Уильям Шекспир
Король Генрих IV
Действие второе
Сцена I
Лондон. Улица.
Входят хозяйка, Коготь и его мальчик; потом Силок.
Хозяйка. Мистер Коготь, занесли ли вы мою жалобу в список?
Коготь. Занес.
Хозяйка. Где же ваш помощник? А сильный он человек? Сумеет он постоять за себя?
Коготь. Эй, мальчик, где Силок?
Хозяйка. О, Господи! где милый мистер Силок?
Силок. Здесь.
Коготь. Силок, мы должны арестовать сэра Джона Фальстафа.
Хозяйка. Да, милый мистер Силок, я подала на него ко взысканию.
Силок. Это может кому-нибудь из нас стоить жизни, – он возьмется за оружие.
Хозяйка. Ах, Господи, берегитесь его: он брался за оружие, нападая на меня самым скотским образом в моем собственном доме. Ему ведь ей Богу все нипочем, когда он обнажит оружие; он кидается, как дьявол; он не пощадит ни мужчину, ни ребенка.
Коготь. Мне бы только с ним сцепиться, а его ударов я не боюсь.
Хозяйка. Я тоже не боюсь, я около вас стоять буду.
Коготь. Пусть он только попадется мне в лапы.
Хозяйка. Его уход для меня чистое разорение; он бесконечно много задолжал мне. Милый мистер Коготь, задержите его; милый мистер Силок, не дайте ему улизнуть. Он, с вашего позволения, пошел покупать седло в Паштетный угол, а потом собирался обедать в «Леопардовой Голове» на Ломбардской улице, у торговца шелковыми товарами, мистера Смута. Прошу вас, раз моя жалоба записана и дело мое известно всему свету, заставьте его расплатиться. Сто марок не шутка для бедной одинокой женщины; а я все ждала и ждала без конца, и он меня все обманывал, и обманывал, все отсрочивал платеж со дня на день, – стыдно даже вспомнить. Так поступать бесчестно, и если женщина не осел и не животное, она не снесет обиды от всякого. (Входят сэр Джон Фальстаф, паж и Бардольф). Вот он идет, и с ним этот красноносый мерзавец, Бардольф. Исполняйте же вашу обязанность, мистер Коготь и мистер Силок, пожалуйста, исполняйте ее – ради меня.
Фальстаф. Что такое, – чья кобыла подохла, что случилось?
Коготь. Сэр Джон, я арестую вас, по взысканию мистрисс Квикли.
Фальстаф. Прочь, холопы. Обнажи меч, Бардольф! Отруби голову этому негоднику, и брось эту шлюху в канаву.
Хозяйка. Меня в канаву? Подожди, я тебя самого брошу в канаву. Ах, ты ублюдок, ах мерзавец! Караул, режут! Ах, ты разбойник, хочешь убить господних и королевских слуг? Ах, ты душегуб, мужеубийца и женоубийца!..
Фальстаф. Убери их, Бардольф.
Коготь. На помощь! на помощь!
Хозяйка. Добрые люди, приведите помощь или две помощи!.. Так ты не хочешь? Пойдешь, подлец, пойдешь, пеньковая петля!
Фальстаф. Прочь, судомойка, прочь, бешенная баба, мразь, – а не то тебе влетит!
(Входит верховный судья со свитой).
Судья. Что случилось? Что за шум?
Хозяйка. Милорд, заступитесь за меня, молю вас, заступитесь!
Судья.
Сэр Джон! Вы вновь буяните? Теперь
При вашем назначении и чине?
Вам быть бы нужно на дороге в Иорк.
Прочь, господа! Зачем к нему пристали?
Хозяйка. Ах, высокопочтенный лорд, я бедная вдова из Истчипа, и он арестован по-моему взысканию.
Судья. На какую сумму?
Хозяйка. Больше чем за простую ссуду, милорд. Он у меня отнял все, что у меня есть. Он съел меня со всем моим хозяйством и домом. Все мое состояние перешло в это толстое брюхо; но я выцарапаю хоть что-нибудь обратно, или буду давить тебя по ночам, как кошмар.
Фальстаф. Ну, я сам сумею давить тебя, если только удастся вскарабкаться.
Судья. Что это значит, сэр Джон? Стыдитесь! Как может порядочный человек переносить такую бурю ругательств? Как вам не стыдно заставлять бедную вдову прибегать к таким грубостям для возвращения её собственности?
Фальстаф. Какую такую сумму я тебе должен? Говори!
