Том Дункель
Черная капелла. Детективная история о заговоре против Гитлера

13
Совещания и перестановки

Рейхсканцелярия располагалась на оживленном перекрестке Вильгельмштрассе и Беренштрассе в одном из старейших особняков Берлина. Роскошное здание в стиле рококо было построен в середине XVIII века, а в 1878 году передано федеральному правительству. Особняк не раз ремонтировали, но Адольф Гитлер все же считал его недостойным Третьего рейха: «Этот дом подошел бы какой-нибудь компании по производству мыла»^[165]. Чтобы угодить фюреру, здание перестроили – добавив личные апартаменты и большой банкетный зал. Зловещим намеком на грядущие ужасы стало специально построенное бомбоубежище^[166]. Но и это не устроило Гитлера. Нацистские архитекторы занялись проектированием нового здания Рейхсканцелярии.

На ноябрьское совещание 1937 года, когда были сказаны слова о войне для каждого поколения, Гитлер пригласил лишь пятерых. Именно об этом совещании Фриц Видеман позже рассказывал Донаньи^[167]. За огромным дубовым столом в тот день собрались министр иностранных дел Константин фон Нейрат, фельдмаршал Вернер фон Бломберг, генерал Вернер фон Фрич, командующий флотом адмирал Эрих Рёдер и Герман Геринг, который числился командующим авиацией, хотя по Версальскому договору Германии было запрещено иметь военно-воздушные силы. Записи вел помощник Гитлера, полковник Фридрих Хоссбах^[168].

Казалось, в тот ноябрьский день в голове Гитлера жужжал рой разъяренных пчел. Двухчасовой монолог с мелодраматическими завываниями он начал с того, что сообщил собравшимся: если с ним что-то случится, они должны воспринять сказанное им сегодня как «завещание и последнюю волю»^[169].

Хоссбах записал, что Гитлер заявил, что намерен «сохранить расовое общество и расширить его… Будущее Германии будет целиком зависеть от решения проблемы жизненного пространства… Всемирная история – история Римской и Британской империй – доказала, что расширение можно осуществить только через слом сопротивления и готовность к риску».

Гитлер заявил, что для выживания Германии в долгосрочной перспективе нужно обеспечить страну надежными источниками продуктов питания и сырья. Он предвидел противодействие со стороны «ненавистных врагов, Британии и Франции», которые страшатся подъема «немецкого колосса» в самом центре Европы. Но ничто не должно помешать «нашему нападению на чехов и Австрию… Присоединение Чехословакии и Австрии даст пропитание пяти-шести миллионам человек… Это сократит и улучшит наши границы, освободит военные силы для других задач и позволит сформировать новую армию в двенадцать дивизий».

За крахом монархии Габсбургов после Первой мировой войны ожидаемо последовал раздел великой Австро-Венгерской империи. Из пепла возродилась небольшая Австрия и новая конституционная республика Чехословакия. В обеих странах проживало немало этнических немцев. В Чехословакии около трех миллионов немцев жили в пограничных регионах Моравия и Богемия, экономическим центром которых был крупный промышленный район Судетской области, которую Гитлер надеялся присоединить к Рейху, собственноручно перекроив региональную карту с целью «сокращения и улучшения границ».

Согласно записям Хоссбаха, Гитлер сказал о своей «неизменной решимости» разобраться с проблемой Lebensraum «самое позднее к 1943–1945 годам», но если представится возможность, то, возможно, «уже в 1938 году».

Политика Гитлера перестала напоминать партию в покер с непомерно высокими ставками. Куда больше его действия походили на жонглирование банками с нитроглицерином. Бломберг и Фрич пытались было сосредоточить внимание на колоссальных рисках подобного мероприятия, но Геринг отмел все их сомнения. Как пишет Хоссбах, споры «временами были очень резкими»^[170]. Фельдмаршал и командующий армией сомневались в необходимости и разумности военного конфликта с Британией и Францией. Гитлер же уверял, что у обеих стран сейчас не хватит воли сопротивляться. Фрич сказал, что французы с легкостью направят огромную армию на Восточный фронт, чтобы захватить имеющиеся у Германии укрепления. Бломберг же не считал, что чехи станут легкой добычей. Нейрат высказал сомнения относительно предложенного Гитлером сценария: Британия и Франция ввяжутся в ограниченную войну с Италией Муссолини, а Германия без помех захватит Австрию и Чехословакию. Министр иностранных дел считал, что фюрер выдает желаемое за действительное.

