Уильям Шекспир
Король Генрих IV
(Сзади приходят принц Генрих и Пойнс, переодетые трактирными слугами).
Фальстаф. Замолчи, милая Долли. Не говори, как мертвая голова, и не напоминай мне о моем конце.
Долли. Скажи, какой характер у принца?
Фальстаф. Он пустой, но добрый малый. Из него вышел бы хороший хлебник, он сумел бы хорошо резать хлеб на куски.
Долли. Говорят, что Пойнс очень умен.
Фальстаф. Он умен? К черту эту обезьяну! Ум его тяжелый, как густая тьюксбюрийская горчица. В нем столько же остроумия, как в селезне.
Долли. Почему же принц его так любит?
Фальстаф. Потому что у него такие же тонкие ноги, как у принца и он умеет попадать в цель шарами, ест угрей и укроп,{93} проглатывает зажженные огарки в вине, играет в чехарду с мальчишками, прыгает через скамейки, сквернословит с изяществом, потому что сапоги на нем сидят гладко, как на вывеске и потому что он не создает ссор, передавая остроумные сплетни. У него много таких пустяковинных талантов, свидетельствующих о слабости ума и гибкости тела, и за это принц держит его при себе. Ведь он сам точь-в-точь такой же. Если их поставить на две чашки весов, достаточно будет волоска, чтобы перетянула та или другая.
Принц Генрих. Не оборвать ли уши этой колесной ступице?{94}
Пойнс. Поколотим его на глазах его шлюхи!
Принц Генрих. Смотри, этот истасканный старик заставляет чесать себе голову, как попугай.
Пойнс. Не странно ли, что желание на столько лет переживает силу.
Фальстаф. Поцелуй меня, Долли.
Принц Генрих. В нынешнем году, кажется, происходит соединение Сатурна и Венеры. Что говорит календарь?{95}
Пойнс. Посмотри, этот огненный Тригон, его слуга, примазывается к старой записной книжке своего господина.
Фальстаф. Ты только притворно ласкаешь меня.
Долли. Нет, правда же, я целую тебя от всего сердца.
Фальстаф. Ведь я стар, я стар.
Долли. А я все-таки люблю тебя больше всех этих молокососов.
Фальстаф. Какую материю подарить тебе на юбку? Я получу деньги в четверг, а завтра у тебя будет новая шапочка. Спой веселую песню. Уже поздно, пойдем спать. Ты забудешь меня, когда я уйду.
Долли. Я заплачу, если будешь так говорить. Вот увидишь, что я не буду наряжаться до твоего возвращения. Но послушаем музыку до конца.
Фальстаф. Принеси хересу, Фрэнсис!
Принц Генрих и Пойнс (выступают вперед). Сейчас, сейчас, сэр!
Фальстаф. Как, да ты, должно быть, незаконный сын короля! А ты не брат-ли Пойнса?
Принц Генрих. Ах, ты глобус греховных земель, какую жизнь ты ведешь!
Фальстаф. Лучшую, чем ты. Я дворянин, а ты трактирный слуга, который только деньги дерет с посетителей.
Принц Генрих. Верно, сэр. И поэтому я отдеру тебе уши.
Хозяйка. Да сохранит Господь твою милость! Как я счастлива, что ты опять в Лондоне. Да благословит Господь твое милое личико! Господи Иисусе, так вы вернулись из Уэльса?
Фальстаф (кладет руку на плечо Долли). Клянусь этим хрупким телом и зараженной кровью, что я рад тебя видеть, непотребный, царственный безумец!
Долли. Как, толстый дурак, наплевать мне на тебя!
Пойнс. Милорд, он помешает вашему мщению и превратит все в шутку, если вы не отколотите его сгоряча.
Принц Генрих. Ах ты, проклятая бочка с салом, как мерзко ты говорил обо мне в присутствии этой честной, добродетельной, вежливой женщины!
Хозяйка. Да благословит Господь ваше доброе сердце. Она ведь действительно такова.
Фальстаф. Разве ты слышал?
