Тимофей Буткевич
Русские секты и их толки

Литература

Урбанский Алексей, свящ. Мое первое знакомство с беседниками (Мисс. обозр. 1900. Сентябрь).

Он же. Беседа со лжехристом беседником (Мисс. обозр. 1904. II).

Он же. К истории секты беседников (Мисс. обозр. 1907 г. № 5, 9).

Кесарев Е., свящ. Беседничество как секта. Самара, 1905.

Монтаны

История секты

Монтанами, или – вернее – монтанистами, называются собственно еретики, появившиеся в Малой Азии (во Фригии и Мизии) во II веке по Р. Х. и быстро распространившиеся оттуда во Фракии, Карфагене, Риме и даже Галлии. Их ересь была осуждена на Первом вселенском соборе. Виновником ее признается бывший языческий жрец Монтан, около 156 года обратившийся в христианство. Он учил, что человек сам по себе может вступать в живое и непосредственное общение с божеством и может удостаиваться восприятия особых даров Св. Духа или харизм, в том числе и пророческого дара, помимо иерархии, таинств и церковных обрядов. Религиозный энтузиазм и экстатические припадки, которыми сопровождалось мнимое получение пророческого дара, составляли характеристическую особенность монтантских религиозных собраний. Сам Монтан был признан Параклетом или Духом Утешителем, которого Господь обещал ниспослать Своим ученикам. Две нер возные женщины, рьяные последовательницы Монтана, Приска или Присцилла и Максимилла, были объявлены пророчицами общины, а все вообще монтанисты только себя считали «святыми» и называли себя не иначе, как «духовными христианами», в отличие от обыкновенных членов Церкви, которых они называли только «душевными христианами».

В 1835 году была обнаружена секта в селе Дубовом Умете Самарского уезда, некоторыми пунктами своего учения напоминавшая древнее еретическое учение монтан, почему местное духовенство и наименовало ее монтанскою, а ее последователей стали звать монтанистами или просто монтанами. Но секта эта имела и много общего с хлыстами, поэтому простой народ обозвал их «вертупами» или «вертячими», «духовидцами», потому что, по их учению, поступившие в секту вместе с тем принимают будто бы в себя Духа Божия и духовно видят Его; «смехо-рыдающими» – потому что в состоянии мнимого одухотворения они впадают в истерику: смеются, восторгаются, рыдают; «духовно оскопившимися», потому что, не оскопляя себя, как делают это скопцы, думают силой духа удержать вожделения плоти; «керженцами» – по месту их особенного распространения; по имени самозваных учителей – секта эта называется «щегловщиною», «никифоровщиною», «кобызовщиною», «ивановщиною» и «таразановщиною»^[77]; в недавнее время последователей и этой секты стали называть «беседниками» и «беседчиками» за их любовь к устроению у себя религиозно-нравственных бесед, конечно, в духе своего лжеучения.

Начало этой секты в селе Дубовом Умете положил крестьянин Василий Белопортков, который переселился сюда из своей родины – села Ичексов Алатырского уезда Симбирской губернии^[78]; из Дубового Умета он уже распространял свое учение по различным селам и деревням. Между прочим, его учением увлеклись две старые девы – помещицы села Базарного Уреня, которые устроили в своем доме даже общину из различных женщин и девиц, жаждавших благочестивых рассуждений и душеспасительного чтения Божественных книг. Отсюда сектантство стало распространяться как среди простого народа, так и среди помещиков, а в особенности среди помещиц не только по всей Самарской губернии, но и далеко за ее пределами. Впрочем, монтаны скоро забыли имя основателя своей секты и стали считать своим первоучителем Василия Никифоровича Щеглова, которого чаще называли просто Никифорычем.