Адмирал Рёдер не отличался разговорчивостью, но однозначно высказался в поддержку агрессивной политики расширения отечества, предложенной Гитлером^[171].

Ноябрьское совещание не должно было стать проверкой на преданность – просто так уж вышло. Никто не возразил Гитлеру. Никто не вступил в открытую конфронтацию. Просто даже самые робкие сомнения Гитлер расценил как предательство. Геринг и Генрих Гиммлер умело манипулировали страхами и настроениями фюрера, подталкивая его к действиям, которые попутно вели к расширению их собственных сфер влияния (чаще всего за чужой счет). Фельдмаршал Вернер фон Бломберг, на чей пост претендовал Геринг, стал первой жертвой.

В январе 1938 года пятидесятидевятилетний вдовец неожиданно женился на двадцатилетней секретарше из Военного министерства Эрне Грюн. Свидетелями на свадьбе были Гитлер и Геринг. Бломберг совершил ошибку – еще до бракосочетания сообщил Герингу, что у его невесты довольно сложное прошлое, таинственно назвав ее «дочерью народа».

Через десять дней после свадьбы Геринг узнал, что имел в виду Бломберг. Берлинская полиция изучила досье фрау Бломберг. В результате документы оказались на столе генерала Геринга в Министерстве авиации. Геринг никак не ожидал, что скромная невеста, красневшая от любой сколь-нибудь откровенной шуточки, окажется вовсе не такой уж целомудренной. У нее было немало контактов с полицией – ее обвиняли в проституции и позировании для порнографических открыток. А мать ее вообще держала бордель!

Такой случай упускать было нельзя, и 25 января Геринг показал досье Эрны Грюн Гитлеру, который всегда был ханжой. Реакция оказалась ожидаемой. «Если немецкий фельдмаршал женится на шлюхе, – прошипел Гитлер, – то в этом мире может произойти что угодно».

Прошло всего несколько дней, и Вернер фон Бломберг, человек, буквально поднявший из пепла обескровленную немецкую армию, прервал медовый месяц в Италии, чтобы подать заявление об отставке.

Всего через неделю, 4 февраля, Гитлер провел совещание кабинета министров, которое стало последним. Перестановки следовали одна за другой. Константин фон Нейрат был отправлен в отставку, а пост министра иностранных дел занял гитлеровский прихвостень Иоахим фон Риббентроп. Лишился своего поста и Фрич. Гиммлер накопал компромата: когда-то Фрич состоял в гомосексуальных отношениях с уличным торговцем, которому платил деньги за эротические услуги, – поведение, позорящее немецкого офицера.

Эти перемены в правительстве привели к перестановкам и в армии – планы зрели давно, вдобавок Геринг с Гиммлером всячески подталкивали фюрера к действиям. Пятьдесят четыре генерала, заподозренных в недостаточно активной поддержке нацистов, получили другие назначения или отправились в отставку. Военное министерство перестало существовать, вместо него появилось Верховное командование вооруженных сил (Oberkommando de Wehrmacht, OKW, ОКВ). К ОКВ относились армия, авиация и военно-морской флот. Геринг получил повышение до фельдмаршала и вскоре принялся расхаживать, как павлин, с маршальским жезлом в руках. Но завидный пост руководителя ОКВ получил другой гитлеровский ставленник – генерал Вильгельм Кейтель. Впрочем, и он не руководил армией. Руководил Гитлер. Поздним вечером 4 февраля 1938 года бывший капрал сообщил по национальному радио: «С этого момента я принимаю командование всеми вооруженными силами на себя».

Некоторые иностранные корреспонденты заинтересовались перестановками в правительстве и армии. Анонимный источник сообщил одному из репортеров, что реорганизация была вызвана «различиями в точках зрения» Гитлера и генералов старой гвардии^[172]. Впрочему, немецкий народ пребывал в блаженном неведении – в тот день правительство конфисковало тиражи восемнадцати иностранных газет^[173]. Немцы знали только гитлеровский вариант развития событий. Бломберга и Фрича благодарили за долгую и достойную службу, а причиной их оставки были названы проблемы со здоровьем.