Принц Генрих. Да, и ты, конечно, узнал меня – как узнал, когда бежал от меня в Гэдсгиле? Ты знал, что я стою у тебя за спиной, и говорил все это нарочно, чтобы испытать мое терпенье.
Фальстаф. Нет, нет, – вовсе не то: я не думал, что ты мог меня услышать.
Принц Генрих. Я заставлю тебя сознаться, что ты умышленно оскорбил меня, и тогда я буду знать, как с тобой разделаться.
Фальстаф. Я тебя не оскорблял, Галь, клянусь честью.
Принц Генрих. Как? ты сказал, что я хлебник, разрезающий хлеб и еще не знаю что?
Фальстаф. У меня не было намерения оскорбить тебя, Галь.
Пойнс. Как не было?
Фальстаф. Никакого оскорбления не было, Нэд, никакого, честный Нэд. Я говорил о нем дурно перед беспутными, чтобы беспутные его не полюбили. Делая это, я поступал, как заботливый друг, как преданный подданный. Оскорбления не было, Галь, никакого, Нэд, уверяю вас, дети мои.
Принц Генрих. Сознайся, что ты теперь только из страха и трусости оскорбляешь эту честную женщину, чтобы примириться с нами! Разве она беспутная? Разве твоя хозяйка, которая вот здесь, беспутная? Или твой паж, или честный Бардольф, у которого нос пылает от усердия, разве он беспутен?
Пойнс. Отвечай, сгнивший пень, отвечай.
Фальстаф. Дьявол отметил Бардольфа неизгладимой печатью и лицо его – домашняя кухня Люцифера для поджаривания пьяниц. Что касается пажа, то его охраняет добрый ангел, но черт его все-таки одолеет.
Принц Генрих. Ну, а женщины?
Фальстаф. Одна из них уже в аду и поджаривает там души грешников. Что касается другой – то я должен ей деньги и не знаю, попадет ли она за это в ад.
Хозяйка. Наверное нет, ручаюсь вам.
Фальстаф. Я тоже думаю, что нет – я думаю, что за это мы в рассчете с тобой. Но за тобой есть еще другой грех – ты в своем доме противозаконно торгуешь мясом. Вот за это тебе придется орать в аду.
Хозяйка. Все трактирщики делают то же самое. Что значит один или два куска баранины за весь пост.
Принц Генрих. Вы, сударыня…
Долли. Что говорит ваша милость?
Фальстаф. Его милость говорит то, против чего возмущается вся его плоть.
(Стук в дверь).
Хозяйка. Кто там так сильно стучится? Посмотри, Фрэнсис.
(Входит Пето).
Принц Генрих. А, Пето! Какие вести?
Пето.
Король, родитель ваш, в Вестминстер прибыл.
Там двадцать ждет измученных гонцов,
Пришедших с севера. А по дороге
Я повстречал и обогнал двенадцать
Начальников отрядов: все без шапок
В поту бегут в харчевню из харчевни,
Разыскивая всюду сэра Джона
Фальстафа.
Принц Генрих.
Пойнс. Мне стыдно, Бог свидетель,
Что праздно трачу время дорогое,
Когда, подобно черной туче с юга,
Мятеж примчался и пролился ливнем
Над нашей непокрытой головой.
Дай меч и плащ. – Фальстаф, покойной ночи.
(Принц Генрих, Пойнс, Пето и Бардольф уходят).
Фальстаф. Теперь как раз наступает самый приятный кусочек ночи, и мы должны уйти, не отведав его. (Стук в дверь). Опять стучат? (Возвращается Бардольф). Что там еще случилось?
Бардольф. Вас требуют ко двору сейчас же, сэр. Дюжина капитанов ждет у дверей.
Фальстаф (пажу). Эй ты, заплати музыкантам. Прощай, хозяйка, прощай, Долли. Вот видите, мои милые, как гонятся за достойными людьми. Недостойные могут спать, в то время как людей, способных к делу, призывают. Прощайте, милые бабенки. Если меня не отправят тотчас же, я еще повидаюсь с вами перед отъездом.
