Татьяна Рогожина
Бисквитка
– Действительно, странно. Biscuit на французском это сухарь, от латинского bis coctum, то есть дважды испечённое, может быть, секрет как раз в этом «дважды испечённом» и кроется?
После того разговора Мина Осиповна, испросив разрешения у хозяйки, полистала в библиотеке кое-какие Митины журналы про поделки, в энциклопедию изобретений заглянула, но секрет кукольных глаз так и не разгадала, хотя предположила, что мастер вполне мог воспользоваться отражающими свойствами зеркала. Зато попутно выяснила, что фарфор для кукол, если его не покрывать глазурью, как раз и называется бисквитным, именно он и даёт такой нежно-бархатистый сливочный оттенок, напоминающий детскую кожу.
«Вот оно как, значит, кукла у нас бисквитка. Надо не забыть, об этом Таше рассказать».
***
Причудливым орнаментом разбежалось по стенам и потолку отражение бронзовых ветвей, что украшали лампу, сделанную в виде цветка на длинной ноге, богато обвитой виноградной лозой. Иллюзия сказочного сада, тихого, ночного, таинственного. Она, правда, длилась недолго. Не желая укладываться спать, Таша, уже переодетая в длинную ночную рубашку и посаженная в постель, затеяла весёлую возню, изображая бабочку, порхающую от цветка к цветку. Чуть на пол не свалилась, чем вызвала неудовольствие Варвары Ивановны, уставшей за день от суеты и нервов, да и возраст сказывался ― за шесть десятков перевалило, что уж тут стесняться.
– Та-а-а-к, ― сказала она строго, ― пошто блохой скачешь, неугомонная. Откуда токо силы берутся… А ну быстро под одеяло! Вот замотаю тебя в простынку как в кокон, ― пригрозила она, ― будешь у меня заместо куклы лежать. Неподвижно.
Лучше бы Варвара Ивановна последних слов не говорила.
– Нянюшка, миленькая, родненькая, ― тут же заканючила несносная девчонка, вспомнив о своей кукле, ― принеси мне Веточку из гостиной, ну хоть на пять минуточек, я ей доброй ночи пожелаю. Ей же там одной скучно.
– Ишь поперешная! Сказано ― нет, значит, так оно и буде. И не проси, а то мамаше нажалуюсь.
Таша надулась:
– Я все равно её к себе заберу.
Но долго капризничать не стала, спряталась под одеяло и затребовала от няньки волшебную историю рассказать.
– В некотором царстве, в некотором государстве…, ― завела та привычно, но девочка сказку слушать не захотела:
– Ты мне, нянюшка, лучше расскажи, как в твою старину люди жили. Только чтобы с чудесами. Ладно?
– Ну слушай, ― вздохнула нянька тяжело, понимая, что до своей кровати она не скоро доберётся, ― давно это было, очень давно…, ― и замолчала, собираясь с мыслями, какую же историю из памяти вытащить.
– Когда царь под стол пешком ходил, ― подсказала ей Таша, ― а ты у господ жила, в другом городе…
– Ну да, так всё и было, жила себе, поживала. Хозяин мой, купец второй гильдии, две лавки держал ― одну меховую, другую ― с обувью. Мужик он был обстоятельный, в вере твёрдый, против церкви ни слова не сказал, в торговых делах шуток да обмана не позволял, но дома что ни день, то ндрав свой показывал, пылил по всякому пустяку, то суп ему грязной тряпкой воняет, то стул не тот поставили. Идёт бывалоча по комнатам: брови нахмуренные, мысли солидные, а глазами так и шарит, кого бы обругать да по загривку настучать. Меня тогда в горничные определили: молодая была и шибко аккуратная, вот и взяли в дом. Короче, боялись его как огня. Только услышим ― приближается, покашливат, жену, что за ним семенит, громким голосом отчитыват, так сразу прятаться, кто куда.
– Нянюшка, а ты куда спряталась?
– Да за дверь, что была открыта. Стою, дрожу, бога молю, чтоб мимо прошёл. Не прошёл, завидел. А ну, грит, наглячка, выходи. Раз прихоронилась, знать, безобразие учудила. Да какая же я наглячка, наоборот ― тихая, смирная девка. Да разве докажешь… Ухватил он меня за косу и на кухню тащит. Розгами пороть.
