Ульрих Барке
Кататимно-имагинативная психотерапия. Учебное пособие по работе с имагинациями в психодинамической психотерапии
«Образ завершается», «Мы должны медленно подходить к окончанию», «Есть ли еще что-то, что для вас важно?», «Вы хотели бы еще что-то изменить?», «Хотели бы вы еще раз вернуться к начальной точке и описать, как вы себя сейчас там чувствуете?». Затем следует собственно инструкция выхода в следующей формулировке: «Запомните все хорошенько и медленно выходите из образа. Откройте, если вы закончили, глаза (хорошенько потянитесь разок-другой)». Или: «Вернитесь в нашу реальность».
При завершении поведение терапевта, проводящего первую, а также и последующие имагинации, можно описать следующим образом:
Как правило, рекомендуется, с одной стороны, хорошо структурировать границы имагинации, то есть инструкции по вводу и выводу должны четко проговариваться, с другой стороны, необходимо давать пациенту во время представления образа «полную свободу» в отношении темпа, содержательного оформления и пауз и поддерживать это с помощью определенного вида интервенций, например, через абсолютно стандартные (ритуальные) вводные формулировки: «Не торопитесь!», «Также и любой другой образ, который вы представите, приветствуется». Исходя из этого, терапевт в начале и в конце имагинации занимает «доминирующее положение», но передает контроль по ходу и оформлению имагинации пациенту, пока тот «пребывает в образе». Наша главная задача – не мешать и не препятствовать пациенту, а сопровождать его, давать пространство и быть доброжелательным к нему. К этому же относится возможное изменение языкового уровня: многие пациенты начинают выражаться более конкретно, в более разговорной форме, порой недостаточно корректно, или начинают говорить на своем диалекте. Терапевт должен настраиваться на изменение манеры речи пациента.
Интервенции – как рука, которую мы протягиваем пациенту и которую он любым возможным для него способом либо может схватить, либо нет. Они помогают ему ориентироваться, но особым образом. Они отличаются от вопросов и интервенций, которые мы применяем в беседе, так как в беседе терапевт нацелен на ответ в смысле понимания или проясняющей детализации. С другой стороны, интервенции в имагинации сродни небольшим энергетическим подбадриваниям, помогающим пациенту полностью адаптироваться к собственному внутреннему миру и на данный момент воздержаться от желания ориентироваться на терапевта, стараясь уловить его запрос или ответить на него. Так бывает в случае первичной имагинации, когда в первый раз происходит специфическое погружение «пространства в пространство» и возникает новый опыт, отличный от ситуации беседы. Позже это может использоваться пациентом в специфической для него манере как надежный элемент терапевтической рамки. Используя ненавязчивые, ничего, кроме мотива, не предлагающие интервенции (пар. 7.2), а также интервенции, побуждающие к описанию и соприкосновению с чувствами, мы будто ведем пациента к двери, за которой находится пока еще неизвестное ему его внутреннее пространство.
Некоторые пациенты вступают в это пространство свободно, без видимых препятствий, некоторые с осторожностью, задерживаясь какое-то время на пороге, а некоторые сначала закрывают дверь и ищут щель, через которую они могли бы подсмотреть. Как правило, это происходит не потому что такая форма самопознания пугает их, а потому, что, как сказано выше, они могут или способны открыть свой внутренний мир в присутствии «чужого» только в очень контролируемой форме из-за множества возникающих у них страхов и имеющегося негативного опыта.
3.7. Завершающая беседа после первичных имагинаций
Через первичную имагинацию пациента терапевт соприкасается с чем-то новым. Во время имагинации пациент доверяется терапевту, так как находится в особом состоянии. Когда после процесса имагинации он открывает глаза, то видит лицом к лицу своего терапевта, и оба они испытывают много чувств. Пациенту в этот момент необходимо вернуться из своего пространства переживаний и приспособиться к беседе с терапевтом. Пациент при этом может испытывать чувства удивления и легкого стыда. Терапевту, со своей стороны, необходимо снова настраиваться на уровень беседы с учетом того, что он знает о проведении имагинации только те эпизоды, о которых ему сообщил пациент.