Долли. Я не могу говорить – мое сердце разрывается. Прощай, милый Джэк, береги себя.
Фальстаф. Прощай, прощай! (Уходят Фальстаф и Бардольф).
Хозяйка. Прощай, прощай! Вот когда зазеленеет горох, исполнится двадцать девять лет с тех пор, как я его знаю; более честного и верного человека… Ну, прощай!
Бардольф (за сценой). Мистрисс Тиршит!..
Хозяйка. Что там такое?
Бардольф (за сценой). Скажите мистрисс Тиршит, чтобы она пришла к моему господину.
Хозяйка. Беги, Долли, беги скорей. Беги, добрая Долли.
(Уходят).
Действие третье
Сцена I
Вестминстер. – Комната во дворце.
Входит король Генрих, в ночном одеянии; за ним паж.
Король Генрих.
Скажи ты графам Варвику и Сэрри,
Что я их жду. Но раньше пусть прочтут
И вникнут в эти письма. Торопись. (Паж уходит).
Как много подданных моих беднейших
Спит в этот час! О, сон, отрадный сон,
Природы кроткий друг, чем напугал я
Тебя так сильно, что не хочешь больше
Сомкнуть мне веки, чувствам дать забвенье?
Зачем, о сон, лежать предпочитаешь
Ты в дымной хижине на жестких нарах,
Тревожимый жужжаньем мух ночных, –
Чем в надушенной спальне сильных мира,
На мягком ложе с пологом цветным,
Баюкаемый музыкою сладкой?
О, божество безумное, зачем
На гнусную постель ложишься с нищим,
Но избегаешь ложа короля,
Как будто караульни иль набата?
Ты юнге корабельному на мачте,
На головокружительной верхушке,
Глаза смыкаешь, укачав его
Сознанье в колыбели буйных волн,
На месте встречи ветров разъяренных,
Хватающих валы за кудри их
Чудовищных голов, чтобы повесить
Средь влажных туч, с таким ужасным ревом,
Что смерть и та проснется. Сон пристрастный!
Ужель, матроса в бурю убаюкав,
Откажешь ты в покое королю
Средь тишины ночной в приюте пышном?
Так спи, бедняк, вкушая сон желанный.
Бежит покой от головы венчанной.
(Входят Варвик и Сэрри).
Варвик.
Привет, о государь, и с добрым утром.
Король Генрих.
Ужель, милорды, утро наступило?
Варвик.
Второй уж час.
Король Генрих.
Коль так, то с добрым утром.
Прочли ль вы письма, посланные мной?
Варвик.
Да, государь.
Король Генрих.
Вы видите, как сильно
Прогнило тело всей державы нашей,
Какой недуг опасный подле сердца
Гнездится в ней.
Варвик.
То – легкое расстройство.
Совет хороший, да глоток лекарства –
И тело вновь по-прежнему окрепнет.
Остынет скоро лорд Нортомберлэнд.
Король Генрих.
О, Боже! Если-б кто читать мог в книге
Судеб и видеть, как времен перевороты
Срывают гребни гор, а материк,
Наскучив прочным быть, истаевает
В морскую гладь. Или, в другое время,
Как прибережный пояс океана
Становится просторным чересчур
Для чресл Нептуна; как насмешлив случай;
Как в чашу чувств изменчивость вливает
Напитки разные. Узнав все это,
Увидев путь опасностей минувших
И бед грядущих, юноша беспечный
Закрыл-бы книгу жизни, лег да умер.
Назад тому неполных десять лет
Ричард с Нортомберлэндом были в дружбе
И вместе пировали; чрез два года
Они врагами стали. Восемь лет
Тому назад моей душе всех ближе
Был Перси. О делах моих радел он,
Как брат родной, к ногам моим поверг
Любовь свою и жизнь, из-за меня
В лицо Ричарду бросил вызов смелый.
Кто был при том… (к Варвику) – сдается мне, что вы,
Кузен Невиль{96}, – как страждущий Ричард,
Браним Нортомберлэндом, чуть не плача,
Пророческое слово произнес:
«Нортомберлэнд, ты – лестница, по ней же
Брат Болингброк взойдет на мой престол».
