Татьяна Шахматова
Унесенные блогосферой
Серьезный голос не соответствовал этой благодушной физиономии, однако, увидев на экране меня вместо Виктории, он быстро напустил на себя серьезный вид. Вид этот, впрочем, мало подходил лицу Серо-синего: выглядел следователь как глубоко озадаченный жизнью пес породы бассет-хаунд.
Не зная, что говорить, я вежливо улыбнулся и поздоровался. Борис сделал то же самое, задержавшись взглядом на моей прическе в виде лакированного ведра. Едва заметная тень пробежала по лицу следователя, но он, конечно, никак не прокомментировал увиденного.
Какое-то время я глупо лыбился в экран, поглядывая в сторону кухни, в надежде, что Вика подаст оттуда какой-то знак, но она поедала пирожки и не проявляла к звонку своего коллеги никакого интереса.
– Вы, наверное, Александр? – спросил наконец Борис. – Виктория давно выехала, вы не в курсе? Мы ждем ее в доме жертв, не начинаем…
Сначала я хотел соврать, что Вика в пути, но сама Виктория вдруг начала что-то показывать руками, как будто выкручивала из воздуха лампочки, и я в конце концов сказал правду, так и не поняв, что конкретно она имеет в виду: надо ли потянуть время или исполнить танец с кастаньетами.
Виктория была на месте, но только не на месте преступления, где следователь планировал пройтись по подъезду и опросить возможных свидетелей, а на своем рабочем месте, адрес которого по негласному договору с ее непосредственным начальством совпадал с адресом прописки. Другими словами, Виктория работала дома.
Не спрашивайте, как она это устроила. Удивлялись весь Следственный комитет совместно с прокуратурой. Я знаю только одно: если речь заходила о том, чтобы не расставаться с любимым другом и соратником – диваном, Виктория могла проявить чудеса дипломатии.
Следующий жест был более чем прозрачен: Вика покрутила пальцем у виска и показала на меня пальцем.
– И что она о себе думает… – начал Борис, поднимаясь по интонационной лестнице все выше и выше, но в этот момент Вика наконец появилась на экране из-за моей головы, брякнув как ни в чем не бывало: «Привет!»
– Привет, – изогнул брови следователь. – Мы вообще-то из-за тебя на час задержали.
– Слушай, а давай сделаем так, – бодро начала Вика. – Оставь скайп включенным, и я все услышу и увижу, что мне надо увидеть и услышать. Я просто только что из университета, не успеваю, кажется, подъехать, – выдала Виктория, хлопая накрашенными ресницами и кокетливо откидывая челку со лба.
Глядя на багровеющее лицо следователя, я мысленно зажмурился.
– Слушай, отличная идея, – передразнил Борис ее легкомысленный тон, но в следующую секунду спросил уже без улыбки: – Почему не поехала сразу к нам, как договаривались?
Поняв наконец, что закос под дурочку не сработал, она взяла паузу на несколько секунд.
Как всякий человек, тщательно скрывающий от посторонних глаз сакральное отношение к собственной личности, Вика могла сколько угодно шутить и иронизировать над собой, но терпеть не могла, когда ее откровенно щелкали по носу, даже когда она была очевидно не права. Сейчас был именно такой случай – на все сто пятьдесят процентов, – однако она все равно ринулась в атаку.
– Просто я подумала, что нет особенной разницы между скайпом и личным присутствием. – Вика склонила голову, продемонстрировав, как тугие блестящие спирали кудрей роскошной волною перекатываются через плечо. – К тому же по не зависящим от меня обстоятельствам мне пришлось задержаться в университете, и я подумала, что вы уже начали без меня.
Она сделала контрольный поворот головы и умильно поджала губы, но только все это ни черта не действовало. Наоборот, Борис только больше рассвирепел, и его длинное щекастое лицо стало похоже на огромную красную картофелину. Следователь оказался не так прост, как казалось на первый взгляд.
– А трубку почему не брала? – ледяным тоном поинтересовался следователь.
Виктория махнула рукой и проговорила, оправдываясь немного капризно:
– Борь, ну не слышала я. На ученом совете была. Давно договорилась, поехала, задержали. Ну что сейчас судить-рядить? Поставь телефон в карман камерой вверх, да и дело с концом я все прекрасно услышу и так.
