Уинстон Черчилль
Вторая мировая война
Премьер-министр решил написать Гитлеру об этих подготовительных шагах.
«Вашему превосходительству, вероятно, уже известно о некоторых мероприятиях, принятых правительством Его Величества и обнародованных в печати и по радио сегодня вечером.
По мнению правительства Его Величества, эти меры стали необходимыми ввиду сообщений из Германии о передвижении войск. Они необходимы также потому, что сообщение о германо-советском соглашении, видимо, воспринято в некоторых кругах Берлина как указание на то, что вмешательство Великобритании на стороне Польши больше не является обстоятельством, с которым нужно считаться. Трудно себе представить большую ошибку. Каким бы ни оказался характер германо-советского соглашения, оно не может изменить обязательства Великобритании в отношении Польши. Правительство Его Величества неоднократно и ясно заявляло публично о своей решимости выполнить это обязательство.
Утверждали, что если бы правительство Его Величества точнее разъяснило свою позицию в 1914 году, то великая катастрофа якобы была бы предотвращена. Независимо от того, насколько справедливо такое утверждение, правительство Его Величества твердо решило не допускать в данном случае подобного трагического недоразумения. Оно решило и готово, если возникнет такая необходимость, употребить немедленно все силы, находящиеся в его распоряжении. Если военные действия начнутся, невозможно будет предсказать их конец. Было бы опасным заблуждением предполагать, что если война начнется, то она закончится быстро даже в случае успеха на каком-нибудь одном из фронтов, на которых она будет вестись.
Сознаюсь, что в настоящий момент я не вижу никакого другого пути к предотвращению бедствия, которое вовлечет Европу в войну. Ввиду серьезных последствий для человечества, которые могут явиться результатом действий его правителей, я верю, что ваше превосходительство с величайшей осмотрительностью взвесит все изложенные мною соображения»[41].
Ответ Гитлера, где пространно говорилось о «неслыханном великодушии», в духе которого Германия готова разрешить вопрос о Данциге и Польском коридоре, содержал следующую наглую ложь:
«Данное Англией Польше безоговорочное заверение о помощи этой стране при любых обстоятельствах, независимо от причин столкновения, могло быть истолковано в Польше только как стимул развязать под прикрытием такого обещания ужасающий террор против полутора миллионов немцев, проживающих в Польше»[42].
25 августа английское правительство объявило о заключении официального договора с Польшей в подтверждение уже данной гарантии. Таким шагом надеялись дать наилучшие шансы на урегулирование спора между Германией и Польшей путем прямых переговоров в свете того факта, что в случае провала переговоров Англия поддержала бы Польшу. Геринг заявил в Нюрнберге:
«В тот день, когда Англия дала официальную гарантию Польше, фюрер позвонил мне по телефону и сказал, что он отменил намеченное вторжение в Польшу. Я спросил, отменено ли оно временно или окончательно. Он сказал: “Нет, мне придется посмотреть, нельзя ли устранить возможность вмешательства Англии”»[43].
В самом деле, Гитлер отложил день нападения с 25 августа на 1 сентября и вступил в непосредственные переговоры с Польшей, как хотелось Чемберлену.
Его целью было, впрочем, не достигнуть соглашения с Польшей, но дать правительству Его Величества все возможности уклониться от выполнения его гарантий. Однако английское правительство так же, как парламент и народ, думало совсем о другом. Любопытная черта характера жителей Британских островов, которые ненавидят муштру и не подвергались вторжению почти тысячу лет, заключается в том, что по мере роста и приближения опасности они постепенно перестают нервничать. Когда опасность непосредственно близка, они приходят в ярость, а когда она становится смертельной, они делаются бесстрашными. Подобные привычки не раз ставили их в очень тяжелое положение.
31 августа Гитлер отдал свою «Директиву № 1 о ведении войны».
«1. Теперь, когда исчерпаны все политические возможности урегулировать мирными средствами положение на восточной границе, которое нетерпимо для Германии, я принял решение урегулировать его силой.
2. Нападение на Польшу должно быть произведено в соответствии с подготовкой к “Белому плану” – с изменениями, вытекающими, поскольку дело касается армии, из того факта, что она тем временем уже почти закончила свои приготовления. Распределение задач и оперативные цели остаются без изменений.
