Татьяна Шахматова
Унесенные блогосферой
Глава 17
Дальше в лес
Стиль полемики важнее предмета полемики.
Г.С. Померанц, философ, культуролог
Во всей этой свистопляске я вспомнил о синей папке только на следующий день, когда услышал в трубке голос Бориса:
– Она сдурела? Какая Москва? – строго отчитывал следователь. – Мы как раз по второму кругу связей Романихиных идем. Мне заключение ее нужно, чтобы людей официально на допрос вызывать.
– Почему нужно Викино заключение? – дрогнувшим голосом спросил я.
– Потому что со многими знакомыми Светлана и Валерий общались только в соцсетях. Между прочим, как раз накануне смерти убитая Романихина и девушка под ником «Принцесса» разругались из-за взглядов на искусство.
– Но Виктория сказала, что это все ни о чем…
– Ни о чем?! – взревел Борис. – Может, это филолог в прокуратуре «ни о чем»?
Я потерял нить. Во-первых, потому что Борис орал очень громко. Во-вторых, потому что, как ни старался, не мог припомнить споров об искусстве в переписке Светланы. Батл, кто милее, котики или ластоногие – пожалуйста. Журнал She против Cosmopolitan – было такое. Но чтобы про искусство?
– Нужно, чтобы она просто слова эти свои умные написала: «Признаки речевой агрессии, язык вражды» – весь этот огород, – продолжал Борис, немного сбавляя громкость. – Формальное основание для обыска. Понимаешь? – втолковывал мне следователь, как будто я мог проникнуться его бедой и нажать тайную пружинку, отвечающую за доставку моей эксцентричной тетки под окна Следственного комитета.
Я пробормотал о больной родственнице, заменив телеграмму и почтового голубя на банальный телефонный звонок, и выразил желание подъехать, чтобы передать синюю папку.
– Сам приеду, – отрезал следователь. – А ты мне напишешь.
– Что? – изумился я.
– Ты ж филолог? – уточнил на всякий случай Борис.
– Да, но подпись…
– На бланке напишешь, без подписи. Это формальность. Вика вернется, подпишет.
– Но я же не занимаюсь экспертизой… Я только учусь, – слабо отбивалась «личинка филолога».
– Но филолог же!
Возразить было нечего, оставалось только надеяться на то, что Борис знает, что делает.
Страшное озарение пронзило меня, как только я повесил трубку. Я совершенно потерял голову – это было очевидно. Следственный комитет – это другой конец города, даже если Борис выйдет из здания сию секунду, по пробкам он явится только через час. Катастрофа! Я бросился перезванивать, но закон подлости работал без сбоев; видимо, следователь был уже в дороге.
Безжалостные гудки на том конце линии прервал входящий. В дверь. Как и было договорено, это пришла Ада Львовна, по выражению лица которой было ясно, что что-то произошло.
– Ничего не понимаю, – с порога заявила дама, сбрасывая мне на руки пальто. – Сегодня на заседание кафедры доставили срочный пакет из Министерства образования. Нашего Сандалетина номинировали на президентскую премию молодых ученых за особый вклад в науку.
От неожиданности я чуть не сел.
– И какой у него вклад? – Сердце мое учащенно забилось.
Преуменьшать опасность врага – это путь к проигрышу. Врага всегда подсознательно хочется записать в разряд дураков, но дураком Сандалетин, конечно, не был. И тут уж я не уставал звонить в звоночек у своей двери, напоминая себе об этом нерадостном факте. Публиковался наш ученый секретарь чудовищно много, в том числе в толстых журналах. Статьи свои он активно популяризировал, внедряя ссылки на них в собственные методички и цитируя себя любимого на семинарах.
В научной среде давно замечено, что научная тема – это всегда вопрос, на который человек пытается ответить прежде всего себе. Это автопортрет, ключ к человеку. То, чего он боится и любит больше всего. После того как у него не сложилось с судебной лингвистикой, Сандалетин немного перепрофилировался и занялся тем, что научно выделял критерии настоящего и мнимого искусства. Его занимали вопросы оригинала и его копий, всевозможных подделок, пародий, графоманства, подражаний и просто воровства; и то, что из всего многообразия тем он выбрал именно эту, говорило о нем больше любой исповеди и характеристики.
