Тимоте де Фомбель
Альма. Неотразимая

8
Во весь опор

Альма скачет, чувствуя Жозефа спиной. И вспоминает время, когда её брат Лам сидел так же. Но сегодня нет ни Дымки, ни Лама. Что осталось от тех дней? Когда они неслись верхом так легко, что даже трава в их саванне не пригибалась?

Сидящий позади Жозеф не обхватывает её руками за живот, чтобы удержаться, как делал братик. Только изредка, когда они минуют очередной обвал, рука Жо сжимает полу её куртки. Она делает вид, что не замечает. В другое время он дремлет, и Альма чувствует плечом вес его головы, когда он случайно навалится лбом.

Жозеф не сразу признался, что не умеет скакать верхом. Альма хотела пообещать, что научит его, но промолчала. Места в её жизни хватит лишь на одно обещание. Она должна смотреть только прямо. И отыскать младшего брата.

Люк без устали скачет впереди. Третью лошадь он пристегнул к своей. И меняет их каждые два часа, не спешиваясь. Кто поверит, что он родился на самой заре этого века, был старпомом ужасного Чёрного Барта, разорял флотилии, держа в страхе целые моря? Нынче он скачет точь-в-точь как юный искатель сокровищ.

Всю жизнь пират Люк де Лерн держит в тайне, что равнодушен и к солёной воде, и к плоским морским пейзажам. Вертикальная линия мачты – вот что он всегда ищет вдали. Рос он на барже, ходившей вверх-вниз по одной крупной реке во Франции. И смотрел только на тополя и колокольни. И позже любил совсем не корабельную качку или далёкий горизонт, а то, что из-за него возникает. Его прельщает лишь бег, набег. А до моря никогда дела не было. Прячься сокровище в облаках, он оседлал бы птиц.

Четыре дня Альма, Жозеф и Люк де Лерн вместе скачут с севера на юг, через весь остров Сан-Доминго. Они не поехали по прямой дороге в западной части, которую как раз доделывают. Люк выбрал дикую, давно заброшенную тропу, которая заходит на испанскую территорию и ведёт через горы. Большой крюк, чтобы запутать следы. В этих глухих местах они не встретили ни души. Хотя на самом деле этих душ здесь десятки: они прячутся, сбежав с плантаций и пытаясь заново выстроить жизнь среди дикой природы.

Каждую ночь всадники делают стоянку на несколько часов. Лошадей даже не приходится привязывать. Они засыпают стоя, прежде чем снимешь седло. Чародей Туссен сотворил своими травами настоящее чудо. Благодаря ему раненая лошадь не страдает от безумной гонки.

– Здесь их зовут «докте-фей», – говорит Люк в один из вечеров, – травниками на местном наречии. Если что-то со мной случится, я предпочту лечиться у них, а не у мясников из наших академий.

В сумерках он отвязывает перемётную сумку, не будя лошади, и достаёт ужин. Все трое садятся и набрасываются на еду. Днём они останавливались у ручья, так что набрали воды. Кожаная фляга идёт по рукам. Все молчат. Потом ложатся треугольником, будто между ними – невидимый костёр.

Ночь светлая. Люк быстро проваливается в сон. Жозеф ещё медлит немного. Альма невольно встречается с ним взглядом. Но, когда смотрит снова, он уже спит.

Она выжидает. Нарочно пропускает время вперёд. Слушает ночных животных, щупает серебряный ножик в кармане. Впервые она так надолго осталась без защиты своего лука. Раньше, когда она бегала по долине, в которой росла, часто надевала только его.

Убедившись, что весь их лагерь спит, Альма просовывает руку под жилет и рубашку и достаёт прилипший к телу продолговатый лист бумаги. Она разворачивает его под луной. Это карта мира. Её дал Люк де Лерн, ещё когда они были на поднятом на верхушки деревьев судне вместе с другими пиратами.

