ТУТТУ
Записки сумасшедшей: женский роман о пользе зла. Книга 1. Заколдованный круг
В практике гостеприимства, несомненно, содержалась корысть, и была она двоякого свойства. С одной стороны, обычай этот я бы назвала формой молитвы, подношением богам с надеждой, что, принимая незнакомца, оказывая ему покровительство, если надо, и помощь, боги в ответ помогут собственным сыну-мужу-брату, находящимся, возможно, в походе, или отправляющимся туда в ближайшее время.
С другой стороны, держа двери кунацкой открытыми, принимая гостя, путника, рыцарь взамен обретал друга – не родственника, но кунака, – то есть вступал в некое братство, зримое физически, способное в свой час поддержать, или даже спасти жизнь…
С третьей стороны, сомневаюсь, что корысть эта осознавалась так структурированно. Если осознавалась вообще. Во всяком случае, большей частью моего народа. Вполне допускаю, все шло не от ума, но сердца.
Как у Лиона, моего отца. Он не мыслил себя без друзей и многочисленных братьев. Даже уединенный образ жизни родителей не был ему помехой. С уважением относясь к их привычкам, отец поддерживал должный уровень коммуникаций за пределами усадьбы.
Время показало, именно через Лиона шли сила и достаток всему семейству, которые после его гибели сойдут на нет.
37
Хамид и Нуржан были единственной семейной парой, жизнь которой я наблюдала с интересом. Эти супруги почти не разговаривали друг с другом: несколько слов, фраз, в течение дня; история из прошлого, рассказанная неспешно, и негромко, вечером, после трудов; и все.
Дедушка с утра выходил во двор и весь световой день то сад, то скот, то огород; а бабушка – кухня, корова, сепаратор и … дедушка.
Если я не находила вдруг бабушку, шла искать дедушку. Затем, став рядом с ним, смотрела в том направлении куда он повернут. И да, бабушка всегда оказывалась в зоне его видимости: так она любила мужа, так они любили друг друга.
Я тоже хотела любить именно так.
Но, что хочу сказать: любовь, для таких как я – это тяжелая, спасибо если не смертельная, болезнь.
38
Вернемся теперь в тот день, когда отец нашел мне имя.
Тем же утром он сообщил свое решение Нуржан. «Назовем ее Я», – сказал он матери, которую звал только по имени…
Пока моя младшая сестра не подросла и не превратилась из зеленоглазой доходяги в прекрасного лебедя, я и представить не могла, как выглядела бабушка в молодости. Хотя старшие уверяли, что Нуржан в свое время была настоящей красавицей. Говорили так же, что моя младшая похожа на нее «как две капли воды».
Собственно, в той семье были все красивыми – мужчины, женщины; даже в старости; несмотря на тяжелый крестьянский труд.
Лично я помню Нуржан классической бабушкой, с полным набором морщин на лице и руках, но с белоснежной кожей. Держалась она прямо, ходила степенно, поступь легкая. Небольшие ступни, изящные голени, поддерживающие округлые икры и бедра эталонной старой черкешенки.
Она была не просто красивой старой женщиной, Нуржан читала Коран, делала намаз, пряла, вязала, шила и вышивала; у нее получалось все, за что она бралась. Я гордилась ею.
39
Что касается моего имени, оно действительно странное – Я…
Возражения Нуржан, владычицы своего семейства, не сработали. Отец не услышал ни того, что у нашего народа нет имени Я, никогда не было и не будет, и я могу оказаться всеобщим посмешищем; ни того, что имя ребенку, согласно обычаю, дают старшие. Он проигнорировал и самый главный аргумент бабушки – что она уже дала мне прекрасное имя Фатимат.
В тот период чуть ли не в каждой семье были женщины с таким именем. Один поэт пошутил по этому поводу, назвав себя доктором фатиматических наук. «Сестра Фатимат, жена Фатимат, сноха Фатимат и внучка тоже Фатимат!» – изрек он знаменитую фразу.
Но отцу было не до шуток. Он настоял на своем, и бабушка его прокляла. Она, безупречная, делала намаз, читала Коран и никто, ни разу, с тех пор как умерли родители и свекры, не смел ей перечить – даже мужья!