Мне было неловко сидеть между ними. Когда Вика вспоминала о своей красоте, она чудовищно переигрывала.
– Вика, сегодня я тебя второй раз уговариваю поработать. Что это такое? Я сейчас поставлю, только не скайп, а диктофон. Запишу тебя и начальству передам, – без всякой иронии проговорил Борис.
Наконец тетка была вынуждена признать, что проиграла. Она криво усмехнулась, но весь ее вид все равно говорил о том, что она крайне обескуражена столь неподобающей реакцией.
– Боря, если б у меня были хотя бы процентов пять надежды, что вы что-то полезное услышите от этих свидетелей, я бы побежала впереди тебя. Но у меня нет этих пяти процентов, понимаешь? Нет!
– Виктория, извини, но вот это сейчас рапорт.
– Хорошо, буду через полчаса, – пробормотала она и моментально скрылась из поля зрения камеры.
– Через пятнадцать минут! – крикнул вдогонку Борис.
На этот раз я был с ним согласен. Вика вполне заслужила не только рапорт, но и неджентльменское обращение.
Глава 5
Красавица и красавчик
В каждом из нас слишком много винтов, колес и клапанов, чтобы мы могли судить друг о друге по первому впечатлению или по двум-трем внешним признакам.
Антон Чехов. «Записные книжки»
Микрорайон, в котором находилась квартира убитой пары, расположен в географическом центре города, и добраться до него за пятнадцать минут не составило особого труда, однако ориентироваться внутри самого района оказалось делом непростым. Общего ограждения застройка не имела, но внутри каждый дом озаботился постановкой собственного отдельного забора, и эту страстную жажду оттяпать у соседей элитные квадратные метры придомовой территории можно смело признать проклятием элитного района. Все внутреннее пространство здесь превратилось в настоящий лабиринт Минотавра, особое коварство которого заключалось в том, что сварная сетка, служившая лабиринту стенами, была покрашена в каждом случае в собственный цвет. Это сбивало с толку окончательно и бесповоротно. Мы с Викой потратили добрых двадцать минут, пока выбирались из разноцветных тупиков, и когда прибыли на место, Борис и двое следователей с ним ждали нас на крыльце, пуляя в лобовое стекло Викиного «Матиса» разъяренные взгляды.
– Черт! – выругалась тетка, изобразив на лице выражение нежное, если не сказать, придурковатое. То, что произошло дальше, было совершеннейшим театром, продолжением того представления, что Вика начала творить по скайпу. Но если в первом случае это еще могло прокатить по статье «попытка не пытка», то сейчас ее игра выглядела просто глупо и откровенно не к месту. Я сделал мысленный фейспалм: кажется, отношения с новым следователем у нас не заладились.
Выползая из машины, Виктория вдруг задела каблуком порожек и покачнулась, чуть было не вывалившись прямиком в грязную лужу. Каким-то чудом ей удалось схватиться за дверь, удерживая таким образом ненадежное равновесие, она сделала резкий шаг вперед. Взбитые в парикмахерской кудри живописно окружили ее и без того красивое лицо, огромные васильковые глаза распахнулись.
– Прошу меня простить, – слегка улыбнулась Вика и, хлопнув дверью, направилась к ожидавшим.
– Ну че так долго-то? – буркнул Борис и, неожиданно смутившись, отвел глаза.
Виктория молчала, сделав бровки домиком. Борис дернул плечами, приосанился и… расплылся в глупой ответной улыбке. Секунд через десять двое спутников последовали его примеру.
– Вик, иди сюда, я тебя ребятам представлю, – пробурчал Борис и даже сошел с крыльца, подавая ей руку.
Вживую салон красоты наконец-то сработал. Вряд ли, конечно, тетка была довольна таким эффектом: все-таки пришлось оторвать от дивана своего внутреннего тюленя и оправляться в чужой холодный подъезд. Но такова была правда жизни. Красота по скайпу не работает.
