Уильям Мейкпис Теккерей
Базар житейской суеты. Часть 2
– Что это за гарпія поселилась въ домѣ этой старушонки Кроли, желалъ бы я знать? спросилъ докторъ Скуилльсъ, выпивая рюмку вина. Кажется вѣдь чортъ принесъ ее изъ Гемпшира? Чудесная мадера!
– Какой болванъ этотъ Родонъ, что женился на гувернанткѣ! замѣтилъ мистеръ Кломпъ. Вѣроятно было что-нибудь у этой дѣвчонки.
– Зеленые глаза, прозрачная кожа, смазливое личико, замѣчательное развитіе лба, замѣтилъ докторъ Скуилльсъ, – а Кроли все-таки дуракъ.
– Дуракомъ родился, дуракомъ и умретъ, подтвердилъ мистеръ Кломпъ.
– Теперь, я думаю, не видать ему ни шиллинга отъ этой старухи, сказалъ докторъ Скуилльсъ послѣ короткой паузы. Она передѣлаетъ завѣщаніе… если только успѣетъ.
– Неужели, въ самомъ дѣлѣ, ей прійдется протянуть ноги? Жаль, я потеряю двѣ сотни фунтовъ годоваго дохода.
– Эта гемпширская вѣдъма отправитъ ее мѣсяца черезъ два, Кломпъ, за это ручаюсь, мой другъ, если она останется здѣсь, сказалъ докторъ Скуилльсъ. Женщина старая – обжора – субъектъ нервозный – трепетаніе сердца – сдавленіе мозга – апоплексія – поминай какъ звали. Выгони эту вѣдьму, Кломпъ, подыми старуху, или твои двѣсти фунтиковъ взлетятъ на воздухъ.
И слѣдствіемъ этой консультаціи было откровенное объясненіе достойнаго мистера Кломпа съ достойнѣйшею мистриссъ Бьютъ Кроли.
Надлежало, во что бы ни стало, заставить старуху перемѣнить завѣщаніе въ пользу пасторскаго семейства. Это бы казалось и легко было сдѣлать, потому что не было при ея постели никого, кромѣ мистриссъ Бьютъ; но, къ несчастью, тутъ возникли затрудненія непреодолимыя съ психической стороны. Страхъ смерти возрасталъ въ душѣ миссъ Кроли съ неимовѣрной быстротою, какъ-скоро осмѣливались ей дѣлать печальныя предложенія въ этомъ родѣ, и мистриссъ Бьютъ увидѣла настоятельную необходимость развеселить свою паціентку и возстановить ея здоровье для успѣшнѣйшаго достиженія своей цѣли. Нужно было выѣзжать, какъ предписалъ и мистеръ Кломпъ; но куда?
– Не ѣхать ли въ лондонскія предмѣстья? Это, я думаю, всего лучше, заключала мистриссъ Бьютъ. Въ окрестностяхъ Лондона, говорили мнѣ, есть чудныя, живописныя мѣста.
И на этомъ основаніи, мистриссъ Бьютъ вдругъ полюбила и Гезгастедъ, и Горнси, и Дольвичъ, и усадивъ въ карету свою жертву, начала разъѣзжать съ ней по этимъ очаровательнымъ мѣстамъ, разговаривая дорогой, для препровожданія времени, о Родонѣ Кроли и его женѣ, и выдумывая насчетъ ихъ разныя невинныя исторійки, способныя пробудить и усилить противъ нихъ негодованіе въ сердцѣ ея возлюбленной золовки.
Быть-можетъ мистриссъ Бьютъ перетянула, безъ всякой надобности, струны своихъ филантропическихъ соображеній. Ей, конечно, удалось вооружить приличнымъ образомъ миссъ Кроли противъ ея негоднаго племянника, тѣмъ не менѣе однакожь паціентка почувствовала сильнѣйшую ненависть къ своей безжалостной мучительницѣ, и сгарала желаніемъ высвободиться изъ подъ ея обременительной опеки. Черезъ нѣсколько времени миссъ Кроли рѣшительно взбунтовалась противъ Горнси и Хайгета. Ей захотѣлось ѣхать въ Паркъ. Мистриссъ Бьютъ знала почти навѣрное, что они встрѣтятся тамъ съ этимъ гнуснымъ Родономъ, и опасенія ея оправдались весьма скоро. Однажды, среди самаго Парка, появился легкій шарабанъ Родона Кроли, запряженный въ одну лошадь: Ребекка сидѣла подлѣ него. Въ непріятельскомъ экипажѣ, миссъ Кроли занимала свое обыкновенное мѣсто, и подлѣ нея, по лѣвую сторону, сидѣла мистриссъ Бьютъ: жирная болонка и миссъ Бриггсъ рисовались на заднемъ планѣ. Это была критическая минута, и сердце Ребекки забило сильную тревогу, когда она угадала знакомую коляску. Когда наконецъ два экипажа поверстались одинъ противъ другаго, Ребекка всплеснула руками, и устремила на старую дѣву взоры, исполненные невыразимой преданности и тоски. Самъ Родонъ затрепеталъ, и лицо его побагровѣло ужасно, когда онъ машинально принялся закручивать свой нафабренные усы. Въ другомъ экипажѣ только старушка Бриггсъ обнаружила нѣкоторое волненіе, и обратила, съ нервической раздражительностью, свой большіе глаза на старыхъ знакомцевъ. Шляпка миссъ Кроли была рѣшительно обращена на противоположный конецъ. Вниманіе мистриссъ Бьютъ было поглощено разсматриваніемъ прелестей болонки: она гладила собаченку, ласкала, и придумывала для нея самыя нѣжныя названія поэтическаго свойетва, Экжпажи между-тѣмъ подвигались впередъ, каждый по своей линіи.