Хотя в то время, – мне свидетель Бог, –
О том не мыслил я – и только блого
Страны меня с величьем подружило.
«Придет пора, – так продолжал Ричард, –
Придет пора, когда порок созреет
И всех вас заразит». Так говоря,
Он предсказал событья этих дней
И нашей прежней дружбы распаденье.
Варвик.
Есть в жизни всех людей порядок общий,
Таящий объясненье прошлых дней.
Его поняв, легко почти наверно
Предсказывать течение событий,
Еще на свет для жизни не рожденных,
Сокрытых в семенах и слабых всходах.
Вот в силу их необходимой связи
Король Ричард мог верно угадать,
Что лорд Нортомберлэнд, его предавший,
Для большего предательства созреет,
А почвой для него служили вы.
Король Генрих.
Итак, событья эти неизбежны?
Сочтем же их мы неизбежным злом.
Они нам угрожают и поныне:
Епископ, говорят, с Нортомберлэндом
Собрали войско тысяч в пятьдесят.
Варвик.
То невозможно, государь. Молва
Удваивает численность врагов,
Как эхо, повторяющее голос.
Прошу вас, государь, прилягте спать.
Клянусь душой, войска, что вы послали,
Легко добычей новой овладеют.
Чтоб вовсе успокоить вас, скажу,
Что весть пришла о смерти Глендовера.
Вот две недели минуло, как ваше
Величество больны, и без сомненья
Вам вредно бодрствовать в столь поздний час.
Король Генрих.
Я вашего послушаюсь совета.
Чуть водворим в стране порядок твердый,
В святую землю поспешим, милорды.
(Уходят).
Сцена II
Двор перед домом судьи Пустозвона, в Глостершире.
Входят с разных сторон Пустозвон и Тихоня, за ними Плесень, Тень, Бородавка, Слабняк, Бычок и слуги.
Пустозвон. Пожалуйте, пожалуйте, сэр, дайте мне вашу руку, сэр, дайте мне вашу руку, сэр; рано вы встаете, ей Богу. А как вы поживаете, мой добрый кузен Тихоня?
Тихоня. С добрым утром, добрый кузен Пустозвон.
Пустозвон. А как поживает моя кузина, ваша дражайшая половина? и ваша прекраснейшая дочь и моя крестница, Элен?
Тихоня. Да она все-таким же черным дроздом живет, кузен.
Пустозвон. За то, сэр, мой кузен Вильям, кажется, стал отличным студентом. Он все еще в Оксфорде, не правда ли?
Тихоня. Да, сэр – и на моем иждивении.
Пустозвон. Пора ему скоро в адвокатскую школу.{97} Я в свое время посещал Клементовскую школу правоведения, где еще до сих пор, наверное, вспоминают о шалуне Пустозвоне.
Тихоня. Вас тогда звали веселым Пустозвоном, кузен.
Пустозвон. Клянусь обедней, меня всячески называли; да я был тогда способен на что угодно, был мастером на все руки. Там учился тогда вместе со мной маленький Джон Дойт из Стафордшайра, и черный Джордж Бэр, и Фрэнсис Пикбон и Вилли Сквиль из Котсвольда. Таких четырех головорезов не сыскать было во всех школах. И, уверяю вас, мы знали где раки зимуют, и в нашем распоряжении всегда были самые лучшие женщины. Был там еще Джэк Фальстаф, ныне сэр Джон{98}; тогда он еще был мальчишкой, пажом Томаса Мобрэ, герцога Норфолька.
Тихоня. Тот сэр Джон, который приехал сюда вербовать солдат?
Пустозвон. Тот самый сэр Джон, тот самый. Он при мне проломил голову Скогану{99} у ворот школы, когда еще сам был совсем карапузом. Я еще в тот самый день дрался с Самсоном Штокфишем, фруктовщиком, за школой Грэя. Ах, Господи Иисусе, веселое было время! И как подумаешь, сколько моих старых знакомых уже умерло.