Дата наступления – 1 сентября 1939 г. Час атаки 04:45 (вписано красным карандашом).
3. Важно, чтобы на Западе ответственность за начало военных действий лежала, безусловно, на Англии и Франции. Сначала действия чисто местного характера должны быть предприняты в связи с незначительными нарушениями границы».
Было известно, что в то время в Англии имелось двадцать тысяч организованных германских нацистов. Яростная волна вредительства и убийств как прелюдия к войне лишь соответствовала бы их прежнему поведению в других дружественных странах. В то время у меня не было официальной охраны, и мне не хотелось ее просить. Однако я считал себя достаточно видной фигурой, чтобы принять меры предосторожности. Я располагал достаточными сведениями, чтобы убедиться, что Гитлер считает меня врагом. Мой бывший детектив из Скотланд-Ярда инспектор Томпсон был в то время в отставке. Я предложил ему приехать ко мне и взять с собой пистолет. Я достал свое оружие, которое было надежным. Пока один из нас спал, другой бодрствовал. Таким образом, никто не мог бы застать нас врасплох. В те часы я знал, что, если вспыхнет война – а кто мог сомневаться в этом? – на меня падет тяжелое бремя.
Часть II
Сумерки войны (3 сентября 1939 г. – 10 мая 1940 г.)
Глава 1
Война
1 сентября на рассвете Германия напала на Польшу. В тот же день утром последовал приказ о мобилизации всех наших вооруженных сил. Премьер-министр попросил меня посетить его вечером на Даунинг-стрит. Он сказал мне, что не видит никакой надежды на предотвращение войны с Германией и что для руководства ею предполагает создать небольшой военный кабинет в составе министров, не возглавляющих никаких министерств. Насколько он понимает, лейбористская партия не желает участвовать в национальной коалиции. Но он надеется, что либералы присоединятся к нему. Он предложил мне войти в состав военного кабинета. Я принял его предложение без возражений, и на этой основе у нас состоялся долгий разговор о людях и планах.
После некоторого размышления я убедился, что средний возраст министров, которые должны были образовать верховный орган по руководству войной, оказался бы слишком солидным, и поэтому после полуночи я написал Чемберлену следующее:
2 сентября 1939 года
Не слишком ли мы старая команда? Я подсчитал, что общий возраст всей шестерки, которую Вы мне вчера назвали, составляет 386 лет, или в среднем более 64 года! Им недостает года, чтобы выйти на пенсию по старости! Если же, однако, Вы добавите Синклера (49) и Идена (42), средний возраст снизится до пятидесяти семи с половиной лет.
Вот уже 30 часов как поляки подвергаются ожесточенной атаке, и меня крайне беспокоят слухи о том, что в Париже поговаривают о новой ноте. Я надеюсь, что Вы сможете обнародовать наше совместное заявление об объявлении войны не позднее чем на сегодняшнем вечернем заседании парламента.
Меня удивляло, что в течение всего дня 2 сентября, когда положение обострилось до крайности, Чемберлен хранил молчание. Я подумал, не предпринимается ли в последнюю минуту попытка сохранить мир, и оказался прав. Однако, когда после полудня собрался парламент, произошли короткие, но довольно бурные дебаты, во время которых нерешительное заявление премьер-министра подверглось резкой критике. Когда Гринвуд поднялся на трибуну, чтобы выступить от имени лейбористской оппозиции, Эмери – консерватор – крикнул ему: «Говорите от имени Англии!» Эта реплика была встречена бурными аплодисментами. Не было никакого сомнения, что палата настроена в пользу войны. Мне казалось, что она была настроена более решительно и выступала более единодушно, чем в аналогичном случае 2 августа 1914 года, при котором я тоже присутствовал. Вечером группа видных деятелей от всех партий пришла ко мне на квартиру в доме, расположенном напротив Вестминстерского собора, и выразила глубокое беспокойство по поводу того, выполним ли мы свои обязательства перед Польшей. Палата должна была снова собраться завтра в полдень. Ночью я написал премьер-министру следующее:
2 сентября 1939 года
Я ничего не слыхал от Вас после нашей последней беседы в пятницу. Я тогда понял, что должен буду стать Вашим коллегой, и Вы сказали, что об этом будет объявлено очень скоро. Не могу себе представить, что произошло за эти тревожные дни, хотя мне кажется, что теперь возобладали новые идеи, совершенно отличные от тех, которые Вы выразили мне, сказав: «Жребий брошен». Я вполне понимаю, что в связи с ужасной обстановкой в Европе возможны изменения метода, но до начала назначенных на полдень дебатов я считаю себя вправе просить Вас сообщить, каковы наши с Вами отношения, как общественные, так и личные.