Аргументы Сандалетина-ученого всегда были неопровержимы. Вопреки пристрастию к мудреным терминам, заключения его блистали кинжальной остротой истины в последней инстанции: «Итак, с прискорбием приходится признать, что творчество автора Х мы никак не можем назвать самостоятельным и отвечающим высоким законам искусства. Это не писатель, это графоман».
Несмотря на то что журналы, публиковавшие Сандалетина, нередко получали судебные иски с претензиями и требованиями опровержений, далеко не все после этого переставали сотрудничать с ученым мужем. Безжалостные законы рынка СМИ требовали сенсаций даже от толстых литературных изданий, а вместе с этой волной, на которой издания отчаянно старались выплыть, всплыл и Сандалетин, держа вертикально вверх указательный палец, которым он с высоты своей университетской кафедры грозил всему творческому миру.
Названия статей Сандалетина говорили о том, что перед нами новый Белинский, стоящий на страже литературного вкуса современной публики: «Не тот, кем кажется», «Бумага не краснеет», «Уж не пародия ли он?».
Одним словом, печатных трудов у Сандалетина было очень много. И чем черт не шутит, сейчас мало кто хочет в чем-то разбираться, а вот навешивать ярлыки – это как раз любимое занятие нашего ускоряющегося общества. Может быть, награда нашла своего героя.
Я вглядывался в лицо Миллер, пытаясь понять, не разыгрывает ли она меня. Лицо авантюристки – неоднозначный тестер. Сейчас Миллер была грустна, и это не внушало оптимизма.
– Я, конечно, многого от нашего государства ожидала, но такого… – проговорила она, раздеваясь в прихожей. – Если они так ненавидят образование, назначили бы Сандалетина сразу министром, и дело с концом. Впрочем, к этому все идет. Знаете, куда он помчался, получив бумаги? К проректору по науке! И сразу после заседания нашей заведующей напомнили о предпенсионном возрасте. Так что, не исключено, ваш злобный мститель еще и кафедру в скором времени возглавит.
По моей спине пробежали переменные волны холода и жара. Вика говорила, что соревноваться с Сандалетиным – это как лисице бежать по кругу наперегонки с камнем. Как бы быстро ни бежала лисица, камень уже будет лежать на финише. Единственная надежда оставалась на наш план, который теперь оказался под угрозой двойного срыва. Я продолжил жать на вызов, пытаясь дозвониться до Бориса, но теперь выяснилось, что аппарат абонента вообще вне зоны действия Сети.
– Я думаю, что он не придет, – проговорила Миллер, тем не менее осматривая место, куда можно было бы пристроить видеокамеру. – Если бы вы, Саша, видели его сегодня. Обычно такой корректный, со всеми вежливый, улыбается и машет. Но сегодня он распушил хвост. Аж здоровается сквозь зубы.
– А вдруг это кому-нибудь нужно? – выдавил наконец я то, что меня тревожило больше всего. – Вдруг он действительно сделал вклад в науку?
Миллер пожала плечами:
– Это зависит от того, что именно сейчас считается наукой.
– Отправить ему СМС? – спросил я.
– Ни в коем случае! – воскликнула она. – Он обязательно перезвонит. Ваша Вика еще в аспирантуре получала эту же самую премию. Думаю, он с тех пор зубами скрежещет. И тут такой реванш!
О Викиной награде я услышал впервые.
– Было такое, было. Талантливая девочка! – заверила Миллер. – Только это было три или четыре года назад. Тогда сумма награды была скромной. А теперь Сандалетин готовится принять два миллиона. Уже кое-что.
– Не только доплюнул, но переплюнул Вику олимпийским плевком, – проговорил я, и Миллер впервые улыбнулась.