Завершающая беседа не просто продолжает диалог, который происходил перед имагинацией. В этом месте требуется коммуникативный переход, при котором пациенту необходимы эмпатия и способствующий переходу отклик. Это можно выразить, спросив, как себя чувствовал пациент в своем путешествии по образу и как он себя чувствует сейчас:
«Как вы себя сейчас чувствуете?», «Как вы себя чувствовали во время имагинации?», «Как у вас дела?», а затем: «Что вас больше всего/особенно впечатлило?».
Пациенты очень различаются в том, как быстро и легко они способны от короткого, насыщенного на события состояния в образе снова перейти к разговору с собеседником.
Они различаются также по степени неуверенности, возвращающей их к пережитому. Некоторые хотят, например, чтобы вновь взять под контроль напирающие эмоции и чувства, точно знать: «А что это теперь значит?». Или: «А что в данный момент с этим делать?». Одни могут недооценивать свои переживания, а другие, напротив, сразу начинают исследовать себя через интерпретацию. Некоторые немного упорствуют и показывают, как они удивлены, обрадованы или же застигнуты врасплох и раздражены.
Мы можем сначала предложить пациенту спокойно рассказать о том, что он только что пережил, и тем самым попытаться смягчить неуверенность у тех, кто очень настаивает на интерпретации. Мы можем также ссылаться на то, что как и у сновидения здесь нет точного толкования и что возникает множество возможных значений, а имагинации помогают лучше понять душевное состояние. Пациенты часто стремятся сами сразу все интерпретировать, потому что они в целях самозащиты думают, что смогут выполнить работу за терапевта. Это стремление к интерпретации, если оно спонтанно возникает у пациента в завершающей беседе, терапевту необходимо осторожно проблематизировать, но он ни в коем случае не должен сам настаивать на интерпретации. Это также касается и работы с рисунком по образу (см. ниже и пар. 7.5).
Если сравнивать с терапевтическим обсуждением сновидения, то здесь пациента также необходимо постепенно приводить к тонкому самоисследованию, которое возможно благодаря имагинациям. Техники работы, направленные на стимулирование свободных ассоциаций относительно деталей образа, аналогичны психодинамической работе со сновидением.
В ходе завершающей беседы должно быть также затронуто исследование импликаций переноса, например:
«Как вы себя чувствовали в имагинации при моем сопровождении?» Дополнительно можно добавить: «Некоторые чувствуют себя сбитыми с толку из-за вопросов, а другие, наоборот, хотят больше вопросов – что чувствовали в такие моменты вы?».
Тема близости—дистанции между пациентом и терапевтом не должна слишком подробно обсуждаться после первой имагинации. Вопрос, как он воспринимает взаимодействие с терапевтом, служит для многих пациентов напоминанием о том, что это также играет важную роль: что терапевт готов приспособиться и что он, как и пациент, имеет влияние на ход дальнейшего течения образа, и его желания также имеют значение.
Все эти аспекты завершающей беседы также могут проявиться и на следующем сеансе. В процессе терапии впечатления от имагинации и завершающей беседы имеют последействие и будут приводить к дальнейшей рефлексии, через которую сеансы терапии будут связываться между собой.
Первичная имагинация – первый совместный продукт терапии, даже в большей степени, чем первичное сновидение (пар. 3.6, экскурс 6: Первичное сновидение). Таким образом, здесь показана форма коммуникации, при которой идет отказ от интерпретаций, но создается благоприятная среда для самоисследования. За первым кататимным «Цветком» необходимо очень добросовестно и бережно ухаживать, как того требуют молодые растения: совместно рассматривать, с интересом поливать, обогащать уточняющими вопросами.
Для этого мы во многих случаях просим пациента, чтобы он нарисовал рисунок к образу и принес его на следующую сессию (пар. 7.5). Данное предложение имеет целью не только сфокусировать пациента на собственных переживаниях, но и содействовать погружению в резонирующее взаимодействие собственного внутреннего мира с «миром терапевта» без интерпретации этого процесса. Предложение нарисовать рисунок выражает также наш интерес к самоисследованию пациента.