Язык и сознание тесно связаны. Как говорится, если в языке нет слова «конституция», то и самой конституции скорее всего нет. По-моему, в словаре Вики не было такого слова, как «эмпатия». Она как-то удивительно эмоционально холодна. Как всякий увлеченный человек, выше всего она ценит независимость. Мужики слетаются к ней, как бабочки на свет: среди них и жирные махаоны, и крохотные мотыльки, старше, моложе, умнее, глупее, она не оставляла равнодушными никого. Однажды Вика побывала замужем и даже казалась увлеченной своим избранником, но через год брак распался. Без особых истерик и лишних ходов. Удивительно спокойное расставание. К тому моменту, как я закончил школу, Виктория уже снова жила одна. Как-то она призналась мне, что самое большое несчастье замужества – это вечный компромисс между необходимостью быть с дорогим человеком и одиночеством, а без возможности быть одной она чахла и медленно погибала. Вика не любит вести откровенные разговоры, но как-то призналась, что сама поставила себе диагноз. «Я вытесняю все вокруг, – грустно улыбнулась она. – Меня слишком много даже для меня самой. Но ты не в счет, у тебя противоядие».
Мое противоядие состоит из двух компонентов: это полный пофигизм и автономный режим. Когда у Вики нет дел в работе, мы можем не разговаривать по два дня. Такая вот тетка странная барышня. Однако ее холодность не значила, что Вика не знала о своей красоте и не использовала ее в корыстных целях. Как всякая женщина, в этом смысле она коварна.
Убедившись, что фортель с опозданием сошел ей с рук, Виктория перестала суетиться и вежливо улыбалась мужчинам, очаровательно хлопая искусно наклеенными ресницами.
– Вот, следователь Марат Салимов, – сказал Борис, показывая на молодого человека с миловидным и очевидно неумным лицом.
Виктория кивнула Марату Салимову и на секунду так и застыла с опущенной вниз головой, отчего взгляды всех присутствующих моментально устремились за ее взглядом.
С ширинкой у следователя Марата все оказалось в порядке, следующая остановка была – носки… Да, это были носки: из-под форменных, но почему-то слегка коротковатых, словно следователь вырос из них, брюк торчали белые махровые носки, один из которых еще и немилосердно сполз, сложившись у щиколотки мохнатой гармошкой.
– А это Иван Яровкин, будет вести протокол, – продолжал Борис, водрузив на лицо чрезвычайно серьезное выражение, с каким православные попы освящают новые машины прихожан. Выражение «я все понимаю, но это моя работа».
Иван Яровкин, грузный парень с прыщавым носом и глазами навыкате, не производил ровным счетом никакого впечатления, что было, возможно, даже хорошо.
– Марат и Иван, опросите соседей, – продолжал Борис. – Может, они видели, кто приходил вчера вечером к убитым. Крики кто-то наверняка слышал, громкие разговоры, звуки ссоры. Что за люди эти Романихины, кто вообще бывал у них. В общем, не мне вас учить. Вика, ты послушаешь, если сочтешь нужным, задавай свои вопросы.
– Саша тоже с нами пойдет, можно? – уточнила Вика, лучезарно улыбаясь, когда он закончил. – Он запись сделает и расшифрует.
– Нет проблем, – пожал плечами Борис.
Сам же Борис отправился в соседний дом, где находился ОПОП, или опорный пункт охраны порядка, к местному участковому за дополнительными сведениями о 10-м этаже, где проживали потерпевшие.
Как только мы вчетвером вошли в лифт, Виктория потеряла всякий интерес к происходящему вокруг. Проигнорировав попытки Марата и Ивана завести светскую беседу с хорошеньким экспертом, она достала телефон и демонстративно вперилась в «Контакт». Теперь он у нее имелся.
На площадке 10-го этажа расположились три квартиры: 100, 101 и 102. Квартира 101 стояла опечатанная. Салимов завертел головой, выбирая между обитой деревянными реечками дверью 100-й и простой железной 102-й, когда его размышления прервал звонок его же мобильного.
– Да. Да, понял вас, товарищ майор, – отрапортовал Салимов и пояснил для нас, важно щурясь: – Борис это. От участкового звонит. Говорит, что в квартире номер 100 живет парень с оружием. Новиков Олег. Кому попало оружие не дают. Поэтому начинаем с него.
