Уинстон Черчилль
Вторая мировая война
Глава 7
Обратно во Францию (4–12 июня)
Когда выяснилось, как много людей удалось спасти из Дюнкерка, весь наш остров и вся империя вздохнули с облегчением. Чувство величайшей радости, граничившей с триумфом, охватило всех.
Благополучное возвращение четверти миллиона солдат, цвета нашей армии, явилось как бы вехой в нашем странствовании сквозь годы поражений. Успехи Южной железной дороги и управления перевозок военного министерства, персонала портов в устье Темзы, и прежде всего Дувра, через которые прошли и затем были быстро распределены по всей стране более 200 тысяч человек, заслуживают высшей похвалы. Войска возвратились с одними винтовками и штыками и несколькими сотнями пулеметов; они немедленно были отправлены по домам в семидневный отпуск. Они были рады вернуться к своим семьям, но это не мешало им рваться в бой с противником. Те из них, кто воевал на фронте с немцами, были уверены, что при равных условиях немцев можно побить. Уровень их морального состояния был высок, в свои полки и батареи они возвращались охотно.
Все министры и начальники управлений, как старые, так и вновь назначенные, работали уверенно и энергично день и ночь; рассказать об этом можно много. Лично я переживал подъем, легко и свободно используя опыт, накопленный в жизни. Я был в восторге от спасения армии. Я изо дня в день давал указания министерствам и органам, подчиненным военному кабинету. Исмей передавал их начальникам штабов, а Бриджес – военному кабинету и министерствам. Исправлялись ошибки. Зачастую вносились изменения и улучшения, но в основном, пожалуй, на 90 процентов эти указания приводились в исполнение, причем со скоростью и эффективностью, с которыми не могла бы соперничать ни одна диктатура.
* * *
Дюнкерк, конечно, имел и более мрачную сторону. Мы потеряли целиком вооружение армии, которой были отданы все первые плоды трудов наших заводов: 7 тысяч тонн боеприпасов, 90 тысяч винтовок, 2300 орудий, 120 тысяч автомашин и повозок, 8 тысяч пулеметов «Брен», 400 противотанковых ружей.
Потребовалось бы много месяцев, чтобы возместить эти потери, даже при условии выполнения существующих программ без помех со стороны неприятеля.
Однако по ту сторону Атлантического океана, в Соединенных Штатах, руководители испытывали сильное волнение.
Точный и замечательный отчет об этих событиях дает Стеттиниус, достойный сын моего старого коллеги по снабжению боеприпасами во время Первой мировой войны, один из наших самых верных друзей. В США сразу поняли, что основная масса английской армии спаслась, потеряв все свое снаряжение. Уже 1 июня президент приказал военному министру и министру военно-морского флота доложить ему, какое оружие они могли бы выделить для Англии и Франции[60]. Во главе американской армии в качестве начальника штаба находился генерал Маршалл, не только испытанный воин, но и человек стратегического мышления. Он немедленно поручил начальнику управления артиллерийского и технического снабжения и своему помощнику составить полный список американских резервов оружия и боеприпасов. Ответы были даны через 48 часов, и 3 июня Маршалл утвердил списки. Первый список включал полмиллиона винтовок калибра 7,6 мм из числа 2 миллионов, изготовленных в 1917 и 1918 годах и хранившихся в масле на протяжении более 20 лет. К этим винтовкам имелось около 250 патронов на каждую. Было также 900 полевых орудий типа «75» с 1 миллионом снарядов, 80 тысяч пулеметов и различные другие материалы. В своей превосходной книге об американских поставках Стеттиниус пишет:
«Поскольку каждый час был на счету, было решено, что армия продаст (за 37 миллионов долларов) все перечисленное в списке одному концерну, который в свою очередь смог бы немедленно перепродать это англичанам и французам».