Заодно с папой, Нуржан прокляла и маму, которую считала причиной ее разногласий со старшим сыном; а вместе с мамой прокляла и меня.
– КъывдыщIиIубэ! 6 Пусть и она сгинет вместе с вами! Какой смысл ей одной оставаться?
40
Проклиная нас, Нуржан говорила громко и страстно; лицо покраснело, платок соскользнул, открывая седые волосы. Отец впервые видел ее такой; он испугался, но оставался непреклонен.
То ли от этого страха, то ли еще по какой причине, за спиной Нуржан Лион вдруг увидел тень. Непропорционально большая, она мелькнула и исчезла сразу, как только отец подумал, этого не может быть. Он говорил с матерью средь бела дня. Они стояли в коридоре дома, где тени в это время нет.
Мысль о тени отняла у Лиона драгоценные секунды, чтобы удержать мать: продолжая сыпать проклятьями, она неожиданно зашла в свою мастерскую и заперлась изнутри на ключ. Уже находясь за закрытой дверью, Нуржан громко поклялась, что крошки хлеба не съест, не сделает глотка воды и не покинет комнату, пока мы находимся в ее доме.
Сказав это, бабушка замолчала.
41
На календаре вновь 8 марта, но уже 1964 года. Сидя в отцовском грузовике, мы уезжали из Туркужина.
Расположенное в долине реки с одноименным названием, наше селение, извиваясь между холмами, растянулось на целых тридцать пять километров. Последним километром Туркужин упирается в дикий лес, где в тот год еще запросто гуляли медведи и волки, лоси и кабаны, цыгане и просто разбойники…
Отец любил свое селение. Будучи старшим из сыновей, к тому же пасынком Хамида, он готовился уйти от родителей, но не так, и не теперь. Он намеревался жить с ними, пока вырастут младшие братья, подрасту я; пока родится сын.
В тот период многие его сверстники переезжали в город, в том числе с семьями. Не раз звали и Лиона, но он никогда всерьез не рассматривал такой возможности. Отец не любил город. Он планировал, уйдя от родителей, построиться рядом и жить своей семьей.
Эх, какой смысл вспоминать и, тем более, говорить о вчерашних планах? С кем говорить и зачем? Зачем говорить, если не дорожишь мнением собеседника и не намерен советоваться? Но с кем советоваться? И опять же зачем? Разве можно полагаться на чужой ум, досконально не проверив, не испытав его?
Можно ли вообще полагаться на чужой ум, имея свой?
Вопрос, ответ на который скорее «нет», чем «да».
42
Чем дальше мы отъезжали от дома, тем сильнее погружался отец в печальные думы. Он чувствовал себя одиноким и обреченным; сердце его разрывалось от отчаяния. Люсена сидела рядом, но он молчал, не допуская мысли поделиться с женой страхами и сомнениями.
Что касается мамы, как и в случае с моим именем, оставив все на усмотрение мужа и судьбы, она тоже погрузилась в думы… о четвероногих друзьях, которых теперь оставляла.
Свёкров она покидала без сожаления – в том доме ей было, во всех смыслах, и холодно, и голодно, но вот друзья… Большой пес Мишка и безымянная кошка стали ее настоящими друзьями. Кошку с собакой, как и людей, кормили там, откуда мы уезжали, скромно, и мама как могла заботилась о них.
В ответ благодарная кошечка делилась с ней своей добычей. По утрам, зимой, она таскала в кухню задушенных мышей. Громко мяукая, она клала их к ногам своей хозяйки. Летом вместо мышей были змеи с кладбища, граничившего с усадьбой.
Змеи было много. Они жили на кладбище, и в каменном пороге, отделявшем его от усадьбы. С раннего лета до самой осени кошка таскала задушенных ею змей. По большей части это были детеныши, но попадались и фрагменты взрослых особей…
43
Отвлекаясь от воспоминаний, мама смотрела в окно кабины: мимо проплывал однообразный ряд голых деревьев; за плетнями, то прямо у края дороги, то в глубине – покрытые соломой и черепицей саманные строения. Вдоль дороги, и выходя на нее, направляемые хозяевами, двигались коровы и овцы. Придерживая коромысла с полными ведрами, особой плавной поступью, шествовали молодые снохи в платочках и непокрытые девушки.
