Том Шарп
Оскорбление нравственности
Глава восьмая
Хотя коммандант Ван Хеерден даже и не подозревал о тех зловещих событиях, что развернулись в его отсутствие в Пьембурге, тем не менее первую ночь на курорте в Веезене он провел без сна. Прежде всего, ему страшно действовал на нервы сильный запах серы. А кроме того, один из находящихся в комнате многочисленных кранов время от времени вдруг разражался каплей, предпочитая делать это через неравные интервалы. Коммандант попытался избавиться от серной вони, разбрызгав по комнате дезодорант, который он прихватил специально для того, чтобы ненароком не оскорбить обоняние миссис Хиткоут-Килкуун. Однако получившаяся в результате смесь запахов оказалась гораздо противнее, чем аромат одной только серы. К тому же у комманданта от нее начали слезиться глаза. Он поднялся и открыл окно, чтобы проветрить комнату, но налетели комары. Коммандант снова закрыл окно и, включив свет, тапочкой перебил комаров. Только он улегся в постель, как из крана сорвалась вниз очередная капля. Ван Хеерден снова встал, затянул изо всех сил все шесть кранов и лег опять. На этот раз он уже почти было заснул, когда водопроводные трубы вдруг глухо зарокотали и завибрировали – где-то образовалась воздушная пробка. С этим коммандант уже ничего не мог поделать и поэтому просто лежал, слушал гудение труб и наблюдал, как восходит луна из-за матового стекла окна, казавшаяся как бы окутанной туманом. Уже на рассвете он наконец заснул, но в половине восьмого его разбудила цветная служанка, принесшая чашку чая. Коммандант уселся на кровати и начал пить. Он сделал несколько глотков, прежде чем почувствовал, что чай на вкус просто ужасен. Сознание его мгновенно пронзила мысль, что он стал жертвой попытки отравления, но потом он понял, что отвратительный вкус чая объясняется присутствием все той же серы. Коммандант почистил зубы, но вода, которой он полоскал рот, была столь же омерзительной на вкус. Окончательно разозлившись, коммандант умылся, оделся и пошел в «Насосную» завтракать.
– Фруктовый сок, – ответил он официантке, поинтересовавшейся, что коммандант будет пить. Когда она принесла стаканчик сока, он тут же заказал второй. Тщательно прополоскав рот соком, он почти избавился от неприятного привкуса серы.
– Яйца всмятку или яичницу? – спросила официантка. Командант заказал яичницу, полагая, что жареное не будет отдавать всепроникающей серой. Когда в зале появился старик и подошел поинтересоваться, все ли в порядке, коммандант воспользовался возможностью и попросил обычной свежей воды.
– Свежей воды? – удивился старик. – Вода здесь такая, что свежее не бывает. Прямо от матушки природы, как она ее сделала. Горячий источник непосредственно под нами. Можно сказать, приходит к нам прямо из земных недр.
– Похоже, что действительно оттуда, – ответил коммандант.
Вскоре в столовой появился и Мальпурго, усевшийся на свое обычное место – за столик возле фонтана.
– Доброе утро! – весело поприветствовал его коммандант. В ответ он услышал холодно произнесенное: «Доброе», что несколько задело чувства комманданта, однако он решил попробовать сделать второй заход.
– Как сегодня наше вспучивание? – дружелюбно спросил он.
Мистер Мальпурго заказал себе на завтрак пшеничные хлопья, яичницу с ветчиной, тост с джемом и только после этого ответил:
– Вспучивание? Какое вспучивание?
– Вы вчера говорили, что страдаете вспучиванием от газов, – сказал коммандант.
– Ах, это, – ответил Мальпурго тоном человека, который не любит, когда ему напоминают, о чем он говорил накануне. – Намного лучше, благодарю вас.
Коммандант отказался от предложенного официанткой кофе и попросил третий стакан фруктового сока.
– Я все думаю о том червяке, о котором вы рассказывали вчера. Червяке, который никогда не умирает, – сказал коммандант, пока Мальпурго пытался срезать шкурку с непрожаренного кусочка ветчины. – А что, червяки на самом деле не умирают?