Начальник управления артиллерийского и технического снабжения генерал-майор Уэссон получил указание заняться этим делом; и немедленно, 3 июня, на всех складах и во всех арсеналах американской армии началась упаковка материалов для их отправки. К концу недели свыше 600 тяжело груженных товарных вагонов находились в пути в направлении армейских доков в Раритане, Нью-Джерси, следуя вдоль реки из Грейвсэндбея. К 11 июня около 10 английских торговых судов вошли в залив, бросили якорь и начали погрузку с лихтеров.
В результате этих чрезвычайных мероприятий сами Соединенные Штаты оставили себе снаряжение лишь для 1800 тысяч человек, что представляло собой минимальную цифру, предусмотренную мобилизационным планом американской армии. Все это легко читать сейчас, но в то время со стороны Соединенных Штатов было величайшим актом веры и мудрого руководства лишить себя этой весьма значительной массы вооружения ради страны, которая многим казалась уже разгромленной. Им никогда не пришлось раскаиваться в этом. Теперь мы можем отметить, что это драгоценное вооружение было благополучно перевезено в течение июля через Атлантический океан; оно явилось не только материальным приобретением, но и важным фактором во всех расчетах относительно вторжения, которые делались как друзьями, так и врагами.
* * *
В мемуарах Корделла Хэлла[61] есть, которые уместно здесь привести:
«В ответ на жалобные просьбы Рейно оказать поддержку президент настоятельно попросил Черчилля послать Франции самолеты, но премьер-министр отказался. Буллит (посол Соединенных Штатов в Париже), взбешенный этим решением, сообщил президенту и мне 5 июня о своих опасениях в отношении того, что англичане, возможно, сохраняют свою авиацию и флот, чтобы пользоваться ими как козырями в переговорах с Гитлером.
Однако президент и я думали по-другому. С Францией было покончено, но мы были убеждены, что Англия под непреклонным руководством Черчилля намерена продолжать борьбу. Мы считали, что переговоров между Лондоном и Берлином не будет. Если бы у нас были какие-либо сомнения в решимости Англии продолжать сражаться, мы не сделали бы тех шагов, которые были предприняты для оказания ей материальной помощи. Было бы нелогично посылать это оружие в Англию, если бы мы считали, что еще до прибытия этого оружия правительство Черчилля капитулирует перед Германией».
* * *
Июнь был особенно трудным месяцем для всех нас, потому что в нашем незащищенном положении мы подвергались воздействию двух сил, тянувших в противоположные стороны: с одной – на нас лежал долг перед Францией, с другой – нам необходимо было создать в стране боеспособную армию и укрепить наш остров. Двойное напряжение, которое создавали эти противоречивые, но чрезвычайно важные требования, было исключительно тяжелым.
Тем не менее мы проводили твердую и последовательную политику, избегая ненужного возбуждения. В первую очередь внимание по-прежнему уделялось отправке во Францию всех обученных и снаряженных войск, какие только у нас имелись, для того чтобы восстановить там английскую экспедиционную армию. Затем наши усилия были посвящены обороне острова: во-первых, путем переформирования и переоснащения кадровой армии; во-вторых, путем укрепления вероятных мест высадки десанта; в-третьих, путем вооружения и организации населения, насколько это было возможно, и, конечно, путем переброски в метрополию любых сил, которые можно было собрать в различных частях империи. В то время самой непосредственной опасностью казалась высадка сравнительно небольших, но весьма подвижных немецких танковых сил, которые разрезали бы и дезорганизовали нашу оборону, а также высадка парашютных десантов. Я лично занимался всем этим в тесном контакте с новым военным министром Энтони Иденом.