Нацистская газета Völkischer Beobachter вышла с кричащим заголовком: «Мощнейшая концентрация всех сил в руках фюрера!»

Бломберг принял свою судьбу спокойно и стал гражданским лицом. Его пост фельдмаршала какое-то время оставался свободным. Фрича на посту главнокомандующего армией сменил генерал Вальтер фон Браухич, хотя и тут не обошлось без проблем: Гитлер выплатил 80 тысяч рейхсмарок, чтобы прикрыть историю его развода. В отличие от Бломберга, Вернер фон Фрич отказался смириться с отставкой. Разъяренный выдвинутыми против него обвинениями в гомосексуализме, он потребовал «суда чести», чтобы отстоять свое имя. Генерала очень высоко ценили в армии, и Гитлер не мог отказать ему в этом требовании. За помощью он обратился к министру юстиции Францу Гюртнеру. Тот приказал расследовать скандал с Фричем и ясно дал понять, каких результатов желает. «Вы сами поймете, за какой конец веревки потянуть», – сказал Гитлер^[174].

Гюртнер не желал участвовать в этом неблагодарном деле. Он спихнул дело Фрича на сотрудника Министерства юстиции, слово в слово повторив приказ Гитлера, прекрасно понимая, что этот человек проведет абсолютно беспристрастное расследование. Человеком этим был Ганс фон Донаньи.

14
Балансирование на грани

Изгнанный из Берлина Дитрих Бонхёффер остался на Балтийском побережье, а его семинария теперь маскировалась под коллективный пасторат. Он сосредоточился на преподавании и начал размышлять о новых книгах – о христианской этике и общественной жизни. В Библии говорится, что всему свое время. Бонхёффер решил, что сейчас время залечь на дно.

Ганс фон Донаньи сообщал ему о новых военных планах Гитлера. Эти разговоры велись в семье Бонхёффер так часто, что их стали называть «дядя Руди». В этом названии скрывался намек на шурина Паулы Бонхёффер, отставного генерала Первой мировой войны Рюдигера фон дер Гольца. Таким образом, Дитрих мог откровенно писать матери и не беспокоиться, что гестапо поймет смысл его посланий. Вряд ли простые фразы типа «Я слышал, что в ближайшем будущем мы можем не ожидать перемен в нашей работе. Не связано ли это с дядей Руди?» могли вызвать подозрения. На самом же деле в письме говорилось: «Ганс сообщил, что правительство на какое-то время оставит Исповедующую церковь в покое. Не означает ли это, что все заняты подготовкой к грядущей войне?»

Почти все в Германии чувствовали, что находятся под слежкой того или иного рода. Дипломаты не составляли исключения. Когда Джордж Мессерсмит исполнял в Берлине обязанности генерального консула, его телефон прослушивался (он слышал подозрительные щелчки на линии). Гестапо постоянно держало его под визуальным наблюдением^[175]. Когда Гитлер в 1933 году стал канцлером, Мессерсмита дважды пытались сбить машиной прямо перед посольством США. Он не мог сказать, принадлежали ли машины СС, СА или гестапо, но Раймонду Гейсту он сообщил, что в намерениях водителей у него сомнений нет: оба пытались его убить.

Прошло пять лет. Положение дипломатов становилось все хуже. В марте 1938 года Уильяма Додда сменил Хью Уилсон. Всего через две недели он написал Мессерсмиту, который поднялся по карьерной лестнице до поста помощника госсекретаря, служебную записку. Уилсон спрашивал, может ли Госдепартамент прислать ему для хранения секретных документов надежный сейф, снабженный «современной системой кодовых и механических замков, чтобы мы могли быть полностью спокойны».

Уилсон писал, что здание посольства, по-видимому, напичкано подслушивающими устройствами. Ни посол, ни другие сотрудники старались не обсуждать в помещении важные вопросы, «даже в моем личном кабинете». Для обеспечения секретности они выходили на улицу или беседовали в машине.

