Том Шарп
Оскорбление нравственности
– Что скрывается за цифрой двенадцать? – спросила она на следующий день, когда пришла с обходом. Веркрамп побледнел и затрясся.
– Я должна знать, – настаивала врачиха. – Это в ваших же интересах.
– Не скажу, – ответил Веркрамп, который хоть и тронулся умом, но четко понимал: не в его интересах распространяться о том, что скрывается за этой цифрой.
– Я вас спрашиваю как врач, – продолжала настаивать докторша, – все, что вы мне расскажете, останется только между нами.
Но лейтенанта Веркрампа ее слова не убеждали.
– Не знаю, что за ней может скрываться, – ответил он. – Ничего об этом не знаю.
– Так, – сказала врачиха, отметив про себя, что пациент встревожился, когда она заговорила об этой цифре. – Тогда расскажите мне о вашей поездке в Дурбан.
Теперь она уже не сомневалась, что нащупала причины помутнения рассудка Веркрампа. Его реакция доказывала это бесспорно. Когда наконец бормочущего что-то нечленораздельное лейтенанта препроводили назад в постель и дали ему успокоительное, доктор фон Блименстейн была уверена, что вылечить это расстройство она сумеет. Теперь она начала раздумывать уже о том, какую пользу может извлечь для себя из того, что ей удалось узнать. У нее в голове снова зашевелилась мысль о замужестве – впрочем, никогда не покидавшая врачиху.
Заботливо укрыв Веркрампа одеялом и подправив постель, она продолжила свои расспросы:
– Скажите, а правда, что жену нельзя заставить давать показания против ее супруга?
Веркрамп подтвердил, что это действительно так, и доктор фон Блименстейн вышла из палаты, загадочно улыбаясь. Когда час спустя она вернулась, пациент был готов объяснить, почему его так волнует цифра двенадцать.
– Было двенадцать заговорщиков, и они…
– Чепуха, – отрезала врачиха, – полная чепуха. Было двенадцать секретных агентов, все они работали на вас, и их-то вы и вывезли на машине в Дурбан. Так?
– Да. То есть нет. Не так, – завопил Веркрамп.
– Слушайте меня внимательно. Бальтазар Веркрамп, если вы будете врать и дальше, я вам сделаю специальный укол, после которого говорят только правду, и мы получим от вас полное признание. Да так, что вы сами ничего не заметите.
Состояние Веркрампа было близким к панике.
– Нет! – закричал он. – Вы не имеете права!
Доктор фон Блименстейн выразительным взглядом обвела комнату, похожую скорее не на палату, а на тюремную камеру.
– Здесь, – сказала она, – я могу делать все, что сочту нужным. Вы – мой пациент, а я ваш врач, и, если вы будете сопротивляться, я прикажу надеть на вас смирительную рубашку, и вам не останется ничего другого, как подчиниться. Так вот, вы согласны поде литься со мной вашими проблемами? И помните: от меня ваши секреты никуда не уйдут. Я вам врач, и никто не может заставить меня рассказать о том, о чем я говорю со своими пациентами. Этого может по требовать только суд. Тогда, конечно, я вынуждена буду говорить под присягой. – Докторша выдержала паузу, а затем продолжила: – Но вы ведь сказали, что жену нельзя заставить давать показания против мужа, не так ли?
Альтернативы, выбирать из которых предстояло сейчас Веркрампу, потрясли его еще сильнее, нежели взрывающиеся страусы и «голубые» полицейские. Он лежал и думал, что же предпринять. Если он откажется признать свою ответственность за беспорядки в городе и за серию взрывов, то докторша сделает ему этот укол и все равно вытянет из него всю правду, но он при этом лишится ее благорасположенности и поддержки. Если же он признает свою ответственность, то уйти от ответа перед законом сможет, только пойдя к алтарю. Похоже, что выбора у него на самом-то деле и не было. Веркрамп судорожно сглотнул, нервно оглядел комнату – как будто смотрел на нее в последний раз – и попросил стакан воды.
– Вы согласились бы выйти за меня замуж? – спросил он наконец.
