевле.
Кшесинская, как прима-балерина императорских театров, имела миниатюрную фигуру и умела проскользнуть в эту щель, любому же другому сделать то же самое представлялось весьма затруднительным. Но это не остановило Ленина и Троцкого. Ломами и киркой они раздолбили с края часть стены и, чумазые от кирпичной пыли и известки, вошли в потайную комнату, а экономка следом за ними. Большую часть помещения занимал сейф. Увидев в его дверце замочную скважину, экономка захлопала в ладоши и восторженно затараторила:
– Вот какую дверцу открывает тот маленький ключик, у меня есть слепок с него.
– Дайте его сюда, – властно, голосом не терпящим возражений приказал Ленин, – и не трещите как сорока в лесной чаще, завидевшая охотника.
Экономка подала ему слепок. Ленин покрутил его в руках и сказал:
– Но ведь это только слепок с ключа, а не сам ключ. Слепком дверь не откроешь, – и подумав, добавил, – однако не нужно опускать руки. Если есть слепок, можно изготовить и ключ. Для этого нужен слесарь.
Ленин и Троцкий сели в автомобиль и уехали искать слесаря. Через несколько часов они вернулись с новеньким, блестящим после напильника ключиком. Ленин вставил его в скважину двери сейфа, повернул два раза, послышались два мелодичных щелчка, и дверь открылась.
Сейф состоял из двух половин – большой и маленькой. Обе они оказались совершенно пусты. Троцкий провел пальцем по стыкам – нигде не застрял даже самый маленький алмазик. Он вдруг втянул в себя воздух, а потом обнюхал большую половину, и особенно внимательно и долго – маленькую.
– Клянусь всемирными потрясениями, в маленькой половине она хранила письма любовников – остался явственный запах дорогих духов. В большем отделении никаких запахов, значит, в нем лежали бриллианты, они, как и деньги – не пахнут.
– Подлая тварь, она сбежала, прихватив алмазы, – почти простонала экономка.
– С ее стороны это весьма резонно, – глубокомысленно заметил Ленин.
– Владимир Ильич, – взмолилась экономка, – обещаю во что бы то ни стало вернуть вам бриллианты, если вы расстреляете эту Кшесинскую.
– Ну, расстрелять кого угодно для нас никакого труда не составит, – усмехнулся Ленин. – Но где искать ее – прошло уже больше недели, думаю, нашей резвой плясуньи и след простыл.
– Где искать ее! – вне себя от гнева воскликнула экономка. – Я разыщу ее на земле или под водой, живой или мертвой! Давайте меняться – вы мне жизнь этой несносной мерзавки, а я вам ее бриллианты. Только выпишите мне соответствующий мандат!
– Хорошо. Прекрасно. Очень даже замечательно, – деловито сказал Ленин. – Принесите мне бумагу, перо и чернила.
Троцкий тут же услужливо сбегал в кабинет и принес бумагу, перо и чернила. Ленин взял перо и бумагу, приложил лист к дверце сейфа, Троцкий держал в вытянутой руке чернильницу, и Ленин, невзирая на то, что писать приходилось крайне неудобно, размашистым, трудночитаемым почерком написал: «Мандат. Все, что сделает податель сего мандата, сделано по моему приказанию и для блага Мировой революции. Ульянов (Ленин)[20]».
Потом подумал и внизу, в уголке наискосок, для надежности, добавил: «Предписываю отобрать у балерины Кшесинской все алмазы и бриллианты, какие только найдутся у нее при обыске. Бриллианты доставить мне. Балерину расстрелять без промедления и без какой бы то ни было канители, не откладывая этого важного дела в долгий ящик, как это у нас часто случается».
Ленин сунул перо в чернильницу, которую держал Троцкий, двумя руками взял лист бумаги, полюбовался на свою работу, прочел вслух написанное, сложил лист пополам, потом вчетверо и протянул его экономке. Та молча взяла «Мандат» и ушла не проронив ни слова с горящими огнем гнева и мести глазами, освещавшими ей дорогу на улицах ночного Петрограда.
– М-да, – сказал Ленин Троцкому, – не завидую я этой балерине.
Экономка со всей силой и энергией необоримой страсти взялась за дело и спустя несколько месяцев настигла Кшесинскую в Кисловодске, куда та добралась после долгих скитаний по замерзающей и оголодалой России. В Кисловодске уже тоже установились порядки, заведенные Лениным и Троцким в Петрограде, то есть грабили всех, у кого находилось хоть что-либо ценное или съедобное. Но здесь, на юге, в предгорьях Кавказа было не так холодно, как на Великой Русской равнине со знаменитой Валдайской возвышенностью, а тем более на русском Севере, и оставались еще кое-какие продукты питания.