Военный министр и военное министерство разработали следующий план реорганизации армии в соответствии с изданными директивами. В наличии имелось семь подвижных бригадных групп. Дивизии, возвратившиеся из Дюнкерка, были реорганизованы, перевооружены, насколько это было возможно, и направлены в отведенные им районы. Семь бригадных групп были влиты в переформированные дивизии. Имелось четырнадцать территориальных дивизий, укомплектованных первоклассными солдатами, проходившими в течение девяти месяцев усиленную подготовку в военных условиях. Эти дивизии были оснащены частично. Одна из них, 52-я, уже была пригодна для действий за границей. В процессе формирования находились еще одна бронетанковая дивизия и четыре бронетанковые бригады, но танков у них не было. Имелась полностью укомплектованная канадская 1-я дивизия.
Ощущалась нехватка не в людях, а в оружии. Из центров и баз южнее Сены было вывезено свыше 80 тысяч винтовок, и в середине июня все боеспособные солдаты регулярных войск имели личное оружие. У нас было очень мало легкой полевой артиллерии, даже в кадровых частях. Почти все новые 94-миллимитровые пушки были потеряны во Франции. Осталось около 500 84-миллимитровых полевых пушек, 4,5-дюймовых и 6-дюймовых гаубиц. Имелось всего только 103 крейсерских танка, 132 пехотных и 252 легких танка. 50 пехотных танков находились в метрополии в батальоне королевского танкового полка, а остальные – в школах. Никогда еще великая страна не оставалась столь безоружной перед своими врагами.
* * *
Если не считать наших последних 25 эскадрилий истребителей, в отношении которых мы оставались непреклонны, мы полагали своей первостепенной задачей оказать максимальную помощь французской армии. Отправка 52-й дивизии во Францию в соответствии с ранее изданными приказами должна была начаться 7 июня. Эти приказы были подтверждены. В первую очередь была оснащена всем необходимым и назначена для отправки во Францию 3-я дивизия под командованием генерала Монтгомери. Головная дивизия канадской армии, которая была сосредоточена в Англии в начале года и имела хорошее вооружение, была с полного согласия правительства доминионов намечена к отправке в Брест с тем, чтобы прибытие ее туда началось 11 июня для выполнения задачи, которую уже тогда можно было считать безнадежной. Две французские легкие дивизии, эвакуированные из Норвегии, также были отправлены в метрополию вместе со всеми французскими частями и отдельными лицами, которых мы вывезли из Дюнкерка.
Мы отправили нашему терпевшему неудачу французскому союзнику в момент смертельного кризиса, когда Германия вскоре должна была со всем неистовством обрушиться на нас, единственные две сформированные дивизии – южношотландскую 52-ю и канадскую 1-ю; это делает нам честь и искупает то, что мы смогли направить во Францию в первые восемь месяцев войны весьма ограниченные силы. Оглядываясь назад, я сейчас удивляюсь, каким образом в момент, когда мы были преисполнены решимости продолжать войну не на жизнь, а на смерть и находились под угрозой вторжения, когда было ясно, что Франция терпит поражение, у нас хватило выдержки лишить себя всех остававшихся у нас боеспособных воинских соединений. Это было возможно только потому, что мы понимали трудности форсирования Ла-Манша без господства на море и в воздухе или при отсутствии необходимых десантных судов.
* * *
Во Франции, за Соммой, мы все еще имели северошотландскую 51-ю дивизию, которая была отведена с линии Мажино и находилась в хорошем состоянии, а также южношотландскую 52-ю дивизию, направлявшиеся в Нормандию. Мы имели там также нашу 1-ю (и единственную) бронетанковую дивизию без танкового батальона и поддерживающей группы, которые были направлены в Кале. Однако эта дивизия понесла большие потери при попытках форсировать Сомму по плану Вейгана. К 1 июня осталась только треть ее численности, и она была переправлена через Сену для пополнения. В то же время на базах во Франции была набрана сводная группа, известная под названием «группа Бомана». Она состояла из девяти импровизированных пехотных батальонов, вооруженных главным образом винтовками и имевших очень мало противотанкового оружия. У нее не было ни транспорта, ни службы связи.