Заслышав шум приближающейся машины, сельчане непременно останавливались: пропускали; провожали нас взглядом; смотрели кто и что; чтобы дома рассказать кого и что видели. Порой за машиной увязались собаки; с громким лаем, они бежали за нами, и затем дорога снова пустела.
Грузовик ехал медленно и шумно, то переваливаясь с боку набок, то, подпрыгивая на ухабах, то грозя увязнуть в мартовской грязи. Монотонный гул двигателя перекрывал барабанные перепонки, в кабине пахло бензином, я спала…
44
Сказать, почему я не люблю проклятья? Не потому, что это грех; вовсе, может, и не грех – кто знает? Кто сказал, что проклятье – грех?
Не в том дело, а в свойствах проклятий, их непредсказуемости. Их легко выпустить и потом так трудно пристроить, нейтрализовать. Практически невозможно. Некуда девать этот плевок гнева. Особенно, если это проклятье матери.
Мое имя дорого обошлось всей нашей семье. Проклятье бабушки настигло не только Лиона и Люсену, но и меня, и младшую мою сестренку Марину, которой в тот злополучный день не было и в помине. Ударив по нам всей своей неуправляемой силой, оно, выполнив миссию, бумерангом вернулось к той, от кого исходило, стерев с лица земли, превратив в стоянку для бомжей и деморализованных типов некогда цветущую, самую богатую усадьбу в округе.
45
Когда проклятье Нуржан начало достигать своих целей, мы уже несколько месяцев жили в столице, в городе Светлогорске, у кровных родственников по линии давно умершего папиного отца.
Уже упоминала, что Лион отличался особенной коммуникабельностью. С самого детства, несмотря на малый возраст, он самостоятельно поддерживал связи с родными отца; многочисленные кузены и кузины принимали юного родственника-красавца со всем радушием.
Родственники папы по отцовской линии славились сплоченностью, особенной даже для черкесов. Они происходили от двух братьев из рода узденей, раскулаченных и репрессированных в тридцатые годы. Вернувшись из ссылки уже после войны, эти люди привезли с собой несвойственную нам простоту, легкость в общении, хорошее владение русским языком, любовь к чтению и понимание необходимости высшего образования.
46
По возвращении в родные края, родственники папы обосновались в Светлогорске, где зáжили небольшой традиционной общиной, застроив домами – по две-три комнаты в каждом – несколько земельных участков с общими границами.
Дома, располагаясь буквой «п», имели общий двор с одними воротами и калиткой. С тыльной стороны домов со временем пристраивались флигельки, кухоньки и иные сооружения. Там же, в тылу, каждая семья имела свободный кусочек земли, который одни использовали под сад-огород; кто-то держал кур и даже овец.
Сейчас такие дома называют бараками. Но во второй трети двадцатого века, на новом месте, в городе, обустраивались именно так: сохраняя усвоенную ранее материальную культуру и быт; и, само собой, откладывая денежку на новое, отдельное, из «заводского кирпича» …
Отец не мог с ходу купить дом, потому его братья выделили нам времянку, состоящую из одной комнатки. Лучше, чем жить на съемной квартире, решили они.
Да и папа – нужный человек.
47
В тот день, как и всегда в будни, еще до рассвета, мужчины выехали на работу. Следом за ними ушли почти все женщины. В общине остались только мамочки с малышней.
Работавшие, пожалуй, больше всех, мамочки, на все время кроме кормления, «отпускали» родных крох со старшими детьми, тоже оставленными на их попечение.
Дети играли либо во дворе, либо на небольшом, редко использовавшемся для полетов, аэродроме, или ипподроме, что были неподалеку.
Поскольку, в отсутствие мужчин, двор полностью поступал в распоряжение детей, до аэродрома добирались, как правило, в выходные дни, их попросту выгоняли, чтобы не мешали отсыпаться мужчинам.