Таша даже в кровати села, руки в кулачки сжала, говорит:
– Да разве так можно?! Пороть… Нянюшка, а что ж ты от него не убежала? Ко мне. Я бы тебя спасла.
– Тебя, голуба моя, тогда ещё и в помине не было.
– Совсем, совсем? ― недоверчиво уточнила девочка, ― а где же я тогда жила? На луне?
– Да может, и на луне, ― не стала спорить Варвара Ивановна, ― а потом сюда к нам свалилась, потому что скакала много.
– Значит, я была лунным тушканчиком! Прыг, прыг и упала в наш огород.
– Огород?
– Конечно, ведь маменька говорила, что меня в капусте нашли.
– Ну ей видней, ― буркнула нянька, чувствуя, что ещё чуть-чуть и сон её сморит прямо сейчас, но девчонка никак не желала успокаиваться ― требует продолжения, уж больно интересно ей, чем всё закончилось.
– Приволок он меня на кухню. Ищет глазами, на какую лавку кинуть. Кухарка господская, Прасковья, попыталась на защиту встать. Да куда там! От злости его всего корёжит. Прасковье затрещину отвесил. Та аж упала. Вдруг откуда-то кот вылез, Гусар. Встал на задние лапы и пошёл на хозяина-то. Орёт страшным голосом, усы вперёд выставил, уши прижал. Хозяин и присмирел от неожиданности. Потом рассмеялся. Говорит, ладно уж, идите с богом, раз у вас такой защитничек выискался. Отходчивый был. Потом нам с Прасковьей по платку подарил, чтоб сильно не обижались. А Гусара с тех пор весь дом зауважал. Каждый норовил ему кусочек лакомый в зубы сунуть. Толстый такой зверь сделался, гладкий со всех сторон. Хозяин по осени его в свою лавку, где мехами торговал, отправил ― мышковать, ну и перед другими торговцами хвастаться. Тогда ведь купцы не только своими животами мерялись, но и котами: у кого зверь упитанней, тот, стало быть, и богаче.
История с Гусаром Ташу ещё больше развеселила.
Не желает ложиться и всё тут. Засыпала няньку вопросами про давнее житьё-бытьё. И что на праздники кушали, катались ли на лошадях, какие песни пели. Варвара Ивановна, отвечая, все силы окончательно растеряла, еле дождалась, когда девчонка, глаза закрыв, задышала легко и тихо, встретившись с первым сном. А нянька так умаялась, что забыла перед тем, как в свою каморку идти, мокрый коврик перед детской кроваткой постелить. Оплошала, старая.
***
Гувернантке в отличие от няньки не спалось ― воспоминания всё чаще возвращали её в Петербург, где, несмотря ни на что, она была почти счастлива. Интересные люди, необычные мысли, робкие её попытки заменить зло добром и первый успех. Нынешняя же провинциальная жизнь казалась пока что зыбкой, непредсказуемой и тревожной. Мина Осиповна ко всему внимательно присматривалась, прислушивалась, в надежде выискать подсказки верного пути, но так и не находила их. Может, слишком мало времени прошло?
И посоветоваться-то не с кем.
Одна-одинёшенька.
Вот, именно отсутствие близких по духу людей, её большего всего и беспокоило. Ссылка (так она называла свой внезапный отъезд из Петербурга) вытащила из неё давно придушенные страхи и лишила опоры. Берта когда-то уверяла, что страх легко лечится любовью, а любить ― значит не вмешиваться. Спорно, конечно, но сестра, хоть и старше всего на год и совсем на неё не похожа, часто была права. Если бы не маменькино вечное стремление всех перекроить на свой лад и заставить безропотно подчиняться, что никак не походило на нежные чувства, то вполне возможно жизнь сложилась бы иначе. Теперь же стать той, для чего рождена, боязно, но и чужой воле покориться уже не получится.
Просто распутье какое-то.