И все же отступать некуда. Наш с Адой Львовной замысел был достаточно прост и однозначно чрезвычайно жизнеспособен, потому что в сущности, если отбросить всю театральную составляющую, сводился к банальному шантажу. Вика как-то обмолвилась, что в свое время оставляла Сандалетину ключ от квартиры под ковриком, и мы решили напомнить ему об этом факте. Подождав, когда он подойдет к подъезду Вики, мы отправим ему СМС якобы с Викиного телефона: «Ключ где обычно, заходи, я скоро буду». Сандалетин заходит в квартиру, и его пребывание там записывается на видеокамеру.
Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не «магическое «вдруг», по законам которого я кубарем несся в неизвестном мне направлении последние несколько дней. Итак, на сей раз в роли «магического «вдруг» выступал следователь Следственного комитета, который сейчас направлялся в квартиру к Вике, ровно к тому же времени, что и Сандалетин, приглашенный мной вчера на шесть вечера.
Установив камеру, Миллер уехала. Хотя бы Борис не застанет нас тут наедине, уже легче. Я схватил под мышку синюю папку, включил камеру, положил под коврик у двери дубликат ключа и, едва натянув куртку, выскочил на мороз с намерением ни за что не пускать Бориса в квартиру.
– Кого ждешь? – спросил Борис вместо приветствия через опущенное стекло.
– Вас.
– Ну-ну, – саркастически усмехнулся следователь. – Почетный караул на противоположной стороне двора. Польщен. Так кого ждешь? – уже без шутки в голосе спросил он, думая про меня, видимо, бог знает что.
– Я все напишу. Все, что нужно, приеду в отдел завтра. В восемь утра. Но сейчас я не могу, у меня девушка. В квартире. Ну вы понимаете… – скороговоркой проговорил я.
Боковым зрением я уже приметил, что Кирилл Михайлович Сандалетин пересекает наш двор, зажатый между девятиэтажными многоподъездными домами. Борис проследил за моим взглядом.
– Не эта, случайно, девушка? – кивнул следователь на долговязого доцента, протянул руку и, не успел я глазом моргнуть, схватил меня за остриженные волосы и словно попробовал их на ощупь.
– Вы определитесь, кто из вас девушка, – хмыкнул Борис, поднося свою руку к носу и презрительно кривясь от стойкого запаха профессионального геля, который еще вчера наложила мне на волосы Маргарита, чтобы удобнее прикрепить парик.
С ужасом я заметил на пальцах Бориса несколько блесток от лака, придававшего парику нужный оттенок, судя по всему, с парика блестки попали на волосы. Позорный вид. Есть пределы человеческим силам. Переодевание я еще выдержал, но сейчас было уже чересчур.
– Как вы думаете, Борис, видео с пребыванием некоего субъекта S в квартире человека, которого он всячески дискредитирует и гнобит на людях, может стать доказательством необъективности субъекта S? Желательно, конечно, доказать проникновение в чужую квартиру в отсутствие хозяина, – выпалил я, прикинув, что времени у нас минуты 3–4, включая пересечение двора, подъем на лифте, звонок, топтание у двери, возвращение к исходной позиции у подъезда.
Интуиция следователя и интуиция поклонника Викиной красоты, задействованные одновременно, обеспечили Бориса практически экстрасенсорными способностями, и загадку он разрешил меньше чем за 10 секунд.
– Этот пижон Викторию, что ли, донимает? – Он сразу попал в точку.
– Хуже, чем вы можете себе представить, – мгновенно выпалил я.
Вручив в огромные ручищи следователя телефон, где хранилась наша с Сандалетиным страстная переписка, я вкратце изложил суть дела.
– Армия. Это он тебя запугивает? – хмуро поинтересовался Борис.
– Меня, – вздохнул я.
– Ничего вы своей записью в квартире не сделаете. Ерунда ваш план! – все так же хмуро сказал Борис и неожиданно добавил: – Сейчас, как только этот крендель войдет в подъезд, пиши ему про коврик и про ключ.