Дети любили двор, прекрасно приспособленный для игр в прятки, казака-разбойника и чухи. Там имелся дровяник с разными закутками, под навесом горка угля и дальше темень, где можно спрятаться. Рядом колода с топором, и кругом опилки, которые можно подбрасывать «как дождик». Неподалеку собачья конура… Плюс утоптанный пятачок между крылечками и большая осина с самодельными веревочными качелями.
48
Лион был младше братьев, а я, соответственно, младше кузенов, игравших со мной, как с куклой. В какой-то момент дети затолкали меня в собачью конуру и прикрыли вход куском фанеры.
Когда меня нашли, я была без сознания.
В тот же вечер отец впервые поднял на маму руку.
Бедная мама. Она много лет жила с чувством вины, потому что, с тех пор, я начала терять сознание.
Врач, к которому меня понесли, сказал: «Беспокоиться не о чем, перерастет».
49
Моя младшая сестра, Марина, явившаяся на свет незадолго до моего второго дня рождения, оказалась еще более болезненной; или, точнее сказать, странной.
Представьте себе грудного ребенка, храпящего во сне как взрослый мужчина. А грудь она брала так, что Люсена смущалась, как женщина. Мама смущалась, а Марина смеялась… противным хриплым смехом. Решили, что у нее проблемы с бронхами и отнесли к врачу, который сказал: «Беспокоиться не о чем, перерастет!»
Тогда ее отвезли в Туркужин к эфенди. Который высказался, мне кажется, конкретнее того доктора. «Никогда не видел такого безобразного союзника, как у этой девочки», – сказал он, разводя в бессилии белоснежный холеные руки.
Комментировать сей факт не могу, ибо союзника своей младшей сестры лично я никогда не видела. Одно могу сказать: жила Марина трудно, а умирала страшно…
50
Рождение Марины ознаменовало фактический развод моих родителей. Отец отдалился от семьи, и думаю, причина в маме. Выехав из села, она осталась простушкой с косами. Всю себя она посвящала долгу матери и хозяйки, но не жены. Ну, или папа не дождался сына. А, может, и то, и другое… и третье.
В городе отец увидел, что не все живут по законам предков. Будучи страстным, жадным до жизни, красивым и востребованным, он не устоял – начал выпивать, «гулять», как тогда говорили. Наверно, предчувствовал, что век короток, хотел налюбиться.
Вскоре он встретил другую женщину, стал жить на две семьи, еще больше пить и бить маму, и выгонять из дома с детьми, с нами.
51
Отец никак не мог понять, почему мама не ревнует, молчит и терпит? Хорошо запомнила его пьяное недоумение по этому поводу: «Неужели ты совсем не любишь меня?» А еще помню зимнюю ночь, порошу, маму с Мариной на руках, и себя рядом.
Мама, совсем молоденькая, ни на миг не потеряла контроль. Мы стояли даже не во дворе, а за воротами: «Чтобы родственники не видели». Стоим, и: «Чтобы родственники не слышали» – тихо ждем, пока папа заснет.
Дорогой мой отец.
В то время многие его сверстники пили. Выехав из селения, они поддавались соблазнам городской жизни, с доступными женщинами, «левым» рублем и свободой, которую давало отсутствие рядом родителей.
С другой стороны, хочу сказать, что разгульное поведение было не только отдушиной от напряженного ритма городской жизни, но и возможностью установить новые связи, найти дополнительный заработок, хэхъуэ, «прибыль» для семьи, детей, которые, при любых обстоятельствах, у наших мужчин остаются на первом месте…
52
Полагаю, уместно, прямо сейчас, упомянуть и другую семью, выехавшую из Туркужина в Светлогорск. Это семья моего будущего мужа: муж с женой, чьих имен не помню (по причине частичной потери памяти), и два сына: Малыш и Муха.
Выехала эта семья раньше нас и, что удивительно, по рассказам родственников, получалось, что образ жизни свекра один в один совпадал с отцовским – работа водителем-заготовителем, длинный рубль, алкоголь, женщины, жестокое, нетерпимое обращение с женой и детьми. Словно один человек.