Никифорыч, по происхождению удельный крестьянин села Прислонихи Сызранского уезда Симбирской губернии, одаренный от природы пытливостью и склонный к мистицизму, был человек грамотный и еще в молодости любил посещать общину Уренских помещиц и принимать участие в происходивших там религиозных беседах. Там же он выбрал себе жену из сестер общины и имел от нее двоих сыновей и двух дочерей. Хозяйство у него было хорошее, и он жил с достатком, радушно принимая у себя различных странников и богомольцев. В свободное время он любил заняться чтением книг религиозного содержания, но читал их без разбора и руководства, толковал по-своему, в духе Уренской общины, надеясь найти в них разрешение вопросов о смысле и цели человеческой жизни. Кроме книг Св. Писания и житий святых, он особенно любил книгу св. Тихона Задонского «О должности христианина» и переводное сочинение Иоанна Бюнианна «Путешествие христианина к блаженной вечности». Дело кончилось тем, что Никифорыч, по выражению односельчан, «зачитался»: восторженный и мечтательный от природы, склонный к фантазированию, он стал страдать галлюцинациями; то целые лики ангелов он усматривал в небесах, то по целым часам стоял, устремив глаза к небу и созерцая ведущий в него путь, то слышал неизреченные глаголы или явственно видел самого Бога. Но решительное влияние имели посетившие его два ангела в виде странников. С этого времени он сознал, что он «прозорливец, обладающий божественной премудростию», «пророк Божий, призванный от чрева матери быть провозвестником Нового учения о правом пути к царствию небесному». Ради этого «он оставил свое хозяйство и семейные привязанности, как измышления греха на погибель людскую, отказался от всего, что прежде дорого было его сердцу, с чем из детства сроднилась его душа; дело веры и вдохновенное мечтательное желание преобразования жизни по новым религиозным началам так были в нем сильны, что заглушили все его прежние наклонности и привычки»^[79]. С старообрядческой прической с вырезом в виде скобки над глазами, но без пробора, в коротком дубленом полушубке зимой, в простенькой бекеше или одной только холщовой белой рубахе летом, иногда в виде странника-монаха в ветхой коленкоровой ряске, в черной с узкою опушкою шапке и со связанными из ниток четками в руках, Никифорыч начал странствовать по всему Заволжью, проповедуя повсюду «правый путь к Царствию Небесному», при этом везде выдавал себя за божественного посланника, действующего по непосредственному внушению Св. Духа. Пришедши в какое-либо село, он поселялся в избе крестьянина, расположенного к религиозному мистицизму и любящего чтение книг религиозного содержания. Собрав вокруг себя слушателей, он открывал Библию и, прочитав из нее небольшой отрывок, изъяснял его в духе своего личного понимания, но непременно указывал при этом на существующее в мире зло, на крайнюю греховность людей, на необходимость покаяния, исправления и духовного возрождения для достижения своего спасения и вечного блаженства.