В этот момент я вдруг почувствовал леденящую дрожь от неприятного предположения. Рядом с Миллер я почему-то верил в то, что все происходящее непременно достигнет желаемого эффекта. Однако под воздействием трезвомыслящего Бориса привкус абсурда стал невыносим, как пересоленный суп. Я попытался представить себя на месте Сандалетина и отчетливо понял, что я бы в квартиру не вошел ни за что. Как бы хозяйка ни задерживалась, дождался бы снаружи.
– Свой ключ отдаешь мне, а сам заходишь в квартиру сразу после меня, – продолжал Борис, попутно извлекая с заднего сиденья синий китель.
Попросив о помощи, отнекиваться было поздно.
– А если Сандалетин останется ждать снаружи? – спросил я, указывая на долговязую фигуру, появившуюся у подъезда.
Борис скользнул по герою беглым взглядом, продолжая упаковываться в форму.
– Вряд ли. Модничает, я смотрю, ваш Санадлетин: полупальтишко, ботиночки на тонкой подошве. Нет, на улице он долго не прождет.
– А если в подъезде останется? – не унимался я, с ужасом понимая, что на кон этой игры поставлено слишком много чужих фишек.
– Такой гусь не останется. Западло ему в подъезде стенки подпирать. Пиши уже свое эсэмэс, – приказал Борис, и я нажал «отправить», надеясь, что реализм возьмет верх над стихией абсурда.
Глава 18
Иногда лучше жевать, чем говорить, а особенно писать
Взвешивай свои поступки, пока этим не занялась Фемида
Народная юридическая поговорка
– Если все вокруг становится одноразовым, то и человек рано или поздно станет одноразовым, – пробормотала Вика, осматривая юбку, разошедшуюся по шву, после моего вчерашнего перфоманса в духе «Основного инстинкта».
Тетка сунула мне под нос бирку «Dolce&Gabbana». В брендах я не разбираюсь совсем, но про D&G, конечно, слышал, и, судя по злобно раздувающимся ноздрям Вики, это была не подделка, во всяком случае, заплачено за юбку было как за подлинник. Именно по состоянию юбки она и поняла, что в ее отсутствие здесь произошло что-то выходящее за границы добра и зла.
– Ты еще и Бориса сюда втянул! И как, по-твоему, я буду все это расхлебывать? – причитала Вика, слушая подробности. – Скажи-ка, дорогуша, – вдруг сощурилась она. – Я тебя просила держаться от Миллер подальше?
– Вика, она хотела помочь… – начал я.
– Я просила тебя? – зло перебила она.
– Просила, но…
Виктория не дала мне договорить, сорвавшись на крик:
– Что она тебе рассказывала? А? Про Пигмалиона рассказывала? Про Галатею? Про акт творения?
– Вообще-то нет, – честно соврал я, так как про все это слышал только от девочек, а не от самой Миллер.
– Значит, расскажет еще. Только она не Пигмалион никакой. Ей нужно зрелище, представление. Что, ты говоришь, у нее было? Камера? Ну да, конечно! Камера и мой родной племянник в кудрях и юбке. И главный придурок нашего факультета у меня в квартире. Браво, Ада Львовна!
Вика волчком завертелась по комнате.
– И что из того? – недоумевал я. – Миллер с нами по пути. Ей тоже мешает Сандалетин.
Я был зол на Вику, отказываясь понимать ее упорство.
– Вместо того чтобы орать на Миллер по телефону и обзывать старой извращенкой, надо было ей спасибо сказать, – добавил я.
– Переживет, – усмехнулась тетка. – Интересно, ей-то чем Сандалетин помешал?
– Она не сказала, – вынужден был признать я.
– Вот именно, – со вздохом произнесла Вика, усаживаясь к форточке с сигаретой. – Откуда Аде Львовне стала известна история с книгой Милашевского и то, как я опростоволосилась?
– Она утверждает, что дружила с Милашевским и он сам говорил, что отдал материалы для фиксации авторства.