Закутавшись в длинный халат мышиного цвета, единственным украшением которого были бледно голубые кисти на поясе, и не зажигая света, Мина прошлась по комнате, ступая неслышно, мягко, чтобы ничем не нарушить прохладную тишину ночи. Нащупала на комоде стакан ― захотелось пить, но тот оказался пуст. Не обнаружив рядом с ним и графина, она со вздохом накинула на плечи шаль и отправилась на кухню.
Лестница была освещена ― знак того, что хозяин ещё не вернулся домой. Спустившись почти до половины, она вдруг замерла, услышав со стороны гостиной неясные шорохи и что-то похожее на скрип двери.
***
Весьма довольный проведёнными переговорами, которые завершились не менее приятным ужином в ресторане, Иван Дмитриевич, скинув пальто на руки старичку-дворецкому, нетвёрдой походкой пересёк прихожую и направился прямо в столовую, за освежающим клюквенным морсом. И каково было его удивление, когда в холле столкнулся с полуодетой и босой Ташей, которая в неурочный час тащила в направлении лестницы свою куклу. Сосредоточенно, молча, с какими-то странно-замедленными движениями, что-то неразборчиво бормоча.
– Тушкан! – воскликнул он возмущённо, ― что происходит?! ― и ухватив девочку за плечо, развернул к себе.
Та резко повернулась, и вскрикнув испуганно, вдруг начала падать прямо в руки неизвестно откуда взявшейся гувернантке. Перехватив у Мины Осиповны девочку, он в растерянности опустился на стоящую рядом банкетку, с тревогой всматриваясь в бледное личико.
– Что с ней?
– Вероятно, обморок, ― едва слышно ответила Мина Осиповна, но тут же взяла себя в руки, ― позвольте я отнесу Ташу в спальню.
– Я сам.
– Не стоит, ― выразительно повела носом гувернантка, явно намекая на некоторые винные ароматы, ― лестница слишком крута. Вы лучше пошлите за доктором.
Домашний врач, Натан Семёнович Белецкий, жил неподалёку и через полчаса, заспанный, наспех одетый, он был уже возле постели ребёнка. Любовь Гавриловну и няньку, которые сами были в полуобморочном состоянии (одна от того, что скрыла от мужа лунатизм дочери, другая, что опять не углядела за Ташкой), доктор попросил подождать в гостиной, туда же отправил и мрачного, едва сдерживающего гнев Ивана Дмитриевича. Лишь гувернантке, которая самообладание каким-то чудом сохраняла, дозволил остаться.
Минуты казались часами, прежде чем Белецкий спустился вниз.
– Ну что, мои дорогие, вроде бы обошлось. Таша пришла в себя и уже уснула. Пусть с ней до утра побудет гувернантка. Как я понял, девочка не первый раз бродила во сне. Такое, увы, случается. Причина? До конца механизм, заставляющий сомнамбулу совершать немыслимые поступки, не выяснен. То ли влияние лунной энергии, то ли тонкая организация нервной системы. Не знаю. Плохо, что вы, Иван Дмитриевич, видимо, не зная о ночных прогулках дочери, невольно её напугали. Отсюда нервное потрясение, что и вызвало обморок. Ни в коем случае, запомните, ни в коем случае нельзя резко будить человека в таком состоянии. Опасно. Лучше осторожно отвести обратно и уложить в постель. Кстати, не случалось ли в последнее время каких-либо событий, что могли расстроить девочку. Может, кто обидел или ещё что…
– Я, кажется, знаю, ― Любовь Гавриловна, держась за виски и покачиваясь из стороны в сторону, рассказала ему о новой кукле со странным взглядом, которую Таша вознамерилась заполучить в свою комнату любым путём.
Доктор, расспросив все подробности, рекомендовал всё-таки не ограничивать общение Таши с куклой, и пообещал утром навестить девочку, чтобы как можно точнее оценить её состояние.
– Надеюсь, что обойдётся без последствий, ― и утешительно добавил, ― ну ничего, ничего, будем наблюдать…
После того как Белецкий, ещё раз взглянув на девочку и убедившись, что сон её спокоен, ушёл, Иван Дмитриевич дал волю своему гневу.
