Ульрих Барке
Кататимно-имагинативная психотерапия. Учебное пособие по работе с имагинациями в психодинамической психотерапии
В случае необходимости, позже можно было бы также частично затронуть ее страх сближения, который был связан с описанной ею базовой проблематикой страха зависимости и идентичности. Однако работа с данной базовой проблематикой могла бы быть удовлетворительной и плодотворной для пациентки только в рамках непрерывной аналитической терапии. Мотивирование пациентки к такой работе могло бы стать последним результатом запланированной краткосрочной терапии.
• Согласование лечения
В конечном итоге, исходя из моих размышлений, я согласилась на проведение краткосрочной терапии и обозначила пациентке следующие рамки: За двухмесячный период ее отпуска мы могли бы провести два этапа терапии, сделав перерыв на запланированные мной в этот период четырехнедельные каникулы. Я предложила ей приходить ко мне на сеансы терапии ежедневно во время этих двух этапов, каждый их которых состоял из полутора недель. Г-жа Мусат сразу согласилась с такой интенсивностью сеансов, а также с предложенными ей ранними или поздними часами для проведения терапии, что вновь подтвердило предполагаемую мной линию переноса (а именно, что она, отказываясь от себя, должна была безоговорочно оправдывать ожидания и требования близкого другого).
Чтобы ввести г-жу Мусат, которая была совершенно неопытна в вопросах терапии, в курс дела и оградить ее от завышенных ожиданий, я сказала ей следующее: «Во время данного лечения мы не будем с вами стремиться к достижению больших внутренних изменений. Это поможет нам лучше понять вашу кризисную ситуацию и то, как вы оказались в тупике, что будет способствовать поиску решения. Прежде всего, речь здесь пойдет о прояснении того, что является для вас препятствием в получении ощущения большей свободы в собственной жизни, какие конкретно препятствия и сомнения играют особую роль, откуда они возникают и как их можно преодолеть».
Я связала эти высказывания с предложением ввести в терапию работу с имагинациями (способ был описан в пар. 3.5). Г-жа Мусат – вновь исходя из наметившейся динамики переноса – выразила явную заинтересованность в этом, в связи с чем уже на четвертом пробном сеансе, который явился последним перед началом нашего первого этапа терапии (первый этап терапии должен был начаться только через шесть недель) я предложила ей провести первое погружение в образ.
4.3. Первичная имагинация
После моего предложения провести имагинацию (пар. 3.5) и короткой инструкции на релаксацию (пар. 3.6) я начала так:
– Представьте какой-нибудь цветок.
– Это ирис, цветок белый, нет, фиолетовый. Это одинокий цветок на прямом стебле. Да, это совершенно прямой стебель, четкая форма и очень насыщенный цвет.
– Могли бы вы описать цветок более подробно?
– Да, сам цветок раскрыт в виде воронки и готов раскрыться еще больше. Он чрезвычайно надежно прикреплен к стеблю, он очень хорошо питается от корня через стебель.
– Могли бы вы дотронуться до него?
– На ощупь стебель твердый, не мягкий в отличие от самого цветка. Цветок очень мягкий, бархатистый. Стебель немного ребристый, прямо растущий. Листья прямые и тоже не гладкие.
– Могли бы вы описать, что окружает цветок?
– Сначала я увидела только цветок перед глазами без какого-либо окружения. Сейчас я вижу его, скорее всего, в саду, в саду моего родительского дома в городе N. Он растет на клумбе. Сад немного заросший, есть отдельные клумбы, на одной из них находится этот ирис.
– А как цветок воздействует на вас?
– Я чувствую его значительность и особенность, потому что он стоит совсем отдельно. Он бросается в глаза. Он как яркая точка на чисто-зеленой траве. Он привлекает внимание красотой, яркостью и мощью – но он также немного одинок там.
– Хотели бы вы с удовольствием что-нибудь сделать с ним или около него?
– Я бы хотела смотреть на него долго. Проводить с ним время. Ни в коем случае не срезать его. Я бы хотела оставить его таким… Оставить его таким, какой он есть, не возиться с ним, а просто любоваться.