Стеклянными глазами Вика смотрела вдаль, как Тутанхамон с крышки саркофага.
– Ну, может, и правда, – наконец отозвалась она.
Кажется, здравый смысл возвращался в эту кудрявую голову.
– Город маленький. Такое шило в мешочке нашего научного мира не утаишь… А ты действительно думаешь, что Сандалетин спутал тебя со мной?
– Если бы не спутал, он не поддался бы на уловку с ключом.
Вика наконец-то улыбнулась, а то я уже заподозрил, что разыгравшаяся паранойя помешает ей оценить красоту нашей с Миллер игры.
– Рассказывай, – приказала она, устраиваясь с чашкой чая на диван.
Но наша Бейкер-стрит, а точнее сказать, наш проходной двор имел на этот вечер свои планы. В дверь позвонили.
– Извините, я думал, что она утром прилетела. – На пороге снова стоял Вадим, по случаю ночного времени в очках с более светлыми, но все же не вовсе прозрачными линзами, которые теперь совершенно не препятствовали прожигать собеседника взглядом до самых потаенных душевных уголков. Этим наш гость и занялся незамедлительно, как только я открыл дверь.
– Кто там? – сонно промямлила тетка из комнаты.
Однако Вампир не смутился этим слабеньким голоском и прошагал в комнату, коротко буркнув мне «спасибо».
– Черт, – услышал я за своей спиной голос Вики, – это все дорога, я почти не спала. Подождите пять минут, я сейчас.
Пропуская ее в ванную, Вадим улыбнулся, как будто смял забытую на лице маску.
– Что такое выездная социология? – решил полюбопытствовать я, раз уж все равно остался с нежданным гостем наедине.
Он удивленно склонил голову набок и взглянул на меня с недоумением, как смотрит ловчий беркут, которому внезапно сняли с головы его клобучок. Через секунду беркут сориентировался и улыбнулся, просияв ровными, явно отбеленными зубами.
– Это ваша тетя вам так сказала? – обратился он ко мне, как дяденька-профессор к десятилетнему мальчику-гимназисту. Этим Вампир выбесил окончательно.
– Допустим, – ответил я, не особенно стараясь скрыть от него свои эмоции.
– Знаменитая дедукция в действии?
Я решил отыграться за его тон. Вообще-то я не люблю умничать, но это был тот редкий случай, когда занудства не бывает много.
– Конан Дойл ошибся, – сказал я, выдержав паузу. – В романе он назвал дедукцией не то, что на самом деле ею является. Дедукция – это логическое действие от общего к частному. Дойл имел в виду индукцию, которой пользуется также и его детектив, то есть действие от частного к общему.
Мне удалось добиться эффекта: одна бровь вампира медленно искривилась удивленным полукругом, он пригляделся ко мне, как натуралист к новому виду гусеницы.
– Многие теперь повторяют за писателем эту ошибку… – допилил я.
Однако товарищ с мерзким взглядом недолго тушевался.
– Возможно, Артур Конан Дойл имел в виду дедукцию как отрицание лишнего. От английского deduction – вычитание. Откиньте все лишнее, и останется истина, – живо нашелся Вампир.
– Если откинуть лишнее, то, думаю, вы что-то вроде атташе при дипломатической миссии в какой-то богатой восточной стране, может быть, в Арабских Эмиратах или в Саудовской Аравии? – спасла ситуацию тетка, которая образовалась на пороге ванной.
Бросилось в глаза, что полочкой «старость не радость» она успела воспользоваться изрядно.
– Катар, – кивнул гость. – Вы снова угадали.
– Я снова не гадала, – поддержала шутку Вика. Она улыбалась, несмотря на то что всего пять минут назад утверждала, что готова провалиться от усталости в летаргический сон. – Так что случилось? Что за спешка?
– Виктория, тут вот какая проблема. Вы, конечно, знаете, что следствие начало вызывать на допросы людей, знакомых по переписке с моим братом и невесткой. Прямо по списку контактов.