Взгляд Мальпурго выразил сомнения и недоверие.
– Насколько я понимаю, черви тоже смертны и подвержены всем последствиям этого, – ответил он наконец. – Они прекращают свое бренное существование в среднем в том возрасте, который примерно соответствует сорока пяти годам человеческой жизни. – Мальпурго вновь сосредоточился на яичнице, оставив комманданта гадать, что значат слова «прекратить бренное существование» применительно к червяку. Что вообще означает «бренное существование»? По звучанию это скорее напоминает название какого-нибудь радиоприбора.
– Но вы же говорили о червяке, который этого не делает, – сказал коммандант после довольно продолжительных размышлений.
– Чего не делает?
– Не умирает.
– Это была метафора, – ответил Мальпурго. – Я говорил в переносном смысле о рождении заново после смерти. – Под влиянием настырного любопытства комманданта Мальпурго постепенно и неохотно, но втянулся в подробнейшее обсуждение этой проблемы, что вовсе не входило в его планы на утро. Он собирался спокойно поработать у себя в комнате над диссертацией. Вместо этого после завтрака они больше часа прогуливались вдоль реки, и Мальпурго убежденно доказывал, что занятия литературой как бы прибавляют читателю еще одну жизнь. До комманданта его рассуждения доходили с большим трудом. Иногда Ван Хеерден воспринимал отдельную фразу, если она была составлена из слов, смысл которых был ему хотя бы отдаленно понятен. Но по большей части он просто млел от восхищения перед интеллектуальным великолепием своего спутника. Коммандант совершенно не представлял себе, что может подразумеваться под такими понятиями, как «эстетическая подготовленность» или «развитость чувств». Правда, из слов «эмоциональная анемия» можно было сделать вывод, что человеку не хватает твердости характера. Но все это были мелочи, не имевшие никакого значения. Главным же было то, что, по словам мистера Мальпурго – при всех его бесконечных перескакиваниях с пятого на десятое, – выходило, что человек, всерьез занявшийся литературой, может тем самым обрести как бы второе рождение. Во всяком случае, именно такой смысл увидел коммандант в том, о чем говорил Мальпурго. И этот вывод, обретенный от столь образованного и хорошо информированного человека, укреплял в комманданте надежду, что в один прекрасный день он достигнет столь долгожданного внутреннего преображения.
– А как вы думаете, из людей, которым было пересажено сердце, может получиться что-нибудь путное в дальнейшем? – спросил Ван Хеерден, когда Мальпурго сделал в своих разглагольствованиях паузу, чтобы перевести дух. Почитатель Руперта Брука подозрительно уставился на комманданта. У Мальпурго уже не первый раз возникало ощущение, что его просто разыгрывают. Но лицо комманданта светилось какой-то гротескной наивностью, и это действовало разоружающе.
Поэтому Мальпурго предпочел истолковать услышанное так: коммандант весьма оригинально, по-своему, но выдвигает те же самые аргументы в пользу науки, а не литературы, какие приводил Ч. П. Сноу в его знаменитом споре с Ф. Р. Ливисом. Если же коммандант имел в виду что-то другое… Но Мальпурго не представлял себе, о чем еще может идти речь.
– Наука занимается лишь тем, что лежит вне человека, – ответил он. – А надо изменить природу человека изнутри.
– Мне кажется, пересадка сердца именно это и делает, – сказал коммандант.
– Пересадка сердца ни в коей мере не меняет природу человека, – возразил Мальпурго, усматривавший в словах комманданта не больше смысла, чем коммандант – в его собственных. Он вообще не видел никакой взаимосвязи между пересадкой органов и развитостью чувств человека и потому решил сменить тему, пока разговор не потерял окончательно всякий смысл.
– Вы хорошо знаете эти горы? – спросил Мальпурго.
Коммандант ответил, что он сам никогда здесь не бывал, но его прапрадед переходил через них во время Великого похода.
– И он обосновался в Зулулэнде? – поинтересовался Мальпурго.
– Его тут убили, – ответил коммандант. Мальпурго выразил свои соболезнования.