Но главной своей задачей он поставлял возбуждение у слушателей недоверия к православному духовенству и церковному учению. Церковь, по его мнению, уже бессильна совершить возрождение человечества и руководить его по пути к спасению: она сама омирщилась и затемнена греховностью людей; ее пастыри наемники и слепцы, не видящие перед собою ямы, в которую ведут пасомых и в которую падут сами. «Жизнь мирская, – учил Никифорыч, – греховна, пакостна; давно она требует неправы, только не по тем правилам и уставам, которые за серебро выдают церковники, потому что уставы их ни к чему не годные, только ко злу; да и сами-то они не по уставам живут и жизнь свою плохо заправляют, греху людскому много мирволят; а вся беда от того происходит, что сила крестная изнемогла, поисшаталась и уставы Спасителевы давно уже стали непригодны, а потому незачем ходить и в храм слушать попов. Спаситель, правда, был на земле, но сила искупления его царствовала недолго; грех опять ослабил ее. Христа нигде теперь не найдешь. Нет Его и в монастырях; там соблазн один: в келиях – чайный запах, дым табачный, скоромина, картофель даже…» Ссылаясь на св. Димитрия Ростовского, Никифорыч говорил своим слушателям: «Один человек искал обиталище Иисуса Христа на земле и пришедши в монастырь спросил, не тут ли оно. Но ему ответили: «Был раньше, а теперь куда-то ушел». Человек стал искать Христа среди священников, но те ему ответили: «Мы только слышали о нем, а сами его не видели; мы живем не ради Иисуса, а ради хлеба куса». Не нашел человек Христа и среди судей, не было его и среди царей. Но как же быть без Христа? Как спастись людям? Эго устрояет Промысл Божий. Нужен только руководитель – первый человек или истинный христианин, за ним потянет второй – верный, за вторым – третий – надеющийся, только один упорный погибнет». Так разделяются и все люди: первый человек или истинный христианин – это сам Никифорыч, верные – это его преданные последователи, надеющиеся – это те люди, которые признают его божественное посольство, но еще не имеют твердости отпасть от Церкви, а упорные и погибающие – это те, которые не хотят его слушать. Не желая окончательной погибели рода человеческого, перст Божий отметил Никифорыча и воззвал его из пустыни на великий подвиг быть провозвестником правого пути. Он должен сделать то, чего не может сделать Христос, а потому жертвы приносить и молиться нужно не Христу, а ему. Он не своей силою действует, а в нем действует Святой Дух, сошедший на него в момент его призвания на проповедь. Его силою он приводится в состояние одухотворения, провидит тайны и будущие судьбы людей, знает, какие уже уготованы места в будущей жизни для каждого человека. «Мне открыто свыше, – учил он^[80], – больше, нежели Василию Великому. Я знаю всю подноготную, слово мое – слово Духа, и что я ни скажу, то нерушимо сбудется!»

Тем не менее свое новое учение Никифорыч распространял с большою осторожностию; он учил только там, где предвидел успех своей проповеди. Не следует, говорил он, слово веры расточать зря. Сказано: «Не мечите бисера перед свиньями, да не попрано ногами будет». Он строго запрещал слушателям передавать его учение церковникам и велел хранить его в тайне. По его словам^[81], будто бы и Иисус Христос, когда был на земле, поверял тайны неба только девице, бившей Его спутницею во время путешествий по городам и селам. Передавая ей Свои сокровенные тайны, Он будто бы сказал: «Если ты откроешь кому-нибудь тайны, вверенные мною тебе, то Я не прощу тебе ни в сей век, ни в будущий и душу твою занесу туда, куда ворон костей не занесет». Чтобы отклонить от себя, как сектантского пропагандиста, подозрение, Никифорыч настойчиво советовал своим последователям не разрывать внешней связи с Церковью и до времени, определенного Богом, лицемерно показывать свое особое усердие к ней и уважение к духовенству. В церковь, говорил он, ходите и молитесь, но – не духом, а плотью; исповедуйтесь и причащайтесь, но поевши, потому что грех морить себя голодом; делайте вклады в церковь, пусть богатеют попы себе на погибель; не враждуйте с духовенством и не раздражайте властей. Другими словами: он дозволял своим последователям лгать, лицемерить и обманывать ради выгод сектантства. Сам он служил наилучшим образцом такого поведения. Жизнь он вел для виду самую воздержную. Не пил ни чаю, ни водки, мяса не ел, говорил вкрадчиво, с постоянной улыбкою, посещал все богослужения, с первым ударом колокола являлся в храм Божий, молился всегда с особенным усердием, стоя на коленях и проливая слезы, говел во все посты, целую неделю перед причащением ничего не ел и не пил. Священники считали его самым благочестивым и преданным Церкви христианином.