Однако нам не повезло. Парня дома не оказалось. Дверь квартиры 100 открыла странного вида пожилая женщина, представившаяся матерью жильца с оружием, и сообщила, что ее сын находится в недельной командировке в Москве, а пистолет мы можем хоть сейчас проверить, все на месте, все в порядке.
Мы с Викторией стояли, на лестнице, подперев стену. Виктория все так же безучастно ко всему окружающему миру ковырялась в телефоне, я же, как и было обещано Борису, держал в руке включенный диктофон и внимательно наблюдал. Старушка из квартиры 100 производила впечатление полного неадеквата. О случившемся она была в курсе и, судя по ее наряду, давно поджидала нас, своих новых зрителей и слушателей. На голове женщины был повязан цветастый платок в виде индийского дастан-тюрбана, который она натянула до самых бровей, нарисованных жирными черными дугами. На худой груди бабки висела атласная траурно-черная блузка, черная юбка-карандаш была перепоясана ярко-желтым поясом с гигантской пряжкой в виде какой-то райской птицы с хвостом из цветных страз. Из-под юбки, казавшейся слишком короткой для ее возраста, торчали тощие ноги в черных колготках в сеточку, на ногах – ярко-голубые туфли. Образ дополняла малюсенькая ярко-красная сумочка, перекинутая через плечо. Одного взгляда на женщину было достаточно, чтобы понять, как долго она готовилась к своему выходу. Ясное дело, бабка не желала упускать ни единой секунды.
– Вчера поздно вечером? – Старуха сделала страшные глаза отчего ее жирные черные брови заползли под тюрбан. – Нет, вчера ничего не слышала и кто приходил не видела. У них ведь тут много кто ходит, всякие друзья-подружки. Светка-то, она ух погулять любит! Проститутка, прошмандовка. Красавица кисейная! Я ей говорю: ты, девонька-припевонька, прибери-ка волосы, чего распушилась, как щетка половая? А она ржет мне в глаза, как кобылица.
– Подождите-подождите, Антонина Николаевна, – прервал ее Марат, а Иван отошел в сторону и тяжело вздохнул, не переставая записывать что-то в протокол, но, впрочем, без особого рвения. Диктофон в его кармане мигал красной кнопкой записи. – Вы говорите, у них много народу вчера было?
Старуха сморщила рот и нахмурилась – брови снова выползли из-под тюрбана, а на открывшемся участке лба проступили черные смазанные следы. Салимов продолжал опрос, не обращая внимания на вид собеседницы.
– Ты меня плохо слышишь, что ли? – воскликнула бабка. – Вчера, говорю, не видела, кто приходил. Я вчера «Голос» смотрела, нокауты. Я за команду Градского болею… Ну и пусть, все время он выигрывает, пусть лучше он. А то кому же? Гагариной, что ли, – этой проститутке? Или Лепсу-дураку? Нет уж, пусть Градский…
– Ладно, хорошо, Градский, – покорно согласился Салимов, но тут же спохватился: – Подождите, какой еще «Голос»? «Голос» по пятницам идет, а сегодня вторник.
– А у меня вся подборка есть, сын мне записал, я каждый день смотрю, – с вызовом заявила бабка, явно гордая собой и своим сведущим в новейших технологиях сыном.
– Понятно. А кто, вы говорите, часто ходил в гости к семье Романихиных? Можете вспомнить?
– Да как их всех упомнишь?! – Бабка метнула в следователя уничижающий взгляд. – Не о том ты, дурак, спрашиваешь… Не о том.
– Гражданка Новикова, попрошу не оскорблять… при исполнении… – нарочито строго предупредил Салимов.
Следователь оглянулся на нас с Викой и завел ногу за ногу, нервно почесав махровой щиколоткой в гармошечном носке другую, негармошечную. Удостоверившись, что ни обзывательство бабки, ни его строгий тенорок не произвели на красавицу эксперта ровным счетом никакого впечатления, Салимов продолжал:
– Следователи знают, о чем спрашивать… Так как вы можете охарактеризовать убитых? Были ли у них враги? Какие отношения были с соседями?