– Я бы часто приходила к нему. Но все же я бы не смогла оставаться с ним рядом надолго.
– Может быть, я могла бы его выкопать, собираясь уходить, но я не уверена в этом. Мне сложно решиться на это. Не знаю, было бы это хорошо.
– Возможно, вы хотели бы спросить у цветка, устроило бы его, если бы вы приходили чаще, но оставались бы с ним ненадолго.
– Ну что ж, цветок дает мне понять, что он вполне мог бы сменить место. Он мог бы пойти со мной. Он не хочет оставаться в ожидании.
В этом месте я предложила завершить имагинацию, которая длилась шесть минут. В результате короткой завершающей беседы (пар. 3.7) стало ясно, что эта первая имагинация поразила г-жу Мусат своей наглядностью и очевидностью. Этот цветок, будто случайно появившийся из ее внутреннего мира, вызвал не только радость своей красотой, но и удивление, прежде всего, тем, как отчетливо она почувствовала амбивалентность по отношению к нему. Когда она захотела быть с ним долго, ей помешало внутреннее беспокойство – спонтанно у нее получилось воспринять цветок как символ самости: все представленное в имагинации было главным образом связано с ней самой! Г-жа Мусат покинула мой кабинет, будучи слегка возбужденной и задумчивой.
Как можно было понять эту первичную имагинацию? К чему она, проведенная на последней пробной сессии, могла бы побудить пациентку в тот долгий промежуток времени, в течение которого мы с ней не увидимся? Какие импульсы могли исходить из проявившегося в имагинации? Что эта имагинация, которую я связывала также и с биографическими данными пациентки, и со своими психодинамическими рассуждения на предшествующих сеансах, говорила мне как терапевту? Что она, помимо всего этого, обозначала для наших складывающихся отношений?
Для моих диагностических соображений имагинация была чрезвычайно полезна. Первой, очевидной ее особенностью был контраст. Мягкость раскрывшегося цветка контрастировала с очевидной ребристостью стебля. Цветок был восприимчив к движениям наблюдающей за ним пациентки, стебель был упругим и прямым. Белый или фиолетовый? Тональность цвета колебалась из-за нерешительности. Пациентка назвала цветок ирисом (die Iris), не используя при этом немецкий аналог слова (die Schwerlilie), решившись на использование женского имени – Ирида. Имя die Schweirtlilie также включало бы в себя контрастное значение: оружие войны и символ беспорочной чистоты. Мотив контраста был продолжен, когда сначала был представлен лишь один-единственный цветок. Цветок выделялся из однородной зеленой травяной массы благодаря своему размеру и яркому цвету. Он стоял отдельно в саду родителей, где было много различных клумб, которые появились, в свою очередь, в контрасте с дикими зарослями. Наконец, нашли свое выражение контрастирующие стремления по отношению к цветку: пациентка хотела его долго разглядывать, но не могла там оставаться слишком длительное время. Она не хотела его срезать и хотела оставить таким, какой он есть, но, с другой стороны, она также хотела взять его с собой (например, выкопать).
У этой имагинации были и другие, хотя и менее выраженные особенности. Например, определенные языковые формулировки: крепко держаться, быть надежно прикрепленным к стеблю. Слово четко использовалось многократно. По содержанию привлекали внимание темы чего-то особенного (цветок особенно красив, возвышался над простой травой) и «одиночества/автономии» против «связи/пребывания на исконном месте». Цветок хотел бы пойти с ней, но должен был быть оставлен здесь, оставлен таким, какой он есть. Сначала она увидела его одиноко стоящим и лишь затем среди других растений.
Благодаря такому своеобразию данная имагинация обрела особенное, неповторимое лицо, она показывала что-то. Содержательная насыщенность и форма представления имагинации позволили сделать гипотетические предположения о пациентке, которые дополнили мое терапевтическое понимание ее личности и сферы ее внутренних конфликтов.