– Около Дингаана,[38] – продолжал коммандант. – Моя прапрабабушка оказалась одной из тех немногих женщин, которым удалось пережить резню у Черной реки. Зулусы обрушились совершенно неожиданно и зарубили всех насмерть.
– Какой ужас, – пробормотал Мальпурго. Он хуже знал историю своей семьи и не помнил собственную прапрабабушку, но, во всяком случае, был уверен, что ее никто не убивал.
– Это – одна из причин, почему мы не доверяем кафрам, говорил коммандант, развивая свою мысль.
– Ну, подобное повториться уже не может, – сказал Мальпурго.
– С кафрами никогда не знаешь наверняка, – возразил коммандант. – Черного кобеля не отмоешь до бела.
Либеральные наклонности Мальпурго заставили его высказать свое несогласие.
– Ну не хотите же вы сказать, что современные африканцы продолжают оставаться дикарями, мягко возразил он. – Я встречал среди них весьма высокообразованных людей.
– Все черные – дикари, – яростно настаивал коммандант, – и чем они образованней, тем опасней. Мистер Мальпурго вздохнул.
– Такая прекрасная страна, – сказал он. – Как жаль, что люди разных рас не могут в ней мирно уживаться друг с другом.
Коммандант Ван Хеерден с недоумением посмотрел на него.
– Моя работа отчасти как раз в том и состоит, чтобы не допускать совместной жизни представителей разных рас, – проговорил он, и в голосе его почувствовались предупреждающие нотки. Послушайтесь моего совета и выбросьте подобные идеи из головы. Мне бы очень не хотелось, чтобы такой приятный молодой человек, как вы, угодил в тюрьму.
Мальпурго остановился как вкопанный и, заикаясь, начал оправдываться:
– Я вовсе не имел в виду, что…
– А я и не говорю, будто вы имели в виду, – добродушно перебил его коммандант. – Подобные идеи хоть раз в жизни, да посещают каждого из нас. Но лучше всего о них позабыть. Если кому-то хочется жить с черным, пусть едут в Лоренсу-Маркиш. У португальцев это можно, на совершенно законных основаниях. И девочки у них там красивые, уж можете мне поверить. – Мальпурго перестал икать, но продолжал смотреть на комманданта с беспокойством. Работа в университете Зулулэнда не подготовила его к подобным ситуациям.
– Видите ли, – продолжал коммандант, когда они двинулись дальше по берегу, – мы ведь о вас, интеллектуалах, знаем все. И про эти ваши разговорчики насчет образования для кафров, равенства и тому подобного. Мы за вами наблюдаем, не думайте.
Мальпурго это не успокоило. Он отлично понимал: полиция постоянно следит за всем, что делается в университете. Думать иначе у него не было никаких оснований, для этого слишком часто в университете устраивались облавы. Поэтому он стал размышлять о том, не подстроил ли коммандант их встречу специально для того, чтобы иметь возможность допросить его, – мысль, которая вызвала у Мальпурго новый приступ икоты.
– В нашей стране есть только один настоящий вопрос, – продолжал коммандант, совершенно не подозревая, какие чувства вызывает этот разговор у его собеседника, – и вопрос этот заключается в том, кто на кого будет работать: я на кафра или он на меня? Что вы на это скажете?
Мальпурго попытался высказаться в том смысле, что неспособность людей сотрудничать друг с другом достойна сожаления. Однако, поскольку он при этом продолжал часто икать, мысль получилась невразумительной.
– Ну, если я разрабатываю, скажем, золотую шахту, то вовсе не за тем, чтобы сделать богатым какого-нибудь черномазого негодяя, – ответил коммандант, не обращая внимания на икоту спутника: он решил, что у того очередной приступ вспучивания от газов. – И я не потерплю такого положения, когда мне пришлось бы мыть машину какому-нибудь кафру. Человек человеку – волк. А я – волк более крупный и сильный. Вот о чем вы, интеллектуалы, постоянно забываете.
Изложив таким образом свою жизненную философию, коммандант решил, что пора поворачивать назад к гостинице.