– Поди вотъ, что ты тутъ сдѣлаешь? сказалъ Родонъ своей женѣ.
– Попытайся еще; мой милый, отвѣчала Ребекка. Развѣ ты не можешь зацѣпиться колесомъ и пріостановить ихъ экипажъ?
Но у Родона недостало духа для этого маневра. Какъ-скоро экипажи поровнялись, онъ сталъ на своемъ шарабанѣ; и, приставивъ руку къ полямъ своей шляпы, принялся смотрѣть во всѣ глаза. Этимъ временемъ миссъ Кроли приняла правильную позицію на своей сидѣнкѣ; но она и мистриссъ Бьютъ смѣло взглянули ему въ лицо, не думая однакожь отвѣчать ни малѣйшимъ жестомъ на его усердные поклопы. Родонъ съ заклятіемъ опустился на евое мѣсто, выѣхалъ изъ тѣснаго ряда, и съ отчаянною быстротою поскакалъ домой.
Это былъ великолѣпный и рѣшительный тріумфъ для мистриссъ Бьютъ; но такія встрѣчи могли, съ теченіемъ времени, увеличить опасность, такъ-какъ миссъ Кроли очевидно обнаруживала раздражительность нервовъ. Предстояла настоятельная необходимость оставить Лондонъ, и мистриссъ Бьютъ, заботясь болѣе всего на свѣтѣ о драгоцѣнномъ здоровьи своей золовки, начала усердно рекомендовать ей брайтонскій воздухъ.
Глава XIX
Кептенъ Доббинъ, какъ устроитель и вѣстникъ Гименея
Самъ не зная какъ, честный Вилльямъ Доббинъ принялъ на себя всѣ хлопоты въ окончательномъ устройствѣ судьбы миссъ Амеліи и Джорджа Осборна. Роковое дѣло ихъ жизни безъ него никогда бы не подвинулось впередъ. Кептенъ Доббинъ самъ это чувствовалъ, и на лицѣ его появлялась довольно кислая улыбка, когда онъ воображалъ, что изъ всѣхъ людей въ мірѣ судьба какъ нарочно выбрала его одного устроить этотъ бракъ. Возникшіе переговоры могли быть трудны и даже чрезвычайно непріятны; но какъ-скоро надлежало вынолнить извѣстную обязанность, кептенъ Доббинъ принялся за дѣло круто и живо, съ полною готовностью идти на проломъ всѣхъ возможныхъ препятствій. Въ настощемъ случаѣ было для него ясно какъ день, что миссъ Амелія Седли умретъ непремѣнно; если, чего Боже избави, потеряетъ своего жениха: надлежало, стало-быть, во что бы то стало, удержать прелестнаго ангела на краю безвременной могилы.
Читатель уже знаетъ, когда, какъ и почему Джорджъ Осборнъ, руководимый заботливостью честнаго Вилльяма, приведенъ былъ къ ногамъ (или правильнѣе, въ объятія) своей возлюбленной невѣсты; и я отнюдь не намѣренъ входить въ мелочныя подробности этого интереснаго свиданія. Одно только желѣзное, сердце могло не растаять при взглядѣ на это нѣжное личико, истомленное отчаяніемъ и грустью, и при этихъ трогательныхъ звукахъ, въ какихъ бѣдная дѣвушка начала разсказывать свою умилительную повѣсть. Не было ни обмороковъ, ни истерическихъ припадковъ, когда мать представила ее жениху: положивъ свою голову на его плечо, она заплакала горько, зарыдала, и эти слезы мгновенно облегчили ея грусть. Успокоенная такими утѣшительными признаками, старушка Седли разочла, что ей нечего дѣлать въ присутствіи молодыхъ людей, и когда она ушла, Эмми прильнула къ рукѣ своего жениха, какъ-будто онъ былъ ея верховнымъ властелиномъ, и она, беззащитная, виновная и бѣдная, всего должна была ожидатъ отъ его покровительства и ласковаго слова.