Наряду с развитием отношений в первичной имагинации заключен и прагматически-диагностический смысл: терапевт может извлечь из нее важные символически скрытые указания, например, на оставшиеся нереализованными желания отношений пациента, на используемые им защиты, а также и на его силу Я и так называемые «ресурсы» (Rosenberg, 1998). Первичная имагинация представляет собой важное дополнение к выдвинутой до этого психодинамической гипотезе и дает возможность наглядно представить в заявке центральные темы конфликтов (ЦТКО).
Глава 4
Краткосрочная терапия с использованием имагинаций: случай г-жи Мусат
4.1. Запись на прием и первые впечатления терапевта
Моя коллега спросила меня, могла бы я взять на терапию ее родственницу которая работала за границей и в данный момент нуждалась в помощи, поскольку хотела найти выход из жизненного кризиса. Она занимала высокую должность и в ближайшее время планировала взять двухмесячный отпуск, во время которого хотела разобраться в себе.
Учитывая наши коллегиальные отношения, а также испытывая интерес к особым обстоятельствам данной терапии, я дала свое согласие. Я назначила двухчасовую предварительную встречу, чтобы оценить, поможет ли этой женщине интенсивный курс краткосрочной терапии или, наоборот, это ей только навредит.
Несколькими днями позже мне позвонила г-жа Мусат. Я знала ее имя и была готова к звонку. Однако, когда я улышала голос, у меня сложилось впечатление, что звонит мужчина. Голос звучал тепло и очень низко. Это озадачило меня – ко мне же записывалась женщина. Или я что-то неправильно записала? Мы назначили встречу, на которую пациентка приехала из отдаленного большого города.
В назначенное время появилась высокая, стройная, спортивного телосложения, «смелая» и соответствующая своему возрасту 35-летняя женщина в аккуратном строгом брючном костюме. У нее были мягкие женственные черты лица и располагающая улыбка. Ее открытость была мне очень приятна. Описания г-жи Мусат были ясными. На мои вопросы она отвечала точно, почти детально, достаточно обстоятельно, из-за чего возникла атмосфера прохлады и рациональности. Несмотря на это, она волновалась при общении со мной и была эмоциональна, но все же неоднократно ускользала в защитную зону интеллектуализации.
4.2. Планирование терапии
• Текущая проблематика
Г-жа Мусат села в кресло напротив меня, положила ногу на ногу и сообщила следующее. Уже два года она в бешеном темпе работала в должности главного инженера-экономиста в крупном автомобильном концерне в Италии. Эта работа забирала у нее все силы. Вместе с четырьмя коллегами-инженерами она переехала несколько лет назад из Франкфурта в Милан. В Милане в их команде возникла некая атмосфера детского лагеря. Это было даже удобно, поскольку им нужно было держаться вместе. Шеф постоянно следил за ними и контролировал, чтобы они соблюдали сроки поставок. Все находились под давлением еще и из-за публичности в СМИ. Она была довольна своей работенкой, как г-жа Мусат называла свою высокую должность, как бы преуменьшая ее значение, но у нее были проблемы с установлением дистанции по отношению к работе, коллегам и шефу: Давление ответственности съедает меня. Ей было тяжело совмещать свою профессиональную и личную жизнь. Своего мужа (11 лет отношений, 6 лет в браке) она видела только в выходные дни. Но так было всегда.
Между тем у г-жи Мусат развивались любовные отношения с женщиной-итальянкой. Ее и раньше влекло к женщинам, но то были первые интимные отношения подобного рода. С этой женщиной у нее возникло чувство полной свободы и большой дистанцированности от работы. А ее брак? И реакция семьи? В этом была проблема. Она чувствовала себя в тупике, растерянной и порой отчаявшейся, и искала перспективу. Ей было необходимо что-то изменить в профессиональной и личной жизни. Что касалось профессиональной деятельности, то она уже положила начало переменам, запланировав взять в скором времени двухмесячный отпуск, после которого намеревалась вернуться обратно во Франкфурт. У г-жи Мусат уже было хорошее предложение. Во время этого отпуска она хотела также при помощи терапевтической поддержки прояснить дальнейшие шаги в своей личной жизни. После продолжительных колебаний она рассказала мужу о своей подруге и взяла тайм-аут в браке. Муж пытался сохранить брак, но в многочисленных разговорах, инициатором которых снова была она, от него не поступало никаких идей о возможных переменах. Вопрос о том, чтобы завести детей, также переплетался со всеми остальными проблемами и оставался открытым. Из-за пассивности мужа она чувствовала себя подавленной. Он ждет и страдает.
