Тэд Уильямс
Война Цветов
– Ты хочешь сказать... что теперь нас никто не увидит? – Стенки искажали свет, как толстое стекло, и звезды сквозь них казались размытыми, но все-таки они были прозрачные. Особого тепла он тоже не ощущал – его опять пробрала дрожь, и не только от холода.
– Внутрь никто не заглянет, и самого павильона никому не видно, если не стоять в двух шагах от него. – Она сжала его руки, – Да ты и правда замерз? Прости, Тео – в том магазине были только недорогие модели. Нам придется согреть его своим теплом, но это не так уж и плохо, верно? – Она скинула пальто, стянула через голову свитер и расстегнула блузку. Внизу ничего больше не было, кроме серебряной цепочки на шее, и ее белая кожа светилась, будто луна. Тео, протянув руку, коснулся ее груди. – Все еще холодно, да? – нервно засмеялась она. – Смотри, мурашки.
Он привлек ее к себе. Разгадав механику прочих ее застежек (на каждую приходилось нажимать раза четыре), он забыл о холоде, о посторонних взглядах – забыл обо всем, кроме девушки с черными волосами, которую целовал, и звезд, светящих словно из-под воды, а потом забыл и о звездах.
В какой-то миг она еле слышно выдохнула:
– У меня и другие чары есть.
– Для чего? – Устная речь после долгого безмолвного общения вызывала затруднение. – Контрацептивные, да? От беременности?
– Черное железо, нет! – хихикнула она. – Этим чарам мы учимся с первой кровью, и я уже поставила свои на эту луну. Я о других, о любовных. Такие придумки, чтобы интереснее было. Я увидела их на выставке, ну и подумала... – Она, застеснявшись вдруг, отвела глаза.
– Мне ничего не надо, кроме тебя. – Запахи ее кожи и волос – то ли от бурных эмоций, то ли из-за тесноты внутри зачарованного круга – пьянили его, как наркотик. – Ничего, кроме тебя, не хочу. Мне хватает этой магии... то есть науки.
– Я рада, что ты это сказал.
И они снова умолкли. Звезды Ван Гога сверкали, как снежинки в зимнем воздухе, но в павильоне стало тепло, как летом.
35
РОДСТВЕННЫЕ УЗЫ
На этот раз ему приснился сон об отце. Его опять окружал туман, в больничном коридоре стоял дым – а может, это был дом Нарцисса? Навстречу попадались то ли покрытые пеплом жертвы, то ли пациенты в больничных халатах. Тео искал отца, звал его, но при этом кричал не «Пит», как он одно время его называл в дурацкой манере взрослого отпрыска, и даже не «отец», а «папа».
– Папа, папа, ты где?
Ему чудилось, что отец виден где-то вдали, сутулый, лысеющий, в гавайской рубашке – он всегда надевал такую в субботу утром, точно доказывая самому себе, что выходные наконец-то настали. Подростком Тео очень удивился, когда понял. что для его старика гавайская рубашка – это некий символ, бунт против серых костюмов, белых сорочек и галстуков.
– Папа? – Он, вернее Тео во сне, вдруг осознал, что так и не попрощался с отцом как следует. Он держал его за руку в больнице, после инсульта, но если Пит Вильмос и понимал, что жена и сын здесь, рядом с ним, то не дал знать об этом.
Тео побежал по темнеющему коридору. Ему казалось необходимым рассказать отцу о чем-то, что он узнал или сделал после его смерти, доказать, что Пит вкалывал не напрасно, обеспечивая еду на столе и подарки под рождественской елкой, но он не мог придумать, что бы такое сказать. «Да и говорить-то, собственно, нечего, – думал он во сне. – Я никто, как и он был никем». И все-таки он испытывал отчаянную потребность догнать эту шаркающую впереди фигуру.
– Папа!
– Тео? – издалека, сквозь дым, донеслось до него. – Тео, ты где?
Он устремился на голос, но чьи-то руки держали его – другие пациенты, должно быть... или жертвы, обожженные страдальцы, рвущиеся вниз по лестнице, в безопасное место. Может, дракон вернулся? Тео пытался освободиться, но не мог, а голос отца все удалялся...
– Тео, проснись! – Другой голос, женский. – Тебя ищет кто-то.