Французская 10-я армия, включавшая этот английский контингент, пыталась удерживать линию Соммы. Одна лишь 51-я дивизия занимала фронт протяжением 16 миль, и остальная часть армии находилась в таком же напряженном положении. 4 июня вместе с французской дивизией и французскими танками она атаковала немецкий плацдарм у Абвиля, но без успеха. 5 июня начался последний этап битвы за Францию. Французский фронт состоял из 2, 3 и 4-й групп армий. 2-я группа обороняла Рейнский фронт и линию Мажино. 4-я стояла вдоль Эны; а 3-я – от Эны до устья Соммы. 3-я группа армий включала 6, 7 и 10-ю армии; в состав 10-й армии входили все английские силы во Франции. Вся эта огромная линия, которую занимали в тот момент почти полтора миллиона человек, или около 65 дивизий, должна была подвергнуться нападению 124 немецких дивизий, которые также образовали три группы армий, а именно: береговой сектор – Бок; центральный сектор – Рундштедт; восточный сектор – Лееб. Эти группы атаковали соответственно 5, 9 и 15 июня. Ночью 5 июня мы узнали, что немцы утром предприняли наступление на фронте протяжением 75 миль от Амьена до дороги Лаон – Суассон. Это была война в крупнейшем масштабе.
Мы видели, как немцы попридержали свои танки и не пустили их в ход в Дюнкеркском сражении, чтобы сберечь для конечной фазы войны во Франции. Теперь все эти танки обрушились на слабый и импровизированный, трещавший по швам французский фронт между Парижем и морем. Здесь можно описать только сражение на прибрежном фланге, в котором мы участвовали. 7 июня немцы возобновили свою атаку, и две дивизии устремились на Руан, чтобы расколоть французскую 10-ю армию. Находившийся на левом фланге французский 9-й корпус, включая северошотландскую дивизию, две французские пехотные дивизии и две кавалерийские дивизии или их остатки, был отрезан от остальной части 10-й армии. «Группа Бомана», поддержанная 30 английскими танками, пыталась теперь прикрывать Руан, 8 июня они были оттеснены к Сене, и ночью того же дня немцы вступили в Руан.
51-я дивизия с остатками французского 9-го корпуса была окружена в районе Руан, Дьеп.
Мы еще перед этим были сильно обеспокоены тем, как бы эта дивизия не была оттеснена к Гаврскому полуострову и таким образом отрезана от главных армий. Ее командиру генерал-майору Форчуну было приказано отступить в случае необходимости в направлении Руана. Находившееся уже в состоянии разложения французское командование запретило такое движение. Мы неоднократно обращались с настоятельными представлениями, но все они оказались бесполезными. Упрямый отказ считаться с фактами имел своим результатом гибель французского 9-го корпуса и нашей 51-й дивизии. 9 июня, когда Руан уже находился в руках немцев, наши войска снова чуть не дошли до Дьепа в 35 милях к северу. Лишь тогда были получены приказы отступить к Гавру. Для прикрытия этого движения была отправлена в обратном направлении группа войск, но, прежде чем основные ее части смогли тронуться в путь, появились немцы. Устремившись с востока, они вышли к морю, и большая часть 51-й дивизии, а также много французов оказались отрезанными. Это был грубый просчет, потому что опасность была очевидной еще за три дня до этого.
10 июня после ожесточенных боев дивизия отступила вместе с французским 9-м корпусом к Сен-Валери, ожидая эвакуации морем. Тем временем все остальные наши части на Гаврском полуострове быстро и без помех грузились на корабли. В ночь на 12 июня туман помешал кораблям эвакуировать войска из Сен-Валери. К утру 12 июня немцы вышли к морским скалам на юге, и побережье оказалось под прямым обстрелом. В городе появились белые флаги. Французский корпус капитулировал в 8 часов, и то же самое были вынуждены сделать остатки северошотландской дивизии в 10 часов 30 минут утра. Спаслись только 1350 английских офицеров и солдат и 930 французов; 8 тысяч человек попали в плен к немцам. Я был раздражен тем, что французы не дали нашей дивизии вовремя отступить к Руану и заставили ее оставаться на месте до того момента, когда она уже не смогла ни достичь Гавра, ни отступить на юг и, таким образом, была вынуждена капитулировать вместе с их собственными войсками.