• Биографические данные
Г-жа Мусат была средним ребенком в семье с тремя детьми (брат старше нее на 3 года, зубной врач, женат, трое детей; сестра младше нее на 12 лет, студентка фармацевтического факультета). Ее мать (родила ее в 29 лет) – медицинская сестра, ее отец (ему было 29 лет, когда г-жа Мусат родилась) – инженер-экономист с ученой степенью. Поначалу он изучал католическую теологию, но из-за условий обучения, схожих с интернатовскими, очень страдал. Когда наступала ночь, ему хотелось убежать. Оба родителя выросли в строгом католическом окружении Вестфальской области.
Пациентка была желанным ребенком в семье, но неправильно лежала в животе матери, в связи с чем ее рождение было намного тяжелее, чем рождение брата. Мать рано прекратила кормить ее грудью, у нее быстро закончилось молоко. Вскоре она вновь вышла на работу. На втором году жизни г-жа Мусат из-за падения получила рваную рану на лице, которую ей зашивали под общим наркозом, так как я очень сильно кричала. Она испытывала страх перед снятием швов, поэтому мать снова настаивала на общем наркозе, но отец смог успокоить дочь, держа ее на руках, таким образом удалось избежать повторного наркоза. Пациентка вспоминала, что ребенком мечтала чаще болеть и получать травмы, чтобы ей уделяли больше внимания. Но она росла здоровой.
О времени посещения детского сада Монтессори у нее остались хорошие воспоминания, особенно о спокойной и любящей воспитательнице. Еще будучи ребенком, она была серьезной и ответственной. С детства г-жу Мусат интересовали такие вопросы, как: я спокойная или дикая, зажатая или импульсивная, вдумчивая или спонтанная? Часто ночами ей снились кошмары, от которых она просыпалась. Постоянно снящийся пациентке сон повествовал о борьбе двух цветов, желтого и черного. В этом сне, в этой борьбе она чувствовала себя беспомощной, один на один со своими проблемами: Все перемещалось по туннелю, это было очень опасно, затем я приземлялась на лугу и оказывалась там совершенно одна.
Переломным моментом для пациентки (когда ей исполнилось 7 лет) был переезд в северогерманское бескультурное окружение. Переезд был связан с профессиональной деятельностью отца. Ее активная и интересующаяся музыкой мать не жедала этого, но все-таки неохотно согласилась. Она легко могла найти работу на новом месте благодаря своей профессии медсестры.
Детей поддерживали, но и предъявляли к ним особые требования: спорт и занятия фортепиано. Очень хорошие оценки в школе и самостоятельность стояли на первом месте. Не существовало жестких требований, родители были очень выдержанны. Их не наказывали, но правила были настолько четко разъяснены, что дети просто следовали им.
Свою мать в тот период она описывала как дружелюбную, отзывчивую, спортивную, ответственную женщину. Однако у нее тоже были свои страхи, и она была слегка перегружена. Когда мать, например, приходила с работы, дети ни в коем случае не должны были нарушать ее послеобеденный сон.
По сути, пациентка была больше «папиной дочкой». В выходные дни она проводила с ним вместе много времени. Ее лучшими воспоминаниями были совместные походы в горы и катание всей семьей на лыжах. Брат был для нее идеалом, она ему пыталась подражать. Он с удовольствием играл в куклы и завидовал девочкам, которые могли наводить красоту. Она же, напротив, никогда не играла в куклы и хотела быть мальчиком. Когда г-жа Мусат училась в начальной школе, она играла в футбол, даже в клубе.
Родители начали ссориться, мать выражала недовольство относительно проживания в сельской местности. Пациентка очень страдала из-за этого. Она вспомнила, что в тот период ей очень хотелось иметь брата или сестру. К ее радости, родилась младшая сестра (пациентке было 12 лет), которую она часто нянчила. Пациентка была с ней строга и заботлива.