Таким образом, я пыталась установить связь имагинации с полученными ранее анамнестическими данными и сценическими сообщениями пациентки. Я проверяла, как образ цветка сочетался с этой информацией и на чем, возможно, следовало бы сделать несколько иной акцент. Мой диагностический взгляд охватывал несколько направлений: представленную структуру личности (а), сферу внутренних и внешних конфликтов (б) с сознательными и бессознательными желаниями отношений (в) и их защиту (г), возможности пациентки обходиться с этим («ресурсы», «сила Я») (д), а также разворачивающийся процесс переноса (е).
Представленный пациенткой образ цветка отражал, прежде всего, определенные аспекты ее структуры личности (а): ее прямую, лаконичную манеру поведения, которая выражалась в таком же прямом, ребристом стебле, ее ориентированность на потребности других – в бархатистом, раскрывшемся в форме воронки цветке, который как будто «прислушивался» к ожиданиям других. Необыкновенная работоспособность пациентки, которая имела ученую степень и занимала очень высокую и ответственную должность, обнаруживалась в теме Значительности, и в том, что цветок был таким же прекрасным и активным, как и высокомотивированная, хорошо выглядящая пациентка, даже несмотря на то, что она не делала акцента на своем женском обаянии.
Но также осознавались и внутренние конфликты (б): в то время как мягкий цветок был надежно прикреплен к стеблю и хорошо питался через него, ощущался интрапсихический конфликт между «женской» (мягкой, ярко выраженной, «страстно» обращенной, эмоциональной) и традиционно называемой «мужской» (хорошо ориентированной, целенаправленной, ясной, с четкими контурами) частями самости. Символ цветка объединял в себе, в бутоне и в стебле, эмоциональный мир и жизненную активность пациентки. Обе эти стороны приводили в результате к взаимодополняющей целостности. Как это можно было соотнести с жизнью пациентки? Моменты целостности наступали редко, половая идентичность была неустойчивой. Доминировали мысли о выгоде и результатах. Все было подчинено профессиональной деятельности и достижению успеха до тех пор, пока ее жизненные силы бунтовали против брака, желания иметь детей, потребности в свободном времени, радости и наслаждения жизнью. Как уже было сказано, пациентка влюбилась и оказалась в жизненном кризисе, поскольку не понимала, как можно было совместить это сильное чувство любви и верность мужу, которого она ценила. Еще одной четко проявившейся в имагинации, хотя и мало осознаваемой проблемой была лояльность к родителям. Благодаря тому, что образ разворачивался в родительском саду, откуда она и брала свои «корни», в первичной имагинации «определился» фокус, о котором, как о ЦТКО[3], на первом этапе краткосрочной терапии могла и должна была пойти речь. Это был вопрос внутреннего ухода из родительского сада. Могла ли она выкопать себя, могла ли разрешить себе сделать это: цветок дает мне понять, что он вполне мог бы сменить место… что я могла бы его выкопать, но мне сложно решиться на это. Не знаю, было бы это хорошо.
Психодинамически, исходя из образа цветка и анамнестических данных пациентки, а также той информации, которую она сообщила относительно своих проблем, можно было определить ее центральное желание (в): с точки зрения самости пациентки это было желание самого лучшего разрешения конфликта: поскольку у нее доминировало желание успеха и она стремилась осуществить интериоризованные требования, она отодвигала тоску по проживанию чувственных желаний и в итоге из-за их нехватки оказалась в ситуации стресса. Было трудно заметить, что в основе здесь лежал базовый депрессивный конфликт, который находился под защитой. В результате возник лежащий на поверхности классический конфликт между Я и Сверх-Я, который стоял на службе защиты чувства вины. Если обратиться к ее партнерским отношениям, ее желание прожить с партнером и то и другое (мужское и женское) и не встретить преград (как это было с ее мужем, который ставил работу на первое место) также было наполнено конфликтным содержанием.