Тихоня. Все мы там будем, кузен.
Пустозвон. Конечно, конечно; это верно и не подлежит сомнению. От смерти не уйдешь, как говорит псалмопевец; все умрут. А какая цена паре хороших волов на Стамфордской ярмарке?
Тихоня. Право, кузен, не знаю, я там не был.
Пустозвон. Смерть неизбежна. А что, жив еще старик Добль, ваш земляк?
Тихоня. Умер, сэр.
Пустозвон. Ах, Господи Иисусе, умер! – Он хорошо стрелял из лука, удивительный стрелок был – и умер. Джон Гант очень его любил, и всегда держал большие пари за него. Так он умер! Он попадал в цель на расстоянии двухсот сорока шагов, а легкую стрелу пускал и в двухстах восьмидесяти – просто сердце в груди радовалось! А почем теперь бараны?
Тихоня. Зависит от того, какие. За пару хороших баранов нужно заплатить фунтов десять.
Пустозвон. Значит, старик Добль умер?
Тихоня. Вот, кажется, идут двое из отряда сэра Джона Фальстафа.
(Входят Бардольф с одним из сослуживцев).
Бардольф. С добрым утром, честные джентльмены. Скажите мне, пожалуйста, который из вас судья Пустозвон?
Пустозвон. Я Роберт Пустозвон, сэр, бедный эсквайр здешнего графства и один из королевских мировых судей. Чем могу служить?
Бардольф. Мой капитан, сэр, свидетельствует свое почтение; мой капитан, сэр Джон Фальстаф, – видный джентльмен, клянусь небом, и отважный предводитель.
Пустозвон. Благодарю за поклон, сэр. Я его знал славным рубакой. Как поживает почтенный рыцарь? Позвольте также спросить о здоровьи милэди, его супруги.
Бардольф. Простите, сэр, солдату удобнее без жены.{100}
Пустозвон. Хорошо сказано, честное слово, сэр, хорошо сказано, ей Богу. Удобнее без жены – хорошо. Хорошие слова всегда следует говорить. Прекрасная фраза.
Бардольф. Простите меня, сэр, я слышу слово – фраза. Клянусь светлым днем, я фразы не знаю, но с мечем в руках буду стоять за свое слово: это отличное солдатское слово. Удобнее без жены – это значит, что ему удобнее, или когда человек находит, или, говоря проще, думает, что ему удобно – а это очень хорошо.
(Входит Фальстаф).
Пустозвон. Совершенно верно. А, да вот и добрейший сэр Джон! Вашу руку, сэр, вашу почтенную руку. Да у вас, клянусь, молодцоватый вид – вас годы не старят. Добро пожаловать, милейший сэр Джон.
Фальстаф. Очень рад видеть вас, добрейший мистер Роберт Пустозвон. А это, мистер Гуляка, кажется?
Пустозвон. Нет, сэр Джон, это мой кузен и сослуживец, мистер Тихоня.
Фальстаф. Добрейший мистер Тихоня, вам как раз подобает быть мировым судьей.
Тихоня. Благодарю вас, сэр.
Фальстаф. Фу, какая жаркая погода. Ну, что же, господа, достали вы мне человек шесть удовлетворительных рекрутов?
Пустозвон. Достали, сэр. Присядьте, пожалуйста.
Фальстаф. Покажите мне рекрутов, прошу вас.
Пустозвон. Где список, где список, где список? Дайте взглянуть, дайте взглянуть: так, так, так. Да, сэр, совершенно так. Ральф Плесень… так пусть они выходят по вызову… пусть выходят. Ну, что ж, где Плесень?
Плесень. Здесь, ваша милость.
Пустозвон. Ну, что скажете, сэр Джон? Хорошо сложенный парень; молод, силен и из хорошей семьи.
Фальстаф. Ты Плесень?
Плесень. Да, с вашего позволения.
Фальстаф. Так пора пустить тебя в дело.