Хозяйка. Будь ты честный человек, ты знал бы, что задолжал мне не только деньгами, но и своей особой. Помнишь, ты клялся мне на золоченом кубке, – это было в моей дельфиновой комнате{77}, у круглого стола, перед камином, где пылал каменный уголь, в среду после Духова дня, когда принц разбил тебе голову за то, что ты сравнил его отца с виндзорским певчим… да, ты клялся мне, когда я промывала тебе рану, что женишься на мне, и сделаешь меня барыней. Станешь ты это отрицать? Тут еще вошла ко мне соседка Кичь, жена мясника, и назвала меня кумушкой Квикли. Она пришла взять взаймы уксусу, так как готовила в этот день блюдо из раков; тебе еще захотелось поесть их, а я сказала, что есть раков вредно при свежей ране. Разве ты мне не сказал после её ухода, чтобы я не разговаривала слишком фамильярно с такими людишками, потому что они меня скоро будут звать барыней? Разве ты не поцеловал меня и не велел принести тебе тридцать шиллингов. Я тебя заставлю присягнуть на Библии – попробуй отпереться.
Фальстаф. Милорд, она жалкая помешанная; она на весь город кричит, что её старший сын похож на вас. У неё было прежде хорошее состояние, но она обеднела и вследствие этого лишилась рассудка. А что касается этих глупых судейских, то я требую удовлетворения.
Судья. Сэр Джон, сэр Джон я хорошо знаю вашу манеру извращать истину. Ваша уверенность, и весь этот поток слов, который вы извергаете с такой бесстыдной наглостью, не заставят меня отступиться от беспристрастия. Я вижу, что вы злоупотребили слабохарактерностью этой женщины, и пользовались её деньгами и ею самою.
Хозяйка. Истинно так, милорд.
Судья. Помолчи, пожалуйста. Заплатите ей долг и загладьте вашу вину относительно неё. Первое вы можете сделать уплатой звонкой монеты, а второе искренним раскаянием.
Фальстаф. Милорд, я не могу оставить этого выговора без ответа. Вы называете благородную смелость бесстыдною наглостью; по-вашему, добродетелен тот, кто отвешивает поклоны и молчит. Нет, милорд, при всем моем почтении к вам, я вам кланяться не стану. Я требую, чтобы меня освободили от этих стражей, так как у меня спешное дело на королевской службе.
Судья. Вы как будто считаете себя вправе поступать беззаконно, но лучше ответьте делом, а чтобы сохранить доброе имя, удовлетворите эту бедную женщину.
Фальстаф. Иди сюда, хозяйка (отводит ее в сторону).
(Входит Гоуэр).
Судья. Что слышно, мистер Гоуэр?
Гоуэр.
Милорд, король и принц Уэльский вскоре
Прибудут. Здесь прочтете остальное.
(Передает письма).
Фальстаф. Клянусь, как дворянин!
Хозяйка. Нет – это я уже слышала.
Фальстаф. Даю слово дворянина – и не будем больше говорить об этом.
Хозяйка. А я клянусь тебе этой небесной землей, по которой я ступаю, что мне придется заложить посуду и драпировки из столовой.
Фальстаф. Оставь только стаканы – это все, что нужно для питья. А что касается стен – то если повесить на них какую-нибудь веселую картинку,{78} историю блудного сына, или германскую охоту, написанную акварелью, это лучше будет тысячи занавесок или изъеденных молью драпировок. Ну, дай хоть десять фунтов, если можешь. Право, еслибы не твои капризы, во всей Англии не было бы лучшей женщины, чем ты. Ну поди, вымой лицо, и возьми назад свою жалобу. Право, не след тебе ссориться со мной. Неужели ты мне не веришь? Ведь я знаю, что тебя другие настроили против меня.
Хозяйка. Пожалуйста, сэр Джон, удовольствуйтесь двадцатью ноблями{79}. Право, мне не хочется нести в залог посуду.
Фальстаф. Ну, как хочешь – я уж как-нибудь извернусь. Ты весь век будешь дурой.
Хозяйка. Хорошо, хорошо – будут вам деньги, хотя бы мне пришлось заложить платье. Надеюсь, вы придете ужинать? Так вы мне сразу все выплатите?
Фальстаф. Умереть мне на месте… (Бардольфу). Иди за ней, иди за ней, и не отставай.
Хозяйка. Не позвать ли к ужину Долли Тиршит?
Фальстаф. Полно толковать – позови ее, позови.
(Уходят хозяйка, Бардольф, чиновники и мальчик).
Судья. Новости то не из приятных.
Фальстаф. Какие вести, милорд?
Судья. Где провел король прошлую ночь?
Гоуэр. В Базингстоке, милорд.
Фальстаф. Надеюсь, милорд, что все обстоит благополучно? Какие вести у вас, милорд?