Если бы желания пришли в движение – и терапия привела бы к тому, что пациентка захотела уступить им, но была бы не в состоянии сделать это одна, то закономерно следовало бы ожидать, что начнут приводиться в движение защиты, которое были призваны заботиться о недопущении чрезмерной интенсивности этих желаний. Так, если предположить, что заглушавшиеся на протяжении долгого времени желания начали бы выплескиваться через край, они бы дестабилизировали самость, сделав ее восприимчивой для страхов, гнева разочарования, скорби по непрожитому, а также для конфликтов между чувствами вины и стыда (пар. 7.7.3). Защита (г) желания получить внимание и признание особенно ощущалась во второй части имагинации. То, на чем пациентка делала акцент (оставить цветок таким, радоваться этому, долго рассматривать), не могло остаться незамеченным, но она не позволяла себе наслаждаться этим. Появилась обеспокоенность, что цветок может стать избалованным; в образе также возник встречный импульс отката назад или дозирования внимания к себе (пациентка будет часто к нему приходить, но задерживаться у него ненадолго). В этом особенно четко выражалось напряжение амбивалентности между желанием и защитой от него, доминировал бессознательный процесс.
Поскольку в ходе терапии интрапсихические конфликты перетекали в интерпсихическую динамику переноса (д) (пар. 7.7.2), которая действовала как двигатель изменений, можно было прогностически оценить определенные аспекты имагинации. Пациентка хотела бы увидеть во мне внимание к ее личности в целом, она хотела бы, чтобы я посмотрела на нее не только через ее способность достигать результатов, важность которой она сама скорее преуменьшала. Одновременно с этим она боялась утратить собственную стабильность из-за такого пристального внимания и потому, возможно, нашла терапевта в другом городе и наметила проведение только краткосрочной терапии. Возможно, она хотела бы также выявить причины своего жизненного кризиса и найти перспективы для выхода из него, которым потом могла бы следовать в одиночку, рассчитывая на свое проверенное надежное умение работать, без какой-либо дополнительной помощи – и, прежде всего, без эмоциональной зависимости от опасных для нее переживаний из прошлой жизни. Ее фразу: Я бы часто к нему приходила, но все же я бы не смогла оставаться с ним рядом надолго – я могла понять как относящееся ко мне проявление переноса (пар. 7.7.4) – она хотела сочувствия, но в то же время защищалась от когда-то перенесенного неблагоприятного расставания: цветок не хочет быть в ожидании.
Наконец, имагинация пациентки давала информацию, какими «ресурсами», то есть Силой Я (е), она располагала, чтобы взаимодействовать с собственными конфликтами. В г-же Мусат привлекало внимание следующее: она могла сфокусироваться на цели (сразу появился объемный цветок), она также могла обратиться к внутреннему объекту и полностью концентрироваться, тактильно ощущать и чувственно воспринимать его. Г-жа Мусат, в конечном итоге, смогла вступить с цветком в эмоциональный контакт, взаимодействовать с ним, осуществить в конце имагинации предложенную мной смену ролей. Все это опять же отражало сложившееся за четыре пробные сессии положительное отношение ко мне в переносе. Я же, в свою очередь, пока еще оставалась в ожидании новой встречи.
4.4. Первый этап терапии
Спустя шесть недель г-жа Мусат пришла на свой первый из восьми запланированных в течение последующих полутора недель сеансов терапии, в общей сложности на ее пятый (5) сеанс (при описании психотерапевтического случая в скобках будет указываться, о каком сеансе терапии идет речь).