Мне кажется, что, если лейбористская партия и, насколько я понимаю, либеральная партия будут отстранены, трудно создать действенное военное правительство на той ограниченной основе, о которой Вы говорили. Я считаю, что необходимо сделать еще одну попытку привлечь либералов и, кроме того, пересмотреть состав и численность военного кабинета, о котором Вы со мной говорили. Сегодня в палате общин чувствовалось, что духу национального единства нанесен ущерб очевидным ослаблением нашей решимости. Я не преуменьшаю трудностей, с которыми Вы сталкиваетесь в отношениях с французами. Но я надеюсь, что мы теперь примем свое решение независимо и тем самым покажем нашим французским друзьям пример, в котором они, быть может, нуждаются. Для этого нам понадобится самая сильная и самая сплоченная комбинация, которую только возможно создать. Поэтому я прошу не оглашать состава военного кабинета до нашего нового разговора.
Как я уже писал Вам вчера утром, я полностью в Вашем распоряжении и всегда готов помочь Вам в выполнении Вашей задачи.
Позже, 1 сентября я узнал, что 1 сентября в 9 часов 60 минут вечера Англия предъявила Германии ноту и что 3 сентября в 9 часов утра за ней последовал ультиматум. В утренних радиопередачах 3 сентября сообщалось, что премьер-министр выступит по радио в 11 часов 15 минут. Поскольку было ясно, что Великобритания, а также и Франция немедленно объявят войну, я подготовил короткую речь, которая, как я считал, будет соответствовать этому торжественному и ответственному моменту в нашей жизни и в нашей истории.
Премьер-министр сообщил по радио, что мы уже находимся в состоянии войны, и только он закончил свою речь, как раздался странный, протяжный, воющий звук, который впоследствии уже стал привычным. Жена вошла в кабинет, взволнованная случившимся, и похвалила немцев за точность и аккуратность. Мы поднялись на крышу нашего дома, чтобы посмотреть, что происходит. Стоял ясный и холодный сентябрьский день. Вокруг виднелись крыши домов и высокие шпили Лондона. Над ними уже медленно поднимались тридцать или сорок аэростатов заграждения. Мы по достоинству оценили правительство за этот явный признак готовности. Поскольку пятнадцатиминутное предупреждение, на которое мы рассчитывали, истекло, мы отправились в отведенное нам бомбоубежище, вооружившись бутылкой бренди и другими соответствующими медицинскими снадобьями.
Наше бомбоубежище находилось в сотне ярдов и представляло собой открытый подвал, не защищенный даже мешками с песком, в котором уже собрались жильцы полудюжины домов. Все были в веселом и шутливом настроении, как это свойственно англичанам перед лицом неизвестного.
Примерно через десять минут сирена снова завыла. Я не был уверен, что это повторная тревога, но по улице уже шел человек и кричал «Отбой!». Мы тут же разошлись по домам и занялись своими делами. Я отправился в палату общин, которая собралась ровно в полдень с соблюдением всей своей обычной неторопливой процедуры и краткими величественными молитвами. Премьер-министр прислал мне записку, прося зайти к нему в кабинет сразу же по окончании дебатов.
Чемберлен сказал мне, что он обдумал мои письма, что либералы не войдут в правительство, что он готов в известной мере учесть мои замечания о среднем возрасте и включить в состав военного кабинета трех военных министров, несмотря на их исполнительные функции, и что средний возраст будет около 60 лет. Это, сказал он, позволяет ему предложить мне военно-морское министерство, а также место в военном кабинете. Я был весьма рад этому, так как я, естественно, предпочитал, хотя и не высказывал этого, иметь определенную работу, а не сидеть и корпеть над работой, сделанной другими.