– Куклу завтра же отдать дитю! А вас всех предупреждаю ― всё, что касается Таши, докладывать мне немедленно, и чтоб без утайки. Поняли, тетери сонные?!
Выпустив страх наружу, Дареев слова свои сопроводил крепким трескучим ударом по столу. И два дня не разговаривал с супругой.
***
На следующий день Таша о случившемся ничего не помнила и сильно удивилась, когда ей утром не разрешили подняться с постели, пока Натан Семёнович не осмотрит. Капризничать не стала, потому что доктор ей нравился, даже несмотря на то, что он был страшно носат, зато глаза ― белёсые, чуть припухшие, ― обволакивали наивной, добродушной лаской.
Согрев энергичными растираниями руки, он приступил к осмотру, и остался доволен её состоянием. Похоже, что обошлось. Хотя понаблюдать неделю-другую всё-таки стоит.
– Можешь вставать, душа моя мимозная. Но не бегать. Сегодня ходишь медленно, степенно, как взрослая девочка, договорились? ― он порылся в саквояже и извлёк из него собственноручно вырезанную из сосновой коры лодочку (такая забава у доктора: делать из дерева фигурки, а потом маленьким пациентам дарить), ― держи, это тебе, ― и попрощался.
Пока Таша рассматривала подарок, пробуя на прочность парус, в комнату протиснулась с понурым видом Варвара Ивановна. Непривычно молчаливая, с красными глазами, она неохотно двигалась, держась рукой за сердце, но при этом сердито косилась на невозмутимую Мину Осиповну. И как только та отлучилась из комнаты, расплакалась, приникла к Ташинам ручкам:
– Прости меня, дуру старую, чуть не сгубила…, ― но вовремя прикусила язык, услышав чьи-то шаги.
В детскую неожиданно вошла Любовь Гавриловна, хотя обычно она вставала позже.
– Как себя чувствуешь, душа моя? ― погладив по голове, спросила она, стараясь скрыть за лаской свою тревогу.
– Хорошо, мама. А мне Натан Семёнович лодочку подарил, с парусом! ― похвасталась Таша, ― буду теперь в крушение кораблёв играть.
– Кораблей, ― поправила Дареева, и добавила с едва заметным оттенком терпеливого недовольства, ― мы тут с отцом подумали, а пусть кукла к тебе переселяется, раз тебе без неё никак не обойтись. Николаич соорудит для неё специальный узкий шкаф со стеклянной дверкой, чтобы уберечь от пыли, но ты в любой момент можешь с ней играть, только, ― она погрозила пальцем, ― не в ущерб занятиям.
Таша поверить не могла, чтобы маменька вдруг переменила решение, но радость заполучить Веточку в полное своё распоряжение была так велика, что она, не вдаваясь в подробности, резво спрыгнула с кровати, чтобы сразу бежать в гостиную за куклой, однако мать её остановила:
– Стоп, не так быстро. Сначала приведи себя в порядок, позавтракай. ― Дареева на несколько секунд задумалась, ― и ещё, сегодня уроков не будет. Так что отдыхай и много не бегай.
– Я что, заболела? Поэтому доктор приходил, да?
– Нет, нет, милая, всё в порядке. Просто Натан Семенович соскучился и решил тебя проведать.
Любовь Гавриловна подвела подпрыгивающую от нетерпения Ташу к зеркалу и приказала:
– Тушканчик, встань, пожалуйста, ровно, а то одно плечо выше другого. И волосы, волосы-то пригладь…
Тут появилась Мина Осиповна и избавила Ташу от маменькиных замечаний. Помогла ей собраться, проводила в столовую, где Митя уже заканчивал завтрак. Не проявив никакого интереса к столь позднему её появлению, он торопливо допил чай и умчался в гимназию.
Девочка разочарованно вздохнула: Митенька такой скучный стал, ну просто невозможно. Всё учится, учится… А раньше ведь вместе играли, носились по комнатам, брат изображал норовистую лошадь, а она ― кучера, ловко управляясь при этом с длинными игрушечными вожжами, что привёз отец с какой-то ярмарки. В поньку играла уже одна. Она так ловко изображала весёлого маленького пони, что нянька до слёз смеялась над её гримасами и беготнёй на четвереньках. Только вот Мина Осиповна недавно сказала, что теперь на баловство будет все меньше и меньше времени, потому что пора браться за ум.