Такое безпрекословное повиновеніе тронуло сердце Джорджа, и чрезвычайно польстило его джентльменскимъ чувствамъ. Онъ видѣлъ передъ собою смиренную невольницу, преисполненную благоговѣнія къ его особѣ, и душа его возрадовалась радостью неизрѣчеиною при этомъ глубоколъ сознаніи своей власти. Онъ будетъ великодушенъ, и постарается, какъ это ни трудно, привести въ уровень съ собою это безсильное созданье. Грусть и красота Амеліи тоже нѣкоторымъ образомъ растрогали его сердце: онъ приласкалъ свою невѣсту, приголубилъ, поднялъ ее и, такъ сказать, простилъ – во всемъ простилъ. Всѣ ея чувства и надежды, замиравшія съ каждымъ днемъ въ удаленіи отъ этого великолѣпнаго свѣтила, зацвѣли опять и распустились разомъ, когда другъ-солнце засіяло на горизонтѣ ея жизни.
Когда вечеромъ въ тотъ денъ миссъ Амелія положила на подушку свою успокоенную головку, вы бы и не узнали въ этомъ юномъ, лучезарномъ личикѣ то самое лицо, которое еще наканунѣ было такъ худощаво, безжизненно и равнодушно ко всему на свѣтѣ. Честная дѣвушка-ирландка, обрадованная такою перемѣной попросила позволенія поцаловать свою барышню, расцвѣтшую съ быстротою весенней розы. Амелія обвила руками шею своей горничной и цоцаловала ее отъ чистаго сердца, какъ нѣжное, невинное дитя. Этого мало: она успокоилась эту ночь отраднымъ, освѣжительнымъ сномъ, и какая чудная весна засіяла для ея надеждъ при блескѣ утренняго солнца!
– Сегодня онъ опять будетъ здѣсь, подумала миссъ Эмми. Мой Джорджъ – величайшій и благороднѣйшій изъ всѣхъ людей на землѣ.
Джорджъ думалъ въ свою очередь, что онъ великодушнѣйшій изъ смертныхъ, и что онъ дѣлаетъ страшнѣйшую жертву, обрекая себя на супружество съ этой молодой дѣвицей.
Въ ту пору какъ женихъ и невѣста ворковали наверху о своихъ надеждахъ и мечтахъ, старушка Седли и кептенъ Доббинъ разсуждали внизу о настоящемъ положеніи дѣлъ и объ устройствѣ будущей судьбы молодыхъ людей. Предоставивъ любовникамъ полную волю обниматься наединѣ въ отсутствіи своихъ родителей, мистриссъ Седли, какъ особа съ истиннымъ женскимъ смысломъ, неиспорченнымъ никакими софизмами грубой логики, была собственно того мнѣнія, что никакая сила на землѣ не принудитъ мистера Седли выдать свою дочь за сына этого ужаснаго человѣка, который, въ послѣднее время, поступилъ съ нимъ такъ безчестно, постыдно, чудовищно, позорно. По этому поводу она разсказала предлинную, презанимательную повѣсть о прежнихъ счастливыхъ временахъ, когда этотъ негодный Осборнъ проживалъ еще шаромыжникомъ на Новой дорогѣ, и когда противная его жена съ радостью, бывало, принимала дѣтскія игрушки Джоза, которыми мистриссъ Седли награждала ее въ день рожденія кого-нибудъ изъ маленькихъ Осборновъ.
– Черная неблагодарность этого изверга, заключила мистриссъ Седли, доконала сердце моего добраго мужа, и ужь я знаю, онъ никогда, никогда, никогда не дастъ своего согласія на этотъ бракъ.
– Въ такомъ случаѣ, сударыня, пусть они убѣгутъ и обвѣнчаются потихоньку, какъ это сдѣлали недавно Родонъ Кроли и бывшая гувернантка, пансіонскій дружокъ миссъ Эмми, сказалъ улыбаясь честный Вилльянъ Доббинъ.
– Неужьто! воскликнула мистриссъ Седли, пораженная внезапной вѣстью. Возможно ли это?
– Очень возможно, сударыня, влюбились и женились – исторія обыкновенная. Я встрѣчалъ ихъ довольно часто на гуляньяхъ, и, думаю, что они счастливы.
– Ахъ, какія страсти! Кто бы могъ подумать! Не даромъ ключница моя, Бленкиншопъ, гаворила объ этой дѣвчонкѣ, что изъ нея не выйдетъ никакаго прока. Вотъ оно и вышло, что въ тихомъ омутѣ черти водятся. Ну, признаюсь, самъ Богъ спасъ моего Джозефа.
И она описала, съ большими подробностями, уже извѣстныя читателю любовныя похожденія миссъ Ребекки и сборщика индійскихъ пошлинъ въ Боггли-Уолла.
Кептенъ Доббинъ, однакожь, не ожидалъ слишкомъ значительныхъ затрудненій со стороны раэдраженнаго старца Седли. Совсѣмъ напротивъ: его мучило безпокойство другаго рода, и онъ не скрывалъ, что возникнутъ чуть ли не непреодолимыя препятствія со стороны Джона Осборна, этого безжалостнаго торговца саломъ и свѣчами на Россель-Скверѣ. Ему было извѣстно, что онъ запретилъ своему сыну всякія сношенія съ его бывшей невѣетой. Онъ зналъ, что если засядетъ какая мысль въ голову этого упрямаго старика, никакъ ужь ее не вышибёшь оттуда никакимъ молоткомъ логическихъ умозаключеній.