Когда ей исполнилось 14 лет, родители снова переехали в находящийся восточнее крупный город. В каждом месте, где они жили, она находила себе хорошую подругу, с которой затем продолжала интенсивно общаться по переписке. Такую дружбу на расстоянии г-жа Мусат переживала с большей теплотой и силой, чем те дружеские отношения, которые завязывались на новом месте. Ей было ясно, что таким общением по переписке она компенсировала ощущения оторванности и аутсайдерства. Она сообщила, что при втором переезде – это был однократный инцидент – расплакалась перед родителями, и ей стало легче. Как правило, ей приходилось самой справляться со своей тоской, и она ощущала себя Робинзоном.
В переходном возрасте г-жа Мусат оставалась сдержанной по отношению к мальчикам, но всегда общалась с ними в компаниях и в спортивном клубе. Ее первые интимные отношения были с ее нынешним мужем Юргеном, с которым она познакомилась еще в студенческие годы. Доверие и свобода были основой их быстро развивающихся отношений. Он был щедрым, мягким и всегда был готов ее поддержать. Они оба были очень нетребовательными людьми, которые много работали и могли везде легко вписаться в заданные условия. После обучения в университете они жили от выходных до выходных. У нее была очень хорошая работа на западе Германии, у него – на юге, и они поочередно встречались то тут, то там. Оба были хорошо организованы, замечательно и очень насыщенно проводили выходные дни. Когда они начали задумываться о детях, им не удалось устроить так, чтобы Юрген получил работу неподалеку от того места, где работала г-жа Мусат, хотя они разослали достаточно большое количество анкет. Возможно, он заранее настраивал себя на то, что у него ничего не получится, предполагала она. Но они не хотели это прояснять. Постепенно, в частности также и из-за ее интенсивной нагрузки в Италии, их отношения стали не такими устойчивыми. Пациентка начала отдаляться от мужа. Стало исчезать чувство дома.
Еще до вступления в брак она однажды ходила в поход с большой группой людей. Там она испытала чувства к женщине, но не открылась ей. Франческа, итальянка, с который г-жа Мусат имела отношения, была на несколько лет моложе пациентки. Она очень активно пыталась наладить общение с г-жой Мусат. Сначала это была просто дружба, а затем глубокое эротически-сексуальное переживание. С ней она почувствовала себя такой живой, какой никогда еще не ощущала.
• Контрперенос
Поскольку я была сбита с толку мужественностью ее голоса во время самого первого общения по телефону, я восприняла при нашей первой встрече г-жу Мусат сильной, красивой женщиной, которая скорее преуменьшала свою женскую привлекательность и скрывала мужественностью возможную неуверенность. Параллельно с этим я обдумывала возможность того, что это относилось ко мне как женщине, чтобы ни в коем случае не спровоцировать соперничество. Это впечатление основывалось не только на сигналах языка тела, но и на ее манере высказываться, в которой среди четко структурированных слов и весьма непринужденного способа выражения отчетливо чувствовался полный тоски нежный элемент. Данное несоответствие разбудило во мне интерес, ее внутреннее участие и открытость – симпатию, и таким образом я была готова встретиться с ней снова.
• Психодинамические гипотезы
Исходя из того, что я услышала о состояния г-жи Мусат, я раздумывала, смогу ли в течение двухмесячного отпуска помочь ей вернуться в достаточно стабильное состояние. Мне пришли в голову следующие гипотезы.
Речь шла об очень сильной и целеустремленной женщине, которая, однако, защищала мощные регрессивные потребности своими сильными сторонами – способностью к достижению результатов и автономии. Ее базовая тоска по матери оставалась неутоленной, и вызванное этим разочарование должно было находиться под наркозом (как и ее детские страхи относительно полученной рваной раны). Бессознательно – при обращении к себе самой – она все еще обнаруживала вину за вымышленную боль, которую она причинила матери при своем появлении на свет. Проявлялись также и ее младенческие потребности во внимании и в защищенности «на руках отца», а позже со стороны полной любви воспитательницы в детском саду.