Такое отношение наших мужчин к своим слабым традиционно для моего народа и зафиксировано в источниках.
Мужчины ведут себя так не потому, что не любят нас, и не потому, что им кто-то разрешил или предписал… Эта «генетическая», «антропологическая» история уходит далеко в прошлое, когда в любой момент нужно было «снять с места» и укрыть семью от нападения то аварского хана, то калмыков, то хазар, то славян, то «бича Божия» Атиллы со скопищами гуннов, то турков и крымских ханов…7 и, конечно, добивших Черкесию, русских …
И, конечно, слабых и непонятливых приходилось подгонять, подсаживать-закидывать в кибитки и хлестать плетью нерасторопных, а потом, отправив обоз в лес или горы, разворачиваться и идти в атаку самим…
53
Итак, мы жили в городе. Ссора с Нуржан давно забылась. Отец, как только устроился, сразу к ней поехал и потом регулярно, вместе со мной, навещал отчий дом и родню.
Нуржан простила сына, чему способствовали, в том числе, моя улыбка и искренняя к ним привязанность, проявленные с самого рождения.
Но не рождался еще человек, сумевший избежать предначертанного. Непоправимое, проклятье, уже случилось. Оно блуждало среди нас, сбивая в лузу одних, и меняя траекторию жизни других.
Лион отрывался по полной, пил-кутил на всю катушку. Люсена беспокоилась о нем, потому что и пьяный он садился за руль. Чтобы удержать от опасной езды, при любой возможности мама отправляла с ним меня. Надеялась, что отец не станет пить при мне; или хотя бы не сядет пьяным за руль, подвергая опасности и мою жизнь тоже.
54
Чаще это срабатывало. Однако на этот раз в его компании находились гадкие женщины, шлюхи, жаждущие вывалять в дерьме всякого, кто к ним приближается. Они подтрунивали над отцом, и он выпил, напился до чертиков.
– Папа, не пей, папа, не пей, – стоя рядом, просила я…
Мужчину можно простить, женщину – никогда.
Женщины за тем столом видели меня; знали, что отец обязательно должен вернуться домой в город; потому что я с ним и потому что утром у него работа. Знали они и то, что до города сто километров. Они видели свою власть над моим отцом и использовали ее самым неблагоприятным образом.
Когда за полночь веселая компания решила разойтись, отец едва стоял на ногах. А зачем, собственно, стоять, если можно сесть за руль? «Друзья» запихнули его в кабину, подсадили туда же меня. Завели с рукоятки мотор, и мы тронулись в путь. Ночь, гул мотора, теплая кабина и алкоголь сделали свое дело – папа заснул. Я тоже спала. Мне едва исполнилось три года.
55
Как долго мы ехали так, спящими, не знаю, но в какой-то момент я проснулась, словно меня толкнули. Мы находились в кабине машины, но, несмотря на это, высоко над собой, в небе, я увидела Светящееся Существо.
Их так принято называть, Светящимися Существами, и я не знаю, кто это был – Ангел, Архангел. Он походил на Деда Мороза из пенопласта, которого нам купил папа – такой же белый, но большой.
Само собой, я видела его не глазами – просто видела. Затем я посмотрела на отца – он спал. Наш грузовик ехал по ночной трассе. Я начала тормошить папу, он проснулся за секунду до того, как съехать в кювет.
Светящееся Существо всю дорогу сопровождало нас, мы больше не спали…
56
Мне все еще шел четвертый год. Подходил конец папиной жизни. Он часто отсутствовал – ночами, днями, сутками. Не удивлюсь, если, предчувствуя близкий конец, зная о нем, Лион, его, наши ангелы приучали нас таким образом к новым обстоятельствам…
Комнатка, в которой мы жили была, наверно, девять-десять квадратов, не больше. В ней, по двум сторонам, стояли две кровати: одна – отца, другая – наша с сестрой и мамой. В ненастные дни мы играли на своей кровати, возле окошка.
