Тесла Лейла Хугаева
Клиника доктора Бене Финкеля
Тамрико привыкла к повиновению Верочки, и даже не потрудилась ее спросить. Теперь она посмотрела на Верочку тем своим властным взглядом, от которого в ее жилах стыла кровь.
– Конечно, конечно, если нужна моя помощь, как я могу отказаться, Бенедикт Яковлевич. Я так благодарна вам и Тамаре Тенгизовне за все, что вы делаете для меня. Я в Москве совсем чужая, без вас бы совсем потерялась. – она покраснела еще больше, так что на матовой белизне ее кожи заиграли два бардовых румянца. – А сейчас я пойду, с вашего позволения.
Вера Сослановна вдруг выпрямилась и с вызовом посмотрела в глаза Тамрико. Она и сама не ожидала от себя такой дерзости. Однако, смущение и стыд настолько переполнили ее сердце, что она уже знала: или она сейчас же отсюда уйдет, или она наговорит дерзостей Тамрико и рассорится с ней навсегда. Тамар Тенгизовна сразу поняла настроение Верочки, и в душе еще больше восхитилась своей питомицей.
– Я провожу Верочку. Отдыхайте. Мы уже не вернемся. Бено, я жду тебя домой, сильно не задерживайся. Нина Александровна, счастье нашему Сашеньке!
Нина Александровна стояла, словно пораженная громом. События разворачивались с такой неумолимой быстротой. Сначала это прозрение о ее любви к Бене. Такое глубокое и пронзительное, что ей казалось, она закричит о своей любви. И вдруг, сразу вслед за этим, почти такой же шок от чарующей красоты Верочки и почти откровенное сватовство Тамары Тенгизовны. Что значил ответ Бене? Он согласился? Или просто подыграл, чтобы отвязаться? Нина чувствовала, что ей в сердце воткнулись тысячи ножей, и видела, как она ходит между ними, лавируя, словно джигит. «Я брежу», – тихо сказала она, отирая пот со лба.
– Позвольте анекдот о моей Му-Му! Чудо, вы умрете со смеху! – возник вдруг уже порядком набравшийся Винцент Григорьевич. – Значит, спасли мужики Му-му, и она ну их благодарить. Спасибо, говорит мужики, от верной смерти спасли. А те в шоке: «Говорящая собака». Муму как услышала, еще больше офигела: «Говорящие мужики!» Ха-хахаха! – хохотал Винцент Григорьевич в пьяном задоре смешивая свою Муму с тургеневской. – Бене дорогой, низкий поклон матушке вашей, Тамрико Тенгизовне. Давно я настоящего грузинского вина не пил. Целую ручки, кланяюсь в ножки. Боже ж мой! Я ВАС не заметил, Нина Александровна, королева моя! Королева Марго!
Нина ощутила прилив паники от мысли, что надо будет поддерживать разговор с ее пьяным поклонником, и почти умоляюще взглянула в глаза Мише Михельсону.
– Михаил Исааакович, выручите, голубчик.
Миша пожал плечами и взял Васю под руку.
– Пойдемте, друг, возьмем у Тополева гитару. Какой из вас влюбленный без гитары. Тополев всегда возит в машине гитару, я с ним ездил, и знаю.
– Чудесная идея, Миша! Мы сейчас вернемся! Конечно, я спою свои любимые вещи… вот послушай Миша, моя последняя… сам сочинил.
– Какой же поэт из фрейдиста! – нервно засмеялась Нина. – Разве что либидо с дефекацией воспевать.
По мере того как стихали их голоса, Нина все больше боялась посмотреть в глаза Финкелю, с которым они наконец то остались наедине. Прежде чем она успела сообразить, что делает, она нашла себя на коленях у Финкеля, страстно целующей его мокрые губы.
– Бене, Бене, я вас люблю. Неужели вы не видите, дорогой? Неужели не видите?
Бенедикт Яковлевич дал себе время собраться с мыслями, осторожно отвечая на ласки Нины нежным поглаживанием ее ухоженных каштановых волос. И наконец, обнял ее лицо горячими ладонями, решительно ее остановил.