Ее старший брат частично компенсировал нехватку материнской поддержки, но условием этого был ее отказ от женственности, которой он так завидовал. Идеализация брата, ее детская привязанность к отцу и идентификация с отцом с точки зрения раннего стратегического эдипова комплекса (Rohde-Dachser, 1987) – она в определенной степени искала в нем «хорошую мать» – сделали ее неуверенной в собственной половой идентичности. Показывать себя девочкой на фоне ее детских потребностей было неуместно. В связи с этим могла быть также некорректно использована ее собственная эдипова и пубертатная ситуация: «эдипов триумф» над матерью осуществился не в смысле быть «лучшей женой отца», а через ориентацию на мужественность. Идентификация с аспектами материнской женственности была заблокирована. В отношениях с Франческой оба этих основных конфликта нашли актуальное компромиссное решение.
Мне стало ясно, что ни сексуальную ориентацию, имеющую сложное происхождение, ни связанную с ней боль разочарования из-за слишком холодной, требовательной матери и из-за неисполненных ею базовых желаний быть защищенной нельзя было проработать в установленных нами рамках. Также невозможно было всесторонне осветить и тему желания иметь детей с ее многочисленными предпосылками. Внутренне я связывала данное желание с основополагающим «недополучением грудного вскармливания», что также нуждалось бы в проработке. (Так, если бы получила подтверждение недостаточность материнской эмоциональной поддержки, возникли бы дальнейшие вопросы, которые не могли бы быть решены в рамках проведения краткосрочной терапии. Как она могла, не испытывая зависти, дать своему ребенку чувство защищенности, которого была лишена сама? Могла ли быть защита от зависти причиной ее опасного альтруистического перенапряжения? Принимала ли она отказ супруга быть родителем? Ведь она сама бессознательно двигалась в том же направлении, и такие вопросы слишком дестабилизировали ее. Или же через проекцию она «реализовывалась» в нем, для чего он и предлагал ей свою пассивность? Возможно ли было интерпретировать возникшее влечение к женщине как шаг на пути внутренней отработки этих вопросов? Как шаг, который приближал ее к решению, но на самом деле, возможно, и отдалял от него?)
Ее акцент на успехах в карьере долгое время способствовал вытеснению желания быть защищенной. Когда начались отношения с Франческой, она это уже осознавала как что-то дисфункциональное, как то, что жизнь проходит мимо. Чтобы понять биографические причины этой защитной позиции/защиты и найти для нее более подходящую форму, необходимо было, в свою очередь, подобрать соответствующий фокус для краткосрочной терапии. Я должна была проработать с пациенткой, как в детстве и позднее она получала родительское признание через достижение результатов в школьной и спортивной деятельности. Стабильность, благодаря эмоциональной поддержке со стороны ее сверстников, неоднократно прерывалась из-за переездов семьи, что сопровождалось разочарованием. Таким образом, пациентка стала избегать интенсивного участия в близких отношениях. Снова и снова, защищаясь от чувства разочарования, она сохраняла близость с подругами по переписке, которые находились от нее далеко. В итоге она выбрала мужчину, с которым строила отношения от выходных до выходных и могла при этом одновременно продолжать свою профессиональную карьеру.
Еще на один момент я обратила внимание: было нетипично, что в допубертатный период она хотела братика или сестренку. Возможно, это желание было обусловлено ее переживаниями из-за ссоры родителей. (Вспоминается также повторяющийся сон о воюющих друг с другом желтом и черном цветах, в конце которого она оказывалась одна.) Возможно, из-за страха родительских ссор и беспокойства потерять впоследствии любимого отца она приняла на себя роль третейского судьи, хоть и чувствовала себя при этом обремененной. Еще один совместный ребенок ее родителей снял бы с нее нагрузку, что, вероятно, он и сделал.
То, что и в работе г-жа Мусат приняла роль третейского судьи и не могла дистанцироваться от конфликтов и упреков других, привело ее к профессиональным проблемам. Данный аспект был обнаружен мной на уровне обрабатываемого актуального конфликта, хотя он не «раскрывался» в ее биографическом материале.
• Планирование терапии и показания
Из психодинамической картины вытекали следующие основные задачи и цели предстоящей краткосрочной психотерапии. В отношениях с Франческой г-жа Мусат открыла в себе живую, свободную от исполнения обязательств сторону и с радостью приняла это. При проведении краткосрочной терапии была возможность оказать г-же Мусат поддержку в найденном в этих отношениях лучшем для нее способе формирования компромисса между выполнением обязательств и получением удовольствия. До сих пор она не могла признать, что может позволить себе жить в таких отношениях. Поэтому она была в тупике. Мне казалось, что при проведении краткосрочной терапии можно было помочь ей выйти из этого тупика, если бы удалось достаточно хорошо дифференцировать имеющийся конфликт, расслоить его на отдельные глубоко лежащие «пласты».