Он вскинулся, путаясь в собственной одежде, и Поппи сказала, обнимая его:
– Вон он, снаружи.
Тео потряс головой, пытаясь соединить фрагменты в единое целое, но это не очень ему удалось. Отец – или его не нашедший упокоения дух – снова подал голос, от которого у Тео затрепыхалось сердце и кожа покрылась мурашками:
– Ты здесь, Тео?
– О Господи, Кумбер. Совсем про него забыл. Я ведь должен... – Тео сел и стал натягивать штаны. – Где он? Почему его так хорошо слышно?
– Он, наверное, всего в нескольких ярдах от нас. – Поппи почти не стеснялась своей наготы. Трудно отвлечься от такого зрелища, с которым ты едва успел познакомиться, когда тебя ищут. Она села, и размытый звездный свет заиграл на ее молочной коже.
– Почему же он тогда... А, да. Чары.
– Просто выйди наружу, и он увидит тебя. – Она попыталась улыбнуться.
Все еще подпрыгивая, чтобы влезть в брюки, Тео прошел сквозь стенку павильона. Он не почувствовал ничего, кроме вновь охватившего тело ночного холода. Кумбер стоял к нему спиной, и Тео окликнул его.
– Роща густая, ну и напугал ты меня! Ты где был-то? Я в ужас пришел – думал, тот мертвец явился и забрал тебя. До рассвета осталось чуть больше часа. – Кумбер прищурился. – С чего это ты бродишь тут полуголый?
– После объясню. Извини, что забыл. Иди в палатку, я через пару минут подойду.
– Нет. Встретимся не там, а у реки, на краю лагеря. Когда придешь, поймешь почему. Ты правда заставил меня поволноваться – я тут все обыскал. Ты уверен, что все в порядке?
– Уверен. Прости за беспокойство. Ты ступай, я скоро.
Феришер посмотрел на Тео с подозрением.
– Нет, ты уверен?
– Как нельзя больше. Иди.
Кумбер кивнул и зашагал прочь по берегу.
Тео, хотя отошел всего на какой-нибудь ярд от павильона, отыскал его не сразу: луна зашла, и поднимающийся с реки туман мешал разглядеть легкие колебания воздуха, отмечавшие купол. Преодолев почти незримый барьер, Тео попал с холода в тепло, напоенное запахами их любви.
– Тебе нужно идти. – Поппи надела блузку, но дальше процесс одевания не пошел. Лечь бы сейчас рядом и поцеловать ее гладкую ногу, а потом тугую кожу чуть выше бедра – если он это сделает, то больше уже не встанет.
– Да, – сказал он. – Нужно. Пуговица, по-моему, считает необходимым, чтобы мы ушли еще до рассвета.
– Кто это – Пуговица?
Тео замялся. Он, конечно же, доверял ей безоговорочно, но не хотел подвергать ее лишней опасности. Как говорил Пуговица, чего не знаешь, того и не скажешь.
– Мой друг из лагеря. Гоблин.
– Хотела бы я никуда тебя не пустить. Сделать так, чтобы ты сам захотел остаться, – поправилась она с грустной улыбкой, – но я знаю, что так нельзя. Если бы ты был способен бросить друга в беде, я бы... не чувствовала к тебе того, что теперь чувствую.
Вот, значит, как это бывает? Предстоящее встало перед ним в полный рост, не заслоняемое больше ни снами, ни даже близостью Поппи. Он испытывал дурноту и слабость. Вот, значит, как углубляются мелкие души? Ты поступаешь как надо, вопреки своим чувствам и отчаянному желанию удрать, а взамен тебя считают крутым парнем, и на твоих похоронах все рыдают? В этой мысли было, однако, и нечто подкрепляющее, пусть даже он усвоил заключенный в ней урок слишком поздно: она указывала путь к обновлению. «Так она думает обо мне, таким я для нее и буду».
– Я не хочу уходить от тебя, – был единственный ответ, который пришел ему в голову, – но приходится.
– Я знаю. – Она снова натянула на лицо свою маску, но это удалось ей не до конца, и она старалась не смотреть на него. – Я... хочу дать тебе кое-что. Две вещи.