Люк старался убедить её отправиться с ними на Сан-Доминго, прежде чем они разойдутся. А оттуда Альма уже двинется на поиски брата. Он прочертил прямую линию между их пиратским островом и Луизианой, куда шло судно с Ламом. Начиналась она на острове Дезечео, который французы зовут Закхея, кончалась в низовьях Миссисипи, но действительно пересекала Сан-Доминго.

– Вот видишь… Выдвинемся вместе… Тебе как раз по пути.

Но его старческие глаза бегали. Она, Жозеф и великан были нужны ему в Кап-Франсе, чтобы изобразить перед Гарделем блестящую свиту сеньора Родриго Маркеса Валенсии.

Теперь Альма разглядывает карту каждую ночь. Она накрепко запомнила каждое место, которое показывал ей Люк. Взгляд скользит по тонкому и лёгкому вместилищу целого мира. Он весь перед ней – как долина Изейя, когда она забиралась на вершину их смоковницы. Отогнав обезьянок с розовыми ладошками, она охватывала взглядом всю вселенную: от плотных лесов там, где восходит солнце, до трав саванны на закате.

– Я тоже из-за этого ушёл.

Альма вздрагивает от голоса Жозефа.

Он лежит рядом не шелохнувшись. С другой стороны спящий Люк замыкает треугольник.

– Там, где я рос, была огромная карта мира, – шепчет Жозеф. – Наружу выходить запрещалось. Так что я шёл к ней и разглядывал.

Альма никогда не задумывалась, в какой долине рос Жозеф.

– Карта висела на стене в коридоре для посетителей…

Он осёкся. Как же ей рассказать? Жизни у них настолько разные. Как объяснить, что такое приют в узком, глухом парижском переулке? И как пахнет воском в приёмной для посетителей от золотистого паркета, в который можно смотреться, как в ложку.

Порой удаётся ускользнуть от надзирателя. Лет в шесть или семь ещё умеешь исчезнуть. Проходишь три двери, каждая больше и стекляннее предыдущей. Всё страшное осталось позади. В приёмной для посетителей красивей, чем в часовне, и потолок такой высокий, что невольно ищешь взглядом птиц. Идёшь по самой середине, медленно, словно по воде, боясь наступить на своё отражение. Иногда на диванчике сидит элегантно одетый господин, он улыбается. Ты улыбаешься в ответ. Проверяешь, все ли пуговицы на месте. Садишься рядом с ним на мягкое сиденье. И поднимаешь взгляд.

Над тобой, на стене, карта.

Огромный мир. Набрав побольше воздуха, ты ныряешь в неё.

И уходишь так далеко, что не слышишь, как с другого конца коридора подходит директор. И вдруг ты его замечаешь. Он уже перед тобой. Он приносит извинения ожидающему господину:

– Ещё минутка, и я в вашем распоряжении.

Директор берёт тебя за ворот, потому что не решается схватить, как обычно, за волосы, и тащит по золотистому паркету. Ты тормозишь деревянными подошвами, чтобы ещё немного побыть в коридоре. Упираешься. Мир остался позади, на стене. Вы минуете первую дверь. Вторую. Третью.

Тебя швыряют к ногам надзирателя.

– На чердак. Двенадцать часов.

Но когда тебя запрут на двенадцать часов под самой крышей, на чердаке, в голове всё ещё будет карта из коридора для посетителей, до того отчётливая, что можно и двенадцать дней пропутешествовать по ней во мраке. Даже хочется, чтобы тебя забыли в этом тёмном углу.

– Страшно только, – произносит Альма, – потеряться.

– Что?

Жозеф открывает глаза в темноте.

– Он такой большой, – отвечает она.

Альма проводит рукой по карте мира, с востока на запад.

Они никогда не разговаривали так прежде.

– Жо?

– Да.

– Как люди не теряют тех, кого любят?

Жозеф смотрит на Альму. Именно этого он и боится с тех пор, как увидел её. Они долго молчат. Альма начинает складывать карту.

– Однажды я уже терял кое-кого, – говорит Жозеф.

– Младшего брата?

Он колеблется, потом говорит:

– Почти… Его звали Мухой. И он всегда был рядом.