Нравственное учение Никифорыча ограничивалось простыми практическими наставлениями. Не ходи на пиры ни к чужим, ни к своим; не ходи ни на свадьбы, ни на крестины; не благословляй жениха и невесту, в кругу бушующих пьяниц; не давай никаких вещей, если знаешь, что берущий хочет устроить пиршество. Не только за участие в срамном пиру придется отдать Богу отчет в день судный, но и за всякое содействие тому, потому что каждая вещь – ложка, скамейка, данная на грех, вознесется к Богу и расскажет, как с ней поступили. Водка и чай – губители душ и разорители дома. Самовар – тот же идол, которого сделали израильтяне перед Синаем: только тот был с сережками, а этот с ручками, но вред один, потому что и пред самоваром, как перед тем идолом, творятся пиршества, с плясками, развратом и обедением. Воздержный человек жив духом, и сами ангелы поддерживают его и не дают ослабеть. Кто ест один раз в день, тот – ангел, кто два раза – человек, кто три – свинья, четыре – дьявол. Не ешь мясной пищи, которая, утучняя тело, отягощает душу страстями. Бесстрастен только тот, кто не различает золота от черепка и женщины от падали. А так как во всем надо противиться греху, то хорошо избегать роскоши даже в малых вещах: не строить домов с резьбой и расписными карнизами, не шить платьев с кружевами и с оборками, не печь пирогов с перегородками и т. п.^[82] Всяк начинай свое дело со смирением; не размахивай руками; не говори громко; не ходи скоро; дверью не хлопай шибко; взор поникай низу (долу); завязывай рот, нос и уши, когда мирские говорят с тобою. Брак есть скверна; зачатый плод – исчадие зла, – грех самого дьявола. Верные Богу не должны жениться и т. д. Но отвергая брак, Никифорыч дозволял своим последователям вступать в «союз духовного братства»; всем велел называться «братьями» и «сестрицами». В свои общины Никифорыч принимал преимущественно молодых девиц и парней; пожилых людей недолюбливал^[83].

Никифорыч умер 13 мая 1855 года, оставив в наследство своим преемникам 32 правильно организованные общины в одной Самарской губернии. Отзывы о нем современников крайне противоречивы: одни считают его человеком святым и благочестивым, другие – юродивым или сумасшедшим, третьи – плутом и негодяем.

Из числа лиц, наиболее содействовавших распространению лжеучения Никифорыча, после его смерти, была его ученица и почитательница – крестьянка села Раковки, Самарского уезда, Анастасия Кузьминична Керова (Шувина тож), в монашестве матушка Мария – женщина чрезвычайно энергичная. Став во главе монтанской секты, она имела весьма сильное влияние на жизнь монтан и значительно увеличила число сектантов. Будучи монтанскою «богородицею», она значительно изменила первоначальное учение Никифорыча привнесением в него многих заимствований из хлыстовства, которое было занесено в Самарскую губернию переселенцами из Центральной России. В 1882 году ее заключили в Спасо-Евфимиев Суздальский монастырь, но и оттуда она не перестала поддерживать своих сношений с сектантами. Ее ревностными помощниками, а потом и преемниками были здравствующие еще и ныне самарские крестьяне: Яков Шеин, Димитрий Бахмутов, Игнатий Фролов, Алексей Живаев и Семен Шенцов, а в пригороде Ерыклине богатый крестьянин Григорий Кобызов. Из них особенным авторитетом пользуются два: первый и последний. Несмотря на то что Шеин отличается чрезмерным корыстолюбием и уже дважды сидел в остроге за воровство, ему воздают божеские почести, называют его не иначе, как «спасителем», благоговейно лобызают скамейку, на которой он сидел, постель, на которой он спал, и т. п.