– Твою перчатку, чтобы я прикрепил ее к копью, когда поскачу на битву?
Поппи так удивилась, что все-таки вскинула на него глаза.
– Зачем тебе копье?
– Это я в переносном смысле. Так поступали рыцари моего мира с подарками своих дам.
– Мои подарки надо беречь как следует, а не цеплять их на какое-то там копье. – И Поппи вручила ему нечто похожее на тюбик с губной помадой. – Вот. Позвони мне, если понадобится. Я серьезно, Тео. Если тебе будет что-то нужно, я это добуду, а если понадоблюсь я сама, то приду к тебе в любом случае.
– Некоторое время, наверное, я никуда не смогу звонить, – сказал Тео, глядя на серебристую трубочку, – но все равно спасибо. Когда... когда все закончится, мне приятно будет связаться с тобой, не вызывая у Стриди головной боли.
Она улыбнулась сквозь выступившие на глазах слезы.
– Короче, позвони обязательно. И вот это тоже возьми. – Она сняла с шеи серебряную цепочку с подвеской – единственное, что оставалось на ней всю ночь. То, что Тео принимал за монетку, оказалось луной, половину которой составлял камень вроде полированного опала. – Кусочек фамильного лунного камня моей матери. Это она мне подарила.
– А для чего он?
– Ни для чего. Просто это один из немногих ее подарков. Мне он очень дорог, Тео, и я даю его тебе, чтобы ты непременно ко мне вернулся.
Он думал, что это какой-нибудь волшебный талисман, оберег, и даже разочаровался немного – любая помощь пришлась бы ему как нельзя кстати. Но потом он оценил смысл этого подарка, и в груди у него стало тесно – теснее и жарче, чем когда они занимались любовью.
– Спасибо. – Он надел цепочку себе на шею и спрятал луну на груди. – Я постараюсь к тебе вернуться.
Ее смех отдавал болью и гневом.
– Вот несчастье. Не зря я так боялась влюбиться снова... а ведь я даже не думала... – Она взяла себя в руки. – Поцелуй меня, Тео, и уходи. Скорей.
– Ты как, сумеешь отсюда выбраться?
– Черное железо, целуй меня и проваливай! У меня сердце разрывается.
– У меня тоже. – Сказав это, Тео с испугом и удивлением понял, что сказал правду.
Кумбер ждал его у темной реки не один.
– Колышек? – Тео присмотрелся, чтобы удостовериться, – он еще не совсем навострился отличать одного гоблина от другого. – А ты что тут делаешь?
– Пуговица говорит, что через город туда ехать не надо, – сказал Кумбер. – И в обход тоже. Лучше по воде.
– Это не объясняет, почему Колышек здесь.
– Потому что я умею грести, не поднимая при этом шума, как тонущий тролль. – Узкие глаза гоблина поблескивали при свете звезд. – А вы нет.
– А-а... Ну ладно. Спасибо.
Колышек кивнул на лодку, напоминающую каноэ.
– Пошли.
– А Стриди где? – спросил Тео, когда они оттолкнулись от берега и ленивое течение подхватило их. – Я отчасти надеялся, что и он с нами поедет, на случай каких-нибудь там волшебных препятствий...
– Пуговица говорит, что он нужен ему на сегодня. И он не думает, что самой главной проблемой будет войти туда.
Тео обдумывал это до места, где Лунная встретилась со своим новым руслом. Они с Кумбером позавтракали хлебом и сыром, которыми запасся феришер, а Колышек тем временем подвел лодку к дальнему берегу и стал грести вдоль него. Там стояли дома на сваях, и в них кое-где горел свет. На берегу, под сваями, лепились куда более мелкие и убогие домишки.
– Это кто же тут живет? – спросил Тео шепотом.
– Никсы, – ответил Кумбер, а Колышек махнул когтистой рукой, приказывая им замолчать.
В бухтах и заливчиках стояли гребные суда с множеством блестящих весел, больше похожие на старинные триремы или перевернутых сороконожек, чем на современные корабли. Никаких плавучих средств, кроме них, на этом отрезке реки не наблюдалось. Нормально это или как-то связано с военным положением? Если бы к Ису шли и другие суда, их лодка не была бы такой заметной. Колышек держался под самым берегом, да и веслом, как обещал, работал так тихо, будто теплое масло резал, но Тео все-таки чувствовал себя выставленным на всеобщее обозрение.