– Подожди. Я не могу тебя любить, Нина.
– Я знаю, Бене, мы прочитали про Анну… я все знаю! Но ведь она мертва. А я здесь, и я жива. Я люблю тебя. Позволь мне тебя любить милый. Скажи мне Бене, ответь: ты ведь видел, видел эту пропасть, это зияющее смертельное чрево, над которым я висела все это время? Ты видел и жалел меня?
– Это моя работа, Нина. Да, я вижу боль людей, особенно дорогих мне людей. Конечно, я люблю тебя, дорогая. Но я не смогу любить тебя всегда.
– Всегда, Бене? Что такое всегда? Разве мы будем жить вечно?
– Нина, я не знаю, сколько я буду любить тебя. Может год, может пять лет, а может месяц, но однажды я уйду.
– Год, Бене, любимый, дорогой! Это много как океан, это много как вечность. Целый год я не буду видеть эту страшную пропасть, целый год я буду в безопасности, как у Христа за пазухой. Бене, какая я счастливая.
Она покрыла взмокшее лицо Бенедикта Яковлевича нежными, как ветер поцелуями, чувствуя, как горячая волна счастья блаженными волнами растекается по всему ее телу. Ее ноги на его горячих ногах, его дыхание смешивалось с ее дыханием, его губы касались ее щеки. Ради этого мгновения стоило жить и мучиться предыдущие сорок лет. Как вдруг истошные крики внезапно оборвали идиллию влюбленных. Кто-то кричал в исступлении, и Нина не сразу узнала в этой дикой истерике голос своего Саши:
– Убирайся вон! Пошла вон, шлюха! У меня нет ничего общего с этой женщиной, слышите! Ничего общего! И никакая это не свадьба! Это вечер по случаю выставки моего отца! Я не знаю, что здесь делает эта шлюха! Шлюха! Пошла вон!
– Это Саша, Бене, это Саша… – закричала Нина Александровна, вырываясь из его объятий. – Это мой Саша, – кричала она в порыве добежать до своего сына. Бене видел, как обмякло ее тело, и как она без чувств упала на траву неподалеку. Двое мужчин подняли ее за руки и понесли в машину.
Вскочив на костыли, которые ловко вкладывались в его коляску и были всегда при нем, он с проворством кошки побежал к той части ресторана, откуда доносились крики. Миша и Вася уже держали Сашу за руки, а Светлана Алексеевна покрывала поцелуями его перекошенное от боли лицо, лаская, и успокаивая его, как могла. Тополев стоял возле сына с белым, как полотно лицом, растерянный словно школьник.
– Отвезите меня домой! Сейчас же отвезите меня домой! – вцепилась в его рукав невеста, под ногами которой валялась ее густая фата. – Никогда ему не прощу! Никогда не прощу! – рыдала она на глазах сочувствующей публики.
– Конечно, милая, конечно! – спохватился Борис Павлович, чье доброе сердце исходило кровью. – Пойдемте, пойдемте, вы только скажите, куда вас отвезти. Утро вечера мудренее, завтра все наладится. Все разъяснится. Это какое-то недоразумение. Конечно, недоразумение. Вы прекрасная, милая девушка. Спасибо вам, спасибо милая моя. – и он, нежно взяв ее под руку, повел ее к машине, успокаивая словно больного ребенка.
Оказалось, пришла какая-то женщина с фотографиями и показала их прямо Саше. На фотографиях его невеста в компании женатого мужчины, а также ее обнаженные фото в социальных сетях, в самых вызывающих позах. Она утверждала, что Лариса, невеста Саши, спала с ее мужем, и вообще подрабатывала, торгуя собой. Гости были в шоке, Лариса уверяла, что впервые видит эту женщину, Саша поверил настолько быстро, что навсегда оскорбил чувства Ларисы. Однако, его приступ был уже чем-то патологическим, и она почувствовала это прежде, чем смогла осознать. Он не был просто взбешен и расстроен, он бился в конвульсиях, и только это немного смягчило ее боль.