– Мне еще надо найти, где живут мои друзья, – пояснил он.
Какое-то время они шли назад молча. Мальпурго обдумывал про себя тот спенсеровский[39] взгляд на общество, который высказал коммандант. А Ван Хеерден, позабыв свои собственные слова насчет отмывания черного кобеля, раздумывал над тем, сможет ли чтение превратить его в настоящего англичанина.
– А как вы изучаете какую-нибудь поэму? – спросил он через некоторое время.
Мальпурго с удовольствием вернулся к обсуждению своей диссертации.
– Самое главное – это правильно вести записи, – сказал он. – Я делаю выписки и снабжаю их перекрестными ссылками, и все это свожу в досье. Например, Брук часто пользуется таким образом, как запах. Он присутствует у него в таких стихотворениях, как «Жажда», «Второсортный» и, конечно, в «Рассвете».
– Да, везде этот запах, – согласился коммандант. – А вода – в ней же одна сера!
– Сера? – рассеянно переспросил Мальпурго. – Да, сера тоже есть. В стихотворении «Последняя красота». Там есть такая строчка: «И бросить серы на багряный грех».
– Насчет греха не знаю, – недовольно заметил коммандант, – но сегодня утром в чай мне серы бросили, это точно.
За то время, пока они, беседуя, возвращались к гостинице, Мальпурго пришел к заключению, что у комманданта все-таки нет к нему профессионального интереса. Он успел дважды прочесть комманданту поэму «Провидение», подробно объяснил, что означают слова «рыба, пресытившаяся мошкарой», и уже начал считать комманданта, несмотря на его высказывания, в общем-то приятным человеком, однако…
– Должен сказать, – у вас необычные интересы для полицейского, – снисходительно проговорил Мальпурго, когда они уже поднимались по лестнице на террасу. – Из газет у меня сложилось другое впечатле ние.
Коммандант Ван Хеерден мрачно усмехнулся.
– В газетах обо мне пишут массу лжи, – сказал он. – Слухам нельзя верить.
– Не настолько черны, как вас малюют? – улыбнулся Мальпурго.
Коммандант остановился как вкопанный.
– Кто это называет меня черным? – мгновенно рассвирепел он.
– Никто. Никто не называет, – поспешил успокоить Мальпурго, пораженный этой его вспышкой. – Просто так говорят.
Но коммандант Ван Хеерден его не слушал.
– Я белый! – гремел он. – Такой же белый, как и все другие! И если я услышу, что кто-то утверждает иное, я оторву этой скотине яйца. Слышите? Я кастрирую всякого, кто станет это утверждать! И не повторяйте при мне подобного! – С этими словами он с такой силой крутанул вращающуюся дверь, что две вечно спавшие там мухи поневоле оказались выброшенными на свободу. Мальпурго, оставшийся на террасе, облокотясь на перила, старался успокоить вновь охвативший его приступ икоты. Когда наконец бешеное вращение двери прекратилось, Мальпурго собрался с силами и, шатаясь, побрел по коридору к своей комнате. Взяв в своем номере ключи от машины, коммандант Ван Хеерден тем временем снова вышел на улицу. Внутри у него все кипело от оскорбления, нанесенного его происхождению.
– Я белый, не хуже других! – продолжал он возмущаться вслух, шествуя мимо пропалывавшего клумбу садовника-зулуса и не обращая на него никакого внимания. Продолжая злиться, он уселся в машину и погнал в Веезен. Когда, припарковавшись на пыльной площади городка, он поднимался по ступенькам местного торгового центра, настроение у него все еще было хуже некуда. В магазине несколько фермеров спокойно ожидали своей очереди. Не обращая на них никакого внимания, коммандант прошел прямо к стоявшему за прилавком сухопарому пожилому человеку.
– Знаешь, где живут Хиткоут-Килкууны? – спросил он.
Продавец проигнорировал вопрос и продолжал заниматься с покупателем.
– Я спросил – ты знаешь, где живут Хиткоут-Килкууны? – повторил коммандант.
– Я слышал, – ответил продавец и замолчал снова.