Она сообщила, что прилетела только утром. Вчера она совершила перелет из Милана во Франкфурт, а сегодня – из Франкфурта в Берлин. И теперь она в течение семи недель будет в отпуске. Со своим преемником г-жа Мусат сработалась, другие же коллеги ничего не знали о ее решении сменить работу и думали, что она вернется, то есть это было похоже на «тихое прощание». В перспективе пациентка хотела бы «совмещать Франкфурт и Милан» и решить для себя, наконец, где бы она могла окончательно обосноваться…
Я заметила, как торопливо г-жа Мусат рассказывала об этом, но сначала мне хотелось обратить внимание на содержание ее рассказа. Я задала вопрос, будет ли ей недоставать признания ее заслуг в работе. Она ответила утвердительно, однако продолжила, что на данный момент для нее важнее ощущение свободы. На самом деле больше всего пациентку сейчас занимала встреча с мужем, которая рано или поздно должна была состояться. Он хотел ее удержать, но она хорошо себя чувствовала с Франческой и видела свое будущее скорее с ней. Она уже «решила» это для себя, но муж ее ждал. Из-за этого г-жа Мусат ощущала давление. Я спросила, как в данный момент происходило ее общение с мужем. Она ответила, что иногда они созваниваются по телефону, обсуждая практические вопросы. О чувствах они не говорили. Он постоянно повторял, что ждет ее решения, и при этом «ничего не предпринимал».
Во время рассказа пациентки в контрпереносе (пар. 7.7.5) я ощущала себя обеспокоенной и ищущей, что, конечно же, отражало мое внутренне желание не поддаваться этому состоянию и не дать затронуть себя эмоционально. Я воспринимала ее еще «очень дистанцированно» и наблюдала, как она постепенно, ни на что не отвлекаясь, направлялась вперед к намеченной терапевтической цели. Эмоции находились «еще вне процесса», и мне казалось, что она как будто что-то выжидала. Затем возникла небольшая пауза, во время которой я, немного помедлив, спросила: «А где вы сейчас внутренне?» Сначала пациентка продолжила говорить о внешнем, но постепенно дала больше пространства эмоциям. Как она нервничала из-за отъезда, как взяла с собой велосипед, как ее целиком захватили воспоминания о времени принятия решений после учебы в университете…
Я заметила, что г-же Мусат требовалось время, чтобы снова освоиться и наладить контакт со мной. Она еще не могла прямо и открыто говорить о своем внутреннем беспокойстве. Поэтому я начала с вопроса: «Как бы она хотела провести время в Берлине?» У нее здесь было несколько друзей, которые снимали жилье поблизости. Она хотела осмотреть город, посетить выставки, хотела почитать. Также она взяла с собой несколько незавершенных дел по работе…
Затем при помощи открытого вопроса, побуждающего к действию, я попробовала вернуть г-жу Мусат к имагинации на мотив «Цветок». Я спросила, как все то, что она сейчас описала, соотносится с представленным ей в образе, а также принесла ли она рисунок. (В качестве поддержки, после первичной имагинации, чтобы ей было легче сохранять внутренний контакт со мной во время шестинедельной паузы, я предложила ей нарисовать рисунок – пар. 7.5.) Она ответила, что часто думала об этом, но только вчера его нарисовала. «Это было похоже на домашнее задание?» Она улыбнулась: Возможно, немного. У нее уже давно сложилось четкое представление, что она хотела бы изобразить, а потом появилось желание это сделать.
Вместе с г-жой Мусат мы посмотрели на рисунок: симметричные лепестки бутона, стебель с асимметричными, неравномерно расположенными, выглядящими достаточно естественно листьями. Клумба круглой формы хорошо ухожена, задний фон значительно смазан. Пациентка на рисунке объединила нечто противоположное. Она высказала мысль, что хотела бы предоставить ирису большую свободу действий – остаться там или уйти вместе с ней, но, возможно, она и сама нуждалась в большей свободе.
Затем она спонтанно вспомнила ночное сновидение:
Я ехала со своими итальянскими коллегами на небольшой незнакомый горнолыжный курорт по направлению к Словении, который вдруг оказался местом, где все встретились. Там было много друзей из моего студенческого времени. Мы хотели поставить пьесу. Это была простая пьеса о сельской жизни, содержание которой немного смешалось с реальностью. Царили хаос, суматоха, ничего не было отрепетировано. Я не знала, когда будет мой сюжет и когда мне нужно выходить. Я должна была играть одну сцену вместе с Франческой. Затем был провал в сновидении, я оказалась на работе. Кто-то принес пирог. Мой начальник сказал: у нас 13 кусков, но нас 15 человек. Он сказал, что пирог нужно разделить. Все занервничали. Затем снова провал, и я очутилась на вечере с нашими поставщиками. Мы смотрели спектакль. Я сидела между поставщиком и коллегой. Первый совершал попытки сближения, я их отклоняла. В то же время с коллегой у меня был доверительный, подобающий телесный контакт.