– Все дѣло, пожалуй, еще можетъ какъ-нибудь уладиться, если Джорджъ отличится въ предстоящей кампаніи, разсуждалъ кептенъ Доббинъ. Если онъ умретъ, такъ ужь разумѣется и она не жилица послѣ него. А если онъ не отличится, тогда что? У Джорджа, какъ я слышалъ, остались деньжонки послѣ матери: онъ можетъ отправиться въ Канаду, обзавестись хозяйствомъ на широкую ногу, или даже остаться въ Англіи на какой-нибудь скромной мызѣ, отдаленной отъ столицы. Много ли ему надобно вдвоемъ съ такою умною, доброю и прелестною женой?
И продолжая нить этихъ сужденій, Вилльямъ Добеимъ чуть ли не дошелъ до того премудраго заключенія, что для счастливаго супружества потребны только воздухъ и вода съ крошечною хижиною для помѣщенія двухъ особъ: недаромъ же въ пансіонѣ доктора Свиштеля его прозвали кукушкой и хорькомъ! Сколько онъ ни думалъ, ни гадалъ, ему и въ голову не приходило, что недостатокъ въ средствахъ завести щегольской экипажъ и лошадей можетъ служить уважительнымъ препятствіемъ къ соединенію Джорджа Осборна и миссъ Седли.
Соображая всѣ обстоятельства, соприкосновенныя къ дѣлу, онъ убѣдилъ себя окончательнымъ и рѣшительнымъ образомъ, что свадьба должна быть совершена какъ можно скорѣе, безъ малѣйшей отсрочки. По нѣкоторымъ признакамъ, мы имѣемъ право догадываться, что это отнюдь не могло быть вожделѣннымъ событіемъ для собственнаго его сердца, и легко станется, что кептенъ Доббинъ дѣйствовалъ въ этомъ случаѣ подобно человѣку, желавшему поскорѣе устроить похороны своего умершаго друга, или подобно тѣмъ нѣжнымъ друзьямъ, которые, разставаясь на долгое время, желаютъ, для избѣжанія лишнихъ слезъ, ускорить и сократить церемонію прощанья. Какъ бы то ни было, только мистеръ Доббинъ обнаружилъ въ своихъ хлопотахъ необыкновеимую юркость. Онъ доказывалъ Джорджу необходимость приступить къ немедлеиному исполненію дѣла, объясняя съ удовлетворительнымъ краснорѣчіемъ, что старикъ Осборнъ неминуемо проститъ юную чету, какъ-скоро политическая газета возвѣститъ о блистательномъ подвигѣ его сына. Онъ брался, въ случаѣ надобности, самъ идти къ обоимъ старикамъ и помирить ихъ между собою.
– Главное – не робѣй, мой другъ, и куй желѣзо, пока горячо, говорилъ кептенъ Доббинъ. Полкъ нашъ, того и гляди, получитъ приказъ выступить въ походъ: тогда будетъ поздно думать о женитьбѣ.
Къ великому удовольствію и одобренію мистриссъ Седли, не рѣшавшейся персонально завести серьезный разговоръ съ своимъ супругомъ, мистеръ Доббинъ отправился искать Джона Седли въ его бывшемъ торговомъ домѣ въ Сити, куда, по привычкѣ, несчастный банкротъ заходилъ каждый день, хотя не было здѣсь и слѣдовъ его бывшей конторы. Онъ неутомимо продолжалъ вести свою корреспонденцію, и получая письма отъ другихъ, связывалъ ихъ въ таинственныя пачки, которыя потомъ мистически укладывалъ въ широкіе карманы своего фрака.
Ничего нѣтъ, на мой взглядъ, печальнѣе таинственной возни и суетливости погибшаго человѣка, и едва-ли вы можете хладнокровно видѣть эти письма, полученныя имъ отъ богачей, эти обветшалые, засаленные документы, которые онъ нетерпѣливо развертываетъ передъ вами, основывая на нихъ надежду своего будущаго обогащенія и возстановленія своей славы въ коммерческомъ мірѣ. Мой возлюбленный читатель, безъ сомнѣнія, видывалъ на своемъ вѣку подобныхъ чудаковъ. Встрѣчаясь съ вами гдѣ бы то ни было, несчастный отводитъ васъ въ отдаленный уголокъ, вытаскиваетъ изъ кармана толстую пачку, развязываетъ, держитъ шелковый снурокъ между зубами, и трепетной рукою перебираетъ передъ вами свой любимыя письма, гдѣ обѣщаютъ ему всякое покровительство и поддержку, если, сверхъ чаянія, не встрѣтится никакихъ препятствій. Кто не знаетъ этихъ грустныхъ, полу-одурѣлыхъ взглядовъ, бросаемыхъ на васъ безнадежными глазами?