Доктор фон Блименстейн ласково улыбнулась.
– Конечно, дорогой. Конечно, согласилась бы, – и в следующее мгновение Веркрамп очутился в ее объятиях, ее губы сильно прижались к губам лейтенанта. Веркрамп закрыл глаза и подумал, сколько еще лет может прожить доктор фон Блименстейн. Но все же это лучше, решил он, чем отправиться на виселицу.
Когда комманданг Ван Хеерден приехал в Форт-Рейпир, чтобы проведать лейтенанта, дальнейший его путь, как и следовало ожидать, оказался сопряжен с преодолением чудовищных препятствий. Первым из них стал человек, сидевший за столом справок в комнате для посетителей. Этот человек решительно отказывался чем бы то ни было помочь комманданту. Из-за нехватки вспомогательного персонала в больнице доктор фон Блименстейн посадила сюда кататонического шизофреника, руководствуясь тем, что его физическая и умственная неподвижность окажется в данном случае полезной. И действительно, после разговора с ним давление у комманданта резко подскочило.
– Я требую свидания с лейтенантом Веркрампом! – орал коммандант на неподвижного кататоника и был уже готов прибегнуть к насилию, как в комнату вошел очень высокий человек с неестественно бледным лицом.
– По-моему, лейтенант лежит в отделении «С», – сказал он комманданту. Ван Хеерден поблагодарил его и отправился в это отделение, но, придя туда, обнаружил, что в нем содержатся женщины, страдающие маниакальной депрессией. Коммаддант вновь вернулся к справочному бюро, и после его очередной безуспешной попытки вступить в общение с сидевшим там кататоником тот же самый высокий и худой человек, который снова случайно заглянул в комнату, уверенно сказал комманданту, что лейтенант должен быть в отделении «Н». Коммандант отправился туда. На этот раз он не смог установить, чем страдают больные этого отделения, но с чувством облегчения отметил про себя, что у Веркрампа, по-видимому, какое-то иное заболевание. Окончательно выйдя из себя, коммандант вновь направился в справочную, но по дороге в коридоре столкнулся с высоким человеком.
– Что, и там его нет? – удивился тот. – Тогда он точно должен быть в отделении «Е».
– Решите наконец, где он, – сердито зашумел коммандант. – Вначале вы называете одно отделение, потом другое, теперь третье.
– Вы подняли интересный вопрос, – ответил ему высокий.
– Какой вопрос? – недоуменно переспросил коммандант.
– Насчет того, чтобы собрать свой ум,[65] – ответил высокий. – Ответ на этот вопрос прежде всего предполагает, что мы можем провести различие между умом и мозгом. Если бы вы сформулировали его иначе: «соберите свой мозг», то выводы из такой постановки вопроса были бы совершенно другими.
– Послушайте, – ответил коммандант, – я приехал навестить лейтенанта Веркрампа, а не заниматься тут с вами логикой. – Он развернулся и двинулся дальше по коридору в поисках отделения «Е», но когда отыскал его, то узнал, что в нем содержатся только чернокожие пациенты. Чем бы ни был болен Веркрамп, скорее всего, в отделение «Е» его поместить не могли. Коммандант вновь повернул назад к справочной, бормоча себе под нос, что убьет этого высокого, если только увидит его еще раз. Но внезапно столкнулся с доктором фон Блименстейн, которая ехидно заявила ему, что он находится в больнице, а не в полицейском участке и должен вести себя соответственно. Несколько поумерив свой пыл при виде властной докторши, коммандант последовал за ней в ее кабинет.
– Так, и чего же вы хотите? – спросила она, усевшись за стол и окидывая комманданта холодным взглядом.
– Я хочу увидеть лейтенанта Веркрампа, – ответил коммандант.
– Вы ему кем приходитесь – отцом, родственником, опекуном? – поинтересовалась врачиха.
– Я – офицер полиции, и я расследую преступление, – ответил коммандант.
– Тогда, наверное, у вас есть ордер? Я бы хотела взглянуть на него.
Коммандант заявил, что ордера у него нет.