– Ну я, допустим, об этом не знаю: Следственный комитет передо мною не отчитывается…
– Как же вы можете не знать, если подписали экспертизу, на основе которой происходят вызовы свидетелей и даже обыски?
Виктория нахмурилась. Вадим пояснил:
– Если вас смущает, откуда у меня такие сведения, то я объясню. Следователи зачитывали постановления об обысках, где указывалось ваше заключение… А я, знаете ли, имею привычку читать документы до конца и в полном объеме. На основании этого вашего заключения производятся дополнительные допросы и даже обыски в квартирах… Но, прочитав вашу экспертизу, я, мягко говоря, немного удивлен. Вы писали о речевой агрессии, но-о-о… Неужели вы, опытный эксперт, действительно считаете, что спор о том, допустимо ли носить ботинки с носками, может привести к убийству?
Виктория выглядела удивленной, но пока не произнесла ни звука. Несмотря на то что по долгу службы она подписывала в иной день по десятку подобных документов, ее тоже нельзя было обвинить в том, что она не умела читать или обладала дырявой памятью. Меня же, в свою очередь, накрыла горячая волна. Щеки горели, спина взмокла. Само собой, я собирался рассказать, что написал заключение по просьбе Бориса, но у меня были новости поинтереснее, поэтому я просто отложил эту информацию до поры, а теперь не хотел быть уличенным, как кот возле лужи собственного производства. Еще и Вампиром, который, кажется, снова собирался стать свидетелем наших внутрисемейных разборок.
– Там речь шла не просто о ботинках, а о конверсах. Это обувь наподобие кед. Очень модные, – проговорил я, собираясь признаваться, но на меня никто не обратил внимания.
– Да, точно, конверсы, – едва заметно кивнул в мою сторону Вампир и продолжал, обращаясь исключительно к Виктории: – Так вы действительно думаете, что конверсы с носками или конверсы без носков – это так принципиально? Непримиримая вражда между остроконечниками и тупоконечниками? Но, насколько помню, у Свифта это все-таки была аллегория. Зачем чесать там, где не чешется? Или этот спор о современном искусстве? – продолжал Вампир, пользуясь затянувшейся паузой. – Ну обсудили девочки какие-то там пятна на холсте, одна говорит: «хорошо», другая – «плохо». Что тут такого страшного?
– Вообще-то одна другую «лохушкой деревенской» обозвала, а вторая в ответ собеседницу из друзей удалила, – прокомментировал я свое решение, окончательно беря вину на себя. – Речевая агрессия в чистом виде.
– Я понимаю, что формально не придерешься, но зачем? – вертел головой, удивленно посматривая то на меня, то на Викторию, Вампир. – Что нам это даст? Только лишние пересуды!
– Какие еще конверсы и споры об искусстве? – наконец вставила слово Виктория. – Я такого не подписывала. Чтоб вас всех приподняло и пришлепнуло!
Я и сам был бы рад пришлепнуться, приподняться и залететь в какую-нибудь щель понезаметнее. Вика медленно развернулась в мою сторону: она поняла, что произошло.
– Мда… – протянула тетка, жестко глядя мне в глаза. – И мы еще удивляемся, чего люди наследства делят! Тут на пару дней отлучишься, и твое место уже занято! Эй! Дорогой, я еще не умерла!
Я молчал. Да и что мне было ответить? Даже у филологов бывают ситуации, когда молчание дороже любых слов.
– Ты подписал что-то? – спросила она, хмурясь.
– Борис просил. Срочно. Кто-то должен был выполнять твои обязанности. Я тебя прикрыл вообще-то.
– Ты за Бориса не цепляйся. За себя отвечай. В аду сам по себе гореть будешь. Без Бориса. – Процедила Вика сквозь зубы, как какой-нибудь криминальный авторитет, а не филологическая барышня с ученой степенью.
Однако, как выяснилось позже, волновал ее не столько сам факт подлога, сколько моя вопиющая, как она утверждала, безграмотность.