Вдруг я подумала, что и в данный момент в моем кабинете речь шла о поиске подобающего контакта и о сближении, но не высказала свои мысли вслух. (Такая интерпретация переноса в психоаналитической терапии, сделанная слишком рано, могла быть понята как неподходящая «попытка сближения» и вызвать сопротивление – пар. 7.7.6.) Я просто спросила пациентку, какие у нее есть идеи на этот счет. Ее ассоциации показали в итоге, что на работе незадолго до прощания она чувствовала себя «на грани» и не понимала, что на самом деле ее так эмоционально захватывает. Она даже не смогла попрощаться со всеми, как хотела. Г-жа Мусат всегда была той, кто при дележе следил за соблюдением справедливости. Она ни перед кем не хотела «быть виноватой». Пациентка четко осознавала: она была ужасно измучена тем, что ей нужно было всегда всех собирать вместе, обо всем заботиться и стараться всем угодить – это было так же, как в детстве, прежде всего, в отношениях с матерью. Но фактически она обнаружила себя сидящей в одиночестве, истощенной, испытывающей скорбь – где она была на самом деле?
Сеанс подходил к концу. Мой вышеописанный контрперенос и осторожное дозированное сближение через интервенции, а также активно поддерживаемая взаимосвязь с имагинацией 6-недельной давности через нарисованный рисунок – все это позволило г-же Мусат рассказать мне ее ночное сновидение – первичное сновидение в нашем терапевтическом процессе (пар. 3.6, экскурс 6: Первичное сновидение). Содержащиеся в нем размышления (например: Все это только спектакль? Какова моя роль?) и возникшая натянутая живость пациентки, противоречащая моей попытке осторожных прояснений в беседе, а также ее воспоминания о юношеском возрасте вновь способствовали нашему сближению: я смогла почувствовать ее и ее потребности, которые она принесла с собой, а также ее потенциал.
После сеанса я размышляла, как первая имагинация могла повлиять на г-жу Мусат за те недели, что мы не виделись. Как она сама сказала, она часто о ней думала, но все время откладывала момент рисования на потом. Возможно, пациентка ощущала внутреннее давление необходимости показывать только хорошие результаты? Этого следовало ожидать, исходя из гипотезы переноса. В выражении «домашнее задание» содержались оба аспекта: достижение и умение приспосабливаться.
Возможно также, что г-жа Мусат, с одной стороны, использовала образ цветка для собственного нарциссического усиления («Мой цветок красивый, яркий, мощный, – возможно, и я тоже? Или я тоже могу быть такой?»), с другой стороны, чтобы подойти к теме амбивалентности и к исследованию самости («Откуда у меня столько противоречий, как будто уже знаю о них из моего прежнего опыта отношений?»). Таким образом, я могла бы ожидать, что г-жа Мусат, высказывая такие мысли, приближалась к разговору о собственной биографии, особенно к теме достижения высоких результатов, которых требовали от нее родители. Я надеялась, что кратковременно испытанный в имагинации опыт приятного аффективно сбалансированного состояния при наблюдении цветка (в начале имагинации) мог бы стимулировать ее к большей свободе подобных переживаний в жизни и дал бы возможность поразмышлять, почему она этому внутренне сопротивлялась. Имагинация и рисунок как «совместный терапевтический продукт» (пар. 3.7 и 7.5) также способствовали бы «установлению отношения» ко мне как к терапевту и поддержке мотивации и надежды.