Судья. Все ли войска с ним?
Гоуэр.
Нет, тысячу пятьсот пехоты разной
И всадников пятьсот послал он к лорду
Ланкастрскому на помощь против войск
Епископа Иоркского и графа Нортомберлэнда.
Фальстаф. Разве король возвращается из Уэльса, милорд?
Судья. Я вам немедленно дам письма. Пойдемте со мной, мистер Гоуэр!
Фальстаф. Милорд…
Судья. Что вам угодно?
Фальстаф. Мистер Гоуэр, позвольте пригласить вас отобедать со мной.
Гоуэр. Благодарю вас, сэр Джон, – меня требует к себе милорд.
Судья. Вы напрасно медлите здесь, сэр Джон, вместо того, чтобы вербовать солдат в графствах.
Фальстаф. Не отужинаете ли вы со мной, мистер Гоуэр?
Судья. Какой дурак научил вас таким манерам, сэр Джон?
Фальстаф. Мистер Гоуэр, если они мне не к лицу, то конечно тот, кто меня им научил – дурак. Вот как следует фехтовать, милорд, удар за удар! А затем, прощайте.
Судья. Ну, да просветит тебя Господь! Ты большой дурак.
(Уходят).
Сцена II
Там же; другая улица.
Входят принц Генрих и Пойнс.
Принц Генрих. Я ужасно устал, ей Богу.
Пойнс. Неужели? я не думал, чтобы усталость смела посягнуть на такую высокорожденную особу!
Принц Генрих. Однако это так, хотя такое признание может быть и заставляет краснеть мое величие. Не низменно-ли также пожелать выпить простого пива?
Пойнс. Да, принцу следовало бы быть более утонченным и не думать о таких жалких напитках.
Принц Генрих. Ну, значит мой аппетит не княжеский – потому что я теперь именно хочу скромного простого пива. Но, действительно, скромность моих вкусов расходится с моим высоким саном. Разве мне пристало помнить твое имя? Или узнавать тебя на следующий день, или знать, сколько у тебя пар шелковых чулок, т. е. помнить, что кроме вот этих у тебя есть еще другие персикового цвета? Или вести счет твоим рубашкам, знать, что есть одна для смены, другая на теле? Впрочем, это знает лучше меня сторож при площадке для игры в тенис; если тебя там нет с ракеткой в руках, значит белье твое уплыло… А ты давно не играл, потому что на свои нидерланды извел все свое голландское полотно. Бог весть, заслужат ли царства небесного те дети, которые пищат из остатков твоего полотна, разорванного на пеленки; впрочем, по уверению повивальных бабок, дети неповинны в том, что мир все более заселяется и родственные связи разростаются.
Пойнс. Как не вяжутся с вашим серьезным делом такие праздные шутки! Скажите сами, какой другой добродетельный принц вел бы такие речи, если бы отец его был так болен, как ваш теперь?
Принц Генрих. Сказать тебе кое-что, Пойнс?
Пойнс. Скажите, только уж пожалуйста что-нибудь очень хорошее.
Принц Генрих. Для такого ограниченного ума, как твой, мои слова будут достаточно хороши.
Пойнс. Говорите, я уже приготовился к тому, что вы скажете.
Принц Генрих. Ну, так вот – мне не подобает быть грустным, когда мой отец болен; хотя я признаюсь тебе, которого, за неимением лучшего, мне угодно называть другом, что я печален, и даже очень.
Пойнс. Едва ли из-за этого.
Принц Генрих. Клянусь этой рукой, ты, кажется, думаешь, что я записан в книгу дьявола такими же неизгладимыми буквами, как ты и Фальстаф, за свою черствость и закоснелость. Но поживем – увидим. Я говорю тебе, что сердце мое обливается кровью при мысли о болезни отца и только в таком бурном обществе, как твое, я должен удерживаться от проявления моей печали.
Пойнс. А по какой причине?
Принц Генрих. Что бы ты подумал обо мне, если бы я заплакал?
Пойнс. Я подумал бы, что ты из всех принцев самый большой лицемер.
Принц Генрих. И всякий подумал бы то же самое; твое счастье, что ты думаешь, как все; ничьи мысли на свете так не держались избитого пути, как твои; конечно, каждый счел бы меня лицемером. А что собственно склоняет твою высокочтимую мысль к такому заключению?
Пойнс. Твое распутство и твоя близость к Фальстафу.
Принц Генрих. И к тебе.
Пойнс. Клянусь светом дня, я пользуюсь хорошей славой – это я слышал собственными ушами; самое худшее, что обо мне могут сказать, это то, что я младший сын и потому живу на свой собственный страх{80}. Ни того, ни другого я, сознаюсь, не могу отвратить… Клянусь обедней, вот идет Бардольф.