У дипломатов были собственные способы сбора информации, и глаза и уши Раймонда Гейста играли не последнюю роль^[176]. Он регулярно бывал в штабе гестапо, а кроме того, имел немало надежных источников в правительстве. Преодолев отвращение, он сумел наладить личные отношения с так называемыми своими дьяволами – командующим дивизией СС «Мертвая голова» Теодором Эйке (он руководил концлагерями) и начальником берлинской полиции Вольфом фон Хельдорфом. Через последнего Гейсту иногда удавалось получать паспорта для евреев, пытающихся покинуть Германию (естественно, сам Хельдорф в обмен получал несколько сотен тысяч рейхсмарок)^[177].

Незадолго до обращения Хью Уилсона к Мессерсмиту с просьбой о новом сейфе для посольства, Гейст написал своему старому начальнику «личное и конфиденциальное» письмо, в котором делился свежими политическими слухами^[178]. Гейст все больше убеждался, что дальнейшие этнические чистки евреев неизбежны: «Они более не могут владеть в Германии никакой собственностью, а эмиграция весьма затруднена». Кроме того, «хорошо информированный источник, близкий к Министерству иностранных дел», подтвердил слух о том, что Гитлер нацелился на Австрию, и «в ближайшем будущем будут предприняты какие-то шаги». Еще один «надежный источник» сообщил Гейсту, что Бенито Муссолини во время визита в Германию в сентябре дал Гитлеру дружеский совет: действуй самостоятельно, и «если он хочет чего-то добиться, советоваться с генералами не следует».

Фюрер явно прислушался к совету итальянского диктатора. Через пять месяцев он отправил десятки генералов в отставку и взял армию под полный контроль.

Ганс фон Донаньи привлек внимание правительства, поскольку именно ему поручили щекотливое дело Фрича. Вскоре Донаньи пришлось постоянно контактировать с Карлом Заком, судьей военного суда Рейха. Зак помог Донаньи составить юридический документ, в котором аргументированно утверждалось, что дело Фрича подлежит юрисдикции военного суда, а не одного из особых судов Гитлера^[179]. Было решено, что дело будет рассматривать трибунал из пяти человек, а решение вынесут в ходе нормального судебного разбирательства.

Возглавить трибунал Гитлер поручил Герингу. В состав вошли адмирал Рёдер и генерал Браухич. Все они были абсолютно преданы Гитлеру и готовы выполнить любой его приказ. Браухич выглядел и вел себя так, словно состоял из зефира. Жар от присутствия Гитлера плавил его и лишал дара речи. Он даже признавался другому генералу: «При встрече с этим человеком мне кажется, что кто-то меня душит, и я не могу выдавить ни слова»^[180].

Зак был человеком решительным. Он знал, что Фрича оклеветали.

Донаньи это тоже знал. Он был преисполнен решимости возглавить беспристрастное расследование Министерства юстиции, полагаясь на помощь Зака. На стороне Фрича был еще один человек: в суде его представлял граф Рюдигер фон дер Гольц, опытный адвокат. Гольц был членом нацистской партии – и кузеном Кристины и Дитриха Бонхёффера, а также тезкой и сыном генерала фон дер Гольца.

Чтобы похоронить Фрича, военные прокуроры вызвали опытного «свидетеля». В длинном послужном списке Отто Шмидта имелись кражи, подделка документов и шантаж. На момент процесса Фрича он отбывал в тюрьме семилетний срок. На свободе вел жалкую жизнь, занимаясь самыми неприглядными криминальными делишками. Под его началом находилась группа мужчин-проституток, которые заманивали клиентов, а потом неожиданно появлялся Шмидт и представлялся полицейским. Клиенты были рады отдать любые деньги, лишь бы избежать ареста. Шмидт утверждал, что в 1933 году стряс с Вернера фон Фрича 2500 рейхсмарок, когда застал генерала с Йозефом Вайнгартнером по прозвищу Баварец Джо возле вокзала Ваннзее.

Эти показания удалось разбить в пух и прах. В начале марта 1938 года Зак вместе с помощником изучили списки населения кварталов вокруг вокзала Ваннзее и нашли настоящее золото. Они обнаружили некоего отставного капитана армии Ахима фон Фриша и на следующий же день пришли к нему. Фриш не стал отпираться. Он подтвердил, что действительно имел отношения с Баварцем Джо, что их застукала полиция и ему пришлось раскошелиться. Он даже сохранил расписку на 2500 рейхсмарок, выплаченных некоему «детективу Крогеру» – излюбленный псевдоним Отто Шмидта.