За очередным поворотом перед ними раскинулся Ис, чью черную ширь едва освещали даже феерические звезды Эльфландии. Колышек вынул весло из воды и сказал чуть слышно:
– Теперь никаких разговоров. Пуговица велел вам передать, что нынешний день может оказаться благоприятным для похода на дом Чемерицы.
– Что? – невольно повысил голос Тео. – Что это значит?
– Все, молчок. Мы почти на месте.
«Почти на месте» у гоблинов, видимо, имело какое-то другое значение, потому что они после этого плыли еще не меньше четверти часа. На берегу сквозь туман виднелись ветхие корпуса бывших пакгаузов и консервных заводов. Некоторые из них, очевидно, еще функционировали – кое-где, как умирающие светляки, искрили вывески «Причал „Конец радуги“ или „Грот-4“, но остальное имело заброшенный вид. Тео при первых проблесках на небе видел облупленные рекламные надписи, где из-под одного слоя краски проклевывался другой, и даже читал те, что были поближе. „Морепродукты Короля Килли“ сопровождало довольно жуткое изображение рыбогуманоида в короне, с корзиной, полной рыбы и моллюсков. „Поставщик их королевских величеств. Дары Иса“.
В воде что-то плеснуло, и Тео оглянулся, думая, что это Колышек оплошал, но гоблин смотрел на него так, будто он сам провинился. У борта, под самой поверхностью воды, мелькали голубовато-зеленые огоньки. Тео подумал, что это рыба фосфоресцирует, но огоньки двигались не так, как рыбные косяки, которые он видел по телевизору. Наблюдая за ними, как завороженный, он вдруг различил человеческую фигуру, догоняющую их без всяких усилий. Лицо под водой светилось, как циферблат часов. Глаза встретились с глазами Тео – женские глаза, огромные по сравнению с узким лицом. Оно было прелестным, это лицо, несмотря на всю его странность. Тео клонился к черным, чернее воды, глазам, и они становились все больше и больше. Все больше и больше...
Он не успел погрузиться в блаженную тьму – его дернули назад с такой силой, что он шумно выдохнул и стукнулся головой о другой борт. Пока он снова усаживался на банку, лодка угрожающе раскачивалась, и рука болела от когтей Колышка. Испуганный Кумбер сидел, не шевелясь. Тео снова взглянул на светящуюся фигуру в воде – она замедлила ход и начала отставать. Хищные острые черты теперь не казались ему такими уж человеческими, и в них проглядывало разочарование – оно еще преследовало его, как слабый запах, когда фигура уже исчезла в глубине.
Тео весь дрожал и дышал так, точно его все-таки утащили в воду и ему пришлось бороться за свою жизнь. Русалочья метка на запястье стала горячей и врезалась в кожу. Он кивнул Колышку, выражая свою благодарность, и, кажется, понял, в чем дело. Эта водная жительница, похоже, больше интересовалась им, чем его спутниками.
Какая тонкая грань отделяет полезное напоминание от смерти – или от чего-то худшего.
Колышек греб так плавно и тихо, что Тео не сразу заметил, когда он перестал. В тумане, как полузатонувший Стоунхендж*[32], замаячили каменные сваи причала. Мокрые деревянные перекладины лестницы вели к люку и розовеющему небу. Гоблин снова закрыл рукой рот, призывая к молчанию, и указал на нее. Когда Кумбер последовал за лезущим впереди Тео, Колышек сделал еще какой-то непонятный жест, развернул лодку и тут же скрылся в тумане.
Тео посмотрел на Кумбера – тот, напуганный, пожалуй, не меньше его, только плечами пожал. Возможно, феришер знал заранее, что гоблин не станет их ждать, но почему Колышек не сказал хотя бы, что вернется за ними? Тео невольно почувствовал себя брошенным.
«А чего ты, собственно, ждал? Ты для него не пуп земли, и для Пуговицы тоже. Ты хотел погибнуть геройски, спасая друга, и они помогли тебе сделать первый шаг, а остальное – твоя забота».