Пустозвон. Ха, ха, ха! Очень хорошо, право. То, что покрылось плесенью, нужно пустить в дело, удивительно хорошо. Право, хорошо сказано, сэр Джон, очень хорошо.
Фальстаф (Пустозвону). Поставьте ему крест.
Плесень. Я уже был крещен, и вы бы лучше оставили меня в покое. Моя старуха пропадет без меня. Кто будет вести хозяйство и работать за нее? Нечего ставить мне кресты – есть люди более пригодные, чем я.
Фальстаф. Ну, помалкивай, Плесень, тебя заберут. Пора тебя использовать, Плесень.
Плесень. Использовать?
Пустозвон. Смирно, эй ты, смирно. Становись в сторону. Разве не видишь, где ты? А теперь посмотрим другого, сэр Джон, посмотрим. Симон Тень!
Фальстаф. Подайте мне сюда тень – сидеть под тенью приятно. Из него вероятно выйдет хладнокровный солдат.
Пустозвон. Где Тень?
Тень. Здесь, сэр.
Фальстаф. Тень, чей ты сын?
Тень. Моей матери, сэр.
Фальстаф. Сын своей матери? Это возможно – и в то же время, тень своего отца; сын женщины не более чем тень мужчины, а не сущность его – как оно часто и бывает.
Пустозвон. Нравится он вам, сэр Джон?
Фальстаф. Тень годится для лета – запишите его; у нас уже есть много теней в списках.{101}
Пустозвон. Томас Бородавка!
Фальстаф. Где он?
Бородавка. Здесь, сэр.
Фальстаф. Тебя зовут Бородавкой?
Бородавка. Да, сэр.
Фальстаф. Заскорузлая же ты бородавка.
Пустозвон. Что ж, и его пристегнуть, сэр Джон?
Фальстаф. Совершенно излишне; вся его амуниция помещается у него на спине, а тело его стоит как бы на булавках, так что пристегивать его не нужно.
Пустозвон. Ха, ха, ха! Отлично это вам удается, сэр, отлично! Очень одобряю. Фрэнсис Слабняк?
Слабняк. Здесь, сэр.
Фальстаф. Какое твое ремесло, Слабняк?
Слабняк. Я женский портной, сэр.
Пустозвон. Что ж, и его пришпилить, сэр?
Фальстаф. Можно, – но будь он мужским портным, он бы вас пришпилил. Что ж, сделаешь ты столько же прорех в рядах неприятеля, сколько делаешь в женских юбках?
Слабняк. Я приложу все старания, сэр – больше требовать нельзя.
Фальстаф. Хорошо сказано. Молодец, женский портной. Хорошо сказано, храбрый Слабняк. Ты будешь так же отважен, как разъяренный голубь, или доблестная мышь. Пришпильте женского портного, мистер Пустозвон, да получше и покрепче.
Слабняк. А Бородавка тоже будет принять, сэр? Очень бы мне этого хотелось.
Фальстаф. Я бы хотел, чтобы ты был мужским портным, тогда бы ты починил его и сделал пригодным для службы. Я не могу сделать простым солдатом того, кто ведет за собой такую громаду. Удовлетворись этим, свирепый Слабняк.
Слабняк. Хорошо, сэр.
Фальстаф. Благодарю тебя, почтенный Слабняк. Кто следующий?
Пустозвон. Гектор Бычок из луга.
Фальстаф. Ну, посмотрим на бычка.
Бычок. Здесь, сэр.
Фальстаф. Славный парень, ей Богу. Загоните Бычка, пока он не заревел.
Бычок. О, Господи, господин капитан!
Фальстаф. Как, ты уже раньше ревешь, чем тебя загнали?
Бычок. О, милорд, я больной человек.
Фальстаф. Какая же у тебя болезнь?
Бычок. Проклятая простуда, сэр, кашель, сэр. Я схватил его, когда звонил на службе короля в день коронации, сэр.
Фальстаф. Ну, так ты отправишься на войну в халате. Мы твою простуду спровадим – и я распоряжусь, чтобы твои друзья звонили по тебе. Все тут?