«Непонятно, как это ― браться за ум», ― сложив пальцы лопаточкой, Таша пристроила их над ушами, и надавила.
Ум не откликнулся.
Растопыренными пальцами она попыталась обхватить всю голову, но и тут полностью взяться за ум не удалось ― пальцы короткие. Гувернантка, заметив её странные движения, напомнила, что между блюдами полагается держать кончики пальцев на краю стола и сидеть прямо.
Таша неохотно подчинилась.
Когда принесли сладкое, она скорчила недовольную рожицу, потому что не очень любила все эти приторные пирожные от худобы и обычно долго возила ложкой по тарелке. Но не сегодня. Сливочное желе, посыпанное шоколадом и фисташками, со смешным названием «бланманже» исчезло почти мгновенно.
Полдня, не отвлекаясь больше ни на что, она обустраивала кукольный быт в своей спальне. Перезнакомила Веточку со всеми игрушками, даже со сломанным деревянным осликом, на котором так удобно было качаться, пока не треснула ослиная нога. Подарила ей две скорлупки от грецкого ореха и пуговку ― если будет скучно, то можно перекатывать пуговку из одной половинки в другую. Похвасталась главным своим богатством ― лоскутом чёрной шёлковой материи с вплетённой в неё золотой нитью, да так искусно, что ткань переливалась словно рыбья чешуя. И пообещала упросить крёстную сшить для куклы тёплое платье.
– Зима ведь скоро, ― рассудительно пояснила она, ― тебе какое хочется? С вышивкой или с кружевами?
Она разыграла целый спектакль, говоря и от своего имени, и от имени Иветты. Словно не кукла рядом с ней, а настоящая живая девочка. Увлечённая игрой, она не обращала никакого внимания ни на нянюшку, ни на гувернантку, которые теперь боялись даже на минуту оставить свою подопечную.
Бледная от перенапряжения нянька, сердито поджав губы, исподволь наблюдала за Миной, которая расположилась возле окна, и склонив голову, что-то вышивала, спокойная, невозмутимая, чего не скажешь о самой Варваре Иванове. Ей очень хотелось переложить всю ответственность за случившееся на эту выскочку, гордячку, цацу столичную… Хотя какая она цаца?! И лицом не шибко удалась, и одета мышью серой. Слыхала она от экономки, что Мина эта из семьи дворянской, но бедной. Замуж-то вряд ли кто хорошо возьмёт ― потому как бесприданница, так и будет жить по чужим углам, чужих детишек учить. Небось оттого и характер у неё занудный. Вон и Ташка с ней не особо дружбу-то водит, капризничает.
Мине Осиповне сложившаяся ситуация тоже не слишком нравилась, но обвинять кого-то она не торопилась. Не приучена. Зато умеет, не делая над собой особых усилий, взглянуть на ситуацию с другой стороны: ну и пусть нянька вредничает, хитрит, чего-то выгадывает, так даже интереснее, будет над чем поработать. К людским недостаткам, учили её, относиться надо спокойно, без осуждения и насмешки. «Принять, понять, помочь» ― вспомнила она формулу трёх «П» и едва заметно улыбнулась.
Её полуулыбка, поспешно принятая как издёвка, не осталась незамеченной: Варвара Ивановна ещё строже поджала губы, чтоб злые слова удержать. Помолчала с запасом и позвала Ташу гулять, опасаясь на скандал сорваться.
Девочка, не желая прерывать игру, округлила глаза и с нарочитым возмущением заметила:
– Нянюшка! Ты что?! Доктор велел мне сидеть в комнате. Не бегать. И маменька может рассердиться за ослушание. Принеси мне лучше книжку о приключениях Бобочки, я её в сиреневой гостиной забыла.
Нянька нехотя отправилась вниз, а Таша зашептала кукле на ухо:
– Бобочка ― это белка. Смешная. Хочешь, я тебе про неё почитаю?