– Я – коммандант полиции Пьембурга, а Веркрамп – мой подчиненный. Для встречи и разговора с ним мне не требуется ордера, где бы он ни находился.
Доктор фон Блименстейн снисходительно улыбнулась.
– Вы просто не знакомы с больничными правилами, – сказала она. – Мы очень внимательно смотрим, кто приходит навещать наших пациентов. Мы не можем допустить, чтобы случайные люди возбуждали наших больных или же задавали им вопросы по работе. В конце концов, проблемы у Бальтазара возникли оттого, что он переработался, а ответственность за это, как мне ни прискорбно, лежит, на мой взгляд, на вас.
Коммандант был настолько поражен тем, что Веркрампа здесь называют Бальтазаром, что даже не нашелся, что ответить.
– Если бы вы сказали мне, какие вопросы вы хотите ему задать, возможно, я смогла бы вам чем-нибудь помочь, – продолжала врачиха, чувствуя, что инициатива находится в ее руках.
Коммандант много о чем хотел бы порасспросить лейтенанта Веркрампа. Он, однако, понял, что сейчас об этом лучше не упоминать. И потому просто сказал, что хотел бы выяснить, не может ли Веркрамп пролить какой-нибудь свет на причины происшедших в городе взрывов.
– Понятно, – сказала доктор фон Блименстейн. – Но, если я правильно вас поняла, вы вполне удовлетворены тем, как действовал лейтенант в ваше отсутствие?
Ван Хеерден решил, что если он хочет поговорить с самим Веркрампом, то единственный способ добиться этого – потворствовать настроению и прихотям докторши.
– Да, – ответил он. – Лейтенант Веркрамп сделал все, что смог, чтобы прекратить беспорядки.
– Отлично, – поддержала доктор фон Блименстейн, – рада это слышать от вас. Понимаете, очень важно, чтобы у наших пациентов не возникал комплекс вины. Проблемы Бальтазара во многом проистекают из того, что у него есть такой застарелый комплекс вины и неполноценности. Нельзя же, чтобы в результате наших неосторожных высказываний этот комплекс еще больше усилился.
– Конечно, – согласился коммандант, в душе полностью согласный с тем, что в основе проблем Веркрампа лежит именно вина.
– В таком случае, я надеюсь, что вы абсолютно удовлетворены его работой, считаете, что он действовал в сложившейся обстановке профессионально и предельно ответственно. Я вас правильно поняла?
– Безусловно, – ответил коммандант, – он не смог бы сделать большего, как бы ни старался.
– Ну, в таком случае, полагаю, я могу разрешить вам свидание, – сказала доктор фон Блименстейн и выключила стоявший у нее на столе диктофон. Она встала из-за стола и вышла в коридор. Коммандант двинулся за ней, интуитивно чувствуя, что его каким-то образом обвели вокруг пальца, хотя и не понимая, в чем и как именно. Поднявшись несколько раз по лестнице, они вошли в другой коридор.
Подождите здесь, – сказала врачиха, – я предупрежу его, что вы хотите с ним поговорить. – Оставив комманданта в маленькой первой комнатке, она прошла дальше, в палату, где лежал Веркрамп.
– А у нас гость, – весело сказала она. Веркрамп съежился на кровати.
– Кто? – спросил он слабым голосом.
– Один из старых друзей, – ответила врачиха. – Он просто хочет тебя кое о чем спросить. Коммандант Ван Хеерден.
Веркрамп смертельно побледнел.
– Ни о чем не волнуйся, – сказала доктор фон Блименстейн, присаживаясь на краешек кровати и беря его за руку. – Если не хочешь, можешь не отвечать ни на какие вопросы.
– Конечно, не хочу, – с чувством произнес Вер крамп.
– Ну и не надо, – сказала врачиха, доставая из кармана какую-то бутылочку и кусочек сахару.
– Это еще-что? – нервно спросил Веркрамп.
– То, что поможет тебе не отвечать на вопросы, дорогой, – сказала врачиха и сунула кусочек сахара ему в рот. Веркрамп прожевал его и повернулся на спину.