Женщина покачала головой, то ли отрицательно, то ли просто собиралась с мыслями.
– Я вообще эту молодежь не понимаю. Она в ресторан, и он в ресторан, она в фитнес-шмитнес жопу свою накачивать, он ей денежки на пожалуйста несет. Она губищи накачала сейчас лопнут. Он – штанишки носит в облипочку, аж видно чего там и сколько у него накладено. У нее платья, у него – машины. Она дура, и он такой же дурак. А ребенок-то весь больной, так хоть бы раз в санаторий с ним или на море… Денег ведь куры не клюют… Неееет, сами то в Грецию, то в Швецию, да все одни. За уши бы их обоих отодрать, а некому, видать, было.
– Я вас не про это спрашивал, – снова прервал Салимов.
– А я тебе про это! Но могу и про то. Как скажешь, я все могу.
Виктория подняла голову от телефона и впервые с интересом посмотрела на происходящее. А посмотреть было на что. Бабка стояла в просвете двери своей квартиры, подсвеченная сзади желтой лампочкой из коридора, и вещала, размахивая руками, как партийный лидер на съезде партии. Следователь слушал ее со скучающим видом, многозначительно переглядываясь со своим напарником, который чуть в отдалении нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Поняв наконец, в чем дело, Салимов сделал пару шагов назад, а Яровкин, последовав его примеру, начал медленно отъезжать в сторону по стене. Кому хочется тратить время на умалишенных?
– Друзья всякие ходили, подружки, – вздохнула бабка, в свою очередь тоже глянув на Салимова, как на сумасшедшего. – Вечеринки они любили делать. Анжела вон у нее подружка-спортсменка хренова. Вся из себя, задница как тумбочка. Приходила, чаи зеленые с тортиками распивали. Тоже дура та еще. А по выходным Светка с Валеркой дома не сидели, все где-то мотались.
– А с соседями как?
– Хрен через пятак.
– В каком смысле?
– Не знаю как.
– Ну как же, – настаивал Салимов. – Вы же общались, замечания, говорите, убитой женщине делали. Правильно?
– Делала, мало только делала, как видно.
– Как она реагировала?
– Никак. Мимо проходила. Смеялась.
– Ничего не говорила?
– Нет, не говорила.
– Никогда?
– Нет! – вдруг истошно закричала бабка.
– Спасибо, спасибо! Можете быть свободны, – поспешно пробурчал следователь, разворачиваясь к квартире номер 102, но бабка уходить не торопилась.
– Я им характеристики могу дать. Исчерпывающие. Письменно! – взвизгнула она, отчего Салимов подпрыгнул и снова оказался рядом с бабкой.
– Попозже-попозже, обязательно напишем, – отчеканил он ей в лицо. – Идите домой, не стойте тут, не толпитесь, да и холодно.
– Ну ты и… – Было видно, что бабка имела слова не только для характеристики убитых, но также и для самого следователя Салимова, однако она сдержалась, продолжая стоять на площадке.
В квартире 102, на двери которой висела задорная желтая табличка с улыбающейся рожицей и подписью «Вносите позитив!», проживала молодая семья – ровесники убитой пары. Не дожидаясь звонка, дверь нам открыла молодая женщина в нежно-розовом домашнем костюме с заячьими ушками на капюшоне, на руках у женщины сидел ребенок, годовалый или около того.
– Я слышала все, мы тут, у двери стояли, – сказала женщина тихо, и в ее больших темных глазах блеснули слезы. – Вы Новикову не слушайте, она не в себе. Актриса погорелого театра. Орет через дверь всем «проститутки», «дураки». Они со Светланой не разговаривали. Новикова дверью демонстративно хлопала, когда я или Света на площадку выходили. Только в щель обзывалась и в глазок за всеми подсматривала.
Нам с Викторией пришлось подойти поближе, чтобы слышать то, что говорила соседка в розовом. Когда мы проходили мимо двери квартиры 100, бабка схватила Викторию за рукав и проговорила почти шепотом:
– Слышишь, красавица, наговаривает на меня Жанка.
– Слышу, – ответила Виктория серьезно. – А вы постойте тут, проконтролируйте.