Собравшись с духом, он высунул голову в люк. За древним деревянным настилом высилась глухая стена пакгауза. Доски, седые от соли, сохранили следы белой краски. Неужели вот этот сарай служит резиденцией одному из самых опасных существ Эльфландии? Тео подмывало спросить об этом Кумбера – но если внутри действительно кто-то есть и скрипучая лестница его еще не насторожила, незачем выполнять работу за нее.
Феришер вылез из люка вслед за ним и присел на корточки. Некоторое время они слушали, как плещут волны о сваи внизу, как кричат птицы и чей-то далекий голос выводит странную для слуха мелодию. Потом Тео сделал глубокий вдох, встал и пошел к дальнему концу здания. Они находились на каменном молу, который вдавался ярдов на сто в Лунную недалеко от ее впадения в Ис. Вдоль всего мола торчали какие-то лачуги – точно цирковой караван, который вот-вот рухнет в воду. Пакгауз, стоявший как бы во главе этого поезда, не походил, однако, на локомотив. Безликий, прямоугольный, без единого окна. При свете утренней зари он напоминал скорее какой-то допотопный храм, который некогда оглашали крики человеческих жертв.
«Спокойно. Не надо делать все хуже, чем оно есть. Но эти глухие стены... Как можно жить в таком доме? Как можно ставить глухую коробку в конце пирса, не проделав в ней отверстий для океанского бриза, для вида на устье реки и на море? Нет, это не храм, это вообще не здание, а раковина какого-то огромного угловатого моллюска».
Дверь в стене вопреки всему остальному была самой обычной – из выцветшего дерева, с тусклой бронзовой ручкой. Кладовка, встроенная в основание Сфинкса. Кумберу, похоже недоставало только громкого звука, чтобы пуститься наутек, и Тео его не винил. Он сам бы охотно ударился бежать следом за феришером. Он протянул дрожащую руку к двери. «Ну что ты с ума сходишь? Это обыкновенный пакгауз. Даже если там полно монстров, или солдат с ружьями, или... еще кого-нибудь, снаружи это обыкновенный склад, а я не псих. С какой стати я чувствую себя, точно перед вратами Гадеса?»
Дверь, не успел он к ней прикоснуться, отворилась сама по себе. Тео отскочил назад, словно некое слизистое чудовище могло выбросить оттуда свое щупальце и втянуть его в темноту, но ничего такого не произошло. Дверь осталась открытой, и за ней стояла непроницаемая тьма.
«Кто или что ни обитало бы там, оно уже знает, что мы здесь. Нет смысла пытаться проникнуть туда тайком». Но кричать «привет» тоже как-то не хотелось.
– Найдется у нас чем посветить? – шепотом спросил Тео.
Кумбер, глядящий выпученными глазами на темный дверной проем, затряс головой, но потом смысл вопроса дошел до него, и знак отрицания сменился кивком. Он, как в день катастрофы, вытащил из кармана маленький волшебный шарик, нажал на него большим пальцем и передал Тео. Шарик засветился тусклым болотным огнем.
Войдя в дверь, Тео первым делом заметил, что свет далеко не достигает – он видел только собственные руки, ноги и вертикальную плоскость стены. Пол, застланный темным покрытием, уходил, похоже, на некоторое расстояние вдаль. Ощущался здесь также запах, сильный и неприятный. Этот сладковато-кислый смрад пугающе напоминал о том, что трижды настигало Тео в трех различных гниющих телах, но обоняние подсказывало, что он куда более сложен: его составными частями, помимо распада, были какие-то специи и запахи бурного роста. Пригоршня мокрой земли с проросшей травой противоестественно сочеталась с горящей серой, виски, корицей, экскрементами и прочими, менее узнаваемыми вещами. От силы этого запаха у Тео слезились глаза.
Разгадывать его источник, однако, не представлялось возможным: сердце стучало, как в саундтреке какого-нибудь триллера, и Тео продвигался сквозь мрак, начиная думать, что его колдовской огонек неисправен. Он протянул руку к тому, что походило на стену, и с облегчением нащупал что-то твердое, хотя и сыроватое. Потом нагнулся, опустив фонарик к самому полу, и в коридоре вдруг стало светлее.
– Тео?
– Ш-ш-ш!