Къ этому разряду людей, гонимыхъ судьбою, принадлежалъ теперь старикъ Джонъ Седли, и мистеръ Доббинъ, къ великому своему ужасу, замѣтилъ въ немъ всѣ признаки погибающаго человѣка. Его фракъ, еще такъ недавно гладкій и красивый, слвсѣмъ побѣлѣлъ по швамъ, и мѣдныя его пуговицы утратили свою позолоту. Лицо его впало, щеки опустились, борода была невыбрита, галстухъ и воротнички рубашки торчали безобразно изъ подъ верхней оконечности мѣшковатаго жилета. Когда, бывало, приходилось ему угощать молодыхъ людей въ кофейномъ домѣ, онъ заливался самымъ добродушнымъ смѣхомъ, кричалъ громче всѣхъ, и слуги подобострастно перегибались передъ нимъ, но теперь угомонился, присмирѣлъ, съёжился бѣдный старикъ, и больно было видѣть, съ какою униженною учтивостью онъ обращался къ Джону, старому, подслѣповатому служителю торговаго дома, ходившему въ грязныхъ чулкахъ и скрипучихъ штиблетахъ. Торговый домъ тоже назывался Coffee-house, да еще въ добавокъ Tapioca-Coffee-house, и обязанностію Джона было подавать гостямъ рюмки съ разноцвѣтными облатками, жестяные стаканы съ чернилами, и разноформенные кусочки бумаги, синей и бѣлой. Ничто, повидимому, не измѣнилось въ «Тапіока-Кофейномъ-Домѣ«: одинъ только Джонъ Седли былъ не похожъ на самого себя. Посмотрите, какъ принимаетъ онъ Вилльяма Доббина, которому въ былыя времена онъ нерѣдко давалъ подзатыльники и колотушки, и который еще такъ недавно былъ постояннымъ предметомъ его остроумныхъ шутокъ: Джонъ Седли дѣлаетъ передъ нимъ нижайшій поклонъ, и, нерѣшительно протягивая ему дрожащую руку, называетъ его не иначе какъ «сэръ». Покраснѣлъ и растерялся честный Доббинъ; и показалось ему, неизвѣстно отчего, будто самъ онъ, въ нѣкоторой степени, былъ причиною несчастій, разразившихся надъ головою несчастнаго Джона Седли.
– Очень радъ васъ видѣть, капитанъ Доббинъ, сэръ, сказалъ онъ, стараясь по возможности бросить джентльменскій взглядъ на своего гостя.
Тутъ былъ эффектъ своего рода: мугдиръ капитана и его воинственная осанка произвели, очевидно, нѣкоторое вліяніе на стараго служителя въ скрипучихъ штиблетахъ, и онъ съ изумленіемъ вытаращилъ на него свой подслѣповатые глаза. Старикъ Седли продолжалъ:
– Какъ поживаетъ почтенный альдерменъ, и миледи, ваша матушка, сэръ?
Дѣлая особенное удареніе на словѣ «миледи», онъ выразвтельно взглянулъ на стараго слугу, какъ-будто хотѣлъ сказать: «Видишь ли, Джонъ; у меня еще есть друзья изъ самаго высшаго круга. Смотри, братъ, ты держи ухо востро».
– Вы, конечно, пришли ко мнѣ, сэръ, по какому-нибудь дѣлу? Молодые друзья мои, Дель и Спигго, выполняютъ теперь всѣ порученія по моей части, до тѣхъ поръ пока не будетъ приведена въ порядокъ моя новая контора. Я здѣсь только на время, капитанъ, вы понимаете, сэръ? Что мы должны для васъ сдѣлать, сэръ? Не угодно ли чего-нибудь перекусить?
Переминаясь и заикаясь, Доббинъ объявилъ, что онъ не хочетъ ни пить, ни ѣсть, и что у него нѣтъ никакихъ дѣлъ по коммерческой части. Онъ пришелъ только навѣдаться о здоровьи своего стараго друга, и лично засвидѣтельствовать ему глубочайшее почтеніе.
– Матушка моя, слава Богу, совершенно здорова, сказалъ кептенъ Доббинъ, и потомъ, выдумывая отчаянную ложь, прибавилъ весьма неловко: то есть, я хотѣлъ сказать, что она ужасно больна… выздоравливаетъ понемногу… совсѣмъ оправилась, и только дожидается перваго солнечнаго дня, чтобы сдѣлать визитъ супругѣ вашей, мистриссъ Седли. Какъ поживаетъ супруга ваша, сэръ? Надѣюсь, что она совершенно здорова.
Здѣсь кептенъ Доббинъ пріостановился, и увидѣлъ, что зашелъ уже слишкомъ далеко. Погода стояла превосходная, и солнце палило своими лучами нѣсколько дней сряду. Что жь касается до мистриссъ Седли, онъ видѣлъ ее не дальше какъ за часъ передъ этимъ, когда привезъ на «Аделаидины виллы» пріятеля своего, Осборна, котораго и оставилъ наединѣ съ миссъ Амеліей Седли.