Через десять минут коммандант, пытавшийся успокоить нервы, снова разгулявшиеся из-за долгого ожидания, чтением какого-то автомобильного журнала, услышал ужасающие вопли. Казалось, кто-то из пациентов переживает просто-таки адовы муки.
В комнату вошла доктор фон Блименстейн.
– Он готов с вами встретиться, – сказала она, – но предупреждаю, что обращаться с ним надо очень мягко. Сегодня у него один из самых легких дней, по этому не надо его ничем расстраивать, ладно?
– Хорошо, – ответил коммандант, стараясь перекричать нечеловеческие вопли. Докторша отперла дверь в палату, и коммандант осторожно заглянул внутрь. То, что он там увидел, заставило его мгновенно отпрянуть назад в коридор.
– Не волнуйтесь, – сказала врачиха и втолкнула его в палату. – Только спрашивайте его в мягкой форме и старайтесь ничем не выводить его из себя. Она заперла за коммандантом дверь в палату, и Ван Хеерден оказался в маленькой комнате, один на один с кричащим, суетливо мечущимся по палате существом, черты лица которого – когда комманданту удавалось их разглядеть – чем-то напоминали лейтенанта Веркрампа. Заостренность этих черт, тонкий нос, горящие яростью глаза – все это вроде бы было как у Веркрампа. На этом, однако, сходство кончалось. Веркрамп никогда не кричал подобным образом. Если бы комманданту сказали раньше, что человек вообще в состоянии издавать подобные звуки, то он бы не поверил. У Веркрампа никогда не вываливался наружу язык, он не мельтешил так из стороны в сторону. А главное, Веркрамп никогда не имел привычки так цепляться за решетки на окнах.
В ужасе коммандант вжался в ближайший к двери угол. Он понял, что приехал сюда зря. Уж что-что, но факт сумасшествия лейтенанта Веркрампа был несомненен.
То бормоча, то выкрикивая нечто бессвязное, Веркрамп оторвался наконец от оконной решетки и спрятался под кроватью, продолжая и оттуда кричать и время от времени высовываться, чтобы схватить комманданта за ноги. Коммандант с трудом отбился от него, и Веркрамп снова метнулся через всю комнату к окну и повис на решетке.
– Откройте! Выпустите меня отсюда! – заорал коммандант и неожиданно для себя самого стал барабанить в дверь столь же неистово, что почти сравнялся в своем бешенстве с Веркрампом. Через смотровой глазок в двери на него уставился чей-то холодный взгляд.
– Вы выяснили все, что хотели узнать? – спросила доктор фон Блименстейн.
– Да, да! – в отчаянии прокричал коммандант.
– И Бальтазару не придется как-либо отвечать за все происшедшее?
– Отвечать? – воскликнул коммандант. – Конечно, он не может отвечать. – Ему показалось даже странным, что у кого-то может возникнуть подобный вопрос.
Доктор фон Блименстейн отперла дверь, и коммандант вылетел в коридор. Позади него Веркрамп все еще висел на окне, и глаза его горели яростным огнем, который коммандант отнес исключительно на счет его неизлечимой болезни.
– У него сегодня один из хороших дней, – сказала врачиха, запирая дверь в палату и поворачивая назад к своему кабинету.
– А что с ним? – поинтересовался коммандант, подумав про себя, какими же должны быть в этом случае плохие, трудные дни.
– Легкая депрессия, следствие слишком большого перенапряжения на работе.
– Господи Боже мой, – сказал коммандант, – вот уж легким это я бы никак не назвал.
– У вас просто нет опыта общения с душевно больными, – ответила врачиха. – Вы смотрите глазами неспециалиста.
– Ну, не знаю, – произнес коммандант. – И вы полагаете, он когда-нибудь поправится?
– Безусловно, – ответила докторша. – Через несколько дней он будет как огурчик.
Коммандант Ван Хеерден решил не спорить со специалистом. Со всей вежливостью, продиктованной, в частности, и его внутренним убеждением, что врачу придется иметь дело с абсолютно неизлечимым случаем, коммандант поблагодарил ее за помощь.
– Если возникнет необходимость, не стесняйтесь, звоните мне в любое время, – сказала на прощание врачиха.