Бене раздумывал несколько минут. Потом переснял все фото на свой телефон, и уверенно набрал номер Гриши Белогородского, своему другу по разведке, которому не звонил уже 15 лет, со дня смерти жены.
– Гриша, это Финкель. Потом поговорим. Я послал тебе фото. Посмотри для меня. Настоящие они? Кто эти люди на фото. Фамилии и ситуацию перешлю сообщением. Да спасибо, буду ждать.
Он сразу не поверил в правдивость обвинения просто потому, что совсем недавно по телевидению рассказали точно такой случай, произошедший где-то в Северной Осетии. Женился известный спортсмен, потратил бешеные деньги на свадьбу, а в конце пришла жена любовницы его супруга с подобными фото. Там все оказалось правдой. Но второй раз это правдой быть не могло. Скорее всего, кто-то посмотрел передачу и решил использовать для себя. Гриша перезвонил уже через час, сказал, что фото фальшивые. Бене поспешил объявить всем, что это дело рук мошенников, что пока неясно кто и зачем, но уже совершенно ясно, что все вранье, и девочку оболгали. Дал трубку Саше, чтобы он сам услышал аргументы Гриши.
– Ну, ты успокоился? – строго и ласково спросил он его юношу.
– Мне стыдно, мне так стыдно, – расплакался Саша, уткнув лицо в дрожащие руки. – Где моя мама? Где мама?
– Я здесь, сынок, – прибежала Нина Александровна. – Я уже здесь. Вон и папа вернулся. Он отвез Ларису домой. Завтра поговорите и помиритесь. Все будет хорошо.
– Она меня никогда не простит, мама, – плакал Саша, в плечо матери. – Мне так стыдно, так стыдно.
– Вот, выпей вот это. – Нина достала из сумки таблетку и дала ее сыну. – Борис, отвези Сашу домой и уложи спасть. А я тут распоряжусь, и приеду вслед за вами.
Гости постепенно разошлись, Бене и Нина остались в саду-ресторане одни. Нина больше не выпускала его из своих объятий.
– Не плачь, дорогая, Саша будет здоров.
– Это был шуб, да, Бене? Это был шуб? Паранойа? Мания ревности? Я замечала, замечала, что он менялся все последнее время, особенно когда влюбился. Бене, мой сыночек, мой Сашенька, Бене!
– Нина, дорогая, успокойся, жизнь моя, сердце мое. Видишь, я твой, я с тобой, я всегда буду рядом. Мы спасем Сашу. Ведь он мне как сын. Разве я дам ему утонуть. Мы его вытащим!
– Ты знаешь, – говорила сквозь слезы Нина, – я как будто чувствовала, что он будет с нашим Андреем Николаевичем, в твоей экспериментальной группе. Я давно поняла, Бене, но не знала что делать, не знала! Я отдавала ему все тепло и всю заботу. За что мне, Бене?
– Андрей Николаевич —тоже сын потрясающей мамы. Разве ты не видела эту славнную женщину? Я даже не знаю кто из них интеллигентнее, сын или мать.
– Поцелуй меня милый, прошу тебя. Люби меня. Люби меня, Бене. Или твоя любовь, или поднимусь к себе, и прострелю себе голову.
Бене отвез Нину Александровну домой. Она все не могла насладиться его целительными объятиями, и когда они уже приехали, опять нырнула к нему на колени, и опять ласкала его черную кудрявую голову с ненасытностью дикой кошки. Бене терпеливо ждал, когда она успокоится. Потом набрал Тополеву, и попросил его спуститься за женой. Тополев открыл дверь и увидел Нину Александровну, мирно спящую на коленях Финкеля. Он видел и блаженную улыбку на ее лице и нежные обхват его шеи, и честные глаза Финкеля. Он все понял, и знал, что должен благодарить Финкеля за жизнь своей жены.
Он ответил ему таким же твердым и искренним взглядом.