Ничего не было сказано, когда я буду официально назначен королем – и, действительно, это произошло лишь 5 сентября. Однако первые же часы войны могут иметь весьма серьезные последствия для флотов. Поэтому я уведомил военно-морское министерство, что приму дела немедленно и прибуду туда в 6 часов. В связи с этим военно-морское министерство любезно оповестило флот: «Уинстон вернулся». Итак, я снова возвратился в кабинет, который с болью и горечью покинул почти четверть века назад.
* * *
Вскоре начальник военно-морского штаба Дадли Паунд пришел ко мне. В период моего прежнего пребывания в адмиралтействе я немного знал его. Я ценил и уважал большие профессиональные и личные качества адмирала Паунда. Когда война со всеми ее успехами и неудачами наносила нам тяжелые удары, мы стали еще более верными товарищами и друзьями. И когда, спустя четыре года, он умер как раз во время победы над Италией, я горько оплакивал эту утрату для флота и страны.
Значительную часть ночи 3 сентября я провел в беседах с руководителями департаментов, а утром 4 сентября взял в свои руки руководство министерством. Как и в 1914 году, задолго до всеобщей мобилизации были приняты меры предосторожности против любых неожиданностей. Еще 15 июня были призваны крупные контингенты офицеров и рядовых резерва. 9 августа король инспектировал резервный флот, полностью укомплектованный для учений, а 22 августа были дополнительно призваны различные классы резервистов. 24 августа парламент принял закон о чрезвычайных полномочиях, и одновременно флоту приказали выйти на свои военные базы. По существу, наши главные силы уже в течение нескольких недель находились в Скапа-Флоу. После решения о полной мобилизации флота мобилизационный план военно-морского министерства осуществлялся беспрепятственно и, несмотря на некоторые серьезные недостатки – в частности, не хватало крейсеров и судов для борьбы с подводными лодками, – к началу войны, как и в 1914 году, флот оказался на высоте своих огромных задач.
* * *
Читателю, вероятно, известно, что я был достаточно знаком с работой военно-морского министерства и с королевским военно-морским флотом. Четыре года – с 1911 по 1915-й, когда на меня возлагалась обязанность подготовить флот к войне, а также руководство адмиралтейством в первые десять напряженных месяцев, – были самыми яркими годами моей жизни. Я накопил колоссальное количество фактических сведений и немало узнал о флоте и о войне на море. После ухода из военно-морского министерства я многое изучил и много написал о флоте. Я неоднократно выступал на эту тему в палате общин. Я всегда сохранял тесный контакт с военно-морским министерством, и, хотя в эти годы я был его самым ярым критиком, работники его доверяли мне многие свои секреты. В период моей четырехлетней деятельности в исследовательском комитете по вопросам противовоздушной обороны я имел доступ ко всем новейшим изобретениям в области радара, который теперь непосредственно касался военно-морского флота. Поэтому, когда я приступил к своим обязанностям, я считал, что имею в своем распоряжении, несомненно, самое лучшее в мире оружие для морской войны, и был уверен, что у меня будет достаточно времени, чтобы восполнить упущения мирного времени и справиться со всеми в равной мере неизбежными неприятными неожиданностями войны.