Коммандант покинул больницу, страстно молясь в душе, чтобы такая необходимость никогда у него не возникла. Лейтенант Веркрамп продолжал бесноваться в своей палате. В этот день он впервые в жизни попробовал ЛСД.[66]
Глава тринадцатая
Если посещение клиники для душевнобольных в Форт-Рэйпире дало комманданту Ван Хеердену возможность заглянуть в иррациональные глубины человеческой психики – что стало для него новым и жутковатым открытием, – то последующие встречи укрепили его во мнении, что за время его отсутствия все в Пьембурге изменилось в худшую сторону. Тридцать шесть человек, что с трудом выползли из камер и теперь выслушивали глубочайшие извинения и искренние сожаления комманданта, уже не производили впечатления выдающихся, внушающих уважение к себе общественных деятелей, какими они были всего две недели тому назад. Первым делом коммандант решил поговорить с глазу на глаз с мэром города, однако глаза у мэра настолько почернели и заплыли, что он ничего не видел. Как объяснил сержант из службы безопасности, произошло это потому, что мэр бился головой о дверь камеры и ударился о дверную ручку. Поскольку, однако, на дверях камер не было изнутри никаких ручек, такое объяснение представлялось маловероятным. Да и вообще мэр был далеко не в лучшем состоянии. На протяжении восьми дней ему не давали садиться, заставляя стоять с надетым на голову мешком, и не давали отправлять ни общественные обязанности, ни личные надобности. В результате он распространял вокруг себя своеобразные запахи, а кроме того, пребывал в заблуждении, будто председательствует на каком-то официальном банкете.
– Я крайне сожалею, что так получилось, – начал коммандант и поднес к носу платок.
– Для меня большая честь присутствовать на этом собрании, – вяло пробормотал мэр.
– Я хотел бы принести мои… – продолжил коммандант.
– Самые искренние поздравления по… – перебил его мэр.
– По поводу этого прискорбного случая, – сказал коммандант.
– Не каждому из нас достается честь…
– Когда вас посадили под замок…
– Послужить общественному благу наилучшим образом…
– Подобное больше не повторится.
– Я искренне надеюсь…
– О, черт… – коммандант окончательно запутался и замолк. В конце концов с помощью трех охранников мэр подписал заявление, что не имеет жалоб по поводу обращения с ним, – заявление, которое он не мог ни прочесть, ни даже просто увидеть, – и выразил благодарность полиции, предоставившей ему на эти дни свою защиту. После чего мэра вынесли в уже поджидавшую «скорую» и отпустили домой.
Другие заключенные не проявили, однако, такого же здравомыслия, а один или два приняли комманданта за нового, еще более изощренного следователя.
– Знаю, чего вы от меня хотите, заявил управляющий «Барклайз бзнк», когда его ввели в кабинет комманданта. – Хорошо, признаюсь. Я – член англиканской церкви и коммунист.
Коммандант испытывал некоторую неловкость, глядя на управляющего. Лицо у того было все в ссадинах и кровоподтеках, колени непрерывно сводило судорогой от долгого стояния.
– В самом деле? – с сомнением в голосе переспросил коммандант.
– Нет, конечно, – ответил управляющий, вдохновленный этой ноткой сомнения. – Я практически почти не хожу в церковь. Только вместе с женой, когда она на этом настаивает, а она у меня баптистка.
– Понимаю, – сказал коммандант. – Но вы – коммунист?
– О Боже, – простонал управляющий, – разве мог бы я возглавить банк, если бы был коммунистом?
Коммандант пододвинул ему бланк расписки, снимающей с полиции всяческие претензии.
– Распишитесь, и мне будет безразлично, кто вы, – раздраженно буркнул он. – Если не подпишете, я вам предъявлю обвинения в подрывной деятельности.
– В подрывной деятельности? – ужаснулся управляющий. – Но я же не совершил ничего противозаконного.
– По вашему собственному признанию, вы мочились с плотины Хлуэдэм. По закону 1962 года это является подрывным актом.
– Помочиться с плотины?