(Входят Бардольф и паж).
Принц Генрих. А с ним и мальчик, которого я приставил к Фальстафу. Он был совсем еще христианским ребенком, когда поступил к нему, а теперь, смотри – этот жирный мерзавец превратил его в настоящую обезьяну.
Бардольф. Да хранит Господь вашу милость!
Принц Генрих. И вашу, благороднейший Бардольф.
Бардольф (пажу). Ну, ты, добродетельный осел, застенчивый дурак, чего ты постоянно краснеешь? Почему ты теперь покраснел? Не солдат ты, a красная девица. Велика важность осушить кружку пива в четыре пинты.
Паж. Он только что позвал меня, милорд, через красный ставень харчевни и я не мог различить через окно ни одной части его лица. Наконец, я разглядел его глаза: мне показалось, что он сделал две дыры в новой юбке трактирщицы и выглядывает оттуда.
Принц Генрих. Вот видишь, мальчик, кажется, сделал успехи.
Бардольф. Пошел вон, непотребный двуногий заяц! пошел вон!
Паж. Пошел вон, беспутный сон Алтеи!
Принц Генрих. Какой такой сон, мальчик, объясни нам?
Паж. Да видите, милорд, Алтее приснилось, что она родила пылающую головню{81}; вот я и прозвал его сном Алтеи.
Принц Генрих. Объяснение это стоит кроны. Вот тебе, мальчик (дает ему деньги).
Пойнс. Если бы можно было уберечь этот прекрасный бутон от червей! Ну, вот тебе шесть пенсов, чтобы ты не пропал.
Бардольф. Если вы не позаботитесь о том, чтобы его вздернули, вы нанесете обиду виселице.
Принц Генрих. А как поживает твой господин, Бардольф?
Бардольф. Хорошо, добрый лорд. Он узнал о приезде вашей милости в Лондон – вот вам письмо (подает письмо).
Пойнс. Доставлено с должным почтением. Как же здоровье твоего начальника, бабьего лета?
Бардольф. Тело его пребывает в вожделенном здравии, сэр.
Пойнс. Зато бессмертная часть его нуждается во враче, но это его не печалит – она хоть и больна, да не умирает.
Принц Генрих. Я позволяю этому наросту обходиться со мной запросто, как моей собаке, и он этим пользуется – смотри, что он пишет.
Пойнс (читает). «От Джона Фальстафа, рыцаря» – при каждом случае он себя так называет, как люди, которые сродни королям; они никогда не уколят пальца, не сказав: «вот пролилась королевская кровь». – Как так, спрашивает тот, кто притворяется непонимающим; и ответ следует так же быстро, как летит шапка с головы просителя: «я бедный родственник короля, сэр».
Принц Генрих. Да, они непременно хотят считаться нашими родственниками, хотя бы для этого пришлось вести родословную от Иафета. Прочитай письмо.
Пойнс. «От сэра Джона Фальстафа, рыцаря, сыну короля, ближайшему наследнику своего отца, Гарри, принцу Уэльскому, привет» – да ведь это точно оффициальная бумага.
Принц Генрих. Читай!
Пойнс. «Я хочу уподобиться благородным римлянам по краткости». – Он вероятно думал о краткости дыхания, об одышке. – «Я поручаю себя твоей благосклонности, приветствую тебя и уезжаю. Не будь слишком близок с Пойнсом; он так злоупотребляет твоим расположением, что клянется, будто ты собираешься жениться на его сестре Нелли. Покайся, сколько можешь, в своих грехах в свободные минуты, и прощай. Остаюсь твой или не твой (смотря по твоему обращению) Джэк Фальстаф для моих приятелей, Джон для моих братьев и сестер, сэр Джон для всей Европы». – Милорд, я обмокну это письмо в херес и заставлю Фальстафа проглотить его.
Принц Генрих. Ты этим заставишь его проглотить десятка два его собственных слов. Но неужели ты так поступаешь со мною, Нед? Разве я должен жениться на твоей сестре?
Пойнс. Пошли Бог бедняжке не худшую участь! Но я этого никогда не говорил.
Принц Генрих. Вот мы так праздно убиваем время, а души мудрецов сидят в облаках и смеются над нами. (Бардольфу). Твой начальник теперь в Лондоне?
Бардольф. Да, милорд.
Принц Генрих. Где он ужинает? Все в прежнем хлеве кормится старый боров?{82}
Бардольф. Да, попрежнему, милорд, в Истчипе.