Свет нарастал быстро, но плавно, и к фонарику это не имело никакого отношения. Через несколько секунд стал виден коридор с матово-черными стенами и таким же ковром. В дальнем его конце, окруженная собственным мягким светом, показалась дверь с золотой табличкой.
«Интересно, что на ней написано?» – мелькнула в пелене страха любопытная мысль, как птица, летящая впереди бури. Тео посмотрел на Кумбера, и ему стало ясно, что если кто-то из них предложит повернуть назад, не подходя к дальней двери, другой немедленно с ним согласится.
Кочерыжка, напомнил себе Тео. Кочерыжка со штопором, защищающая совершенно незнакомого ей субъекта от ходячего мертвеца.
Ковер почти полностью заглушал шаги, но Тео казалось, что они идут в каменных башмаках по надутому шару. Странные запахи вызывали головокружение, но восприятия не притупляли: он чувствовал себя накурившимся, перепуганным пацаном, которого останавливает патрульная машина.
На табличке значилось единственное слово: «Войдите», нацарапанное корявым, почти детским почерком. Надпись на глазах Тео стекла с золотой поверхности, как вода, и на ее месте возникло слово «Толкайте».
«Шутит он с нами, что ли?» Гнев вернул Тео некоторое количество смелости, с грехом пополам прикрывшей массив голого ужаса. Он толкнул дверь и вошел.
Безликий коридор сменился неожиданным зрелищем. Повсюду, выше его головы, громоздились горы каких-то предметов, накиданных как попало, словно кому-то срочно понадобилось переделать старомодную аптеку в жутковатый магазин игрушек, а затем этот кто-то увенчал свои труды содержимым Александрийской библиотеки. Розовый утренний свет, проникающий в овальные потолочные окна, придавал окружающему сходство с театральными декорациями или сооружениями Диснейленда.
Массивную фигуру у себя за спиной ошеломленный Тео заметил только тогда, когда она одной рукой обхватила его грудь, а пальцами другой зажала голову. Грудь сдавило так, что он, в панике выдохнув воздух, вдохнуть снова уже не смог. Его оторвали от пола, он беспомощно задрыгал ногами, перед глазами заплясали искры, и все стало красным, а после черным.
Чей-то голос обращался к нему. Слыша его, Тео не сразу понял, что он в сознании. Он также не совсем понимал, где он находится и кто он, собственно, такой. Голос, бесплотный, как ветер в палой листве, был при этом до странности громок, точно его обладатель свободно умещался у Тео в ухе.
– Прошу прощения, – говорил голос. – Боюсь, они несколько бесцеремонны. Ты ведь уже очнулся, верно?
Память вернулась, и сердце бурно забилось, что отнюдь не облегчило пульсацию в голове.
«Плохи дела. Ой, плохи».
Тео видел теперь, что лежит на полу. Кумбер лежал рядом, вытянув руки вдоль туловища, как игрушка, аккуратно уложенная в коробку. Полупрозрачная пленка у него на лице ошарашила Тео, и ему на миг показалось, что с феришера содрали кожу.
– Не беспокойся, он не умер, а просто спит, – заверил голос. – Я хотел поговорить с тобой наедине.
Тео присел на корточки и завертел головой, пытаясь определить, откуда исходит голос.
– Я здесь, в этой же комнате, – пояснил невидимка, – но тебе будет лучше, если ты меня не увидишь.
Тео, делая вид, что ищет Устранителя, если это действительно был он, в то же время прикидывал, сможет ли двигаться достаточно быстро, если встанет. Добрая половина его сознания панически приказывала ему бежать отсюда, и пусть Кумбер Осока вместе с Кочерыжкой отправляются к черту, но другая половина пыталась вычислить, удастся ли ему прихватить с собой бесчувственного феришера, и вопрошала, что же это так легко сладило с ними обоими.
Он схватил Кумбера за одежду, но из мрака у двери тут же выступили две бледные фигуры величиной почти с огров, но более скованные в движениях. Тео замер, и громадины остановились в нескольких ярдах от него. Выглядели они, как грубо вытесанные статуи: черты белых, как мел, лиц едва намечены, а круглые черные глаза, как с оторопью понял Тео, – не что иное, как просверленные в них дыры.