– Загрязнение общественных источников водоснабжения. По закону за это полагается смертная казнь.
Управляющий поставил свою подпись на бланке, и его проводили к выходу.
Когда коммандант закончил аналогичные процедуры со всеми задержанными, был уже поздний вечер. У него, однако, так и не сложилось представления, что могло послужить причиной потрясших город взрывов. Правда, после того как взорвались страусы, повредя попутно немало общественных мест, новых взрывов в городе больше не было. Но общественность обрела бы полную уверенность в своей безопасности лишь после того, как были бы задержаны виновники прежних взрывов. Коммандант вышел из тюремного здания, уселся в машину и приказал Элсу ехать в полицейское управление.
Поднимаясь по лестнице и проходя мимо стола дежурного, где сейчас один из полицейских опрашивал человека, у которого угнали машину, коммандант внезапно понял всю сложность положения, в котором он оказался. Ему предстояло поддерживать порядок и безопасность в городе, где вся полиция была полностью деморализована. Он должен был бороться против неизвестных заговорщиков, обладавших столь отлаженной организацией, что они располагали возможностью делать свои бомбы из взрывчатки, украденной в самой же полиции. Кроме того, за исключением трупа, обнаруженного в туалете кинотеатра. «Мажестик», они не оставили ни единого следа. Справиться с подобными задачами в таких условиях не смог бы и самый выдающийся полицейский. Коммандант Ван Хеерден не страдал иллюзиями и знал, что сам он – не выдающийся.
Он распорядился, чтобы ему принесли ужин из греческого ресторана и приказал вызвать сержанта Брейтенбаха.
– Веркрамп постоянно говорил о каких-то секретных агентах, – спросил коммандант, когда сержант прибыл. – Что вам о них известно?
– Мне кажется, он потерял с ними всякий контакт, – ответил сержант.
– Ну, он потерял всякий контакт не только с ними, это уж точно, – с чувством заметил коммандант, у которого перед глазами все еще стоял тот Веркрамп, кого он видел в больнице. – А кто-нибудь еще хоть что-то знает об этих агентах?
– Никак нет, сэр.
– Должны же быть какие-то записи, – настаивал коммандант.
– Они сожжены, сэр.
– Сожжены? Кем?
– Веркрамп сам сжег их, когда свихнулся.
– Что, абсолютно все записи?
Сержант Брейтенбах утвердительно кивнул.
У него было досье, которое называлось «Операция „Красный мятеж“». Я никогда не заглядывал в это досье, но знаю, что он сжег его в ту ночь, когда стали взрываться страусы. На него это очень сильно подействовало, сэр. Я имею в виду взрывающихся страусов. После того как один из них взорвался на улице прямо напротив нашего здания, сэр, лейтенант мгновенно переменился.
– Н-да, тут у нас с информацией не густо, – сказал коммандант, заканчивая ужин и вытирая рот. – А знаете, – продолжал он, откидываясь в кресле, – мне все время не давал покоя один вопрос: зачем понадобилось коммунистам устанавливать микрофоны в моем доме? Веркрамп считал, что они надеялись до быть нечто, компрометирующее меня. Вряд ли. Я ни чего такого не делаю.
– Так точно, сэр, – ответил сержант. Он нервно оглядел кабинет. – А как вы думаете, сэр, лейтенант Веркрамп когда-нибудь поправится?
Коммандант Ван Хеерден заверил его, что не имеет на этот счет никаких сомнений.
– У него нет ни малейших шансов выбраться оттуда. Вот нистолечки, – жизнерадостно заявил он.
Сержант Брейтенбах вздохнул с явным облегчением.
– В таком случае, полагаю, вы должны знать: эти микрофоны установили там вовсе не коммунисты, сэр. – Сержант выдержал паузу, чтобы смысл сказанного лучше дошел до начальника.
– Вы хотите сказать… – начал коммандант, на глазах багровея.
– Это Веркрамп, сэр, – поспешно вставил сержант.
– Этот негодяй напичкал мой дом микрофонами? – заорал коммандант. Сержант Брейтенбах тупо кивнул и замолк, дожидаясь, пока коммандант выпустит весь пар.