Принц Генрих. В какой компании?
Паж. С гуляками старого прихода, милорд.
Принц Генрих. Будут с ним женщины?
Паж. Ни одной, милорд, кроме мистрисс Квикли и мистрисс Долли Тиршит.
Принц Генрих. Это что еще за тварь?
Паж. Очень приличная женщина, сэр, и родственница моего господина.
Принц Генрих. Такая же родственница, как деревенская корова городскому быку. Что-ж, Нед, не накрыть ли нам их за ужином?
Пойнс. Я ваша тень, милорд, я следую за вами.
Принц Генрих. Слушай, мальчик, и ты, Бардольф – ни слова вашему господину о том, что я приехал в Лондон. Вот вам за ваше молчание.
Бардольф. Я онемел, сэр.
Паж. Я тоже сумею держать язык за зубами.
Принц Генрих. Хорошо, ступай. (Уходят Бардольф и паж). Эта Долли Тиршит, вероятно, нечто вроде проезжей дороги?
Пойнс. Наверное такая же изъезженная, как дорога между Сент-Альбаном и Лондоном.
Принц Генрих. Как бы нам сегодня увидать Фальстафа в настоящем свете и так, чтобы нас не видели?
Пойнс. Оденем кожанные куртки и передники, и будем прислуживать за ужином вместо слуг.
Принц Генрих. Из бога превратиться в быка – падение не малое. Однако нечто подобное бывало с Юпитером. Из принца стать лакеем – низменное превращение. Но я и на это пойду. Для такой цели можно и сумасбродство совершить.
(Уходят).
Сцена III
Варкворт. Перед замком.
Входят Нортомберлэнд, лэди Нортомберлэнд и лэди Перси.
Нортомберлэнд.
Прошу тебя, о нежная супруга
И дорогая дочь, свободным дайте
Идти путем моим делам печальным.
Не будьте сумрачны, как наши дни.
Подобно им, не огорчайте Перси.
Лэди Нортомберлэнд.
Я, что могла, сказала и смолкаю.
Творите, что хотите. Ваша мудрость
Пусть вам укажет путь.
Нортомберлэнд.
Увы, любимый друг,
Я честь свою оставил, как залог,
И лишь отъездом на войну возможно
Мне выкупить ее.
Лэди Перси.
Во имя Бога,
Не отправляйтесь на войну вы эту!
Уж раз, отец, вы слову изменили,
Хоть были вы им связаны сильней:
Когда родной ваш Перси, мой сердечно
Любимый Гарри, взоры устремлял
На север, не увидит-ли отца,
Идущего с подмогой, но напрасно.
Кто вас тогда склонял остаться дома?
В тот страшный день обоим вам грозила
Потеря чести. Что до вас, пусть снова
Лучем небес заблещет ваша честь.
Но честь его! Она над ним всю жизнь
Сверкала, точно солнце средь лазури,
И свет её звал к доблестным делам
Все рыцарство английское. Мой Гарри
Был зеркалом для молодежи знатной.
Одни безногие не подражали
Его походке. Слишком быстрый говор –
Случайный в нем природный недостаток –
И тот стал вскоре признаком героев.
Кто-ж одарен был тихой, плавной речью,
Тот на порок достоинство менял,
Лишь только-б походить на Гарри Перси.
Так речь его, походка, образ жизни,
Любимые забавы, упражненья
Военные, привычки и причуды, –
Все становилось зеркалом и целью,
Уставом, образцом для всех других.
И от него, от лучшего из смертных,
От чуда средь людей, кто ни пред кем
Еще не отступал, вы отступились,
Без помощи покинули его
Лицом к лицу с жестоким богом смерти,
Средь войска, где про доблесть говорило
Лишь имя Готспура. Так никогда,
О никогда, молю, не оскорбляйте
Его бесплотной тени и не будьте
Честней с другими, чем вы были с ним.
Оставьте их одних. Без вас довольно
Сильны архиепископ и маршал.
Имей мой милый Гарри половину
Их войска, я теперь-бы обвивала
Руками шею Готспура и с ним
О смерти Монмута вела беседу.
Нортомберлэнд.
Смири свою печаль, дитя родное,
Во мне ты бодрость духа убиваешь,
Оплакивая старые ошибки.
Идти я должен, чтоб опасность встретить
Лицом к лицу. Не то она настигнет
Меня в другое время боле слабым.
Лэди Нортомберлэнд.
В Шотландию беги, пока народ
И знать своей не обнаружат силы.
Лэди Перси.
Коль одолеть им короля удастся,
Пристаньте к ним, сплотите их, как обруч,
Чтоб сильное еще сильнее стало.