Сзади пошевелилась лошадь. Жозеф молча вспоминает два года, прожитые вместе с Мухой перед побегом из приюта. И его внезапное исчезновение.

– Ты его ищешь? – спрашивает Альма.

– Где? Где, по-твоему, я должен его искать?

Голос у Жозефа становится жёстким. Он тут же об этом жалеет.

– В первую ночь, – говорит он, – когда мы сбежали из приюта, мы спали под мостом.

Он запинается.

– Ты знаешь, что такое мост?

– Прекрати.

Жозеф спрашивает её так всё время. Какие-то слова Альма знает, а какие-то – нет. Он мысленно составляет списки. Например, она не знала, что такое «орга́н», «волк», «парик», «ложь». Ей знакома «вода», но не знаком «стакан». Ей известно слово «бог», но «церковь» – нет. По тем словам, что Альма знает, Жозеф пытается собрать по кусочкам её мир.

– Мост шёл через реку в одном городе и задевал посередине кончик острова. Ты ведь знаешь, что такое «город»?

Она не отвечает.

– Светила луна. Мы с Мухой оказались на краешке острова. Купались в реке. Потом луна спряталась. Другая, чёрная луна заслонила белую.

– Я знаю, – говорит Альма.

Дважды в жизни она видела, как луна внезапно прячется. Долина становилась серой с розовым. Они стояли перед домом впятером – Сум, Лам и родители, – крепко прижавшись друг к другу. И дикие звери приходили к ним плакать.

Жозеф продолжает:

– Муха сказал: «Это затмение». А когда луна вернулась, мы сели у воды, рядом с мостом. Я тогда пообещал, что, если мы когда-нибудь окажемся порознь, я буду помнить эту минуту. Он ответил: «Такого не случится. Мы будем купаться тут, вместе, каждое затмение».

– А дальше?

– Всё. Мы ударили по рукам. Как будто назначили встречу.

Альма думает, что, если бы её брат сказал ей такое, она бы всю жизнь просидела под тем мостом.

– Замолчите, – доносится сонный голос Люка. – Пора спать. Я хочу, чтобы завтра к вечеру мы были на месте. День будет долгий.

Они слушаются. И замолкают. Но прежде, чем снова заснуть, Люк де Лерн в последний раз зовёт в темноте:

– Жозеф?

– Да.

– Твой мост в Париже – это не Новый ли мост?

– Да. Он самый.

– Так и знал. – По голосу слышно, как Люк улыбнулся.

Всё детство Люк сплавлялся по воде, от Парижа к морю. Его отец работал перевозчиком на Сене. Но, в отличие от «Гидры», знаменитой четырёхмачтовой пиратской шхуны, гружённую углём баржу отца тянули вперёд не пассаты, а два нормандских жеребца по берегу. Когда они добирались до места, Люк в любое время года купался под тем самым мостом, перед островом Сите. Они с отцом отмывались от набившейся всюду чёрной пыли, потом выходили из воды, глядя друг на друга – на белую кожу и синие губы. Люк думал, что потому мост и назвали Новым – из-за того, как по-свежему блестит здесь кожа после купания.

Альма засыпает. И во сне ей видится гаснущая луна и долгожданная встреча под мостом.

* * *

На следующий день, в шесть часов вечера, лошади взбираются на последний холм. Возможно, за ним их долгий конный пробег и закончится. Альма уже несколько раз видела море сквозь деревья. Маленькие лоскутки зелёной воды, которые после стольких гор, лесов и бурных рек казались миражом.

Альма ждёт, когда море выглянет целиком.

Старый пират поскакал быстрее. Должно быть, почувствовал близость бухты Жакмеля. Он молит небо, чтобы «Нежная Амелия» ещё стояла там, вместе со своим тайным грузом. Жозеф за спиной Альмы уснул.

Лошади тоже устали. За день дорога раз тридцать пересекала одну и ту же речушку – единственный проход сквозь горы к этому оторванному от остального мира порту. Теперь Альма скачет бок о бок с Люком. Они вместе въезжают на вершину, откуда им открывается весь залив.

– Она здесь, – говорит проснувшийся Жозеф.