Пустозвон. Я вызвал двумя больше, чем вам требовалось; вам нужно только четырех. А теперь прошу отобедать ко мне.
Фальстаф. Я могу выпить с вами, но мне некогда обедать. Я очень рад был, уверяю вас, встрече с вами, мистер Пустозвон.
Пустозвон. О, сэр Джон, помните, как мы провели ночь на ветряной мельнице, на Сент-Джерджской поляне?
Фальстаф. Лучше не вспоминать об этом, добрый мистер Пустозвон, лучше не вспоминать.
Пустозвон. Веселая была ночка. А что, Джэни Найтворк еще жива?
Фальстаф. Жива, мистер Пустозвон.
Пустозвон. Она никогда не могла справиться со мной.
Фальстаф. Никогда. Она говорила, что терпеть не может мистера Пустозвона.
Пустозвон. Клянусь обедней, я умел бесить ее. Славная она была бабенка. А что, как она держится?
Фальстаф. Постарела, очень постарела, мистер Пустозвон.
Пустозвон. Ну да, она и стара – иначе и быть не могло. Ведь у неё уже был сын Робин Найтворк от старого Найтворка, прежде чем я поступил в Климентовскую школу.
Тихоня. Это было пятьдесят пять лет тому назад.
Пустозвон. Эх, братец Тихоня! Еслибы ты видел то, что мы с ним видали на своем веку. Верно я говорю, сэр Джон?
Фальстаф. Да, приходилось нам слышать, как бьет полночь, мистер Пустозвон.
Пустозвон. Приходилось, приходилось, сэр Джон, ей Богу приходилось. Помните наш лозунг: «эй, ребята, вперед!» Пойдемте обедать, пойдемте обедать. Да, было время. Идемте, идемте. (Уходят Фальстаф, Пустозвон и Тихоня).
Бычок. Добрый мистер капрал Бардольф, будьте мне другом, и вот вам за это четыре генриха по десяти шиллингов французскими кронами{102}. Клянусь, сэр, для меня лучше быть повешенным, чем отправиться на войну. И все-таки я не о себе хлопочу, а только мне самому не охота идти на войну; что же касается меня, то я хотел бы остаться с моими друзьями: иначе, для себя самого, я не стал бы хлопотать.
Бардольф. Ну, хорошо, становись в сторону.
Плесень. Добрый мистер капрал капитан, будьте мне другом ради моей старухи. У неё нет никого, кто бы позаботился о ней, если я уйду; она стара и сама ничего не может делать. Я вам дам сорок шиллингов за это, сэр.
Бардольф. Хорошо, отойди в сторону.
Слабняк. Мне, честное слово, все равно; смерти не миновать, – нужно же заплатить Господу дань смерти. Я не трус. Если мне судьба умереть, пусть будет так; если нет – тем лучше. Служить государю всякий должен, и во всяком случае тот, кто умер в этом году, избавлен от смерти в будущем.
Бардольф. Хорошо сказано, ты молодец.
Слабняк. Да, я не струшу.
(Возвращаются Фальстаф и судья).
Фальстаф. Ну, так как же, сэр, кого из них вы мне даете?
Пустозвон. Выбирайте четырех.
Бардольф. Сэр, на одно слово. Я получил три фунта, чтобы освободить Плесень и Бычка.
Фальстаф. Хорошо.
Пустозвон. Ну, так каких же четырех вы выбираете, сэр Джон?
Фальстаф. Выберите вы за меня.
Пустозвон. Хорошо, так я выберу Плесень, Бычка, Слабняка и Тень.
Фальстаф. Плесень и Бычок. Ты, Плесень, оставайся дома, пока не сделаешься совершенно негодным для службы. А ты, Бычок, вырости еще, пока станешь пригодным. Вы оба мне не нужны.
Пустозвон. Сэр Джон, сэр Джон, вы действуете себе во вред. Ведь это самые лучшие из всех – и я нарочно выбирал их, чтобы угодить вам.