Но раньше пусть сражаются одни,
Как Гарри ваш. Вы это допустили,
И вот теперь осталась я вдовой
Чтоб вечно, сколько-б лет я ни жила,
Слезами орошать супруга память,
Пока она не расцветет до неба.
Нортомберлэнд.
Идем, идем. Душа моя подобна
Приливу, что достиг уже предела
И вдруг остановился без движенья.
Пристать к архиепископу хотел я,
Но тысяча мешает мне причин.
Итак, в Шотландию. Там буду ждать, доколе
Судьба не повелит предстать на бранном поле.
(Уходит).
Сцена IV
Лондон. Комната в таверне Кабаньей Головы, в Истчипе.
Входят двое слуг.
Первый слуга. Зачем, черт возьми, ты принес печеные яблоки? Ты ведь знаешь, что сэр Джон терпеть не может печеных яблок?
Второй слуга. Ты прав, клянусь обедней. Принц однажды поставил перед ним блюдо печеных яблок и сказал ему, что вот еще пять сэров Джонов; сняв шляпу, он добавил: «Имею честь раскланяться с этими шестью черствыми, старыми, круглыми, сморщенными рыцарями». Сэр Джон очень злился, но наверное уже забыл об этом.
Первый слуга. Ну, так накрой стол для десерта и поставь их.{83} Поищи, не встретится ли тебе где-нибудь Сник с его музыкантами{84}. Мистрисс Тиршит хотела-бы послушать музыку. Поторопись. В комнате, где они ужинали, очень жарко; они сейчас придут сюда.
Второй слуга. Слушай: сюда сейчас прибудут принц и мистер Пойнс; они наденут наши куртки и передники, и сэр Джон не должен об этом знать. Бардольф был здесь и предупредил об этом.
Первый слуга. Вот так потеха будет, черт возьми. Отлично придумано.
Второй слуга. Пойду поищу Сника.
(Уходит. Входят хозяйка и мистрисс Тиршит).
Хозяйка. Право, душечка, у вас кажется отличная температура! Ваш пульсик рвется так быстро, как только можно пожелать, а личико у вас, даю слово, румяное, как у розы. Но вы, кажется, выпили слишком много канарского вина; оно удивительно как пробирает и проникает в кровь, прежде чем успеешь подумать, что с тобой такое. Ну, а как вы себя теперь чувствуете?
Долли. Немного лучше.
Хозяйка. Хорошо сказано! Доброе сердце лучше золота. Вот и сэр Джон.
(Входит Фальстаф, напевая).
Фальстаф. «Когда Артур явился ко двору»… вынесите горшок… «он был достойным королем»{85}. (Уходит слуга). Как вы себя чувствуете, мистрисс Долли?
Хозяйка. Ей стало дурно – от духоты ей грудь сдавило.
Фальстаф. Все женщины таковы. Как только их придавишь – им сделается дурно.
Долли. Ах, поганый тетерев, так-то вы меня успокаиваете!
Фальстаф. Тетерева из-за вас жиреют, мистрисс Долли.
Долли. Из-за меня? нет, от обжорства и болезней, а не из-за меня.
Фальстаф. Если повара порождают обжорство, то ты, и такие как ты, порождают болезни. Эти подарочки мы получаем от вас, Долли. Согласись с этим, моя невинная овечка.
Долли. Вовсе нет! – это вы отбираете у нас наши цепочки и драгоценности.
Фальстаф. «Брошки, жемчуг и золото»{86} – когда бьешься храбро, то уходишь с поля битвы, хромая. Идешь в атаку, храбро подняв пику, а потом также храбро идешь к хирургу, который храбро берется за начиненные колчаны.
Долли. Чтоб тебя повесили, грязный морской угорь!
Хозяйка. Старая история, стоит вам двоим встретиться, как непременно подеретесь. Вы раздражительны, точно две поджаренные без масла корки, что никак не могут быть вместе, не царапаясь. Что за несчастье! Должен же кто-нибудь уступить – и, конечно, вы, мистрисс Долли. Вы слабейший сосуд и, как говорят, порожний сосуд.
Долли. Может ли слабый порожний сосуд вместить такую бочку? В нем целый груз бордосского вина: ни на одном торговом судне трюм не бывает более нагружен. Ну, да уж так и быть – помиримся, Джэк. Ты отправляешься на войну, и как знать, увидимся ли мы еще с тобой (Входит слуга).
Слуга. Сэр, пришел прапорщик Пистоль и хочет вас видеть.
Долли. Повесить бы его, хвастливого забияку. Не пускайте его сюда, – это самый негодный сквернослов в Англии.