Гувернантка едва заметно приподняла бровь ― Таша и всех букв не знала, а тут вдруг читать собралась. Любопытно…
Устроив принесённую Варварой Ивановной книгу на колени, девочка раскрыла её посредине и бойко повела рассказ, но от оригинала в нём осталось только первое предложение: «На берегу моря росло большое и прекрасное каштановое дерево…», всё остальное Таша придумала сама. Мине не составило труда обнаружить подлог ― увлекательные истории о бойкой белке-путешественнице ей тоже были знакомы, но виду не подала, решив извлечь из этого пользу, педагогическую.
Пока Таша пила в столовой молоко, Мина Осиповна написала печатными аккуратными буквами записку, запечатала в крошечный конверт и подсунула под локоть кукле, которая, как ей показалось, одобрительно мигнула коричневым глазом с серебристыми искорками.
Обнаружив послание, девочка растеряно на него уставилась.
– Нянюшка, ― наконец сообразила она, ― это мне ― от Веточки, да?
– Почём я знаю, ― проворчала Варвара Ивановна, ― вон у гувернёрки своей спроси, она за буквы отвечает.
Мина Осиповна внимательно конверт осмотрела, но разворачивать не стала.
– Ташенька, вот тут, ― она указала где, ― написано, что письмо секретное и прочесть его можете только вы.
– Но я же не умею, ― разочарованно протянула девочка.
– А хотите, научу? Будете сами с Веточкой переписываться…
Таша сначала насупилась, потом притащила букварь и потребовала начать занятия немедленно.
6. Осенью ждали конца света, обещанного ещё весной. Из переводной брошюрки стало известно, что не то первого, не то тринадцатого ноября, смотря по какому календарю считать (российский с европейским сильно разнится), Земля столкнётся с кометой, что мечется во вселенной без всяких правил, и которая непременно погубит земной мир, потравив людей ядовитыми газами, или ещё каким иным злостным способом.
Комету предсказал профессор-астроном из Германии, а не доверять учёному немцу, который однажды напророчил извержение вулкана, пусть и с ошибкой в два дня, особых причин не было. Некоторые, из совсем уж образованных, даже имя его знали ― Рудольф Фальбе, и они же (умники) уверяли, что книжка о гибели миров написана ещё семь лет назад, только о ней поначалу забыли и лишь сейчас, на рубеже веков, спохватились. Сначала брошюра появилась в Польше, а потом и российские издатели, чтобы выгоды не упустить, сделали свой перевод, упрятав его под зловеще-комичной обложкой, где вместо слова «светопреставление» какой-то грамотей, а может, и шутник, напечатал «светопредставление». Но тут, видать, не до тонкостей толкования, что так, что этак ― всё одно страшно. В результате шестнадцать страничек на плохой серой бумаге, стоимостью всего ничего ― пятнадцать копеек, взбаламутили народ не только в городах, но и в самых дальних селениях.
Как только цензура пропустила?!
Потрясённые грядущими ужасами люди кинулись новости обсуждать, добавляя по привычке кое-какие подробности лично от себя. Обрастая слухами, предсказание множилось новыми вариантами: от скорого пришествия антихриста до повсеместных землетрясений. Некоторые граждане додумались даже до встречи с планетой-невидимкой, вот она-то всех жителей на себя перетянет как магнит, и унесётся с ними в неизвестном направлении.
Однако самой распространённой версией по-прежнему оставалось столкновение с дикой кометой. Тут уже неважно, бесхвостая она или с хвостом. Если прилетит со светящимся шлейфом из пыли и газа, то Земля в огне сгорит, в прах рассыплется, если же упадёт нехвостатая, прибьёт людей намертво каменными осколками, каждый по сто пудов, и дождём в довершение всего зальёт, серно-уксусным. Никому не спастись.
Иван Дмитриевич слухам особо не верил, но запасы продуктов в доме всё же пополнил, да распорядился привести в порядок просторный подвал под кухней, до которого всё руки не доходили.
На всякий случай. Мало ли. Всякое ведь бывает.
К тому же он не мог избавиться от ощущения, что со временем происходит нечто странное: часы тянутся, бесконечное утро меняется на такой же долгий день, ночью рассвета не дождаться, а вот дни и недели летят с такой же скоростью, что та злополучная комета.