Осень, холодно, дождь. К мокрому стеклу, с улицы, прилипли желтые осиновые листочки. Я разглядывала их, «прикасаясь» к листьям то рукой, то лбом или носом; дула на стекло: «Чтобы листочки отклеились и упали». Марине шел второй год; она пыталась подражать, но ей с трудом удавалось стоять на кровати. Сестра падала, снова поднималась, чтобы опять упасть.
57
Устав, Марина уснула. Оставшись в одиночестве, я вновь уткнулась в единственное окошко с синей рамой. Оконце с одинарным стеклом выходило во двор, тот самый, где три года назад дети спрятали меня в собачьей конуре.
Двор внутренний и из нашего окна виден соседний дом: крыльцо с резным козырьком, дверь; на крыльце коврик грязно-вишневого цвета, на нем коротконогий мохнатый пес, с обвисшими ушами и вечно-грустным взглядом косых глаз.
Вот пес поднял голову, вскочил и к воротам. В калитку, крашенную в такой же синий цвет, что и рама с подоконником, и дверь напротив, вошел отец. Пес, виляя хвостом, протрусил за ним до нашей двери.
Время – около десяти утра.
Отец слишком рано вернулся домой, мы его не ждали и не были ему рады – я знала это наверняка.
58
– Папа пришел, – я повернулась к маме, которая гладила, разложив на столе одеяло.
Отец не любил, когда мама при нем занималась хозяйством – он начинал нервничать и кричать, а мог и ударить, и выгнать из комнаты. Услышав, что папа вернулся, мама быстро свернула глажку, но не успела спрятать и обожгла руку утюгом. Не обращая внимания на боль, Люсена резко повернулась лицом к двери – на пороге стоял отец.
Фуражка и плечи пиджака залиты дождем, намокли даже, заправленные в кирзовые сапоги, брюки. В руках сетки с печеньем, конфетами, еще чем-то. Грязно-бежевая оберточная бумага, в которую завернуты продукты, подмочена.
Ничего не говоря, отец положил сетки на стол и снова вышел, чтобы занести, последовательно: алюминиевый таз с мясом барашка, мешки с картошкой и мукой, баллон с растительным маслом и две одинаковые куклы нам с сестрой. Затем он достал из кармана крошечный танк и протянул его мне.
59
Стоя у стола, мама молча наблюдала за происходящим. За какие-то десять минут в комнате образовалась целая гора продуктов. Люсена не знала, что с ними делать, но спросить не решалась.
Что это все для нас, она и помыслить не могла. Отец давал деньги и не участвовал в делах быта; больше двух карамелек за раз он в дом не приносил, и то, когда возвращался пьяным.
В полной тишине занес Лион продукты в комнату, затем, посмотрев на Люсену, буркнул: «Береги моих детей», бросил мокрую фуражку на табурет у двери, взял с подвесной вешалки сухую, и, даже не взглянув в нашу сторону, вышел…
Больше мы его не видели.
60
Следующей ночью он ехал той же дорогой, что мы с ним, пару месяцев назад, когда я впервые увидела Светящееся Существо. Пустынная междугородняя трасса без фонарей, мокрый асфальт и он пьяный, как всегда в последнее время. Зеленый грузовик отца плавно съехал на обочину и перевернулся. Двери заклинило. Машина воспламенилась. Отец сгорел в ней заживо.
Это случилось недалеко от развилки, что вела в родное селение. Лион не доехал до нее несколько километров.
Еще петухи не успели пропеть утро, как дедушка Хамид, все родственники-мужчины, на телегах и верхом, мчались на то место, где погиб отец.
Светало. Наступило утро первого дня, когда мама вновь переступила порог дома Хамида и Нуржан. Теперь, чтобы похоронить своего мужа. Дождь прекратился. Слепящий солнечный диск на ярком голубом небе обещал порадовать напоследок теплом бабьего лета…
61
Описывать навалившиеся на семью, после гибели отца, бедствия не стоит хотя бы потому, что они, примерно, одинаковы для всякого, кто теряет в одночасье единственного кормильца.