Прием в монтанскую секту

В секту свою монтаны принимают, как и вообще хлысты, только лиц, испытанных в верности их лжеучению «после продолжительного искуса и непременно за поручительством «крестных отца и матери», то есть монтан, принявших на себя обязанность руководить жизнью и верованиями новичков. После того как последние, войдя в собрание монтан с иконами в руках и в сопровождении восприемников, торжественно произнесут клятву под страхом смерти, хранить в тайне все, что делается в общине, а равно и их учение, они объявляются «братцами» или «сестрицами», принятыми в секту, и на их надевается особый крест, который они обязаны постоянно носить на своей груди. Крест этот довольно большой, серебряный, с лучами в средине и надписью на обратной стороне молитвы «Царю небесный». В продаже таких крестов нет; монтаны приобретают их по особому заказу. Кроме того, вступающим в секту даются ценные (стоимостью от 3 до 5 рублей) пояса. С лиц, принявших тайны веры, говорит писатель вполне беспристрастный^[84], монтаны снимают портреты и отрезывают прядь волос с голов, а взамен последних дают для ношения на шее вместе с крестом, а женщинам для вплетения в косы волосы с «ангельского душеньки» (главаря общины), как мощи угодника Божия. Оригинал же знает, что не избежать ему скоропостижной смерти, если он выдаст кому-нибудь тайны веры, потому что портрет и волосы его в таком случае будут по особому обряду преданы посмеянию, проклятию и уничтожению, что служит непременным предзнаменованием скорой его смерти. Предзнаменование это, по уверению сектантов, всегда исполняется поразительным образом. По этой причине, вероятно, отказываются неведением тайн веры и неохотно вступают в разговор о заблуждениях те из сектантов, которые оставляют заблуждение, отделываясь в этом случае откровенностью о каких-либо пустяках и скандальезных историйках из жизни сектантства».

Вероучение монтан

Монтаны совершенно не признают Библии источником своего вероучения. Еще Никифорыч запретил им читать ее, как книгу не только ненужную, но и вредную для спасения человека, что было, конечно, естественным выводом из его положения, по которому «уставы Спасителевы» были объявлены «непригодными» для указания человеку «правого пути». Но, отвергнув Богооткровенное учение; монтаны оказались бессильными создать свою собственную систему вероучения и потому обратились к хлыстовству. Подобно хлыстам они не признают Бога Троичным в Лицах. Даже Духа Святого, о котором так часто у них бывает речь, они считают только какою-то моральною силой Божией. Об Иисусе Христе они ничего знать не хотят, а тем более не веруют в его Богочеловеческое достоинство. «Как возможно, – говорят они, – чтобы дева, простая еврейка, родила Бога? Это – басня, выдуманная попами из корысти!» По их учению, Бог никогда не рождался ни от какой женщины, так как он вечен. Но однажды, видя мир погрязшим в содомском грехе и желая спасти его, он сошел во плоти на землю, жил и учил некоторое время среди людей, пока не приобрел значительного числа последователей, решившихся вести праведную жизнь. Помощников своих по распространению учения он назвал апостолами. Впоследствии Он избрал из них одного, которого наименовал своим возлюбленным сыном и которого все праведные люди стали называть «истинным сыном божиим». Возвестив свое учение людям, Бог вознесся на небо, а «сын Божий» остался на земле. Гонимый грешниками, он жил только в обществе праведников и, получая постоянно откровения от своего небесного отца, передавал их своим последователям. Он никогда не умирал, и умертвить его никто не может. Он живет на земле и теперь появляется только в обществе праведников во время их радений и беседует с ними «усты ко устом». В этой легенде глухо (без названия имен Данилы Филипповича и Ивана Тимофеевича Суслова) передается краткая первоначальная история хлыстовства.

Мы не имеем основания утверждать, чтобы монтаны веровали в предсуществование душ и перевоплощение их. У них нет ни «христов», ни «пророков». Заведующие их общинами и молениями называются только «большаками», «старшими братцами» и «ангельскими душеньками». Даже матушка Мария (Керова) была называема «богородицею» лишь по личному уважению к ней.

Подобно хлыстам, монтаны отрицают супружество, утверждая, что брак есть «скверна», «грех пакости», «установление дьявола», а о деторождении они говорят так: Кто родит, тот 300 лет будет мучиться». Тем не менее каждый монтан, на законном основании, держит у себя в доме двух-трех девиц, а жену в качестве прислуги помещает в отдельную клеть.