– Ну?
– Я обслуживаю, – сказал продавец. Среди фермеров послышался ропот, но коммандант находился в слишком скверном расположении духа, чтобы придать этому значение.
– Я задал вежливый вопрос, – продолжал требовать он.
– Но в невежливой форме, – ответил продавец. – Если вам нужен ответ, встаньте в очередь, дождитесь и спросите, как положено.
– Ты знаешь, кто я такой? – рассвирепел комман дант.
– Нет, – ответил продавец, – и не интересуюсь. Но вы находитесь в моем магазине. И если не хотите вести себя здесь как следует, можете убираться.
Коммандант злобно огляделся по сторонам. Все, кто находился в магазине, смотрели на него недружелюбно. Он развернулся и, громко топая, вышел на окружавшую магазин веранду. Кто-то за его спиной засмеялся, и до него донеслись слова: «Вот чертова обезьяна!» Его давным-давно уже никто не называл обезьяной. А сегодня вначале назвали черным, а теперь вот еще и обезьяной. На мгновение он застыл на месте, стараясь совладать с охватившим его гневом, а потом повернулся и снова вошел в магазин.
Он остановился в дверном проеме, и на фоне залитой солнцем площади фигура его смотрелась черным силуэтом. Все, кто был в магазине, уставились на него.
– Меня зовут Ван Хеерден, – произнес он негромким, но зловещим голосом. – Я коммандант полиции в Пьембурге. И вы меня еще вспомните. – В любом другом месте в Зулулэнде подобное заявление имело бы эффект разорвавшейся бомбы, но здесь оно не про извело никакого впечатления.
– Тут у нас Малая Англия, – ответил продавец, – пшел вон.
Коммандант повернулся и вышел. Ему сказали «пшел вон», как собаке. Такого оскорбления он не забудет никогда. Ничего не видя вокруг от ярости, он проковылял по ступенькам вниз и какое-то время постоял на улице, сжав зубы и искоса недоброжелательно поглядывая на великую королеву, непритязательная самонадеянность которой уже больше не казалась ему притягательной. Ему, комманданту Ван Хеердену, человеку, предки которого на руках протащили свои повозки через горы Аардварк, одержали победы над зулусами у Кровавой реки и над англичанами возле Спион-Коп, – ему сказали «пшел вон», как какой-нибудь кафрской собаке. И сказали те, чьи предки, не чуя под собой ног, удирали и из Индии, и из Египта, и из Кении при первых же признаках опасности.
– Глупая старая сука! – обозвал коммандант статую и, повернувшись к ней спиной, отправился на по иски почты. Пока он шел, гнев его постепенно прохо дил, уступая место удивлению и изумлению перед са монадеянностью англичан. «Малая Англия» – этот высохший продавец как будто бы даже гордился тем, что его местная «англия» такая маленькая! Для комманданта Ван Хеердена все это было за пределами здравого смысла. Он брел по тротуару, с грустью размышляя над злой, даже преступной игрой судьбы, которая дала ему в руки власть, но не сопроводила эту власть внутренней самоуверенностью, совершенно не обходимой, чтобы можно было практически править. Со стороны это могло бы показаться странным, но коммандант почему-то внутренне признавал право продавца обходиться с ним как с собакой независимо от того, кем и чем он был. «Я всего лишь бур, паршивый буришка», – думал коммандант, испытывая неожиданный приступ жалости к себе. Он был один в чуждом и враждебном ему мире. За ним не стоял свой народ. Случай забросил его, и то лишь на время, в окружение чужих народов и племен. У англичан был свой Остров – холодный, но для них гостеприимный северный край, куда они всегда могли вернуться. У черных была их Африка – огромный континент, полностью изгнать их с которого не могла бы никакая сила и никакой закон. Он же был африканером, и между ним и забвением стояли лишь его собственные ум, воля и силы. Его дом здесь, и только здесь. Отпущенное ему время – сейчас. Оно пройдет и не оставит после себя ничего, что напоминало бы о его, комманданта, существовании. Расстроенный этими мыслями, Ван Хеерден свернул в переулок, где находилась почта.