* * *
Положение на море резко отличалось от того опасного положения, которое было в 1914 году. Мы тогда вступили в войну, имея соотношение 16: 10 по крупным боевым кораблям и 2: 1 по крейсерам. Тогда мы мобилизовали восемь эскадр, каждая из которых насчитывала восемь линкоров, эскадру крейсеров и флотилию мелких судов, а также имелось большое количество отдельных крейсеров. Я ожидал тогда решающего сражения с более слабым, но все же грозным флотом противника. Теперь же немецкий флот только начал восстанавливаться и не имел достаточного количества кораблей, чтобы построить боевой порядок. Строительство двух больших линкоров, «Бисмарка» и «Тирпица», тоннаж которых значительно превосходил ограничения, установленные договором, могло быть закончено не ранее чем через год. Строительство легких линейных крейсеров «Шарнхорст» и «Гнейзенау», тоннаж которых немцы обманным путем увеличили с 10 тысяч до 26 тысяч тонн, закончилось в 1938 году. Кроме того, у немцев были три карманных линкора 10 тысяч тонн водоизмещением каждый – «Адмирал граф Шпее», «Адмирал Шеер» и «Дойчланд», а также два быстроходных крейсера водоизмещением по 10 тысяч тонн, вооруженных восьмидюймовыми орудиями, шесть легких крейсеров, 60 эсминцев и другие более мелкие суда. Таким образом, надводный флот немцев не мог угрожать нашему господству на море. Не подлежало никакому сомнению, что английский военно-морской флот превосходил немецкий как по силе, так и по численности. Не было также основания предполагать, что общая боевая подготовка нашего флота была плохой. Если не считать недостатка в крейсерах и эсминцах, английский флот, как всегда, находился на высоком уровне. Перед ним стояли огромные и многочисленные задачи.
* * *
Английский торговый флот в начале войны был примерно таким же, что и в 1914 году. Его тоннаж превышал 21 миллион тонн. Средний размер судна увеличился, и поэтому численность судов уменьшилась. Однако не весь этот тоннаж можно было использовать для торговли. Военно-морскому флоту требовались самые различные вспомогательные суда, которые можно было брать главным образом из числа первоклассных лайнеров. Все виды вооруженных сил нуждались в судах для специальных целей: армия и военно-воздушные силы – для перевозки солдат и техники за моря, а военный флот – для различных работ на морских базах и в других местах, и в частности для доставки горючего в стратегические пункты, разбросанные по всему миру.
Тоннаж, потребовавшийся для всех этих целей, составил около 3 миллионов тонн, и к этому следует добавить нужды судоходства других стран Британской империи. В конце 1939 года после окончательного подсчета приобретений и потерь оказалось, что общий тоннаж, оставшийся для коммерческих целей, составил около 15,5 миллиона тонн.
* * *
Когда я пришел в адмиралтейство, у меня уже было определенное представление о стратегическом положении на море. Противнику жизненно важно было сохранить господство на Балтийском море. Поставки из Скандинавии, шведская руда и прежде всего оборона против возможных русских десантов на протяженном и незащищенном северном побережье Германии, от которого Берлин в одном месте находится всего лишь в 100 милях, диктовали германскому военно-морскому флоту необходимость сохранить господство на Балтийском море. Поэтому я был уверен, что на этом первом этапе Германия не поступится своим господством на Балтике. Следовательно, хотя немцы могут послать подводные лодки, крейсера или, возможно, даже один карманный линкор для нарушения наших коммуникаций, они не рискнут ни одним кораблем, который им необходим для сохранения господства на Балтийском море. Германский флот, восстанавливавшийся в это время, при сложившихся обстоятельствах должен был считать это своей первоочередной и почти единственной задачей. Для поддержания превосходства на море и для осуществления нашего основного наступательного мероприятия – блокады мы должны были, конечно, сохранить превосходящие силы флота в наших северных водах. Однако нам казалось, что не будет никакой необходимости держать слишком крупные военно-морские силы для наблюдения за вылазками из Балтийского моря или из Гельголандской бухты.
Безопасность Англии значительно повысилась бы, если бы при помощи воздушных налетов нам удавалось хотя бы временно выводить из строя Кильский канал – эту боковую дверь из Балтийского моря.
* * *
Еще не будучи в военно-морском министерстве, я вполне согласился с его мнением о том, какую большую угрозу представляют собой подводные лодки. Хотя высокие технические качества прибора «Асдик» были проверены во многих сражениях с подводными лодками в начале войны, наши средства борьбы против подводных лодок были далеко не достаточны, чтобы предотвратить наши серьезные потери. Высказанное мною в то время мнение, что «вполне возможна успешная борьба с подводными лодками во внешних морях, и особенно в Средиземном море, и что потери неизбежны, но они не смогут повлиять на ход событий», не было ошибочным. Ничего особого не произошло в первый год войны с немецкими подводными лодками. Битва за Атлантику была отложена на 1941 и 1942 годы.