– Не надо дразнить их, – посоветовал голос. – Мандраки не очень хорошо соображают, и мне не хотелось бы ждать, когда ты снова придешь в себя.
– Мандраки? – Одинаковые лица смотрели на него без всякого выражения, точно сошедшие с утесов острова Пасхи.
– Дети мандрагоры. Рабы, вырезанные каждый из своего корня. Очень трудоемкое занятие, а поиск самих корней – долгий, скучный и опасный процесс. Однако они представляют большую ценность. Мандраки невероятно сильны, а к боли чувствительны не больше, чем паровоз. Но более сложные задания – например, схватить кого-то, не переломав ему кости, – они, как я уже говорил, выполняют не слишком успешно. Я не хотел бы, чтобы они тебя покалечили.
– Я уже видел такого. – Тео медленно оторвал руку от плеча Кумбера. Похоже, самое правильное на этот момент – занять Устранителя разговором. Может, все еще не так плохо. Может, он со всеми гостями так обращается. – Он приходил в дом Нарцисса перед самым...
– Да-да. – В голосе прозвучало легкое сожаление. – Загубили попусту хороший, большой корень, а чего ради? Чтобы Чемерица мог похвалиться.
– Так ты... все знаешь? – Тео вдруг стало ясно, что его собеседник связан с Чемерицей куда более тесно, чем полагали Пуговица и Примула. Может быть, Устранитель уже сообщил ему о случившемся. – Ты помогал им?
– По части драконов? – довольно равнодушно уточнил голос. – Нет-нет – такую штуку Нидрус Чемерица и сам способен придумать. Очень даже способен. – В голосе появилась странная нота. Тео заметил теперь, что в северном углу комнаты мрак несколько плотнее, и даже углядел там какое-то движение. Устранитель сидит где-то там, в гуще своего хаоса, как дракон над кладом.
– Как ты собираешься поступить со мной?
Устранитель, к его удивлению, засмеялся – не злодейски, а скорее весело, хотя и одышливо.
– Ты не поверишь, но я пока сам не знаю. Там видно будет. В данный момент я просто наслаждаюсь иронией происходящего.
– Иронией? – Походило на то, что еще пару минут ему позволят пожить. Глаза привыкли к тусклому свету, и Тео еще больше уверился, что Устранитель сидит именно там, в углу, за кружком задрапированных статуй, на чем-то вроде стула с высокой спинкой, и что фигура у него очень замысловатая.
Он сделал шаг в ту сторону, и голос сказал:
– Не надо! Я предупреждал – то, что ты увидишь, тебе не понравится.
– Я тут каких только уродов не навидался. Неужели что-то хуже может быть?
– Ты удивишься, но, может, речь идет не только о твоих нервах. Мне... стыдно за то, каким я стал.
Тео отступил назад. То, что он видел в темном углу, действительно наводило жуть – тонкие, как палки, руки и ноги в сочетании с какими-то слизистыми, мокро блестящими складками.
– Ладно. Так ты говоришь, ирония?
– Да. Ирония в том, что я затратил столько усилий, чтобы доставить тебя сюда, и все без толку – а ты взял и явился ко мне добровольно. – И Тео снова услышал одышливый смех.
– О чем это ты?
– Об иррхе, которого я послал за тобой, – не сомневаюсь, что он до сих пор продолжает свою охоту. Имеешь ты представление, какая нужна энергия, чтобы извлечь нечто подобное из мертвых, всеми забытых мест? И какое искусство требуется, чтобы удерживать его в мире живых столь долгое время?
– Так это ты его послал? – Отпустившая было паника накатила снова, как лихорадка. – Значит, ты в самом деле работаешь на Чемерицу. – Итак, все впустую. Мало того, что он не спас Кочерыжку – он избавил врагов от хлопот, сам отдавшись им в руки. – Какой же я все-таки идиот.
– Возможно, однако все немного сложнее, чем ты думаешь. Я надеялся как раз на то, что ты достанешься мне. Иррха, как правило, повинуется своим инстинктам, но я вызвал его из тлена, подчинил себе и отдал ему приказ: схватить тебя и доставить сюда, в этот дом.