– Женѣ моей будетъ очень пріятно увидѣться съ миледи, вашей матушкой, сказалъ старикъ, вынимая толстую пачку бумагъ изъ своего кармана. Недавно я имѣлъ честь получить письмо отъ почтеннаго вашего родителя, сэръ, покорнѣйше прошу засвидѣтельствовать ему глубокое почтеніе. Леди Доббинъ найдетъ нѣкоторую перемѣну въ нашемъ хозяйствѣ: домъ у насъ маленькій – но, могу сказать, опрятный и чистый домикъ, совершенно удобный. Мы всѣ довольны. Жизнь на дачѣ, знаете, совсѣмъ не то, что въ городѣ: перемѣна воздуха принесла очевидную пользу моей дочери – вы, вѣдь, помните малютку Эмми, сэръ? Въ городѣ она очень страдала; но теперь ничего – совершенно ничего.
При этомъ глаза старика запрыгали какимъ-то страннымъ образомъ, и было очевидно, что постороннія думы тѣснились въ его душу, когда онъ принялся развязывать красную тесемку на своей пачкѣ.
– Вы человѣкъ военный, сударь мой, прододжалъ Джонъ Седли, спрашиваю васъ, Виль Доббинъ, какой прозорливый дипломатъ могъ, незадолго передъ этимъ, предвидѣть внезапное возвращеніе этого неугомоннаго Корсиканца съ острова Эльбы? Вѣдь вотъ въ прошломъ году, сэръ, видѣли мы собственными глазами Храмъ Согласія, и были у насъ празднества, фейерверки, и китайскій мостъ въ Сен-Джемскомъ паркѣ… ну, кто бы могъ подумать въ ту пору, что миръ еще не прочно утвержденъ во всѣхъ европейскихъ столицахъ? Спрашиваю васъ, Вилльямъ, могъ ли я воображать, что проведутъ меня какъ дурака съ завязанными глазами? Вы думаете, что я не понимаю этихъ штукъ? Какъ не такъ! Австрійцы нарочно выпустили Бонапарта, чтобы подорвать нашъ кредитъ, понизить фонды и раззорить въ конецъ англійское государство. Вотъ почему я и попалъ въ лабетъ, Вилльямъ Доббинъ. Вотъ почему мое имя и внесено въ газеты какъ несостоятельнаго должника. Какъ же иначе, сэръ? Вѣдь я долженъ былъ повѣрить. Взгляните сюда. Посмотрите на эти бумаги. Съ перваго марта фонды начали постепенно возвышаться, и потомъ – вдругъ все пошло къ чорту. Не будь тутъ злонамѣренныхъ обмановъ, этому Корсиканцу никогда бы не вырваться съ Эльбы. Чего смотрѣлъ англійскій коммиссаръ, желалъ бы я знать?
Старикъ бѣсновался больше и больше, и лобъ его наморщился страшнѣйшимъ образомъ, когда онъ принялся сжатымъ кулакомъ барабанить по своимъ бумагамъ. Капитанъ Доббинъ спѣшилъ успокоить его какъ могъ:
– Скоро мы опять прогонимъ этого Бонапарта, сэръ. Герцогъ уже въ Бельгіи, сэръ, и мы со дня на день ожидаемъ приказа выступить въ походъ.
– Не давайте ему ни милости, ни пощады, скрутите его по рукамъ и по ногамъ, сударь мой, заревѣлъ Джонъ Седля, я бы и самъ не прочь стать подъ вашими знаменами… но я уже старикъ… и разорилъ меня въ конецъ этотъ Корсиканецъ… да и не онъ одинъ… есть, сударь мой, и въ нашей сторонѣ пріятели… были они въ свое время оголѣлыми нищими… я вывелъ ихъ въ люди, и разъѣзжаютъ они въ щегольскихъ каретахъ, а я, вотъ, сударь мой, хожу пѣшкомъ, прибавилъ несчастный старикъ прерывающимся голосомъ.
Доббинъ приведенъ былъ въ трогательное умиленіе при взглядѣ на этого, нѣкогда великодушнаго и добраго негоціанта, истомленнаго теперь своими несчастіями и вспышками безсильнаго старческаго гнѣва. Пожалѣйте падшаго джентльмена, вы, которые привыкли дорожить деньгами и репутаціей, какъ главнѣйшими благами въ жизни!
– Да, продолжалъ Джонъ Седли, пригрѣешь иную змѣю у себя за пазухой, и потомъ она же тебя ужалитъ не на животъ, а на смерть. Пособишь какому-нибудь оголѣлому нищему взобраться на коня, а онъ того и гляди – станетъ потомъ разъѣзжать на твоей собственной спинѣ. Все бываетъ на свѣтѣ, милый мой Биль Доббинъ, и вы знаете о комъ я говорю. У этого глупаго туза на Россель-Скверѣ не было ни шиллинга въ карманѣ, когда я первый разъ познакомплся съ нимъ, и облагодѣтельствовалъ его съ ногъ до головы. Зазнался, окаянный, и не думаетъ, что судьба можетъ окарнать его такъ же, какъ меня, чего я отъ души ему желаю.