Да, это она. «Нежная Амелия», при парусах, красуется в вечерних лучах, как подарок в нарядной обёртке с лентами.

– «Нежная Амелия», – выдыхает Люк.

Она медленно поворачивается, давая полюбоваться пятнадцатью парусами, сверкающей палубой, развешенным по вантам экипажем. Она рисуется, показывая свою грацию. Во всём прозрачном заливе перед городком Жакмель больше ни одного судна.

– Она здесь, – повторяет Жозеф.

И слышит перед собой спокойный голос Альмы:

– Она уходит.

Люк с Жозефом смотрят на Альму. Уходит? Они переводят взгляд на море. Уходит!

Пират ревёт, как воин-кочевник, и пускает лошадь вниз по склону, во весь опор.

9
Бог, и никто иной

Скобяная лавка на главной улице называется «Вольф».

Каждый в окрестностях городка Жакмель, на десять льё в любую сторону, когда ему понадобится что-то, говорит: «Вольф поможет». В лавке «Вольф» можно купить новое колесо, мачете, полотняные штаны и живую свинью. Также в лавку заезжает посыльный доро́гой из Порт-о-Пренса или Кап-Франсе. И наконец, в углу есть несколько столиков для завсегдатаев. Первый стакан за счёт заведения. Второй и последующие – уже платно, как и пончики, которые жарит на заднем дворике маленькая темнокожая женщина. Лавка «Вольф» – предмет недовольства всех остальных торговцев в Жакмеле. Хозяин соседнего кафе из зависти трубит повсюду, что скобяная лавка не может торговать ничем, кроме скобяных товаров – он же, мол, не предлагает своим посетителям мотыги.

В этот вечер под крышей заведения «Вольф» двое мужчин попивают настойку. Ещё один сидит за столиком и макает пончик в лимонад. Перед ним лежат свёрнутый кнут, разорванный коричневый конверт и табакерка. В другой стороне зала мадам Вольф, стоя на прилавке, подвешивает к потолку тазы.

Вольф – это она. Но ещё и трое суетящихся на складе и за прилавком рабов, как и дюжина других, нанятых у плантаторов за пять ливров в день, потому что рук не хватает. У торговца всё пойдёт в оборот. Если к ста пятидесяти деревянным домам в самом городе прибавить поместья со всех окрестных холмов, засаженных кофе, хлопком и сахарным тростником, то в Жакмельском приходе будет пятьсот белых, пятьсот свободных темнокожих и восемь с половиной тысяч рабов. Так что дела у скобяной лавки посреди этого тупичка, откуда до ближайшего крупного города сутки пути, идут весьма неплохо.

Мадам Вольф подвесила последний таз. Не успев слезть с прилавка, она оглядывается на вошедшего посетителя. Это Альма, с треуголкой под мышкой.

– Что тебе нужно?

– Луи Крюкан.

– Чего?

– Луи Крюкан. Нам сказали, он здесь.

Это девушка. Вот что мелькнуло в голове у мадам Вольф, когда она получше вгляделась в юную особу в роскошном, но пыльном синем костюме.

– Крюкан из «Красных земель»? – спрашивает Вольф.

Альма молчит. Хозяйка обводит взглядом лавку. И указывает на мужчину с лимонадом и пончиками.

– Вот он.

Альма оборачивается, разглядывает его. Потом идёт к его столику.

Мужчина, не поднимая головы, продолжает купать пончики.

– Что такое?

– Господин снаружи, – говорит Альма. – Он вас ждёт.

Крюкан облизывает пальцы. На неё он даже не взглянул. Три пончика ждут в тарелке своей очереди.

– Господин ждёт вас снаружи.

– Бог ты мой, так пусть войдёт!

– Он предпочитает остаться с лошадьми. Он недоволен. И успокаивается.

Мужчина взглядывает на неё.

– Недоволен? Бог ты мой!

Луи Крюкан так отвык улыбаться, что стискивает губы, будто боится, что они лопнут.

– Да, – говорит Альма. – Он очень недоволен.