Вдобавок защита получила важную информацию от двух высокопоставленных свидетелей. Артур Небе возглавлял уголовную полицию (крипо, подразделение СС), а Вольф фон Хелльдорф – берлинскую полицию. Долгие годы Небе и Хелльдорф (оба занимали высокое положение, и мотивы их действий не до конца ясны) поставляли Донаньи информацию для его «Хроник позора».

Небе оказал защите наибольшую помощь. Он объяснил, как и почему гестапо получило информацию по делу Фрича. В 1936 году Отто Шмидта в очередной раз арестовали. Во время допроса он упомянул, что знает о незаконных сексуальных отношениях некоего военного. Берлинская полиция неверно истолковала услышанное – предположила, что упомянутый Шмидтом Фриш – это известный генерал Вернер фон Фрич.

Когда об этом сообщили Гитлеру, тот просто отмахнулся. На этом все и закончилось бы, но через год Гиммлер, Гейдрих и Геринг решили вернуться к закрытому делу – уже из политических соображений. Они увидели возможность сместить Фрича и поставить во главе армии более сговорчивого генерала. Гитлер не возражал. Однако сотрудники гестапо провели тщательную проверку и быстро поняли, что обвинения в адрес Фрича беспочвенны. Но истина мешала грязным планам руководства, поэтому они надавили на Отто Шмидта и заставили его дать ложные показания.

Небе и Хелльдорф передали эту информацию защите через полковника абвера (службы внешней военной разведки) Ханса Остера. В молодости он служил под началом Вернера фон Фрича. Обвинения в адрес заслуженного генерала привели его в ярость – он даже называл дело генерала «собственным». Как и Донаньи, Остер испытывал отвращение к Гитлеру и к «ночи длинных ножей» в июне 1934 года. В те дни в собственном доме был убит его давний друг, генерал Фердинанд фон Бредов^[181].

Остер был сыном протестантского священника из Дрездена, но избрал военную карьеру и весьма преуспел. Он служил в кавалерии и артиллерии, а в конце Первой мировой войны перешел в Генеральный штаб. Остер оставался истинным христианином и теоретически выступал против насилия. «Профессиональный солдат должен быть убежденным пацифистом, – говорил он, – потому что знает войну и понимает, какая это огромная ответственность».

От коллег Остера отличала не только философия. Он держался с совершенно нетипичным легким обаянием. На фотографиях большинство офицеров вермахта сидят или стоят почти в кататоническом состоянии. Высокий, стройный, бравый кавалерист Остер всегда принимал элегантные позы, какие можно видеть на голливудских снимках: в профиль с сигаретой в руке, мечтательно откинувшись на спинку кресла, взгляд через плечо с легкой полуулыбкой, словно какая-то фройляйн только что ему подмигнула.

Один генерал, который считал Остера слишком самоуверенным всезнайкой, саркастически заметил, что он был «человеком, который слышит, как растет трава». Но ошибка, явно произошедшая из-за чрезмерной самоуверенности, чуть не стоила Остеру карьеры. В декабре 1932 года его уволили из армии за роман с женой другого офицера^[182]. При этом сам Остер был женат. Примерно через полгода он поступил на гражданскую службу в абвер. Адмирал Вильгельм Канарис, возглавивший разведку в 1935 году, вернул отставного майора на реальную службу и вскоре повысил до подполковника.

Остер возглавлял центральный дивизион абвера и выполнял функции связующего звена. На его столе стояло множество секретных телефонов для связи с сотнями шпионов и оперативников, работающих по всему миру^[183]. И секретов он знал больше, чем кто-либо в Третьем рейхе. При этом Остер открыто демонстрировал свое презрение к нацистской партии и Гитлеру и частенько даже на службе называл фюрера «свиньей».

Судья Зак познакомил Ханса Остера с Гансом фон Донаньи. Они быстро выяснили, что их объединяет отвращение к Адольфу Гитлеру. Они продолжали общаться – и рано или поздно из этих бесед вырос бы заговор. Во имя спасения Германии фюрер должен быть устранен. Можно ли сделать это мирно при поддержке армии? Или Гитлера следует убить и захватить власть, возможно рискуя начать гражданскую войну?