Никакой системы нравоучения у монтан нет; но в своей жизни они в точности стараются выполнять наставления Никифорыча.

Религиозный культ монтан. Вместе с хлыстами монтаны придают большое значение в деле спасения своим радениям, во время которых к ним является «истинный сын божий» для устных бесед и наставлений, а сами они воспринимают в себя духа божия и получают способность «видеть духовными очами». Радения монтан, в сравнении с хлыстовскими, отличаются простотой и отсутствием разнообразия. В начале радений, после нескольких церковных молитв, монтаны обыкновенно составляют «святый круг» и при пении особых, большею частью позаимствованных у хлыстов песен быстро вертятся в нем на одной ноге, пока не впадут в состояние истерики, после чего бросаются на пол или на скамьи и начинают рыдать, смеяться, плакать, выть, судорожно восторгаться и т. п., что и считается состоянием одухотворения. В это же время некоторые из них, как и у хлыстов, произносят странные, бессвязные и непонятные речи, которые признаются пророчествами, внушенными непосредственно Духом Святым. После этого устрояется «престол» из двух широких полотенец, растянутых во всю длину. Престол держат четверо мужчин, а по углам стоят монтаны с четырьмя зажженными восковыми свечами, и перед этим престолом присутствующие поют так называемые «Божьи суды»; всех их девять по числу девяти чинов ангельских. «По отнятии престола, – рассказывает очевидец^[85], – у монтан происходит что-то вроде битвы. Все присутствующие, выстроившись в две колонны, одна против другой, и вооружившись палками, бьют друг друга довольно сильно, так что у них всегда остаются знаки от этого побоища. Но и это еще не конец монтанских радений. Иногда, по окончании битвы, монтаны вьют еще жгуты из полотенец, которыми и бьют себя по спине беспощадно до тех пор, пока не обессиливают совершенно. Такое жестокое самобичевание монтаны употребляют для прогнания из плоти беса, духа нечистого, по выходе которого будто бы и вселяется Дух Божий в души последователей монтанской секты и обитает в них. Кроме того, по мнению монтан, биение жгутами имеет то значение, что спасительный знак добровольных страданий есть как бы перстень обручения с Богом и будущая слава их в Царстве Небесном»… Нет достоверных известий, на основании которых можно было бы утверждать, что на радениях своих монтаны допускали когда-либо свальный грех или какие-либо иные проявления чувственных половых страстей. Сами же монтаны уверяют, что, отвергнув брак, они побеждают все вожделения своей плоти только силою своего духа. На радениях под большие праздники монтаны устраивают и причащение. Причащаются они какими-то желтоватыми пряниками, опущенными во щи; пряники эти небольшие, величиною в четверть вершка, и доставляются из Москвы. Больным монтанам причастие посылается на дом.

Особенностью монтанских радений должна быть признана так называемая «радельная» или «братская трапеза»; она же и «вечеря любви». В той самой избе, где происходили радения, в комнате, по возможности, просторной, освещенной множеством свеч, налепленных перед иконами, уставляется большой общий стол с значительным количеством приготовленных на этот случай кушаний. Все сектанты садятся за стол, «якобы на Господню трапезу в царствии небесном, ликуя все вместе подобно ангелам и святым». Протяжным пением на заупокойный мотив церковной песни «Святый Боже» начинается трапеза, на которую монтаны смотрят как на составную часть своего религиозного культа. Во время трапезы сектанты также поют многие песни хлыстовского происхождения. В перерывах «истинный сын божий» дает своим единоверцам различные наставления, ведет беседы «усты к устам». Монтаны любят затягивать эту «трапезу Господню», так что она оканчивается большею частью только на рассвете. По окончании трапезы «большак» произносит импровизированную молитву и кланяется «истинному сыну божию» в ноги. Все встают с своих мест и после «общего прощения», сделав особый поклон земной «сыну божию» и «большаку», оставляют молельню и часто идут прямо в церковь, к заутрене.