– Само собой, – хмыкнула бабка и сожмурилась, отпечатывая брови на тюрбан, мол, будет сделано.
– Антонина Николаевна, вы в театре играли? – спросила зачем-то Виктория.
Бабка расплылась в улыбке, подошла и вдруг сникла, так же быстро, как и расцвела:
– Не ври, не надо этого. Мала ты была, чтобы меня в театре помнить. А я ведь… Вассу играла, и леди Мильферд в «Коварстве и любви», и матушку Огудалову в «Бесприданнице», и Раневскую в «Вишневом саде».
– Билетершей она работала в театре, – громко припечатала Жанна с другой стороны лестничной клетки.
Бабка дернулась, как от удара током, плюнула и смачно обматерила молодую соседку. Мы подошли ближе к Салимову и Яровкину, которые стояли уже на пороге квартиры Жанны:
– Хорошая Света была девчонка, не слушайте, – снова всхлипнула молодая дама, и ребенок на ее руках тут же почувствовал настроение мамы, начал вертеться, кукситься и канючить.
– В каких вы были отношениях с убитыми? – поинтересовался Яровкин, выпучив еще больше свои огромные глаза, как будто спросил о чем-то ужасном.
– В хороших. В гости иногда друг к другу ходили, – как будто немного удивленно ответила молодая соседка.
– А с другими соседями Романихины как общались?
– Хорошо. Света с Валерой были приятными, добрыми людьми, всегда помогут, если что. Однажды они нас деньгами очень выручили. У мужа компьютер сгорел. Новый купить сразу мы не могли себе позволить: у нас квартира в кредит, да я не работаю с ребенком маленьким. А мужу моему по работе без компьютера нельзя, он дизайнер, часто на дом заказы берет. Так Света мне на следующий день всю сумму принесла. Без процентов. И не торопили. Валера вообще говорил: «Не напрягайтесь, как сможете, отдадите». Мы полгода отдавали, но они худого слова не сказали, ни разу не напомнили… Ни он, ни она.
Молодая мама замолчала, голос ее не слушался.
– Понятно, понятно, – тянул Салимов.
– Да вы, может быть, пройдете? – спросила наконец Жанна.
– Нет, мы недолго, – ответил за всех Салимов, хотя Иван Яровкин явно не радовался перспективе и дальше писать на весу, о чем и сообщал злобным взглядом в спину коллеге.
– Значит, супруги хорошо ладили между собой?
– Да. Очень хорошо они жили, – тяжело вздохнула женщина, а ребенок начал подвывать и ерзать.
– Не ссорились?
– Да нет… Ну как – иногда бывало уж… как у всех.
– А как у всех? – вдруг оживилась Виктория.
Жанна взглянула на все так же стоящую у стены Вику с недоверием. «А это еще кто?» – выразил ее взгляд, однако после секундной заминки девушка все же ответила:
– Всякое бывает. Семья, че уж тут говорить-то особо.
Виктория вскинула брови, как экзаменатор, который колеблется между «тройкой» и «неудовлетворительно» и в конце концов ставит «три», лишь бы второй раз не встречаться с этим студентом, поступление которого в вуз является наглядным доказательством коррупции во время приема ЕГЭ.
– Последний вопрос, – заторопился Салимов, поняв, что Жанна уже плохо слушает его. – У ваших квартир совместная стена, что-то слышали вчера вечером? Кто-то приходил к ним?
– Ну да, приходили.
– Кто?
– Я не знаю, тут слышимость не очень хорошая. Но я слышала звонки. Часов в девять вечера. Потом где-то полдесятого, наверное… Потом часов в двенадцать ночи мы слышали громкий крик… Это… – Девушка всхлипнула. – Это когда Валеру… из окна толкнули.
– Звук удара слышали?
– Нет.
– Почему не вызвали полицию?
Молодая мама всхлипнула:
– Мы думали, наркоманы на улице опять орут. У нас окна на лесопосадку выходят, там каких только криков нет. То трахаются, то бухают…
– И вас не смутило, что крик на этот раз был не снизу, а сверху?
– Мы не поняли этого, – пробормотала женщина, смутившись, и малыш на ее руках издал протяжный длинный вой, который эхом пробежался по всем этажам, вопреки законам физики обретя от этой пробежки дополнительную силу.