На следующий день (6) г-жа Мусат показалась мне совсем другой: она выглядела отдохнувшей и свободно начала сеанс с рассказа о своем сновидении:
Я была у коллеги в горах. Была весна. У меня с собой оказалось два свежих авокадо. Мы были у нее дома. Она ждала ребенка. Все уже было подготовлено для него. Там была еще винтовая лестница. У меня было чувство, что она благодаря беременности могла уделить себе время.
Она сказала мне, что ощущала весну и здесь, в Берлине. Вчера она каталась на велосипеде, наслаждалась пением птиц и чувствовала себя как будто ожившей. В то время как она торопливо рассказывала об этом, я размышляла, что ее ощущение весны было обусловлено несколькими факторами: снижением уровня стресса, гордостью за то, что она смогла взять отпуск, благодаря полученному в терапии нарциссическому усилению. Но она пока еще внутренне не могла осознанно сосредоточиться на этих «источниках». Она продолжала: коллега из сновидения была женщиной, которая организовала свою жизнь таким образом, чтобы она ее устраивала. Она «нашла свою золотую середину» и, к слову сказать, на самом деле была беременна в данный момент. С ней пациентка не хотела бы прерывать контакт, у нее даже возникло желание поговорить с этой коллегой об отношениях с Франческой. У меня проскользнула мысль (пар. 7.7.4), что подруга воплощала желание пациентки найти золотую середину. Скорее всего, г-жа Мусат пыталась в терапии донести это до меня. Возможно, при помощи положительного катексиса коллеги она пыталась установить с ней параллельные терапевтичским отношения, исходя из переноса, так как все еще очень боялась усиления близости со мной. С другой стороны, она была «в интересном положении», вынашивая своего «терапевтического ребенка», что можно было «прочесть» в сновидении на субъектном уровне (пар. 7.4, экскурс 9: Субъект-объектная дифференцированная интерпретация сновидения).
Возвращаясь к упомянутым ранее авокадо, г-жа Мусат вспомнила, как во время недельного отпуска на Мадейре она с удовольствием ела авокадо и как по возвращении домой посадила в горшок привезенные оттуда косточки, хотя это было совсем нетипично для нее. Подобный горшок с посаженной в землю косточкой она отдала на прощание Франческе. Как символ надежды, что что-то сможет развиться. И как то, за чем Франческа должна была ухаживать. Я спросила, обрадовалась ли этому Франческа. На самом деле она, похоже, отреагировала немного сдержанно и явно была удивлена. И как будто извиняясь, г-жа Мусат добавила: Было видно только землю. «А какими в вашем сновидении были плоды авокадо?» Они были крупными, как манго, и разбитыми, как будто упали с дерева, но они упали еще незрелыми.
Затем пациентка заговорила о том, что Франческа мечтает иметь детей. Я заметила, что она как будто чего-то испугалась (Созрели ли отношения с Франческой для этого?) и почувствовала, что была застигнута врасплох, поскольку эта значимая для пациентки тема упала на меня «как недозревший плод с дерева». В анамнезе этот вопрос был бегло затронут в рамках проблем ее брака. В моей последующей рефлексии я ощущала эти «мысли о детях» все-таки как что-то символически отсылающее меня к началу терапии: к ее надежде, что терапия поможет ей открыть в себе что-то новое, живое.
Г-жа Мусат стала рассказывать о своих многочисленных фантазиях на тему родительства и задавать возникающие по этому поводу вопросы. Когда она была с супругом, тема детей была для нее не просто словами. Она в принципе хорошо ладила с детьми, могла взять на себя ответственность за них, но могла ли она сама выносить ребенка? И насколько хорошо это было бы для ребенка, если бы он рос в семье с двумя матерями, а не в семье с отцом и матерью? Если бы, например, Франческа стала вынашивать ребенка, так как каждая женщина видит себя матерью и хочет иметь собственного ребенка, привело бы это к конфликтам? Кроме того, очевидно, что невозможно смешение генетического материала между Франческой и г-жой Мусат, как это происходит между женщиной и мужчиной. Это было очень печально, ведь оба родителя многое передают своим детям генетически…
Г-жа Мусат все больше сбивалась на монолог, свободный от эмоциональных переживаний. Если бы я работала в рамках психоанализа, я могла бы сфокусироваться на «убегающем вперед» сопротивлении (пар. 7.7.6) или в дальнейшем соотнести тему детей с развивающимся переносом. (Что она хотела бы здесь со мной «выносить»? Какие у нее были страхи по поводу того, как «смешивались бы наши гены», смогли бы мы вместе «выносить» наше терапевтическое дитя и т. д.) Однако в этот момент я предложила г-же Мусат провести имагинацию как иную форму дозированной работы с сопротивлением, тем более что, благодаря рассказанному ей сновидению, мы уже приблизились к имагинативному уровню, и у нас оставалось достаточно времени для представления образа.