– Я слышалъ кое-что объ этомъ отъ пріятеля моего, Джорджа, замѣтилъ Доббинъ, желавшій поскорѣе првступить къ своему дѣлу. Джорджъ чрезвычайно огорченъ вашей ссорой съ его отцомъ. Кстати, сэръ, у меня есть отъ него довольно важное порученіе къ вамъ, мистеръ Седли.
– А какое, желалъ бы я знать? закричалъ старикъ, прівскакивая на своемъ стулѣ, соболѣзнуетъ онъ обо мнѣ, горюетъ? Очень благодаренъ; можете сказать, что меня чрезвычайно интересуетъ нахальный видъ его пустѣйшей головы. Негодный прощалыга. Неужьто и теперь онъ слоняется вокругъ моего дома? Будь мой сынъ немножко похрабрѣе, онъ бы отправилъ его къ чорту на кулички. Вѣдь онъ такой же мошенникъ, какъ его отецъ. Я запретилъ строго настрого произносить его имя въ моемъ домѣ. Пусть будетъ проклятъ тотъ день, когда онъ первый разъ переступилъ черезъ мой порогъ. Дочь моя скорѣе умретъ у моихъ ногъ, чѣмъ выйдетъ за него. Это ужь рѣшеное дѣло.
– Джорджъ не обязанъ отвѣчать за проступки своего отца, милостивый государь. Дочь ваша любитъ Джорджа, и вы сами ободряли ея любовь. Кто же вамъ далъ право играть привязанностью молодыхъ людей, и безжалостно сокрушать ихъ юныя сердца?
– Прошу имѣть въ виду, сударь мой, что въ это дѣло отнюдь не вмѣшивался его отецъ, кричалъ старикъ Седли. Я самъ разстроилъ ихъ бракъ, разъединилъ молодыхъ людей, разрознилъ, разорвалъ, разбилъ. Наши фамиліи разлучились однажды навсегда, и я, собственною волею, поставилъ непреодолимыя преграды къ соединенію ихъ. Вы думаете, что я упалъ слишкомъ низко? Какъ не такъ! Если потрудитесь заглянуть въ эти бумаги, такъ увидите, что я такое, и какія у меня надежды впереди. Уполномочиваю васъ сказать объ этомъ всему ихъ племени и роду – и сыну, и отцу, и матери, и сестрамъ.
– По моему искреннему и глубокому убѣжденію, милостивый государь, отвѣчалъ въ полголоса кептенъ Доббинъ, вы не имѣете ни права, ни власти разлучать двухъ молодыхъ людей, предназначенныхъ другъ другу чуть ли не съ дѣтскихъ лѣтъ. Если вы не рѣшитесь добровольно дать согласіе вашей дочери, миссъ Амелія принуждена будетъ обвѣнчаться потихоньку. Изъ того, что вы слишкомъ упрямы, милостивый государь, никакъ не слѣдуетъ, что дочь ваша должна умереть или вести горемычную жизнь. Да они уже обвѣнчаны, по моему мнѣнію, почти такъ же, какъ будто пасторы огласили ихъ во всѣхъ лондонскихъ церквахъ. Старикъ Осборнъ, вы говорите, виноватъ передъ вами? Очень хорошо: вина его будетъ извѣстна и доказана всему свѣту, какъ-скоро собственный его сынъ женится на дочери человѣка, котораго онъ ненавидитъ. Вникните въ это обстоятельство, мистеръ Седли.
Лучь удовольствія проскользнулъ по лицу старика, но тѣмъ не менѣе онъ продолжалъ увѣрять, что свадьбѣ не состояться никогда, если станутъ требовать его согласія.
– Ну, такъ мы обойдемся и безъ согласія, возразилъ улыбаясь кептенъ Доббинъ.
И по этому поводу онъ разсказалъ старику, какъ на этихъ дняхъ капитанъ Кроли похитилъ миссъ Ребекку. Эта исторія, очевидно, понравилась мистеру Седли, такъ же какъ его супругѣ.
– Вы, капитаны, народъ бойкій, сказалъ онъ, перебирая машинально свой завѣтныя бумаги.
Морщины его разгладились, лицо прояснилось, и онъ даже улыбнулся нѣсколько разъ, къ изумленію подслѣповатаго служителя, вошедшаго теперь въ комнату, и который, до этой поры, никогда не замѣчалъ веселаго выраженія на лицѣ несчастнаго банкрота.
Очень вѣроятно, что старый джентльменъ лелѣялъ въ своей головѣ отрадную мысль, полкузмить неожиданнымъ образомъ своего непріятеля, Осборна. Скоро бесѣда окончилась: мистеръ Седли и кептенъ Доббинъ разстались добрѣйшими друзьями.