– Спасибо Бене, друг. Я тебе не забуду. Этим вечером ты спас нас всех. И больше всего ее. – он кивнул на жену. Потом аккуратно взял ее на руки, и понес домой. Бене смотрел с какой нежностью он несет свой драгоценный груз, и чувствовал как слезы текут по его щекам. Когда-то он также вынес свою жену из раздавленной машины. Но его жена уже была мертва.
Глава 6. Провал доктора Бене
Было решено выписать Андрея Николаевича Орлова с тем, чтобы он смог вернуться к нормальной жизни. Андрюша уже не трепетал свободы, и больше не чувствовал себя таким зависимым от бесед с доктором Леви-Финкелем. Это было очень кстати, поскольку только возвращение к нормальной жизни могло утвердить и самого Андрея Николаевича, и окружающих в мысли, что Андрей окончательно здоров. Действительно, Андрей Николаевич поспешил вернуться на службу в лютеранскую церковь, где он служил пастором, и жизнь его потекла прежним размеренным ходом. Он все еще часто созванивался с Леви-Финкелем, на чем последний и сам настаивал, чтобы контролировать процесс выздоровления. Они по прежнему много времени уделяли вопросам философии, но теперь уже Бенедикт Яковлевич учился у своего пастора. Беседы с Орловым открыли для самого доктора Бене всю важность поставленных Андреем вопросов для современной науки.
Доктор Бене не послушал своих коллег, и не стал откладывать защиту диссертации. Комиссия была готова выслушать научный доклад Леви-Финкеля всего через месяц. Бенедикт Яковлевич в глубине души очень переживал, как справится Андрюша. Поэтому решено было, что Андрей будет приходить каждую субботу до дня защиты диссертации, и проходить вместе с коллективом клиники Бене импровизированную защиту. Так и поступили. Андрея Николаевича ставили у кафедры, а коллектив клиники во главе с Финкелем садился напротив. Чтобы воссоздать весь официоз атмосферы, которая будет на защите, Финкель и его коллеги обращались к пастору Орлову со всеми формальностями, и со всей строгостью, которую могли предположить у аттестационной комиссии. Андрей рассказывал о себе снова и снова, во всех подробностях вспоминая три периода своей жизни: до болезни, болезненный период, и период выздоровления. О каждом периоде говорили отдельно, и в каждом периоде его научили выделять и уметь аналитически рассказать о самом главном.
Месяц близился к концу, и пока все было хорошо. Андрюша успешно реабилитировался на работе, прихожане с любовью встретили своего пастора. Три репетиции защиты диссертации с участием Андрея Николаевича прошли спокойно и обстоятельно. Доктор Бене и весь коллектив клиники внимательно изучали реакции Андрея, и пришли к выводу, что он уравновешен, спокоен, уверен в себе, и даже ироничен. Коллеги поздравляли Бенедикта Яковлевича, которому поначалу совсем не хотели верить. Однако, беседы с Андреем убедили их в том, какую титаническую работу проделал Бенедикт Яковлевич за этот год каждодневных многочасовых бесед с Орловым.
Наконец, диссертационный совет, председатель, заместили председателя комиссии, экспертный совет были назначены. Финкель громко зачитывал коллегам состав диссертационного совета, когда они как обычно собрались у него в кабинете после работы.
– Вы только посмотрите, они назначили Манкевича председателем, а Рыжайло и Галытьбу его заместителями. Мои самые ярые оппоненты. Десять докторов медицинских наук, два доктора биологических наук, пять докторов психологии и два доктора философских наук. Серьезно подошли к составу экзаменаторов. Чувствую себя школьником.
– Откажись Бене, пока не поздно, – серьезно возразил ему Михельсон. – Я знаю, что не послушаешь, но я должен тебя предупредить. Все может закончиться очень плохо. Вплоть до закрытия клиники. Слишком революционная у тебя тема. Тебя запишут в обычные антипсихиатры, а к ним давно никто серьезно не относится. С такими новаторскими темами можно писать романы, а вот работать на практике могут просто запретить. Подумай о нас и о клинике. Если не хочешь подумать о своей репутации ученого.