Как обычно, в качестве следующего побуждающего мотива (пар. 7.2) на начальном этапе терапии я выбрала мотив «Луг».
– Я вижу горный луг, где раньше часто бывала весной со своей семьей. Снег совсем скоро растает, начинает расти трава, местами она уже сочная и зеленая. Сейчас вторая половина дня, и солнце уже согревает своим теплом. Вокруг лес, видно только несколько небольших хозяйственных построек. За долиной открывается чудесный вид. На заднем фоне видны горы, покрытые снегом. Кроме меня, здесь никого нет, и это здорово.
– Вы можете описать то место, где вы находитесь?
– Да, я сижу, нет, сейчас уже лежу, чувствую теплые лучи солнца, сплю, немного дремлю. Я воспринимаю все очень насыщенно: свежий воздух, птицы.
– Вы слышите пение птиц?..
– Да…
– Какое воздействие это все оказывает на вас?
– Я воспринимаю это как единое целое и являюсь частью этого. Но одновременно я здесь как будто непрошенный гость. Но я не мешаю. Все сочетается друг с другом. Меня тоже можно воспринимать как часть этого целого. Я чувствую, что здесь я забираю, а не отдаю.
– Это приятное чувство?
– Да, я все это впитываю. Я глубоко дышу, расцветаю при этом. Вбираю воздух, аромат, тепло.
– А какой аромат вы ощущаете?
– Это аромат свежего горного воздуха. Он пахнет лесом вперемешку с сухим лугом. Почти как солома.
– Как будто аромат приятно укутывает вас?
– Да. Он оживляет и дает энергию. То, что есть солнце, очень важно.
– Как вы его ощущаете?
– Я чувствую его тепло на лице, на голове, также на животе. Но больше всего на голове… Вокруг растут горные цветы: крокусы, примулы. Они все распускаются, тянутся к солнцу. Я сплю, это такой чуткий сон, наполовину сон, а наполовину грезы. Мне очень приятно, хоть я и не знаю содержания сновидения. Какое прекрасное состояние – спать и грезить!
Эта имагинация сначала продолжила актуальную в данный момент тему «весеннего» отпуска и приезда в Берлин, а также отразила тему развивающихся между нами отношений (снег – который еще местами ощущался во время вчерашнего сеанса – совсем скоро растает, все уже начало мощно расти) и открыла перспективу, что в дальнейшем, не касаясь конфликтных моментов, удастся заново поднять тему связи с родителями (время, проведенное вместе с родителями на каникулах). Одновременно с этим переживание одиночества в образе было для г-жи Мусат как «подпитка», и я отметила, что она выделяла в теме регулирования близости/дистанции более предпочтительное для нее сейчас состояние – быть одной (пар. 7.7.3): Кроме меня, здесь никого нет, и это здорово. Она хотела бы почувствовать себя автономной – она могла взять что-то от природы, солнца, то есть воспринять атмосферу сеанса терапии подобным образом и противопоставить ее своей обычной поспешной жизни. Только в конце пациентке снова потребовалось контролировать предоставленность самой себе, и она отступила немного назад: наполовину сон, а наполовину грезы, мне очень приятно, хоть я и не знаю содержание сновидения. Этим она демонстрировала, как жаждала узнать это содержание хотя бы в общих чертах.