* * *
Примерно в 11 часов утра 11 июня от Рейно было получено сообщение, переданное также по телеграфу президенту. Французская трагедия развивалась и быстро шла к своему концу. На протяжении последних дней я настаивал на созыве Верховного совета. Встретиться в Париже мы уже не могли. Нам не говорили, как там обстоят дела. Немецкие передовые части, безусловно, находились очень близко. Мне с трудом удалось договориться о встрече, но настаивать на церемонии время сейчас было неподходящее. Нам нужно было знать, что намерены делать французы. Рейно сообщил мне, что может нас принять в Бриаре, вблизи Орлеана. Правительство переезжало из Парижа в Тур. Французская главная штаб-квартира находилась близ Бриара. Рейно указал аэродром, на который я должен был приземлиться. Я охотно распорядился приготовить «фламинго» в Хендоне ко второй половине дня, и с одобрения моих коллег, полученного на утреннем заседании кабинета, мы вылетели около 2 часов дня.
* * *
То была моя четвертая поездка во Францию; и поскольку преобладали военные дела, я попросил военного министра Идена, а также генерала Дилла, занимавшего теперь пост начальника имперского генерального штаба, и, конечно, Исмея сопровождать меня. Немецкие самолеты сейчас залетали далеко в глубь Ла-Манша, и нам приходилось делать еще больший круг. Как и раньше, «фламинго» сопровождали 12 «харрикейнов». Через пару часов мы приземлились на небольшой посадочной площадке. Там находилось несколько французов, и вскоре прибыл на автомобиле французский полковник. Я держался бодро и уверенно, как это принято, когда дела обстоят очень плохо, но француз был грустен и безучастен. Мне сразу же стало ясно, насколько ухудшилось положение с тех пор, как неделю назад мы встретились в Париже.
Через некоторое время нас доставили в замок, где мы встретили Рейно, маршала Петэна, генерала Вейгана, генерала авиации Вийемена и других французов, включая сравнительно молодого генерала де Голля, который только что был назначен заместителем министра национальной обороны. Совсем рядом на железнодорожном пути стоял штабной поезд, в котором разместились некоторые из сопровождающих нас лиц. В замке имелся всего лишь один телефон, который находился в гардеробной. Телефонная линия была крайне загружена, приходилось долго ждать и без конца кричать в трубку.
В 7 часов вечера мы начали совещание. Генерал Исмей вел протокол. Здесь я воспроизвожу только то, что осталось у меня в памяти, хотя это отнюдь не расходится с записями. Не было высказано никаких упреков или взаимных обвинений. Мы находились перед лицом суровых фактов. Мы, англичане, не знали, где именно проходит линия фронта, и, безусловно, чувствовалась тревога по поводу возможного молниеносного нападения немецких танков даже на нас самих. По существу, разговор шел о следующем. Я призвал французское правительство защищать Париж. Я подчеркивал, какой огромной способностью изматывать силы вторгающейся армии обладает оборона большого города дом за домом. Я напомнил маршалу Петэну ночи, которые мы провели вместе в его поезде в Бове, после катастрофы, постигшей английскую 5-ю армию в 1918 году, и как он – я при этом не упоминал маршала Фоша – восстановил положение. Я напомнил ему также слова Клемансо:
«Я буду сражаться перед Парижем, в Париже и за Парижем».
Маршал ответил очень спокойно и с достоинством, что в те дни он мог маневрировать более чем 60 дивизиями; сейчас у него нет ничего. Он упомянул, что тогда на линии фронта было 60 английских дивизий. Превращение Парижа в развалины не изменит конечного результата.