– Еще что-то слышали? Крики в квартире? Звук разбитого стекла? – тараторил Салимов, стараясь закончить до того, как ребенок окончательно изойдется плачем.
Жанна отрицательно покачала головой:
– Слышимость плохая. Я же говорю, новый проект, это не хрущевка; если у нас вечером телевизор включен, то вообще бесполезно. А мы как раз ребенка уложили, сели фильм смотреть… А вот, кстати, и мой муж на обед пришел, – с облегчением выкрикнула женщина, энергично качая хныкающего ребенка, пытаясь говорить через его голову, чем вконец вывела беднягу из терпения.
Из лифта вышел молодой худощавый парень в зеленой хипстерской куртке и желтой шапке с индейскими узорами.
– Да, прекрасные люди… были, – поправился дизайнер и ловким движением снял с двери табличку с просьбой без позитива не входить, повертел ее в пальцах, сунул в карман и продолжал: – Вчера заказ им из ресторана принесли часов в девять, потом Валерка с работы пришел. Потом…
– Откуда вы знаете, что в девять часов принесли заказ из ресторана? – уточнил Яровкин.
– Я видел разносчика.
– Вы выглядывали в коридор?
– Нет, разносчик позвонил случайно к нам, у нас домофон с видео. Я понял, что это к Романихиным, Света часто заказывала что-нибудь на дом.
– Сможете опознать разносчика?
– Да, думаю, что да, смогу. Смогу, у него глаза такие характерные были, глубоко посаженные…
Яровкин пробурчал что-то вроде «мг-мг», а Салимов снова приступил к расспросам:
– А кто к ним помимо разносчиков ходил, можете вспомнить?
– Ну как кто? Родители приходили. Друзья. Я не всех знаю.
– А Анжелу-спортсменку, знаете?
– Ой, это лучше у жены спросите, – пожал плечами дизайнер и поспешно пояснил: – Я Анжелу видел, что называется, «здрасьте – до свидания». Только Анжела не спортсменка, а врач…
В дверь квартиры 102 высунулась Жанна, наработанным движением передала сына отцу и заговорила снова:
– Анжела ясно не спортсменка. Просто они со Светой вместе на фитнес ходили, вот наша сумасшедшая Новикова и придумала про спортсменку. Ну и комплекция у Анжелы такая – бодибилдерская, можно сказать. А вообще она, да, врач. Диетолог. Девушка как девушка. Я с ними тоже пару раз ходила кофе попить от нечего делать. Куда с ребенком-то больно пойдешь?.. Анжела, знаете, чуть-чуть Свете как будто завидовала, что ли. Света же ее бывшая клиентка. И вдруг бац – у клиентки все: фигура, муж, ребенок, а Анжела вроде как сапожник без сапог: все одна, одна, да и похудеть никак не может.
По всему было видно, что следователя Салимова версия о завистливой подруге, похожей по комплекции на спортсменку, зацепила сильно. Салимов выпрямился, вытянул шею и стал похож на гуся в полете.
– Света с Анжелой часто ругались или спорили?
– Да нет, ну так уж… – выдала Жанна и спокойно уставилась на следователя, видимо снова считая свое объяснение достаточным.
– Э-э-э… – Салимов соображал, как лучше подступиться, но его опередил Иван Яровкин, обратившийся к Жанне напрямую:
– А как же диеты и чаепития с тортиками?
Сумасшедшая бабка, услышав о тортах, воспрянула духом:
– Торты жрали, вам говорю. Коробками! Как тут похудеешь! Лошади! Лошади! Хвостами так и крутят: туда-сюда, туда-сюда!
Жанна закатила глаза, покрутила пальцем у виска и спросила у следователей, кивнув в сторону бабки:
– Убрать ее никак?
– Я тебе сейчас уберу! – взвилась Новикова. – Все вам лишь бы кого убрать! Вон, двоих уже убрали!
– Говорите, говорите, – подбодрил девушку Яровкин, а Салимов показал бабке кулак, после чего та нырнула в свою квартиру, но из приоткрытой двери все еще торчал край ее тюрбана, как голова суфлера из ракушки на сцене на старых театральных фотографиях.