Крюкан несколько раз кивает. Потом берёт очередной пончик и спрашивает, смакуя:

– Так что он, говоришь, там делает?

– Успокаивается.

Крюкан смеётся, будто беззвучно икает, но вдруг выпрямляется: пончик упал в стакан. Он бьёт кулаком по столу, расплескав лимонад, и орёт:

– Вон!

Пора! Альме велели дождаться, когда он выйдет из себя, а потом спросить:

– Мадемуазель Бассак уже приехала?

– Кто?

– Бассак.

Крюкан меняется в лице.

– Бог ты мой.

– Три дня назад она была в Кап-Франсе, – говорит Альма.

Луи Крюкан встаёт, берёт со стола свёрнутый кнут, суёт в карман табакерку вместе с письмом. Альма осторожно указывает ему на дверь. Генриетта Вольф слезла с прилавка. Она смотрит, как они выходят. Крюкан не расплатился.

Люк де Лерн ждёт в седле: ворчливый, грязный, усталый, помятый с головы до ног. Седая борода, принесённая в жертву ради образа Родриго Валенсии, начинает отрастать клочками, придавая лицу свирепый вид. Нет, он явно не успокоился. Жозеф стоит рядом, держа букетом поводья трёх лошадей.

Улица узкая, зажата между домами. Но остальные в Жакмеле вообще не мощёные.

– Это вы Крюкан?

– Да.

– И вы позволили кораблю отчалить?

– Бог ты мой! Вы про судно?

– Не шутите со мной, Крюкан. Стоит мне сказать Бассакам одно слово, и вас, мой мальчик, здесь уже нет.

– Что-что?

– Слово – и вас нет.

Люку нет нужды ломать комедию. Он теперь в образе Люка де Лерна, и этого довольно. Крюкан ничего не понимает.

– Так вы отпустили корабль? – повторяет пират.

– Весь груз увезли ещё с утра, – отвечает Крюкан. – Сейчас, наверное, он уже в «Красных землях».

– Какой груз?

– Пятнадцать негров и пять сундуков. Бог ты мой. Сейчас же еду туда. Я просто хотел дождаться, пока судно отчалит.

Люк бросает взгляд на стоящего рядом Жозефа, потом на Альму, снова надевшую шляпу.

– Кто вам сказал, что я здесь? – спрашивает Крюкан растерянно.

– Почтовый служащий, – отвечает Жозеф.

Это правда. Ниже, в порту, когда они в отчаянии наблюдали, как удаляются паруса «Нежной Амелии», им встретился почтовый дилижанс, и почтальон сказал, что управляющий землями Бассаков сидит у Вольф.

– Так что будем делать, Крюкан? – спрашивает Люк.

– Бог ты мой. Не знаю.

Управляющий уже ничего не понимает. Стоило девчушке упомянуть Бассаков, а затем этому всклокоченному старику в седле возникнуть снаружи, и вот Крюкан окончательно растерялся.

– А письмо от Амелии Бассак кто будет читать? Ишаки ваши?

– Нет. Почту привозят по средам. А сегодня, бог ты мой, как раз среда.

Люк вновь переглядывается с Альмой и Жозефом. Такой реплики не планировалось.

– Ну и? – говорит Люк чтобы заполнить паузу.

– Письмо я получил только что, – говорит Крюкан. – Даже команде ничего не успел передать до отплытия.

Пиратский смех редко бывает заразителен. Однако, когда в тот вечер Люк смеётся от всей души, Альма с Жозефом улыбаются. Они тоже ничего не могут понять.

– Письмо при вас?

– Бог ты мой, конечно. Ужасно это всё.

– Что ужасно, Крюкан?

– Письмо.

Луи Крюкан достаёт из кармана конверт. Хотя такого не может быть. У него не может быть письма от Амелии Бассак, потому что они придумали его сами, десять минут назад, когда искали повод заговорить с Крюканом.

Люк делает Альме знак. Она подходит к управляющему и протягивает руку. Тот не думая отдаёт ей письмо.