Затем генерал Вейган обрисовал военное положение, насколько оно ему было известно, в условиях маневренного сражения, происходившего в 50 или 60 милях от нас. Он очень лестно отозвался о доблести французской армии. Он потребовал прислать все возможные подкрепления, а прежде всего немедленно бросить в бой все английские эскадрильи истребителей.
«Здесь, – сказал он, – находится решающий пункт. Сейчас – решающий момент. Поэтому неправильно держать какие-либо эскадрильи в Англии».
Однако в соответствии с решением кабинета, принятым в присутствии маршала авиации Даудинга, которого я специально вызвал на заседание кабинета, я ответил:
«Это не решающий пункт, и это не решающий момент. Решающий момент наступит, когда Гитлер бросит свою авиацию на Великобританию. Если мы сможем сохранить господство в воздухе и если мы сможем сохранить моря открытыми, а мы, безусловно, сохраним их открытыми, мы все это отвоюем для вас»[62].
25 эскадрилий истребителей необходимо любой ценой сохранить для обороны Англии и Ла-Манша, и ничто не заставит нас отказаться от этого. Мы намерены продолжать войну, несмотря ни на что, и мы считаем, что можем вести войну в течение неопределенного времени, но отдать эти эскадрильи означало бы уничтожить наши шансы на существование. Я предложил в этот момент вызвать командующего северо-западным фронтом генерала Жоржа, находившегося поблизости, что и было сделано.
Генерал Жорж прибыл. После того как его ввели в курс дела, он подтвердил данный Вейганом анализ положения на фронте.
Генерал Вейган заметил, что французам, возможно, придется просить перемирия. Рейно резко ему возразил:
«Это политическое дело».
Как видно из записей Исмея, я сказал:
«Если считают, что для Франции в состоянии ее агонии наилучшим выходом была бы капитуляция армии, то пусть не будет никаких сомнений на наш счет, ибо, что бы вы ни сделали, мы будем продолжать сражаться и сражаться».
Когда я сказал, что французская армия, продолжая сражаться, где только это возможно, сумела бы остановить или измотать сотню немецких дивизий, генерал Вейган ответил:
«Если бы это и было так, у них все равно осталась бы еще одна сотня дивизий для того, чтобы вторгнуться и завоевать вас. Что вы тогда будете делать?»
Я ответил на это, что я – не военный эксперт, но, по мнению моих технических советников, наилучший метод справиться с вторжением немцев на Британский остров состоит в том, чтобы потопить как можно больше врагов в пути и бить остальных по голове, когда они начнут выползать на берег. Вейган ответил с грустной улыбкой:
«Я должен признать во всяком случае, что у вас есть очень хорошее противотанковое препятствие».
Это были, насколько я припоминаю, последние поразившие меня слова, которые мне пришлось от него услышать. Следует иметь в виду, что в ходе этой печальной беседы меня преследовала и мучила грустная мысль о том, что Англия с ее 48-миллионным населением не смогла внести более крупный вклад в сухопутную войну против Германии и что до сих пор девять десятых убитых и 99 процентов страданий приходились на долю Франции, и одной только Франции.
* * *
Примерно в 10 часов вечера все заняли свои места за обеденным столом. Читатель помнит, какое большое значение я придавал нанесению сильного удара по Италии в тот момент, когда она вступит в войну, и что с полного согласия французов были приняты меры к переброске соединения английских тяжелых бомбардировщиков на французские аэродромы вблизи Марселя для налетов на Турин и Милан. Теперь все было готово к нанесению удара. Едва мы сели за стол, как командующий английской авиацией во Франции вице-маршал авиации Барратт позвонил Исмею, чтобы сообщить, что местные власти возражают против вылета английских бомбардировщиков на том основании, что налет на Италию лишь повлечет за собой репрессии против Южной Франции, репрессии, которым англичане не в состоянии воспротивиться и которые они не могут предотвратить. Рейно, Вейган, Иден, Дилл и я встали из-за стола, и после непродолжительных переговоров Рейно согласился послать соответствующим французским войскам приказ не задерживать бомбардировщики. Но позднее той же ночью маршал авиации Барратт сообщил, что французы, проживающие вблизи аэродромов, загромоздили их всякого рода телегами и грузовиками и что бомбардировщики не смогли взлететь, чтобы выполнить свое задание.