Просто аномалия какая-то!
Или знак?
Ну знак ― не знак, а продажи у него выросли: народ, из тех, кто запасливый и собирается судный день встретить и как-то переждать в надёжном укрытии, метёт сахар, муку да крупы пудами, только успевай мешки подвозить.
***
Вытянув из кармана луковку дорогих часов, Иван Дмитриевич вызвал управляющего, чтобы дать ему несколько распоряжений относительно сегодняшнего дня, а сам, неохотно накинув долгополую шубу на енотовом меху, крытую поверху синим сукном, отчего вес она имела немаленький, но что не сделаешь ради спокойствия Любоньки (хочется ей, чтобы муж выглядел богато, значит придётся таскать это нелепое сооружение до самой весны), вышел на улицу, по пути приладив на голову круглую бобровую шапку с донышком из котика. Еле до саней добрался ― скользко, ветрено, снег прямо в лицо летит.
Кучер уже наготове.
– Куда прикажите?
– В клуб, голубчик, гони. Обедать.
Брат Григорий одновременно с ним подъехал. Увидев его, Иван Дмитриевич даже ахнул от изумления: «Бороду, шельмец, сбрил!»
Но вслух ничего не сказал ― не его это забота, только с некоторой завистью подумал, что тот по виду и вовсе на европейца стал похож. В отличие от братьев он был повыше ростом, темноволос, элегантен, с мягкими галантными манерами. Всегда этаким франтом ходит, будто князь какой. Вот и сейчас Григорий, чтобы произвести впечатление, с небрежным довольством расстегнул длинное тёплое пальто, демонстрируя отлично пошитый сюртук из дорогой шерстяной материи. Котелок, перчатки, шарф ― всё в тон.
Чувствуется, чувствуется рука жены его Раечки, неравнодушной к модным экспериментам.
Братья обнялись, поздоровались, в залу прошли, где для них уже был приготовлен столик. Пока заказ ждали, серьёзных тем не касались ― успеется. Григорий с усмешкой рассказал, как на его глазах приказчик в одной из лавок, куда он на днях за отчётом зашёл, с фальшивыми рублями столкнулся. Дело было так: один из покупателей, выбрав товар, сыпанул ему горсть серебра прямо в подставленные ладони, а одна монетка выскользнула и об пол вдребезги разбилась, только мелкое крошево во все стороны полетело.
– Если бы ты, Ваня, наши лица видел! Мошенник мгновенно испарился, причём покупку прихватить не забыл, а приказчик в ужасе от убытка, который ему придётся мне возмещать, вместо того, чтобы преступника догнать, бросился оставшимися рублями о прилавок бить и на зуб пробовать, грыз и стучал, пока все монеты в труху не превратил. А меня такой смех разобрал, остановиться не могу. Чисто театр!
– Помилуй, Гриша, да что ж тут смешного, я сам слыхал, что шайка фальшивомонетчиков в губернии завелась. Говорят, и десятирублёвки золотые подделывают. Только успе…
Тут к ним, прервав на полуслове, Трифон Моисеевич подсел, большой любитель пустых разговоров. Отказать не имелось никакой возможности ― потом пересудов не оберёшься, мол, купцы Дареевы зазнались, нос воротят.
Седые волосы старика были по обыкновению тщательно причёсаны, жилетка на все пуговицы застёгнута, а вот ботинки давно ремонта просят, да и брюки по низам заметно пообтёрлись. Бедствует, горемыка, но скрывает. Сейчас рюмочку даровую хватит, селёдочкой сопроводит, сплетни свежие перескажет и дальше отправится ― столиков-то вон сколько, гуляй хоть весь день.
И точно, выпил Трифон Моисеевич водочки, закуску в рот бросил, и возбуждённо потирая руки, доложил:
– Может, слыхали, господа хорошие, чего деется-то. Говорят, к самому царю-батюшке на воздушном шаре монахиня секретная прилетала, вся в чёрном, и объявила о рождении антихриста, ждите, говорит, теперь погибели всего живого. Народишко и всполошился. В деревнях, не скажу чтобы во всех, но во многих, крестьяне всю скотину повырезали, лишь бы успеть до назначенной даты съесть ― не пропадать же добру. А в церквах иконы кровавыми слезами плачут, лампады сами собой зажигаются, вот те крест! Сами знаете, не к добру это. Бабы голосят, мужики водку хлещут, некоторые даже ума лишились…, ― он на минуту замолчал, потом продолжил, ― я вот чего спросить хотел, вы сами-то как думаете: неужто всё, край нам, иль проскочим?