* * *
– Сестры говорятъ, что у ней брильянты съ голубиныя яйца, сказалъ Джорджъ Осборнъ, заливаясь добродушнымъ смѣхомъ, – воображаю, какъ это ей къ лицу: въ комнатѣ просто должна быть иллюминація, когда она входитъ съ этими свѣтлыми орнаментами на своей гагатовой шеѣ. Волосы у нея шелковисты и курчавы, какъ у Самбо. Чего добраго, она, пожалуй, продѣнетъ брильянтовое колечко черезъ ноздри, какъ-скоро пригласятъ ее на придворыый балъ. О, это будетъ совершеннѣйшая Belle Sauvage!
Такъ въ разговорѣ съ Амеліей, Джорджъ Осборнъ потѣшался надъ молодою леди, съ которой недавно познакомились его сестры и отецъ. Эта молодая леди сдѣлалась предметомъ общаго вниманія на Россель-Скверѣ. Говорили, что у ней безчисленное множество плантацій по ту сторону океана, груды золота въ европейскихъ банкахъ, и въ добавокъ три звѣзды, присоедивенныя къ ея имени въ реестрѣ ост-индскихъ акціонеровъ. Былъ у ней дворецъ въ самомъ Лондонѣ на Соррейской сторонѣ, и прекрасная дача въ Портленд-Плесѣ. Имя богатѣйшей вест-индской наслѣдницы печаталось въ лондонскихъ газетахъ и журналахъ. Мистриссъ Гаггистаунъ, вдова полковника Гаггистауна, сопровождала ее на всѣхъ гуляньяхъ, и завѣдывала хозяйствомъ въ ея домѣ. Юная леди только-что вышла изъ пансіона по окончаніи полнаго курса наукъ, и сестрицы Джорджа встрѣтились съ нею на вечерѣ въ домѣ стариковъ «Гулькеръ, Буллокъ и Компанія», которые вели продолжительную и постоянную корреспонденцію съ ея вест-индскимъ домомъ. Дѣвицы Осборнъ обступили ее съ своими ласками и комплиментами, принятыми, какъ и слѣдуетъ, съ великимъ добродушіемъ. Сиротка въ ея положеніи… ни отца, ни матери… груды золота… какъ это интересно! восклицали прелестныя сестрицы Джорджа. По возвращеніи домой онѣ отнеслись о своей новой знакомкѣ съ большою похвалою миссъ Виртъ, своей долговязой гувернанткѣ, и тутъ же, вмѣстѣ съ нею, начали придумывать средства видѣть какъ-можно чаще знаменитую владѣтельницу вестиндскихъ плантацій. Поутру, на другой день послѣ бала, онѣ сочли своей обязанностью сдѣлать ей визитъ. Мистриссъ Гаггистаунъ, вдова полковника Гаггистауна, родствениица лорда Бинки, произвела не совсѣмъ выгодное впечатлѣыіе на молодыхъ дѣвицъ: она жеманна, чопорна, высокомѣрна, и, что всего хуже, безпрестанно говоритъ о лордѣ Бинки; но эта малютка, Рода, – все что хотите, и дѣвицы Осборнъ были отъ нея въ восторгѣ. Рода умна, добра, наивна какъ ребенокъ, застенчива немножко и не имѣетъ, такъ-сказать, джентльменскаго лоска; но это пройдетъ по мѣрѣ ея знакомства съ свѣтомъ. Дѣвушки называли не иначе какъ христіанскимъ именемъ свою новую знакомку.
– Посмотрѣла бы ты на ея придворный костюмъ, Эмми! продолжалъ Осборнъ веселымъ тономъ, – она недавно пріѣзжала въ немъ къ моимъ сестрамъ, прожде чѣмъ представила ее, по всей формѣ, миледи Бинки; родственница Гаггистауновъ. Впрочемъ она всѣмъ приходится съ родни, эта Гаггистаунъ. Брильянты ея пылали какъ воксалъ въ тотъ вечеръ, когда мы тамъ были. (Помнишь ли ты, Эмми, какъ Джозефъ любезничалъ тогда съ твоей подругой?) Брильянты и красное дерево, мой ангелъ! Подумай, какой очаровательный контрастъ съ ея бѣлыми перьями въ шелковичныхъ курчавыхъ волосахъ! Серьги на ней то же что канделябры, и ты, право, могла бы поставить на нихъ свѣчи. Но можетъ-быть всего замѣчательнѣе желтый атласный шлейфъ, который тащился за ея платьемъ, какъ хвостъ какой-нибудь кометы.
– Сколько ей лѣтъ? спросила Эммв, слушавшая съ напряженнымъ вниманіемъ болтовню своего жениха.
– Черная принцесса только-что вышла изъ школы; но я думаю, ей ужь чуть ли не стукнуло около двадцати трехъ лѣтъ. И какимъ она почеркомъ пишетъ, еслибъ ты видѣла? Всѣ письма за нее обыкновенно пишетъ мистриссъ полковница Гаггистаунъ; но случается, въ минуту откровенности, она и сама принимается за перья. Сестрицы мои, на этихъ дняхъ, получили отъ нея собственноручную записку, гдѣ столько же грамматическихъ ошибокъ, сколько словъ.