Бене только пожал плечами. Когда все разошлись, и они с Ниной Александровной остались одни, он спросил ее о здоровье Саши. Нина расплакалась.
– У меня больше нет сомнений, что это был шуб, Бене. Он стал совсем другим. Две недели он послушно продолжал ходить на лекции в университет, словно бы хотел что-то себе доказать. Ларису больше не хочет ни видеть, ни знать. Логические аргументы больше на него не действуют. Он опять верит всему бреду, что тогда услышал. Он страшно зол на нее, и считает погубленной и свою репутацию, и свою жизнь. Он рассказал мне все это вчера. Я проплакала всю ночь. У меня больше нет сомнений. Я предложила ему лечь в клинику, к тебе на обследование. Что тогда началось, Бене! Он стал кричать что мы все хотим от него отделаться, запереть его в сумасшедшем доме, что он не позволит сделать его безумцем и тп. Оказалось, все ему милее психиатрической клиники. Даже нашей клиники, где все знают его и он всех. Если бы он сказал о других местах, я бы его поняла. Но всем известен твой гуманизм, а для него здесь все просто родные люди. Ему было легче заставлять себя две недели сидеть на лекциях и терпеть разговоры вокруг о скандале на свадьбе, чем одна мысль лечь к нам на обследование. Но вчера он сдался. Больше говорит ни ногой в университет. Я не знаю, что мне делать, дорогой. Научи меня, я совсем растерялась.
– Ты ведь понимаешь, что есть только один выход. Или к нам, или куда-то еще. Надо успеть положить его к нам, пока он не наделал глупостей и его не заперли где-то еще.
– Да, я сама все время думаю об этом. Попробую с ним еще раз поговорить.
Защита диссертации была открытая. Коллегам доктора Бене было позволено присутствовать на защите. Весь состав врачей-психиатров клиники Финкеля изъявил желание явиться. Не все они верили, что Финкель победит. Искренне верила в его победу только Светлана Алексеевна. Нина Александровна слишком желала ему победы, чтобы верить в свою удачу. Однако все пришли, чтобы поддержать его. И только Тамара Тенгизовна настолько разнервничалась, что отказалась приезжать. «Я буду молиться за тебя здесь, сынок, – сказала она с глазами полными слез. – Ты столько страдал, господь да смилуется над тобой».
– Уважаемые дамы и господа! – вышел, наконец, к кафедре Леви-Финкель. – Мне бы хотелось, чтобы вы не истолковали превратно тему моей диссертации: «Когнитивная психиатрия и психология шизофрении». Речь идет не обо всех психических расстройствах, я хочу это подчеркнуть! Вы знаете, я главврач функционирующей психиатрической клиники, и знаю что такое органическое повреждение мозга. Разумеется, «когнитивная психиатрия» не может иметь никакого отношения к органическим этиологиям психозов. Мы говорим о том важнейшем разграничении, которое вводит в своем знаменитом учебнике психиатрии Карл Ясперс! Мы говорим о шизофренических и маниакально-депрессивных психозах, а также о малой психиатрии психопатий, как о психозах с неорганической этиологией. Прошу вас зафиксировать внимание на этом основном тезисе нашей диссертации: разграничение органической и неорганической этиологии психозов.
Там, где психоз связан с разрушением мозга – это по прежнему вне всяких сомнений область медицины, классической психиатрии.
И только там, где речь идет о неорганических причинах психоза, как в психопатиях Ганнушкина, или в крепелиновской дихотомии шизофренических и маниакально-депрессивных психозов – мы настаиваем на психологической терапии, то есть на «когнитивной психиатрии».
Только после этого предварительного замечания мы можем излагать суть наших рассуждений на тему когнитивной психиатрии или же, иначе, о гуманистической психологии в психиатрии.
Бенедикт Яковлевич отчетливо слышал насмешливые возгласы, ропот, возникший вслед за его горячим и уверенным вступлением на столь зыбкую почву, но был так увлечен своим докладом, что почти не обращал на эти помехи никакого внимания. Он знал, что коллеги восхищаются его самообладанием, и чувство ответственности перед ними еще больше увеличивало его выдержку.