Фальстаф. Уж не станете ли вы, мистер Пустозвон, учить меня, как надо выбирать солдат? Что мне в сложении, в силе, в статности, в росте и внешнем виде человека? Дело все в том, какой дух в солдате, мистер Пустозвон. Вот например, Бородавка – смотрите, какой ободранец с виду, но он наверное будет заряжать и разряжать ружье с быстротой слесарного молотка, напирать и отскакивать быстрее того, кто подвешивает на коромысла пивоваренные ведра. А этот тощий парень Тень, – вот каких солдат мне нужно – он не может служить мишенью для врага. Целиться в него то же, что целиться в лезвие ножа. А в случае отступления – как быстро побежит вот этот Слабняк, женский портной. Мне нужны не видные люди – от видных избавьте меня. Бардольф, дай-ка Бородавке ружье.
Бардольф. Держи, Бородавка, и марш! Вот так.
Фальстаф. Посмотрим, как ты управляешься с ружьем. Вот так, очень хорошо. Продолжай, очень хорошо, отлично. Люблю я маленьких, тощих, старых, уродливых, лысых стрелков. Хорошо, Бородавка, ты славный плут. Вот тебе шесть пенсов за это.
Пустозвон. А все-таки он не мастер своего дела, – не хорошо он это проделывает. Вот я помню, когда я посещал еще Климентовскую школу и исполнял на играх Артура в Майлэнд Грине{103} роль сэра Дагонета, так вот так был маленький ловкий человечек – тот умел управлять ружьем. Повернет его вот так и этак, направо и налево, потом скажет: бац! и отскочит, а потом опять тут как тут. Такого ловкача я больше никогда не увижу.
Фальстаф. Эти молодцы годятся, мистер Пустозвон. Да хранит вас Бог, мистер Тихоня – мне некогда тратить с вами много слов. Прощайте, господа. Благодарю вас. Мне еще до ночи нужно сделать двенадцать миль. Бардольф, выдай платье новобранцам.
Пустозвон. Да благословит вас Господь, сэр Джон, да пошлет Он вам преуспеяние в ваших делах, а нам да пошлет Он мир! На обратном пути навестите меня пожалуйста. Возобновим старое знакомство. Может быть, я потом отправлюсь с вами ко двору.
Фальстаф. Очень бы я был этому рад.
Пустозвон. Я дал слово и сдержу его. Прощайте.
Фальстаф. Прощайте, господа. (Уходят Пустозвон и Тихоня). Уведи солдат, Бардольф. (Уходят Бардольф и рекруты). На возвратном пути я пообчищу их. Пустозвона я вижу насквозь. Господи, как старые люди подвержены пороку лжи. Этот тощий судья все время хвастал своей разудалой молодостью и своими подвигами на Торнбульской улице{104}; и каждое третье слово было ложью, вернее выплаченной слушателю, чем турки взимают дань. Я его помню в Климентовской школе – он походил на человечка, вырезанного за ужином из корки сыра. Голый, он похож был на раздвоенную редьку с вырезанной ножом рожей наверху. Он был так тощ, что для близоруких превращался в невидимку. Это был воплощенный голод, и при этом похотлив, как обезьяна, так что женщины звали его мандрагорой. Он был всегда в хвосте у моды, и пел потаскушкам песни, которые он подслушивал у извощиков, и притом клялся, что это им самим сочиненные любовные песни и серенады. И теперь эта шутовская рапира сделалась сквайром, и фамильярно говорит о Джоне Ганте, как о своем названном брате. А я готов поклясться, что он видел его всего раз в жизни на турнире, когда Гант проломил ему голову за то, что он втерся в толпу его прислуги. Я при этом был и сказал Ганту, что он бьет свою собственную тень.{105} – Ведь его всего с одеждой можно было спрятать в шкуру угря; гобойный футляр был для него тогда просторным замком, целым двором, а теперь он владеет поместьями и волами. Что ж, я непременно заведу с ним знакомство, когда вернусь, и будь я не я, если он не станет для меня вдвойне философским камнем. Если молодая плотва служит приманкой для старой щуки, то я не вижу, какой закон природы может мне помешать проглотить его. Придет время, увидим.