Миссис Хиткоут-Килкуун, сидя на ферме «Белые леди», от нечего делать перелистывала страницы «Иллюстрейтед Лондон ньюс» месячной давности в тщетной надежде хоть так немножко разогнать скуку. Устав от этого занятия, она попросила майора Блоксхэма сделать ей мартини.
– Если он и не собирался приезжать, он мог бы по крайней мере нас предупредить, – недовольно про говорила она. – В конце концов, отправить в таком случае открытку – требование элементарной вежли вости.
– Чего ожидать от свиньи, кроме хрюканья? – ответил майор. – Из свиных ушей крокодиловую сумочку не сошьешь.
– Пожалуй, что вы и правы, – согласилась миссис Хиткоут-Килкуун. – Интересно: принцессу Анну избрали спортсменкой года.
– А она согласилась принять это звание? – любо пытствовал майор. – Как-то это слишком заурядно для члена королевской семьи.
– Не знаю, сказала миссис Хиткоут-Килкуун. – В наше время даже жокеям дают рыцарское звание.
После обеда миссис Хиткоут-Килкуун настояла на том, чтобы отправиться на прогулку, и полковник, который ожидал телеграмму от своего биржевого агента, отвез их в Веезен, откуда потом они поехали в расположенную на перевале Сани гостиницу попить чаю.
Коммандант, раздобывший все же на почте их адрес, тем временем приехал к Хиткоут-Килкуунам, но застал дом пустым. Он успел уже восстановить душевное равновесие, хотя и не обрел еще прежней уверенности в себе. И потому его не очень удивил негостеприимный прием, оказанный пустым домом и престарелым дворецким-зулусом, открывшим дверь на его звонок.
– Хозяина нет, – сказал дворецкий, и коммандант вернулся к своей машине с ощущением, что такой уж невезучий сегодня выдался день. Прежде чем забраться в машину, он постоял немного, рассматривая дом и сад и проникаясь атмосферой самодовольства, которая явственно ощущалась в том и другом.
Все было в идеальном порядке: и отлично ухоженные, аккуратно подстриженные газоны, и кустарниковые изгороди вокруг них, и кусты роз, около каждого из которых стояла тщательно написанная табличка с названием сорта, и куст, подстриженный в форме петушка[40]. Даже фруктовые деревья выглядели так, будто полковой парикмахер подстриг им затылки. Вверх по стене симметрично расположенными плетьми рос декоративный виноград, сложенный из крупного камня дом сочетал в себе гарнизонно-георгианский и модернистский архитектурные стили, а закрытые ставнями окна наводили на мысль о царящих внутри уюте, прохладе и богатстве. На флагштоке возле дома был укреплен английский флаг, бессильно обвисший в знойном летнем воздухе. Коммандант обрадовался, увидев этот флаг, и мгновенно забыл о своих утренних приступах гнева. Хиткоут-Килкууны были настоящими англичанами, а не какими-нибудь потомками переселенцев – потому-то и дом, и сад были столь ухожены и преисполнены сдержанной самоуверенности. Коммандант уселся в машину и поехал назад в гостиницу. Оставшуюся часть дня он провел на реке с удочкой. Повезло ему не больше, чем в предыдущий раз, однако он окончательно стряхнул с себя остатки утренних переживаний. К нему снова пришло это странное чувство, будто он смотрит на самого себя со стороны. А с ним и спокойная готовность принять себя не такого, каким он был в этот момент, но такого, каким он мог бы стать в отдаленном будущем, при более благоприятных обстоятельствах. Когда солнце скрылось за Аардваркскими горами, коммандант развинтил удочку и в быстро сгущавшихся сумерках пошел назад к гостинице. Где-то поблизости от него кто-то икал, однако коммандант не обратил на этот звук никакого внимания. На сегодня он уже достаточно пообщался с Мальпурго. Коммандант поужинал и, прихватив новую книгу Дорнфорда Йейтса, улегся пораньше в постель. Книга называлась «Бренные блага».[41]
Тем временем в Пьембурге операция «Побелка» вступала в новую фазу. Лейтенант Веркрамп подверг первую десятку добровольцев, уже прошедших курс лечения, проверке в реальных условиях и был удовлетворен тем, что успех одержан стопроцентный. Когда перед ними поставили чернокожих женщин, все испытуемые продемонстрировали реакцию отвращения, после чего Веркрамп решил, что можно приступать к следующей фазе операции. Однако сержант Брейтенбах вновь воспринял его планы без особого энтузиазма.