– Следует ли нам, уважаемый Бенедикт Яковлевич, – встал вдруг председатель комиссии, доктор медицинских наук Манкевич, – так понимать ваше заявление о «когнитивной психиатрии», что вы утверждаете, что способны излечить шизофренический психоз, маниакально-депрессивный психоз и психопатии малой психиатрии одной, с позволения сказать, психологией? Без лечения самого мозга?
– Да, г-н профессор Манкевич, вы абсолютно точно ухватили мою мысль. Только в данном случае речь идет о первой попытке излечения шизофренического психоза на базе когнитивной психологии. Именно такой катамнез я и попытаюсь представить на защите моей докторской диссертации. Что касается психопатий и маниакально-депрессивного психоза, то это пока только сфера гипотезы.
– Превосходно. Значит вы, г-н Леви-Финкель, готовы представить нам случай излечения шизофренического психоза методом когнитивной психиатрии, я вас правильно понимаю? Вы будете говорить собравшемуся здесь совету докторов медицинских и биологических наук, что шизофренический психоз – это не их сфера деятельности? Потому что изучение и терапия мозга никак не связана с изучением и терапией психозов? Я правильно вас понял?
– Все правильно, только одно важное уточнение. Только психозов с неорганической этиологией. И позвольте вам напомнить, что известное движение антипсихиатрии инициировали и возглавили сами психиатры по всему миру, и что тысячи других психиатров их поддержали. Да, мы считаем, что методами прямого вмешательства в работу мозга, физическим воздействием на мозг, не только нельзя излечить психозы неорганического происхождения, но напротив, можно только лишить пациентов последнего шанса на выздоровление.
– Да, разумеется. И вы здесь следуете за Ясперсом, который относит к таким психозам шизофрению. Превосходно. Позвольте теперь вас спросить, дорогой доктор, каковы же тогда источники заболевания, если это не мозг? Из космоса что ли прилетает психоз?
В зале поднялся гул и хохот. Финкель терпеливо ждал, пока все умолкнут.
– Да нет, господа, конечно не из космоса. В составе диссертационного совета помимо докторов медицинских наук, указаны также доктора психологии и философии. Я буду обращаться к ним с вашего позволения, г-н Манкевич, если вас это смущает.
Как вы знаете, господа, связь сознания и мозга – далеко не установленный факт в философии и науке. Вспомним Готфрида Лейбница и его пассаж о мельнице и мозге: даже если мы увеличим мозг до размеров мельницы, мы не сможем увидеть в нем мыслей. Это связанные системы, но не идентичные. Сознание и мозг – это разные системы, господа. Здесь философию пусть каждый выбирает свою: это может быть философия Декарта, или философия Канта, или философия Платона и Лейбница – все они разделяют мозг и сознание, душу и тело. Ясперс, как известно, выбирал философию Канта, Эйнштейн – философию Спинозы и Платона, Декарт и Лейбниц сами были учеными экспериментаторами, математиками и физиками.