Альма передаёт его Люку. Ни один мускул не дрогнул на лице пирата, когда он открыл его и пробежал глазами. Он складывает письмо и отдаёт обратно.

– Этому письму уже много месяцев, Крюкан. Оно из Ла-Рошели.

– Я знаю.

– Я был с ней, когда она писала его, бедное дитя.

– Бог ты мой, не то слово. Ужасно.

– Но то письмо, про которое я говорил, мадемуазель Бассак отправила на днях из Кап-Франсе.

– Мадемуазель Бассак? В Сан-Доминго? Бог ты мой! Так это правда?

Крюкан уже десять лет управляет «Красными землями», ни разу не видев хозяев, которые никогда не покидали Ла-Рошели. Он дрожит от мысли, что кто-то из Бассаков решит сунуть сюда свой нос.

– В том самом письме, – продолжает Люк де Лерн, – Амелия просит вас срочно задержать корабль для старого друга её отца, которому нужно вернуться во Францию.

– Для кого?

– Для крёстного мадемуазель Бассак.

– Но кто это?

– Я.

У Крюкана пересыхает горло.

– Вы?

– Именно. С двумя юными спутниками. И я рассчитывал оставить вам этих трёх лошадей в знак признательности за вашу услугу.

– Бог ты мой, письмо не дошло, сударь! Должно быть, потерялось. А корабль уже отчалил.

Он с сожалением оглядывает лошадей.

– Это я вижу, – говорит Люк. – Чудовищно! Три дня пути! Вы посмотрите, в каком мы состоянии. А скоро ночь.

– Могу сдать вам комнаты, – доносится от дверей лавки.

В них стоит Генриетта Вольф: она всегда готова оказать услугу.

– Две комнаты на заднем дворике. Стираю тоже я. Цены весьма умеренные. Насчёт овса – возьму за трёх лошадей как за две.

Она показывает на сгущающиеся тучи.

– Благодарю вас, – говорит Люк, – но не думаю, что этот господин оставит нас на улице после такого промаха с его стороны.

Крюкан смотрит на него в упор. За всю жизнь он ещё никого не привечал.

– Хорошо, – продолжает Люк, будто поддаваясь уговорам Крюкана, – я переночую в «Красных землях», а завтра отправлюсь искать другое судно в Кап-Франсе. Вы нас проводите? Где ваша лошадь, Крюкан?

– У портовых складов, – отвечает управляющий. – Я мигом.

– Записываю пончики на ваш счёт, Крюкан, – кричит Вольф ему вдогонку и исчезает в дверях.

Луи Крюкан спускается к пристани.

Люк смотрит на друзей. Наконец они одни.

Альма вскочила на лошадь. Жозеф забирается следом, позади неё, и спрашивает:

– То письмо… Что в нём написано?

– Фердинан Бассак умер, – отвечает пират.

– Когда?

– На Рождество, в Ла-Рошели. Он уже четыре с лишним месяца как мёртв.

Люк оглядывается по сторонам.

– Девчонка наверняка явилась в Сан-Доминго за сокровищем. Да, золото, видимо, спрятано в тех пяти сундуках, которые отвезли в «Красные земли»…

– А вдруг Амелия Бассак ничего не знает? – спрашивает Жозеф. – К тому же с чего бы ей доверять перевозку Крюкану?

– Неизвестно, – говорит Люк.

– Этот груз – должно быть, ящики с бельём, которые я обнаружил под койкой у капитана, в его каюте. За переход я проверил каждый закоулок на судне.

– Нужно осмотреть сундуки.

Небо заволакивает с моря: тучи всё сгущаются.

– В любом случае, – прибавляет Люк, – никто не умирает просто так в рождественскую ночь, когда четыре с половиной тонны его золота гуляют где-то по свету.

Появляется Луи Крюкан с лошадью. Взгляд у него всё такой же безумный.

– А что мадемуазель Бассак? – спрашивает он у Люка.

– Она приедет дня через три, если бог приведёт.

– Бог ты мой! – стонет Крюкан.

– Да-да, – улыбается Люк де Лерн. – Всё верно. Бог, и никто иной.