– Двести человек одновременно в физкультурном зале?! – переспросил сержант, явно не веря собственным ушам. – Привязать в спортзале двести полицейских к стульям и подвести к ним провода?!
– Да, – подтвердил Веркрамп, – и тогда один сержант сможет и показывать слайды, и наносить удар током. Ничего сложного в этом нет.
– Во-первых, будет чертовски сложно засадить туда двести здоровых мужиков, – не согласился сержант, – а потом, просто ничего не получится. Ручной генератор недостаточно мощный, его не хватит, чтобы нанести шок двумстам человекам.
– Подключим к сети, – сказал Веркрамп.
У сержанта Брейтенбаха глаза полезли из орбит.
– К чему подключим?!
– К сети, – ответил Веркрамп. – Через трансформатор, конечно.
– К сети и, конечно же, через трансформатор, – сержант захихикал как ненормальный. А если что-нибудь выйдет не так?
– Все будет как надо, – заявил Веркрамп, но сержант Брейтенбах его уже не слушал. Он представил себе спортивный зал, в котором лежат трупы двухсот полицейских, погибших на электрических стульях во время демонстрации им слайдов обнаженных чернокожих женщин. Не говоря уже о том, какой это вызовет общественный скандал, его просто растерзают вдовы этих полицейских.
– Я в этом не участвую, – с чувством ответил сержант. – Действуйте сами. – Он повернулся, чтобы выйти из кабинета, однако исполняющий обязанности комманданта вернул его.
– Сержант Брейтенбах, – торжественно произнес Веркрамп, – то, что мы делаем, необходимо для высшего блага белой расы Южной Африки. Вы что, готовы принести в жертву будущее своей страны только из-за того, что боитесь взять на себя риск?
– Да, – ответил сержант, отказывавшийся понимать, какому высшему благу страны может служить убийство двухсот полицейских.
Лейтенант Веркрамп решил использовать менее возвышенные аргументы.
– Поставим предохранители, чтобы избежать случайной перегрузки сети, – успокоил он.
– Предохранители? Ампер эдак на пятнадцать? – иронизировал сержант.
– Ну, можно и на пятнадцать, – легко согласился Веркрамп. – Я оставляю все эти детали на усмотрение нашего полицейского электрика.
– Лучше уж прямо патологоанатома, – ответил сержант, немножко лучше разбиравшийся в электротехнике. – Но люди не подчинятся добровольно такому приказу, а заставить их вы не сможете. Я, во всяком случае, не намерен никого заставлять идти на риск оказаться казненным на электрическом стуле.
Лейтенант Веркрамп улыбнулся.
– И не надо заставлять, – сказал он. – Они же все подписали добровольное обязательство.
– Одно дело подписать обязательство. И совсем другое – позволить, чтобы вам наносили удары током. Да и откуда вы возьмете электричество? Его же до сих пор нет после этих взрывов.
Лейтенант Веркрамп набрал номер управляющего компанией, снабжавшей город электричеством. Пока он ждал ответа, он показал сержанту подписанные полицейскими обязательства.
– Прочтите то, что написано внизу мелким шрифтом, – предложил он.
– Без очков не могу, – ответил сержант. Веркрамп забрал у него расписку и прочел написанное там вслух.
– Я признаю, добровольно и по собственному побуждению, что вступал в половые сношения с женщинами банту и нуждаюсь в соответствующем лечении, – произнес лейтенант, в ответ на что из телефонной трубки послышался громкий голос человека, явно испытавшего состояние ужаса. Это подключился управляющий электроэнергетической компанией.
– В чем вы признаетесь?! – прокричал управляющий, пораженный тем, что ему довелось услышать.