Мне представлялось, что в расположенном в большей степени на поверхности «конфликте тупика» речь шла не о решении, хотела бы г-жа Мусат жить со своим мужем или с Франческой (по моему впечатлению, это она уже внутренне решила для себя), а о позволении этого себе, то есть о проблеме Сверх-Я, а также о проблеме лояльности по отношению к родителям. Несмотря на ее самодостаточность и проживание за границей, я воспринимала пациентку все еще внутренне очень привязанной к родительской семье. Семья должна была принимать и одобрять ее решения. У г-жи Мусат было повышенное чувство ответственности, особенно по отношению к матери – у нее все должно быть хорошо. Это было обусловлено описанным ею всеобщим невротическим чувством вины, которое требовало наказания. Так, например, она должна была в качестве «пожизненного третейского судьи» расплачиваться за свое смешанное базально-эдипальное «предательство» матери (как папина дочка). Также г-жа Мусат бессознательно чувствовала себя виновной в том, что компрометировала мать «таким ненадлежащим поведением», так как мать не признавала однополых любовных отношений своей дочери. Свой тотальный альтруизм, берущий начало из вышесказанного и пересекающийся с альтруизмом профессиональным, она сама уже частично начала корректировать. Было необходимо и дальше поддерживать ее в этом процессе. Но, помимо этого, как уже говорилось, нужно было также затрагивать и отложившиеся в более глубинных слоях конфликта проблемы, касающиеся чувства вины и давления Сверх-Я по отношению к матери и родительской семье, чтобы через внутреннее позволение она сумела сделать шаг к сепарации. Основой для краткосрочной терапии могла бы стать позиция позитивного сопереживания (резонанса) с акцентом на то, что г-жа Мусат уже сама обнаружила в себе нечто принадлежащее ей, освобождающее и оживляющее ее.
После таких размышлений я почувствовала уверенность в выбранном терапевтическом подходе, который в конечном итоге предложила г-же Мусат. Все три основные задачи планировавшейся терапии: прояснение, фокусирование и ослабление защит за счет поддержки изменений – хорошо прорабатываются при введении имагинаций (пар. 3.3). Именно в силу того, что используемая пациенткой интеллектуализация как психологическая защита препятствовала выражению аффекта, хотя была не совсем от него изолирована, следовало ожидать, что имагинации будут способствовать более простому и ясному выражению ее чувств и желаний. Возможность открыть дорогу этим желаниям привела ее к терапевту. Поэтому на первом этапе терапии, ограниченной временем отпуска, было бы полезно оказать пациентке поддержку в исследовании обнаруженных ею собственных желаний и потребностей и способствовать нахождению баланса между ними и ее сверхсильным стремлением к достижению результатов. Именно в эти сжатые сроки, которыми мы располагали, внедрение имагинативного опыта должно было предоставить возможность для стимуляции котексирования внутренней психической жизни пациентки.
Я понимала, что для г-жи Мусат будет новым опытом обращение к своим потребностям и к себе самой в присутствии женщины (терапевта), ведь до этого было наоборот – она привыкла проникать в материнские объекты и встречать их как третейский судья или как «заботящаяся о них женщина». Исходя из этого, наша половая терапевтическая констелляция обозначала для динамики переноса следующее: сначала в переносе можно было ожидать встречу с заботящейся, щадящей меня пациенткой, которая затем в наших отношениях будет перемещать на меня негативый материнский перенос. Итак, сначала она должна была заботиться обо мне как о терапевте, так как проработка собственно негативного переноса на ее мать, включающего гнев разочарования, была невозможна. При проведении краткосрочной терапии я должна была учитывать опасность развития негативного материнского переноса. Для создания «умеренно положительного материнского переноса», к счастью, можно было использовать имеющиеся в распоряжении замещающие мать объекты. Например, это могла бы быть воспитательница детского сада или позитивно настроенная к ней родственница, которая посоветовала г-же Мусат пройти у меня терапию.