Когда мы встали из-за стола и уселись за кофе с коньяком, Рейно сообщил мне, что, как его информировал маршал Петэн, Франции придется добиваться перемирия. Петэн подготовил по этому вопросу документ и желает, чтобы Рейно его прочитал.
«Он еще не вручил мне этот документ, – сказал Рейно, – ему все еще стыдно сделать это».
Ему следовало бы также постыдиться поддерживать хотя бы молчаливо требование Вейгана отдать наши последние 25 эскадрилий истребителей, если уж он решил, что все потеряно и что Франция должна сдаться. Все мы в подавленном настроении отправились спать, кто в самом замке, а кто в военном поезде, стоявшем в нескольких милях от него. 14 июня немцы вступили в Париж.
* * *
Рано утром мы возобновили наше совещание. Присутствовал маршал авиации Барратт. Рейно вновь обратился с просьбой отправить во Францию еще пять эскадрилий истребителей, а генерал Вейган сказал, что он крайне нуждается в дневных бомбардировщиках, чтобы восполнить нехватку войск. Я заверил их, что вопрос относительно усиления воздушной поддержки Франции будет тщательно и сочувственно рассмотрен военным кабинетом, как только я вернусь в Лондон; но я вновь подчеркнул, что было бы крупнейшей ошибкой лишить Соединенное Королевство его основных средств обороны метрополии.
В заключение я выразил самым официальным образом надежду, что, если произойдет какое-либо изменение положения, французское правительство немедленно даст знать английскому правительству для того, чтобы оно могло встретиться с ним в любом удобном месте прежде, чем французское правительство примет какое-либо окончательное решение, которое определит его действия во второй фазе войны.
* * *
В 5 часов вечера того же дня я сообщил военному кабинету о результатах моей миссии.
Я охарактеризовал состояние французских армий, как оно было доложено на совещании генералом Вейганом.
Генерал Вейган, очевидно, не видел для Франции никакой возможности продолжать сражаться, а маршал Петэн уже решил, что необходим мир. Он считал, что немцы систематически разрушают Францию и что его долг – спасти остальную часть страны. Я упомянул о меморандуме на эту тему, который он показал Рейно, но не оставил ему.
«Не может быть никаких сомнений, – сказал я, – что Петэн сейчас опасный человек: он всегда был пораженцем, даже в последнюю войну».
Наряду с этим Рейно как будто был преисполнен решимости продолжать сражаться, а генерал де Голль, участвовавший вместе с ним в совещании, высказывался за продолжение партизанских военных действий. Он был молод и энергичен и произвел на меня весьма благоприятное впечатление. Я считал вероятным, что в случае краха нынешнего фронта Рейно предложит ему взять на себя командование. Адмирал Дарлан также заявил, что он никогда не сдаст французский флот неприятелю: в крайнем случае он отправит флот в Канаду, хотя это предложение могут отклонить французские политические деятели.
Было ясно, что организованное сопротивление Франции близится к концу и что сейчас заканчивается одна из глав истории нынешней войны. Французы, возможно, будут какими-то средствами продолжать борьбу. Возможно, будет существовать даже два французских правительства: одно – заключившее мир и другое – организовавшее сопротивление с территорий французских колоний, продолжая войну на море с помощью французского флота, а во Франции – с помощью партизан. Преждевременно было говорить что-либо определенное. Хотя в течение какого-то периода нам, возможно, все еще придется кое-что отправлять для поддержки во Францию, мы должны сейчас сосредоточить наши главные усилия на обороне нашего острова.