Вскоре Остер привлек к этим беседам адмирала Канариса, который критиковал Гитлера более осторожно. Донаньи пригласил своего шурина, Рюдигера Шлейхера, юриста из Министерства авиации, убежденного противника нацистов. Шлейхер был женат на Урсуле Бонхёффер, а ее младший брат Дитрих узнал об идее антиправительственного заговора позднее.

Дело Фрича позволило выяснить, тревожит ли поведение Гитлера кого-то настолько, чтобы принять участие в заговоре – конечно, при определенных условиях: правильно выбранное время, подходящие обстоятельства… Все остальные возможности уже исчерпаны. Подобные разговоры могли привести в тюрьму или на плаху, но их вели очень многие – и это поражало.

Остер был вне себя от гнева. Нападки на Фрича так его разъярили, что он хотел даже напасть на штаб-квартиру гестапо. Он твердил, что нацистов «следует выкурить оттуда и занять здание». Остер связался с Карлом Гёрделером, бывшим мэром Лейпцига. Гёрделер давно разочаровался в нацистах и хотел, чтобы Гитлер ушел. Вместе они пытались вербовать военных за пределами Берлина^[184]. Остер отправился в Ганновер, где побеседовал с генералом Вильгельмом Улексом, командующим 11-м армейским корпусом, чем очень его напугал. Гёрделер пообщался в Лейпциге с генералом Вильгельмом Листом. Тот отреагировал положительно, но осторожно. Лист сказал, что, если заговор не возглавят высокопоставленные генералы, ни он сам, ни другие военные не выступят против Гитлера.

В конце января 1938 года Остер и Канарис встретились с начальником Генерального штаба Людвигом Беком в его кабинете. Суровый пруссак с квадратной челюстью, свободно говоривший по-французски и отличавшийся весьма эклектичными вкусами, Бек был столпом военного истеблишмента. Он знал мельчайшие детали боевого планирования и операций. Его репутация была настолько безупречна, что перед ним пасовал даже Гитлер. Во время одного из разговоров с Францем Гюртнером о деле Фрича Гитлер, в редкий момент откровенности, признался: «Единственный, кого я боюсь, это Бек. Этот человек может выступить против меня».

Бек, и, пожалуй, только Бек мог придать военному путчу серьезность, необходимую для успеха. Но он не присоединился к заговорщикам. К присяге (присяге Отечеству, а не Гитлеру) он относился серьезно: «Словам “бунт” и “революция” не место в лексиконе немецкого офицера». Он также твердо верил в соотечественников. Потребуется терпение, говорил он, но нацистская партия непременно «сточится о кремень благородных качеств немецкого народа».

Тем не менее готовность генерала терпеть тех правительственных чиновников, которые открыто обсуждали идею заговора, вдохновила Остера и Донаньи. Поведению Бека легко найти объяснение: он прочел заметки с совещания 5 ноября и оценил фиксацию фюрера на идее «жизненного пространства» – рассуждения его он назвал «поразительными по полному отсутствию здравого смысла».

Дело Вернера фон Фрича рассматривали в суде 10 марта 1938 года. Суд состоялся в здании бывшего генерального штаба, еще одном архитектурном призраке XIX века, расположенном неподалеку от Рейхсканцелярии. Генерал явился в парадной форме со всеми наградами на груди. Он был абсолютно уверен, что его оправдают.

В одиннадцать часов Герман Геринг начал заседание. Фрич в короткой речи отверг все обвинения, а затем настала очередь первого свидетеля, Отто Шмидта^[185]. Долго ему говорить не пришлось. Через несколько минут Геринг его прервал и объявил перерыв в заседании. Безо всяких объяснений он выскочил из зала, сжимая в руках жезл.

Фельдмаршала вызвали в Рейхсканцелярию по экстренному делу. Гитлер решил, что для решения кризиса «жизненного пространства» нужно действовать безотлагательно. И он хотел, чтобы его генералы привели в действие его армию.

Донаньи, Остеру и узкому кругу заговорщиков больше нельзя было обсуждать свои планы. Настало время действовать.