Светлана вздохнула:
– Это были не торты… То есть торты, но из сырой моркови, тыквы и дайкона. Анжела обычно приносила с собой. У нас напротив магазин здоровой пищи «Clean-eating», ну типа чистая еда…
Неожиданно ойкнув, девушка ретировалась: из квартиры раздался заливистый детский рев.
– Вы слышали громкий крик около двенадцати? – На этот раз Салимов обратился к мужу-дизайнеру, вышедшему подменить жену, пока та старалась унять крики их потомка.
– Слышал, но я… подумал, что это не у нас…
– Не у вас, а где же?
– Ну понимаете, тут дворы и лесопосадка… К тому же, сами видите, у нас ребенок очень беспокойный… Куда нам за чужими криками следить?
Виктория вздохнула и отошла к лестнице.
– Так, говорите, с ребенком Романихины обращались не очень? – задала в приоткрытую дверь квартиры 100 свой вопрос Вика.
Бабка тут же вынырнула на площадку, черты лица ее оживилась:
– Я б за такое «не очень» в тюрьму сажала!
– Вик. – Я легко потянул тетку за рукав, спрашивая глазами, что делать дальше. На вытянутой руке я держал включенный диктофон, и мне надо было знать, кого мы записываем: сумасшедшую бабку или опрос Жанны и ее мужа. Виктория показала на бабку.
– Расскажете? – снова повернулась она к старушке.
– Что тут рассказывать? У ребенка температура, он ревет, весь в соплях, а Светка его в садик. Сама сумку на плечо и в фитнес-шмитнес жопу качать…
Двери лифта снова открылись: на площадку поднялся Борис. Он оглядел пристальным взглядом собрание и встал у стены, рядом с лифтовыми дверями, сложив руки на груди.
– Я Светке говорила, Валерке этому непутевому говорила, – продолжала бабка, шевеля тюрбаном. – Они не слушали. Куда там! Только смеялись! «Отстаньте все, мы счастливы, это наша жизнь». Человек-размазня этот Валерка… Так и рос ребенок сам себе предоставлен, из болячки в болячку перебивался. Да она не мать, а Медея и Леди Макбет в одном лице! Помните?
Бабка вдруг закрыла глаза, выставила вперед руку с красным лаком на обгрызенных ногтях и завыла на весь подъезд:
Кормила я и знаю, что за счастье
Держать в руках сосущее дитя.
Но если б я дала такое слово,
Как ты, – клянусь, я вырвала б сосок
Из мягких десен и нашла бы силы
Я, мать, ребенку череп размозжить!
– Вика, – тихонько позвал Борис.
Виктория извинилась перед Новиковой, которая, выйдя из образа, смотрела по сторонам осоловелыми, слезящимися от нахлынувшего вдохновения глазами.
– Не дразни ее, ты что, не видишь? – прошептал Борис.
Виктория пожала плечами и снова отошла к противоположной стене. По-моему, она расспрашивала бабку исключительно от скуки. К бывшей актрисе или билетерше, кто ее там разберет, больше никто не обращался, хотя Новикова делала знаки и даже погрозила нам с Викторией пальцем.
Когда дверь квартиры 102 наконец закрылась, Салимов бодро доложил о том, что помимо разносчика из ресторана, он собирается допросить Анжелу, подругу Светланы Романихиной, на предмет алиби вчерашним вечером.
– А мотив? – поинтересовался Борис.
– Физическая сила и личная зависть, – отчеканил Салимов.
– Ладно, работай, – пробормотал майор и добавил, обращаясь к Виктории: – Криминалисты нашли в квартире огненно-рыжие волосы в туалете и в прихожей. Цвет точно такой же, как у волос Анжелы, судя по ее фотографиям. Генетику мы пока не заказывали. Но без всякой экспертизы могу сказать, что очень похоже именно на эту спортивную подружку.
– Ну вполне, – кивнула Виктория, улыбаясь. – Прямо представляю себе заголовки: «Врач-диетолог уела подругу!»
Борис покачал головой. Несмотря на наличие очевидной зацепки, вид у него был не самый счастливый.