В соответствии с преобладающим мнением в военно-морском министерстве до войны я недооценил угрозу или последствия нападения на английские военные корабли с воздуха. «Мне кажется, – писал я за несколько месяцев до войны, – можно предполагать (потому что об этом очень трудно судить точно), что нападение авиации на английские военные корабли при их нынешнем вооружении и обороне не помешает осуществлению их полного господства на море». Однако препятствия, хотя и преувеличенные, к передвижению нашего флота скоро стали серьезными. Авиация почти сразу же оказалась ужасной угрозой, особенно на Средиземном море. Мальта, имевшая лишь незначительную противовоздушную оборону, представляла собой проблему, которую невозможно было сразу разрешить. С другой стороны, в первый год войны ни один крупный английский корабль не был потоплен авиацией.
Первоначальный состав военного кабинета, намеченный Чемберленом, был почти сразу же увеличен под давлением обстоятельств. Теперь он уже включал министра иностранных дел лорда Галифакса, лорда – хранителя печати сэра Сэмюэля Хора, министра финансов сэра Джона Саймона, министра координации обороны лорда Чэтфилда, министра без портфеля лорда Хэнки, военного министра Хор-Белиша, министра авиации сэра Кингсли Вуда. В военный кабинет теперь вошли три военных министра, одним из которых был я. Кроме того, необходимо было, чтобы министр по делам доминионов Иден и министр внутренних дел и национальной безопасности сэр Джон Андерсон всегда присутствовали на заседаниях, хотя они фактически и не были членами военного кабинета. Таким образом, состав военного кабинета возрос до одиннадцати человек. Решение включить трех военных министров серьезно затрагивало положение лорда Чэтфилда как министра координации обороны. Но он принял это решение со свойственным ему добродушием.
Кроме меня, все остальные министры руководили последние годы нашими делами или имели отношение к тому положению, с которым мы сейчас столкнулись как в дипломатической, так и в военной областях. Иден вышел в отставку с поста министра иностранных дел в феврале 1938 года. Я не занимал государственных должностей в течение одиннадцати лет, поэтому не нес никакой ответственности за прошлые события или за недостаточную подготовленность, которая выявилась теперь. Наоборот, в последние шесть или семь лет я постоянно предсказывал те беды, перед лицом которых мы теперь оказались. Итак, вооруженный могущественной машиной военно-морского министерства, на долю которого пала сейчас вся тяжесть активной борьбы с противником, я не испытывал никаких неудобств; но если бы я их и испытывал, они были бы устранены любезностью и лояльностью премьер-министра и его коллег. Всех этих людей я знал очень хорошо. Большинство из нас сотрудничало на протяжении пяти лет в кабинете Болдуина, и мы, конечно, поддерживали постоянный контакт, дружественный или полемический, в течение всего периода изменений, происходивших в парламентской жизни. Однако сэр Джон Саймон и я представляли старшее политическое поколение. Поэтому я считал, что мне придется напрячь все силы, чтобы не отстать от поколения, находившегося теперь у власти, и идти в ногу с новыми молодыми гигантами, которые могли появиться в любое время. В данном случае я полагался не только на свои знания, но и на рвение и умственную энергию.
С этой целью я вернулся к тому режиму, которого придерживался в бытность мою в адмиралтействе в 1914–1915 годы и который, как я убедился, значительно повышал мою работоспособность. Ежедневно вскоре после полудня я ложился по крайней мере на час отдыхать и полностью использовал мою счастливую способность сразу же засыпать крепким сном. Таким образом, мне удавалось втиснуть полтора рабочих дня в один день. В намерения природы не входило заставить человечество работать с восьми утра до полуночи без освежающего забвения, которое, если оно даже и продолжается всего каких-нибудь двадцать минут, позволяет восстановить все жизненные силы. Я с сожалением ложился в постель, как ребенок, каждый раз после полудня, но зато бывал вознагражден тем, что мог потом работать ночью до двух часов или даже позже – иногда значительно позже – и начать новый день в 8–9 часов утра. Этот порядок, который я соблюдал на протяжении всей войны, я рекомендовал и другим в тех случаях, когда им приходилось в течение длительного времени выжимать последнюю каплю сил из своего организма.