– Однако, г-н Леви-Финкель, позвольте вам возразить. Я доктор философских наук, профессор Рыжайло, и мне непонятна ваша апелляция к метафизической философии там, где речь идет о чисто медицинской проблеме. Да, формально вы можете ссылаться на всех этих авторов, но практически вы не можете нам, как научному совету предъявить конкретную субстанцию, которую вы изучаете и лечите, если вы отказываетесь считать такой субстанцией мозг. Вы сказали сознание и мозг, душа и тело! Г-н Леви-Финкель, неужели вы собрали научную комиссию из уважаемых докторов медицины, чтобы предъявить им вместо мозга в качестве объекта исследования такое эфирное, мягко говоря, понятие как душа? Вы ведь помните, что уже позитивизм Огюста Конта исключил понятие «сознания» из объектов научного исследования, потому что его невозможно фиксировать на опыте. Философия философией, г-н Леви-Финкель, но если вы не способны придерживаться общепризнанного научного метода мы будем считать вашу защиту несостоявшейся. В чем состоит современный научный метод? В том, что вы способны описать и измерить объект научного исследования. Итак, задаю вопрос снова: если вы не считаете заболевания мозга источником психозов (некоторых, пусть будет по вашему), то какой конкретно объект вы считаете источником психических расстройств? Как нам его определить и измерить? Чтобы был научный разговор, а не ребяческое суесловие. Думаю, мне не надо вам напоминать, что не вы первый делаете попытку революции в биопсихиатрии, уже в 70-е годы было очень популярно движение антипсихиатрии, которое выступило со схожими требованиями. Антипсихиатры предлагали отказаться от мозга как объекта научного исследования: Мишель Фуко, Рональд Лэйнг, Давид Купер, Франко Базалья! мы знаем, мы слышали о них. Но ведь что они предложили науке вместо мозга в качестве объекта исследования? Они предложили экзистенциальную феноменологию Сартра, науки о духе Дильтея, которые прямо отрицают научное познание, объективную истину, общие закономерности человеческой природы! Душа, или сознание, предсказуемо расплылись в их попытках дать определения этим туманным неуловимым понятиям! Такой обскурантизм допустим в религии, даже в философии, но только не в науке, и не в медицине!
В зале раздались громкие аплодисменты и крики «Браво». Многие из собравшихся в зале докторов медицины знали Финкеля лично, и не переставали удивляться его сумасбродству. Бене Финкель был прославлен своим острым умом, и такая грубая ошибка и репутация Финкеля никак не увязывались у них в головах. Выступать с инициативами антипсихиатрии, давно дискредитировавшей себя очевидным субъективизмом и потерей научного метода, и предлагать такое решение в качестве новой революции в психиатрии, все это было не похоже на успешного врача и талантливого ученого, которого они все знали. Теперь многим стало жаль своего давнего знакомого, и они только ждали развязки, чтобы незаметно улизнуть из зала. Однако, Финкель и не думал так рано сдаваться.
– Конечно, я не мог не думать о том, как определить и измерить объект исследования когнитивной психиатрии, если мы отказываемся считать таковым мозг. Вы также правы в том, что понятия «душа» и «сознание» слишком размытые понятия. Однако, есть еще одно понятие, которым активно и давно пользуется самая настоящая наука, и которое также противопоставляется мозгу и биологической теории происхождения психических расстройств.
– Вы нас заинтриговали? Что же это за понятие?
– Это понятие психической энергии, господа. Да, да, да! Попрошу тишины в зале! – нервы Финкеля натянулись словно струны. – Скажите, пожалуйста, разве современная наука не признает психоанализ Фрейда? Аналитическую психологию Юнга? Антропологию Дюркгейма или Лесли Уайта? Это все авторы, которые построили свои теории на понятии психической энергии. Так вот господа, мы заявляем, что объектом исследования психозов с неорганической этиологией является не мозг, а психическая энергия. Иными словами: не биологическая субстанция, а психическая субстанция.
Я должен признать вашу критику антипсихиатрии в целом справедливой. Действительно, на базе субъективизма немецкого идеализма или же экзистенциальной феноменологии Сартра, последователя Гегеля и Маркса, построить научный метод исследования невозможно. Именно философский базис стал той ахиллесовой пятой, которая разрушила справедливые в остальном попытки антипсихиатрии реформировать современную биопсихиатрию. Они совершенно справедливо восстали против мозга как биологического объекта исследования, и совершенно справедливо предложили вместо мозга – сознание, душу, то есть энергию психики. И в этом антипсихиатрии также опиралась на достижения психоанализа Фрейда, успешно сменившего объект научного исследования.