Сюда на лечение минеральными водами в старые времена иногда выезжала царская семья, здесь же бывал и поэт Лермонтов, он сочинял не только стихи и поэмы, но написал и роман «Герой нашего времени», действие которого разворачивалось как раз в этих местах, известных красотой природы и чистейшим целебным воздухом – им дышать то же самое, что пить воду из заветного родника у корней столетнего дуба. Поэтому в Кисловодск переехала овдовевшая великая княгиня Мария Павловна[21]. Она была дочерью герцога Мекленбургского-Шверинского, до перехода в православие носила имя Мария-Александрина Елизавета-Элеонора, замуж вышла за великого князя Владимира Александровича и по своему положению считалась третьей дамой в империи – сразу после императрицы и императрицы-матери. Она терпеть не могла императрицу за ее истеричный характер и за то, что та помыкала мягким по натуре Ники (Николаем II). Вместе с великой княгиней в Кисловодске жили и двое из четверых ее сыновей – великие князья Борис[22] и Андрей[23]. Великий князь Андрей был последним по очереди из императорской семьи любовником Кшесинской.
Почта и телеграф, которые Ленин ограбил прежде всего, работали совсем плохо, но все таки кое-какие письма до адресатов доходили, обычно случайно, и Кшесинская получила несколько грустных посланий от великого князя Андрея. Он настоятельно звал ее в Кисловодск, потому что они давно уже не виделись. Великий князь Андрей советовал ей поселиться в Кисловодске, пока в России не утихнут грабежи и разбои, а когда Ленина и Троцкого кто-нибудь опять отправит в Сибирь на каторгу, тогда как раз освободится дом Кшесинской в Петербурге и можно будет вернуться в северную столицу, не обращая внимания на ее ужасный климат, который не идет ни в какое сравнение с прекрасным климатом Предкавказья.
Климат этот так хорош, что в Кисловодске лучше бы остаться навсегда, но это, конечно же, невозможно, так как несмотря на прекрасную погоду и замечательные виды природы с горцами в бекешах, бурках и папахах (некогда воинственными, но теперь вполне мирными и живописными) в Кисловодске нет большого императорского театра, где Кшесинская могла бы божественно блистать на сцене, сводя с ума публику своей неповторимой грацией и пламенной страстью, выражаемой движениями танца, доведенными до невероятной точности и совершенства.
Кшесинская не знала как ей поступить. Она долгое время не решалась ехать в Кисловодск, так как другой ее любовник из императорской семьи, великий князь Сергей Михайлович[24] (предшествовавший великому князю Андрею) тоже писал ей письма и они то и дело доходили до нее. Великий князь Сергей Михайлович последние годы занимался исключительно артиллерией и внес в ее развитие огромный вклад. Теперь же, когда Ленин заключил с немцами позорный Брестский мир и артиллерия оказалась не нужна, великий князь вспомнил о своих чувствах к Кшесинской.
Он предлагал ей уехать за границу и там дождаться окончания беспорядков, охвативших Россию. Великий князь Сергей Михайлович сообщил Кшесинской, что ему от матери достались драгоценности на значительную сумму и он хотел бы переправить их в Париж или в Лондон – правда, английский посол, с присущей выходцам из туманного Альбиона холодностью, отказался посодействовать в этом вопросе, но еще сохраняется кое-какая надежда уладить это дело. А кроме того великому князю удалось скупить на барахолке мебель из дома Кшесинской, ей несомненно дорогую по воспоминаниям, и он уже отправил гостиный гарнитур за границу, но пока по не уточненному адресу, то ли в Финляндию, то ли в Швецию.
Вскоре из газет стало известно, что Великий князь Сергей Михайлович арестован и вывезен в Сибирь. Только после этого Кшесинская приняла твердое решение ехать в Кисловодск.
Ее экономка настойчиво и целеустремленно следовала по пятам за своей хозяйкой. Эта-то целеустремленность ее и подвела. Целеустремленность ведь тоже иной раз может сыграть злую шутку. Когда человек целеустремлен, достижение цели часто поглощает все его внимание, он забывает оглядываться назад и осматриваться по сторонам, а это очень опасно, так можно угодить в какую-нибудь ловушку или засаду, устроенную недругами, а если таковых нет, то приготовленную судьбой.