Если только вкратце обозначить ситуацию, в которой мы оказались: мне почти четыре, Марине почти два, маме двадцать один, она без образования и даже паспорта – ее паспортом и фамилией, образованием и работой, мужем и даже богом был отец…
Папа погиб, и Светлогорск разом стал чужим – ни друзей, ни знакомых, ни родственников. Комнату во времянке нам предложили освободить после поминок. Образованные, говорящие на чистейшем русском, родственники, у которых мы жили с отцом растворились словно их и не было.
Но по съемным квартирам мы скитались не долго. Примерно через год нам дали однокомнатную хрущевку. К тому времени с нами уже жила бабушка Уля, у мамы появился паспорт, она работала на заводе, я ходила в детский сад.
В общем, все наладилось. Как бы ни было тяжело, все всегда налаживается.
62
Погруженные в собственную жизнь, о нашем существовании не помнили и Хамид с Нуржан. Мама, само собой, тоже зеркалила отношения, не проявляя ни малейшего желания навещать семью Лиона. Она винила свекров, что те присвоили наши деньги на дом – папа копил-хранил их у матери. Мама заикнулась о деньгах, но ей сказали, что все потрачено на поминки. А в ответ на просьбу о помощи, бабуля сказала: «Я своих детей сама растила, и ты своих расти сама».
Справедливо на самом деле: мама овдовела в двадцать один; она была хороша, десять раз могла выйти потом замуж. Выходила же Нуржан замуж трижды, так почему нельзя было маме? К ней сватались такие крутые парни, но она все твердила: «Чтобы на моих раздевающихся дочерей смотрел чужой мужчина? Нет!»
Ну не глупость? Соискатели – богатые вдовцы. Один – директор консервного завода, другой – начальник папиного гаража. Еще был директор треста ресторанов и столовых. Предлагал маме место директора ресторана. Но она ни в какую. «Несерьезная работа… не хочу, чтобы на девочек смотрел чужой мужчина».
А у женихов дома, квартиры, дачи. Неужели для нас с сестрой не нашлось бы отдельной комнаты?..
63
О маминых трениях со свекрами я не знала, но только чувствовала ее обиду и беспричинное, как казалось, нежелание с ними общаться.
Но мне нужна папина родня, твердила я мысленно, и потом, вдруг, во мне вспыхнула бешеная, не побоюсь этого слова, любовь к Хамиду и всему семейству. Эта любовь сделала следующие несколько лет периодом, когда время жизни исчислялось для меня от поездки до поездки в Туркужин.
В детском саду, школе, во дворе, и даже дома в семье, меня считали послушной тихоней. Но в иной день, где-то в области солнечного сплетения, острой болью вдруг просыпалась невозможная, нестерпимая любовь. С того момента я больше не могла жить без родственников отца, становясь при этом упрямой плаксой.
Дедушка Хамид, тетя Нафисат, пять ее дочерей, дяди Кадыр, Хусен и Хасен, даже холодная как ледники наших гор бабушка Нуржан до девяти лет оставались единственно значимыми для меня людьми, волновавшими мой, казалось, беспробудно спящий мир чувств.
64
Удивляясь силе чувства, причинявшего мне физическую боль, и, конечно, не связывая вспыхнувшую любовь с моими думами о необходимости поддерживать контакты с родней, несмотря на мамину обиду, спрашивала себя: «Что в них особенного?»
И тут же перед мысленным взором вставал великолепный куст сирени во дворе: «Нужно успеть увидеть его в цвету». Вспоминалось тепло высоких ступеней лестницы из белого камня, сидя на которых занималась рукоделием. Предвкушая удовольствие от возни с ворохом обрезков, думала: «Нуржан даст все, какие выберу; представляю, сколько накопилось лоскутков».
Эти воспоминания мне словно подсовывали: то показывая, как на экране; то внедряя в мое тело соответствующие ощущения…
65
Дальше я вспоминала Хамида и его белую с большими полями войлочную шляпу, которая так шла ему. Мое сердце загоралось любовью к нему и красивому дяде Кадыру: зеленоглазому шатену с железными мускулами и «морской» бородой без усов.