– Если ты идешь на подлог, то ты можешь хотя бы компетентно его делать?! – воскликнула она. – При чем тут речевая агрессия?
Я взял со стола папку с делом и без труда отыскал нужное место, где Светлана Романихина вела спор с некоей Принцессой о картинах какого-то художника-авангардиста.
«Света: Гениально! Какая экспрессия!
Принцесса: А по-моему, мазня какая-то.
Света: Не руби сплеча, тут главное – эмоция.
Принцесса: Не знаю, не знаю.
Света: Если б ты разбиралась в искусстве хоть немного, я бы прислушалась.
Принцесса: А ты разбираешься в искусстве? Можно тебя поздравить с получением диплома искусствоведа?
Света: Дело не в дипломе, но ты поезди с мое, походи по музеям, и будешь мыслить категориями более высокими. Потом можно смотреть на эти картины.
Принцесса: О, спасибо за разрешение!
Света: Эти работы признали великими многие видные деятели изобразительного искусства, а тут ты, с несомненной высоты своих суждений, обливаешь их праведной грязью. Чтобы не показаться дилетантом, лучше иногда просто промолчать.
Принцесса: Ну, Света, ты и дура!
Света: Лохушка деревенская!»
– Что это, по-вашему, как не речевая агрессия?! – обратился я к обоим.
– В данном случае я согласна со Светланой: иногда лучше молчать, – проворчала Виктория, обернувшись к Вадиму с извиняющимся взглядом.
– Почему? – Я пылал гневом, не понимая, где я мог допустить ошибку в такой очевиднейшей ситуации.
– Почему? – передразнила меня Вика, и я готов был поклясться, что сегодня же ночью проползу к изголовью ее кровати с кинжалом в зубах, потому что она снова унизила меня на глазах у Вампира из Катара. – Ты что, не видишь, что эта Принцесса троллит Светлану?
– Троллинг – это разве не агрессия? – упорствовал я.
– Нет!
– А что?
– У агрессии есть важное условие – искренность, а тролль изначально не искренен! Кстати… – Вика внезапно развернулась в сторону Вадима: – У Светы остались хоть какие-то друзья после такой массированной атаки на их нервы с помощью материальных благ вашей семьи?
Вадим поморщился и не удостоил ее ответом.
– То есть ты хочешь сказать, что агрессивна здесь только сама Света? – уточнил я.
– Ну, Принцесса тоже не ангел, но она не чувствует себя уязвленной. Запомни, тролль всегда в сильной позиции, он как бы смотрит на ситуацию со стороны. С иронической высоты. В сущности, Принцесса смеется над Светланой…
– Отзовите заключение, и я закрою глаза на этот инцидент с вмешательством вашего племянника, – прервал Вадим наш спор, видимо сообразив наконец, как обернуть эту некрасивую ситуацию в свою пользу.
– Да, пожалуй, опрос второго круга свидетелей здесь лишний, – задумчиво произнесла Виктория в ответ.
– Что вы имеете в виду? – напрягся Вампир.
– А как вы попали в Россию? – вопросом на вопрос ответила тетка.
– Я все еще под подозрением? – удивился гость и даже приподнял очки, видимо демонстрируя свои честные вампирские глаза.
– Так как?
Вадим повел плечами и усмехнулся с досадой:
– Это как раз очень просто. Когда узнал о смерти брата, ухватился за первую оказию – вылетал с военным бортом на военную базу в Саратов. Границу пересек нормально, и штамп в паспорте есть. Только не по тому регламенту, что обычные авиапассажиры. Борис поднял тревогу, потому что рыскал по гражданским аэропортам, а там Вадима Романихина по определению быть не могло. Я проходил границу на правах члена экипажа. Так что мое появление в России только выглядит таинственно. Все это легко проверяется.
– Спасибо, – кивнула Виктория, – мне просто было интересно, что-то такое я и предполагала… Хорошо. Безусловно, я отзову заключение Саши, – пообещала она, снова глянув на меня недобро. – Огласки не будет.