– Это не я признаюсь, – пытался объяснить ему Веркрамп.
– Я слышал совершенно ясно, – продолжал шуметь управляющий. Вы сказали: «Я признаю, добровольно и по собственному побуждению, что вступал в половые сношения с женщинами банту». Не станете же вы утверждать, будто не говорили только что ничего подобного?
– Да, говорил, но… – начал было Веркрамп, но управляющий был слишком возмущен и не давал ему продолжить.
– А я что говорю?! И не отпирайтесь! Это возмутительно – звонить мне для того, чтобы сообщить, что вы спите с цветными девками! Я сейчас позвоню в полицию!
– С вами и говорят из полиции! – взял более жесткий тон Веркрамп.
– О Господи, вот уж действительно мир сошел с ума, – шумел управляющий.
– Я просто читал вслух показания заключенного, – объяснил Веркрамп.
– По телефону? – иронизировал управляющий.
– И почему понадобилось читать их именно мне? У меня и без того забот хватает.
Сержант Брейтенбах вышел из кабинета, предоставив Веркрампу одному разбираться дальше с управляющим. С тех пор как лейтенант Веркрамп приступил к исполнению обязанностей комманданта, ход событий набрал такие темпы, что у сержанта голова уже шла кругом.
Нечто подобное испытывали и секретные агенты Веркрампа. Постоянное недосыпание, необходимость ежедневно менять квартиры, непрерывная слежка – когда то они пытались кого-то выследить, то кто-то следил за ними самими, – все это не только до предела выматывало агентов, но и разрушало даже то скромное представление о том, что на самом деле с ними происходит, какое было у них изначально. Они знали твердо только одно: им дан приказ заставить настоящих саботажников что-нибудь взорвать. Агенты сидели за общим столиком в кафе «У Флориана» и разрабатывали планы, которые должны были привести их именно к такому финалу.
Агент 745 396 предложил взорвать баки, в которых хранится горючее на товарном узле железной дороги. 628 461 больше склонялся к тому, чтобы подорвать газораспределительную станцию. Агент 885 974, почувствовав, что его могут обойти в смелости замыслов, порекомендовал нанести удар по станции очистки сточных вод. Свое предложение он обосновал тем, что вслед за ее разрушением неминуемо разразится эпидемия, от чего дело коммунизма во всем мире только выиграет. Свои предложения высказали и все другие агенты. Когда были обсуждены все «за» и «против» по каждой из предложенных целей, стало окончательно неясно, какой же из объектов избирается все-таки в качестве мишени. Повисшая в воздухе взаимная подозрительность окрепла еще больше после того, как агент 885 974 обозвал агента 745 396 полицейской ищейкой, полагая, что тем самым укрепит собственную репутацию настоящего подпольщика. Последовала вспышка взаимных обвинений, и, когда наконец заговорщики покинули кафе «У Флориана» и разошлись в разные – впрочем, не столь уж разные – стороны, каждый из них был преисполнен решимости доказать всем остальным, что именно он и является подлинным подрывным элементом. В эту ночь на Пьембург обрушилась вторая волна взрывов.
В десять вечера взорвалось нефтехранилище на товарной станции, и огонь с него перекинулся на стоявший неподалеку грузовой состав. В половине одиннадцатого рванула газораспределительная станция, причем с такой силой, что на нескольких прилегающих к ней улицах во всех домах оказались выбиты стекла. Только было пожарные разъехались по этим адресам, как взрыв прогремел на станции очистки канализационных вод. И если раньше весь город был погружен во тьму, то теперь со всех сторон его освещало зарево пожаров. Чтобы не допустить дальнейшего распространения огня по территории товарной станции, было решено немного продвинуть грузовой состав по путям. Но когда попытались это сделать, то от горевшего поезда вспыхнули четыре сарая в тех садах, мимо которых толкали поезд. С сараев огонь перекинулся на сухую траву, а с нее – на поле сахарного тростника. К утру все пожарные Пьембурга выбились из сил, а над городом зловеще висело облако густого черного дыма.