Морские ассоциации были естественны – на стенах висели «северные» фотопортреты Кадыра, он работал на рыболовецких судах, когда уезжал на заработки.
Череду аргументов в пользу скорой поездки в Туркужин дополнял пес Мишка. «Будет ли лаять, как на всех, или вспомнит и пустит?.. мама говорит, он добрый и любит его… я бы тоже… но как любить того, кого боишься?.. если только побороть страх… если бы он только дал знать, что не укусит… почему он не скажет, что не намерен меня кусать, что я для него – своя… может, скажет на этот раз?»
– Мама, хочу в Туркужин.
– Сегодня? Но уже поздно.
– Тогда завтра.
– Утром вместе на работу – отпрошусь и сразу на вокзал.
Люсена везла меня в Туркужин по первой просьбе, не заставляя ни ждать, ни просить повторно. Эту привилегию послушных – получать безусловное и незамедлительное исполнение своих пожеланий – я использовала не более одного-двух раз в год…
66
Селение Туркужин состоит из двух самостоятельных административных единиц: Нижний Туркужин и Верхний. Тридцать пять километров – общая протяженность селений, которые так плавно и естественно перетекают одно в другое, что не будь на границе высокой кованой арки с надписью «Верхний Туркужин» никто бы не знал, что закончился Туркужин Нижний.
Родственники отца, к которым я рвалась, жили в Верхнем Туркужине, а родня мамы – в Нижнем. В село мы ездили на рейсовом автобусе. По обычаю, да и просто, по совести, стоило выйти из автобуса в Нижнем, зайти к родным мамы и, погостив хотя бы день, подняться затем наверх к родителям отца.
Мысль об этом, единственно разумном, решении, обязательном знаке уважения к родне, появлялась у меня еще накануне, служа признаком зарождающейся совести. Эта мысль мучила меня всю дорогу. Несмотря на юный возраст я хорошо понимала, что нарушение такого порядка вещей недопустимо и может – должно – восприниматься как оскорбление.
Но что я могла поделать? Ноги переставали меня слушать, руки прилипали к поручням, и я просто не могла выйти из автобуса на нужной, «их», остановке. Взглянув на мои насупленные широкие брови и побелевшие от напряжения пальцы, мама молча везла меня дальше.
67
Но иногда, когда поездки совершались не с мамой, а с бабушкой и младшей сестрой, мне все же приходилось выйти из автобуса вместе с ними.
После гибели папы бабушка Уля перебралась жить к нам, в город. Эта вынужденная мера – мама просила о помощи – разлучила ее с родным домом и четырьмя внуками, детьми пасынка Михаила, единственного уцелевшего в огне Отечественной войны. Переехав в Светлогорск, Уля всегда помнила о детях Михаила, родном доме. Так что время ее жизни тоже исчислялось от поездки до поездки в Туркужин.
Редкий человек может выразить любовь словами. Обычно слова только затмевают подлинное чувство. Но будучи бессловесной, любовь все же не нема. Я ощущала это на себе всякий раз, как мы подъезжали к заветной, уже для Ули, остановке. Моя жажда скорейшей встречи с возлюбленными сталкивалась с таким же чувством бабушки. Она словно говорила: «Хватит с меня, я тоже соскучилась по своим родным, дальше мы не поедем».
Ментальный поединок происходил без малейших внешних проявлений. Заранее, где-то на предыдущей остановке, я признавала свое поражение и выходила вместе с родными из автобуса.
Однако мой долг перед бабушкой на этом исчерпывался. Теперь они с Мариной могли зайти к своим любимым родственникам Апсо, но и я не хотела тратить ни минуты. Потому оставалась стоять на дороге, пока кто-нибудь из старших сестер не выйдет проводить меня до усадьбы Хамида и Нуржан – я была слишком мала и труслива, чтобы пускаться в путь одна.
Как правило, очень скоро, почти бегом, на дорогу выходила, улыбаясь, кузина Люся. Здороваясь, она крепко меня обнимала, брала за руку и вела к родственникам отца. Доведя до калитки Хамида, Люся, еще раз крепко меня обняв, и не зайдя во двор папиных родных, шла домой.