– Он говорил, что получил соответствующий приказ из БГБ, сэр, – добавил сержант, когда коммандант несколько успокоился.
– Из БГБ? – переспросил коммандант. – Приказ из БГБ? – в его голосе зазвучало беспокойство.
– Так он говорил, сэр. Однако не думаю, чтобы это было на самом деле так, – сказал сержант.
– Понимаю, – сказал коммандант, пытаясь сообразить, с чего бы БГБ вдруг заинтересовалось его личной жизнью. Мысль об этом могла встревожить кого угодно. Те, кем начинало интересоваться БГБ, часто выбрасывались впоследствии из окон десятиэтажного здания БГБ в Йоханнесбурге.
– Мне кажется, сэр, это как-то связано с его сумасшествием, – продолжал сержант. – Вся его борьба за чистоту наших рядов.
Коммандант затравленно посмотрел на Брейтенбаха.
– О Боже, – проговорил он, – значит, все рассуждения Веркрампа о коммунистах и их агентах – всего лишь предлог, чтобы выяснить, есть у меня с кем-нибудь роман или нет?
– Так точно, сэр, – подтвердил сержант Брейтенбах, преисполненный решимости ни при каких обстоятельствах не говорить, с кем именно, по мнению лейтенанта, был у комманданта роман.
– Ну, в таком случае Веркрампу здорово повезло, что он угодил в психушку. Иначе быть бы ему разжалованным в рядовые.
– Так точно, сэр, – ответил сержант. – Сегодня ночью взрывов не будет. – Ему очень хотелось сменить тему разговоров и уйти от обсуждения вопроса о личной жизни комманданта. Ван Хеерден посмотрел в окно, в которое до сих пор не вставили стекло, и вздохнул.
– И прошлой ночью не было взрывов. И позапрошлой. Ни одного взрыва с тех самых пор, как Веркрамп очутился в дурдоме. Странно, не правда ли? – спросил коммандант.
– Очень странно, сэр.
– Все происшествия совпали почему-то с периодом, когда тут командовал Веркрамп, – продолжал коммандант. – Вся взрывчатка была позаимствована из арсенала полиции. Действительно очень странно.
– Вы думаете о том же, что и я? – спросил его сержант.
Коммандант Ван Хеерден пристально посмотрел на него.
– Я об этом не думаю, чего и вам советую, – ответил он. – Об этом и помыслить невозможно. – Коммандант замолк, взвешивая про себя те поразительные выводы, которые вытекали из сообщенного сержантом Брейтенбахом. Если коммунистические агенты не имели никакого касательства к установке микрофонов в его доме… Коммандант прервал ход своих мыслей в этом направлении. А Бюро государственной безопасности – какова его роль во всей этой истории? Но и это направление рассуждений показалось комманданту тоже опасным.
– Одно мне ясно. Мы должны отыскать заговорщиков и представить их перед судом – или не усидеть мне в этом кресле. Общественность начнет возмущаться нашим бессилием, и кого-то понадобится отдать ей на съедение. – Коммандант устало поднялся.
– Поеду спать, – сказал он. – На сегодня достаточно.
– Я хотел сказать вам еще кое о чем, что, мне кажется, вас заинтересует, – сказал сержант. – В связи с этими взрывами. Я тут кое-что посчитал. – Он положил перед коммандантом листок бумаги. – Вот, взгляните. Каждый раз было двенадцать взрывов. Верно? – Коммандант Ван Хеерден кивнул. – За день до того, как вы уехали в отпуск, лейтенант Веркрамп приказал изготовить двенадцать новых ключей к полицейскому арсеналу. – Сержант замолчал. Коммандант снова уселся за стол и обхватил голову руками.
– Продолжайте, – сказал он, помолчав какое-то время. – Давайте уж разберемся до конца.
– Так вот, сэр, – продолжал сержант, – я опросил тех, кто забирал донесения из тайников от тайных агентов. Получается, что этих агентов было тоже двенадцать.