– Чтобы потом передать меня Чемерице и получить комиссионные. – Тео взглянул на Кумбера. Тот лежал на полу с затянутым пленкой лицом, и грудь его слабо вздымалась. – Ублюдок. Уж лучше я сделаю так, чтобы ты меня сам убил – ты или твои корневые монстры, чем сдамся Дурману и Чемерице. – Через завесу гнева и страха пробилась здравая мысль. – Давай заключим с тобой сделку. Отпусти его! – Тео указал на Кумбера. – Он им не нужен. Отпусти, и я не стану сопротивляться.
– Вот как, – равнодушно проронил голос. – Ты способен на это пойти ради друга? Они, знаешь ли, готовят тебе страшную участь – и не тебе одному.
Тео вспомнил вдруг рассуждения лорда Штокрозы в день гибели дома Нарцисса.
– Это ты про Старую Ночь, да? Про то, что они хотят сотворить с миром смертных? Цунами черной магии, так сказать... – Сказав это, Тео понял, что не имеет права приносить себя в жертву даже ради Кумбера и Кочерыжки – ради кого бы то ни было. Нельзя идти на такой риск, даже если он не совсем понимает, о чем идет речь. Он повернулся и бросился к двери.
Еще чуть-чуть, и он бы успел – так ему показалось. Он уже схватился за ручку, но огромная, будто из теста слепленная ручища поймала его сзади за рубашку. Рубашка лопнула по швам, но мандрак уже сцапал его. Тео бился и лягался, стараясь дотянуться свободной рукой до лица этого монстра и вцепиться ему в глаза. Он сознательно шел на самоубийство – лучше уж так, чем стать орудием в руках Чемерицы. И он запустил-таки ногти в глазницы мандрака, но не встретил там ничего, кроме губчатой, податливой, явно неживой субстанции – а после мандрак прижал его руки к бокам.
Тео душили слезы ярости и отчаяния.
– Сволочь! – крикнул он сидящему во мраке наблюдателю. – Если ты меня не убьешь, я заставлю их это сделать. Они от меня ничего не добьются.
– Добьются, когда возьмутся за тебя по-настоящему, – сухо заверил голос. – Но ты меня не так понял. Иррхе было приказано принести тебя ко мне не для того, чтобы я получил с Чемерицы деньги, а для того, чтобы я побеседовал с тобой первым. Не у одного Нидруса Чемерицы есть заветное желание. Мне тоже нужна твоя помощь.
– Помощь? Да ты шутник. Я скорее сдохну, чем стану тебе помогать. Можешь сразу начать вырывать мне ногти. – «А вот это уже фальшь. Даже самые стойкие могут заговорить под пыткой, а я не из таких. Единственная надежда – попробовать заговорить этого Устранителя и попытаться бежать еще раз». Тео вспомнил о телефоне Поппи. Может, сделать вид, что он поддается, а потом изловчиться и послать ей сигнал? А дальше-то что? Она примчится сюда со своей школьной подружкой? Он уже подвел двух своих лучших друзей, незачем подставлять еще и Поппи.
– Стало быть, ты ведешь двойную игру, – сказал он. – Нашел клиента, который заплатит за что-то, известное только мне, больше Чемерицы.
– Я сожалею, что до этого дошло, Тео. Моя вина перед тобой и твоими родными и без того велика, но что поделаешь – иначе нельзя.
– Вина? Эльфы не знают, что такое чувство вины, и совести у них нет. В жизни не видывал таких эгоистов. Даже Гитлер не уничтожил бы целый мир, чтобы сохранить власть, как собирается сделать ваш Чемерица.
– Думаю, что уничтожил бы, будь у него такая возможность. В любом случае твое обвинение направлено не по адресу. Я ведь не настоящий эльф.
– А кто же? Что ты монстр, понятно и так.
– Монстр я или нет, вопрос спорный, но этому миру я принадлежу еще меньше, чем ты.
Ужас прошел, уступив место вязкой тяжести.
– Ну и хрен с тобой. Плевать мне на твои проблемы и твои загадки.
– Я надеялся, что все пройдет не так скверно, – после долгого молчания сказал голос. – Возможно, я неверно это себе представлял. Предвкушая этот день, я был уверен, что мы сумеем договориться, ведь у нас так много общего.