Однако, субъективизм философии, к которой они обратились, привел к потере научного метода, в этом вы правы. Поэтому прошу отметить, что мы формулируем понятие психической энергии на базисе совершенно другой философии. На базисе рационализма Платона, Декарта, Спинозы, Лейбница, Шеллинга. Для нас психическая энергия – такая же энергия природы, как например электрическая, биологическая или механические энергии. И мы конечно говорим о об общих закономерностях природы человека, как о закономерностях психической энергии. Нам не придет в голову утверждать уникальность или свободу выбора души индивида как это делают субъективисты: психика человека также детерминирована как вся природа. Но есть и важное отличие – способность человека познавать и контролировать законы природы. В этом его относительная свобода, отличающая его энергию от материальных энергий природы.
Мы, авторы теории психической энергии, ни в коем случае не разделяем положение антипсихиатрии о том, что сознание, которое они понимают как онтологию или экзистенцию, по ту сторону ума и безумия, что смена объекта исследования снимает вопрос о безумии, о норме и патологии психики.
Напротив, мы признаем всю выявленную сегодня симптоматику психических расстройств методами объективного наблюдения, и беремся объяснить эту симптоматику, исходя из теории двух качественно различных энергий сознания. Об этом говорил Леви-Брюль в первобытном сознании, об этом пишет вся гуманистическая философия и психология.
В зале возникла такая тишина, что слышно было, как пролетит муха. Потом медленно стали возникать спонтанные хлопки, и наконец, громкие аплодисменты приветствовали смелый ответ Леви-Финкеля.
– Молодец Финкель! Так держать! – кричали его друзья, которые радовались тому что старый товарищ их не разочаровал.
– Позвольте, позвольте, – очнулся от недоумения Рыжайло, – психическая энергия совсем не более определенное понятие, чем душа или сознание. Как измерить эту энергию? Что она есть такое? Это энергия в физическом смысле? И ее измеряют в количестве работы, как в физике?
– Не могу с вами согласиться, уважаемый профессор Рыжайло. – Финкель не собирался уступать этим демагогам и бюрократам, «жрецов науки» в том смысле как их определил почитаемый им Ландау: только жрут за счет науки, а никакого другого отношения к ней не имеют. Он не смел пока говорить о той схеме двух силовых полей психики, к которой он шел долгими годами исследования практики и теории. Не смел по той причине, что все еще не знал как определить полюса обоих силовых полей и как их измерить. Он решил говорить только о гипотезе, и только об общепринятых формулировках психической энергии, как бы расплывчаты они не были. – Конечно, я не могу вам пока дать такого четкого определения и измерения как в физике, но ведь известны определения и измерения психической энергии у Фрейда, к примеру. Какой психоанализ без психической энергии либидо? Выдерните это понятие, и вся система разрушится в прах. Следовательно, понятие психической энергии прочно укрепилось в науке. И наконец, неужели вы будете утверждать, что можете определить и измерить связь биологических процессов в мозгу с шизофреническими симптомами как мы их знаем в психологии шизофрении? Конечно же нет! Следовательно, научность понятия психической энергии, при всей его пока что малоопределенности, в чем вы правы, должен признать, столь же удовлетворительна как научность гипотезы о биологическом происхождении психозов, из заболеваний мозга.
Зал вновь поддержал Леви-Финкеля аплодисментами, и экзаменаторы вынуждены были позволить дискуссии перейти к другим вопросам диссертации. Финкель тяжело выдохнул. Самое трудное место было пройдено: вопрос о новом объекте исследования в психиатрии! Краеугольный вопрос, с которого начинали все реформаторы психиатрии и на котором строилось все новаторство его метода когнитивной психиатрии.
– Хорошо, г-н Леви-Финкель, будем считать ваш ответ на вопрос о новом объекте научного исследования удовлетворительным. У кого еще есть вопросы к доктору Финкелю?
– Мне хотелось бы знать, с вашего позволения, как г-н Леви-Финкель определяет различия между шизофреническим и маниакально-депрессивным психозом? То есть различия мы все знаем, нам их описали Крепелин и Кречмер, но как он понимает источники этих болезни? Если это не заболевания мозга, то как его психическая энергия, с позволения сказать, приводит в одном случае к одному психозу, а в другом случае к другому? – спросил профессор Галытьба