Хозяйка. Если он забияка, не пускайте его сюда – ни за что. У меня ведь есть соседи. Не нужно мне забияк, я в почете у самых лучших людей. Закройте двери! Не пускать забияк! Не для того я так долго жила, чтобы теперь иметь дело с забияками. Закройте двери, прошу вас.
Фальстаф. Послушай, однако, хозяйка…
Хозяйка. Пожалуйста успокойтесь, сэр Джон, мы не пустим сюда забияк.
Фальстаф. Да разве ты не слышишь, что это мой прапорщик.
Хозяйка. Глупости, сэр Джон – лучше и не говорите. Вашего забияку-прапорщика я не впущу. Я была на-днях у мистера Тиссика, нашего комиссара, и он мне сказал, – это было не далее, чем в прошлую среду: «соседка Квикли», сказал он, – мистер Домб, наш пастырь, был при этом; «соседка Квикли», сказал он, «пускайте к себе только вежливых людей, потому что», сказал он, «про вас идет дурная слава», а я знаю, почему он это сказал,– «потому что», сказал он, «вы честная женщина, и на хорошем счету; будьте же осторожны, и принимайте гостей с разбором». «Не принимайте», сказал он, «забияк». Я не впущу забияку. Вы бы перекрестились, если бы слышали, как он это сказал. Нет, я не пущу сюда забияку.
Фальстаф. Он не забияка, хозяйка, а мелкий плут. Его хоть по спине гладь, как маленькую левретку: он не задерет и индюшки, если она взъерошит перья и будет сопротивляться. Позови его, слуга.
Хозяйка. Вы говорите, что он плут; я не заграждаю путь к себе в дом ни честному человеку, ни плуту, но я не люблю забияк. Мне сразу становится дурно при одном напоминании о них. Потрогайте меня, господа, как меня всю трясет, посмотрите.
Долли. Правда, хозяйка, вы дрожите.
Хозяйка. Не правда-ли, как осиновый лист? Я не выношу забияк.
(Входят Пистоль, Бардольф и паж).
Пистол ь. Да хранит вас Господь, сэр Джон.
Фальстаф. Здравствуй, прапорщик Пистоль. Вот, Пистоль, я тебя заряжаю стаканом хереса – а ты пали в хозяйку.
Пистол ь. Я выпалю в нее двумя пулями, сэр Джон.
Фальстаф. Она обстрелена, ее такими зарядами не проймешь.
Хозяйка. Я до таких напитков, как ваши пули и заряды, не охотница – и не буду пить больше, чем влезет – ни для чьего удовольствия.
Пистоль. Ну, так я выпалю в вас, мистрисс Доротея.
Долли. В меня? Мне наплевать на тебя, гнусный мерзавец. Ах, ты низкий оборванец, негодяй, обманщик, оборвыш, не имеющий рубашки на теле. Убирайся, заплесневший плут, убирайся! Я тут не для тебя, а для твоего господина.
Пистоль. Я знаю вас, мистрисс Доротея.
Долли. Убирайся, негодный карманный воришка! Прочь, мелкий грабитель! Клянусь этим вином, я воткну нож в твою грязную глотку, если ты будешь приставать ко мне. Убирайся, пьяный негодяй, истасканный шут. С которых пор это ты знаешь меня? Господи помилуй, подумаешь, какая важность, что у него два шнура на плече болтаются!
Пистоль. Провалиться мне на месте, если я не обомну тебе оборки за это.
Фальстаф. Отстань, Пистоль – не ссорься здесь. Убирайся отсюда, Пистоль.
Хозяйка. Да, добрый капитан Пистоль, не ссорьтесь здесь, где угодно буяньте, только не здесь, дорогой капитан.
Долли. Капитан? Проклятый обманщик! Не стыдно тебе величаться капитаном? Будь я на месте капитанов, я бы отколотила тебя за то, что присваиваешь себе их звание, не дослужившись до него. Какой ты такой капитан? низкий ты человек? За что тебя произвели в капитаны? За то, что ты рвешь оборки у потаскушек в публичных домах? Он капитан! Повесить бы его, мерзавца. Он живет тухлым черносливом и сухими корками{87}. Он капитан! Такие мерзавцы и самое слово «капитан», сделали таким же мерзким, как слово «обладать»{88}, которое было хорошим словом, прежде чем ему не придали скверного смысла. Пора, чтобы настоящие капитаны положили этому конец.
Бардольф. Пожалуйста, уйди, милый прапорщик.
Фальстаф. Мистрисс Долли, поди сюда на одно слово.
Пистоль. Чтоб я ушел? Нет, капрал Бардольф. Я способен разорвать ее – вот что я тебе скажу. Я ей отомщу.