– Вы хотите сказать, что Веркрамп сам организовал эти взрывы? – спросил коммандант, впрочем, понимая всю бесполезность своего вопроса. Мнение сержанта Брейтенбаха было и без того очевидно.
– Похоже так, сэр, – ответил сержант.
– Но зачем?! Какой в этом смысл, черт побери? – воскликнул в отчаянии коммандант.
– Мне кажется, он еще раньше сошел с ума, сэр, – сказал сержант.
– Сошел с ума? – закричал коммандант. – Сошел с ума?! Да он был сумасшедшим с самого начала!
Когда коммандант Ван Хеерден добрался наконец до постели, он уже сам пребывал почти в таком же состоянии. Полученные за день впечатления не могли пройти без последствий. Ночью комманданту снились взрывающиеся страусы и «голубые» полицейские, среди которых почему-то оказалась одетая лишь в цилиндр и сапоги миссис Хиткоут-Килкуун верхом на огромной черной кобыле. Все пространство было испещрено воронками от взрывов, а где-то на заднем плане стоял и демонически улыбался Элс. Коммандант провел беспокойную ночь, мечась во сне, непрерывно ворочаясь с боку на бок и вздрагивая.
Виновник всех обрушившихся на комманданта несчастий тоже провел ночь крайне беспокойно и неприятно в своей палате в Форт-Рэйпире. Правда, эта ночь была не такой скверной, как то, что ему пришлось пережить накануне под влиянием ЛСД. Но все же она оказалась достаточно трудной, чтобы убедить доктора фон Блименстейн – нет худа без добра, – что она дает своему пациенту слишком мощные дозы лекарств.
Один лишь констебль Элс спал спокойно. Оказавшись в одиночестве в квартире Веркрампа, которую он якобы охранял, констебль быстро обнаружил имевшийся у лейтенанта запас порнографических журналов, пролистал их, а потом отправился спать, мечтая о констебле Боте, желтый парик которого произвел на него большое впечатление. Один или два раза он подергался во сне, как дергается спящая собака, которой снится охота. Утром Элс встал и подъехал на машине к дому комманданта. Сдержанная ругань, донесшаяся до него с кухни, позволяла предположить, что комманданту пришлась не по вкусу редакционная статья в утренней газете.
– Так я и знал, так я и знал, – шумел коммандант, размахивая «Зулулэнд кроникл», статья в которой в оскорбительной форме обвиняла полицию в некомпетентности, в пытках невинных людей и в неспособности вообще поддерживать законность и порядок в городе. – Следующим делом они потребуют судебного расследования. Страна катится ко всем чертям! Как, черт побери, я могу поддерживать законность и порядок, когда половина моих подчиненных – скурвившиеся педерасты?
Миссис Руссо была шокирована.
– Ну и выражения у вас, – резко заметила она. – Даже у стен бывают уши, между прочим.
– Вот именно, – столь же резко и энергично согласился с ней коммандант. – Да будет вам известно, вот уже месяц как я живу в доме, который впору сравнить с трибуной в каком-нибудь конференц-зале. Тут везде натыкано больше микрофонов, чем…
Договорить миссис Руссо ему не дала.
– Подобного я от вас и выслушивать не желаю, – заявила она.
Стоя под окном, констебль Элс усмехался про себя и с нарастающим удовольствием прислушивался к спору, разгоравшемуся все жарче. В конце концов комманданту удалось уговорить миссис Руссо остаться его экономкой, но только после того, как он извинился за критику в ее адрес. С этим коммандант и отправился на работу.
В полицейском участке комманданта поджидала целая группа недовольных женщин.
Их с трудом удалось убедить дать ему пройти по лестнице.
– Делегация жен полицейских, сэр, – объяснил сержант Брейтенбах.
– Какого черта им нужно? – требовательно спросил коммандант.
– Это по поводу мужей, что стали «голубыми», – ответил сержант. – Они пришли требовать удовлетворения.
– Удовлетворения? – воскликнул коммандант. – Как же я, черт побери, могу их всех удовлетворить?!
– Вы меня не так поняли, – пояснил сержант, – они хотят, чтобы вы как-то привели их мужей в норму.