Паж. Пожалуйста, уйди.
Пистоль. Нет, не раньше чем упрячу ее в ад – в проклятое озеро Плутона, в кромешную глубину ада, вместе с Эребом, и пусть ее мучат такими же гнусными пытками. Давайте сюда уды и удилища, говорю я. Спешите же, собаки! Тащите ее вниз, парки. Не Ирена ли перед нами?
Хозяйка. Добрый капитан, успокойтесь, прошу вас! Теперь поздно. Укротите свой гнев.
Пистоль.
Вот так потеха. Водовозных кляч,
Одров татарских, делающих в день
С усильем тридцать верст – вдруг принимать
За Цезарей или за Канибалов{89}
Иль за троянских греков. Пусть проклятье
Падет на них и Цербера, их князя.
И пусть небесный гром их разразит.
Что спорить нам из-за такого вздора!
Хозяйка. Клянусь душой, капитан, очень вы сердитые слова говорите.
Бардольф. Уходите, добрый прапорщик, а то дело дойдет до драки.
Пистоль. Пусть люди дохнут, как собаки, а венцы отдаются, как булавки. Не Ирена-ли перед нами?
Хозяйка. Даю вам слово, капитан, что такой здесь нет. Господи помилуй, неужели бы я ее прятала от вас? Ради Бога, успокойтесь.
Пистоль.
Красавица моя Калиполида,
Еш и толстей. Эй, хереса сюда!
Si fortune me tormente, sperato me contente.
Бояться ль залпа? Нет, пусть враг палит.
Эй, хереса! А ты ложись, красотка.
(Кладет около себя свою шпагу).
Фальстаф. Смирно, Пистоль.
Пистоль. Дорогой рыцарь, я целую твой кулак. Разве мы не видали с тобой вместе семизвездия?{90}
Долли. Ради Бога, сбросьте его с лестницы. Я не могу выносить этого вздорного мерзавца.
Пистоль. Сбросить его с лестницы! Знаем мы таких голлоуэйских кляч,{91} как ты!
Фальстаф. Выброси его, Бардольф, как негодную игорную марку. Если он болтает, чтобы ничего не сказать, пусть он сам обратится в ничто.
Бардольф. Ну, ступай, ступай.
Пистоль.
Что? Надобно колоть и кровь пускать?
(Схватывает шпагу).
Смерть, усыпи-ж меня. Прерви мой скорбный век.
Пусть тяжкие, зияющие раны
Приманят трех сестер. Ты, Атропос, ко мне!
Хозяйка. Вот так история завязалась!
Фальстаф. Мальчик, подай шпагу.
Долли. Прошу тебя, Джэк, прошу, не обнажай шпаги!
Фальстаф (наступая со шпагой на Пистоля). Вон отсюда!
Хозяйка. Вот так скандал! Я лучше откажусь от содержания таверны, чем вечно терпеть такие страхи и ужасы. Еще произойдет убийство, чего доброго. Ради Бога, спрячьте в ножны шпаги, спрячьте их. (Уходят Бардольф и Пистол).
Долли. Прошу тебя, Джэк, успокойся, негодяй ушел. Ах, ты мой непотребный, храбрый плутишка!
Хозяйка. Не ранены ли вы в пах? Он ведь, кажется, метил вам прямо в живот.
(Возвращается Бардольф).
Фальстаф. Вытолкал ты его за дверь?
Бардольф. Да, сэр, негодяй был пьян. Вы его ранили, сэр, в плечо.
Фальстаф. Негодяй! как он смел задирать меня.
Долли. Ах, ты милый плутишка. Бедная обезьянка, как ты вспотел! Дай мне вытереть лицо – дай твою мордочку. Ах, негодяй! ведь я, право, люблю тебя. Ты храбр, как Гектор троянский, ты один стоишь пятерых Агамемнонов, и в десять раз превосходишь всех девять героев.{92} Ах, негодник!
Фальстаф. Проклятый мерзавец, я его в другой раз закачаю на простыне.
Долли. Сделай это, если можешь – и я тебя за это покачаю промеж двух простынь.
(Входят музыканты).
Паж. Музыка пришла, сэр.
Фальстаф. Пусть играют. Играйте, господа. Сядь ко мне на колени,
Долли. Этакий подлый забияка. Убежал от меня, как ртуть, бездельник!
Долли. Это правда, а ты нападал на него, как церковная башня. Ах, ты маленький, чистенький поросеночек с Варфоломеевской ярмарки. Когда же ты перестанешь драться днем и фехтовать ночью, когда начнешь чинить свое старое тело для неба?