Григорий мигнул лукавым голубым глазом да брякнул:
– Не сомневайся, Трифон Моисеевич, конец света непременно будет, как иначе. Если исток имеется, то и конечная точка обязательно на место встанет. Так что самое время в прегрешениях покаяться, душу от тяжкого груза освободить.
– Э, нет, погожу пока грехи ворошить, ― хитро улыбнулся старик, ― мне тут шепнули, вроде бы губернатор наш срочную депешу получил, чтобы ту брошюрку вредную, откуда слухи пошли, из продажи изъять, заменить её на другую, в которой чёрным по белому написано, что никакого светопреставления не ожидается, потому как ошиблись учёные, не те цифры в расчёт взяли, ― немного подумал, повертелся вправо, влево, и добавил, ― только всё одно беспокойно.
– Ничего, ничего, глядишь и обойдётся, ― подвёл итог Иван Дмитриевич в надежде, что Трифон Моисеевич теперь оставит их в покое, даст о делах поговорить.
Гость, усмотрев намёк, губы поджал, вздохнул притворно-участливо:
– Эх, Иван Дмитриевич, твоими устами да… Ладно, не буду вам больше докучать, ― приподнялся, дав надежду, и обратно плюхнулся, заметив, что братьям блюдо с запечённой бараниной несут, ― ой, спросить забыл, как там Ташенька, дочка твоя. Слыхал, болезнь с ней приключилась какая-то странная…
Иван Дмитриевич весь внутри подобрался ― кто-то из домашних явно сболтнул лишнее, ― но лицо сделал как можно любезнее:
– Таша? Да нет, всё в порядке у неё, здорова, весела, буквы учит, ― и не удержавшись, добавил, ― ты бы словесам пустым особо не верил, людишкам-то соврать ничего не стоит.
– Ну и слава богу, что не хворает, я только рад! ― сообщил Трифон Моисеевич, пропустив мимо ушей предупреждение, слюну сглотнул и спросил робко, ― позвольте, милые мои, хорошие, кусочек баранинки отведать, уж больно пахнет завлекательно.
Конечно, позволили, понимая, что иначе не отделаться. Еле дождались, когда незваный гость насытится. Наконец тот оставил их, и вычислив новую жертву, пересел за дальний столик у дверей.
Дареевы, облегчённо вздохнув, вернулись к разговорам, обсудив для начала своё участие в новом необычном проекте: купец Черняев, их общий приятель, замыслил в складчину ипподром строить, чтобы страсть свою к скаковым лошадкам потешить, да и прибыль из удовольствия извлечь. Но одному не потянуть, компаньоны нужны.
– Тотализатор ― само по себе дело доходное, выгодное, ― заверил он, ― не сомневайтесь, к тому же там и по мелочам кой-чего заработать можно.
Сам он, как владелец крупной типографии, намеревался ещё всевозможные афишки, программки и билеты на продажу печатать, а братьям, помимо вступления в долю, предложил ресторацию открыть, чтобы болельщикам было где жажду-голод утолить, выигрыш, ежели выпадет, отметить, иль горечь от убытка водочкой залить.
Упускать такую возможность братья не стали. Удача сама в руки идёт. Пока, конечно, только планы-прожекты, но долго ли умеючи. Тут, главное, всё просчитать верно, чтоб не получилось как в поговорке известной: когда «гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить».
Других вопросов едва коснуться успели ― бежать пора. Дела, дела…
– Ах да, чуть не забыл, ― спохватился Григорий при прощании, ― ждём тебя со всем семейством в воскресение. Раечка необычный вечер затеяла, вроде как гость у нас намечается столичный, интересный. Не спрашивай, подробностей не знаю. Велено только передать, что отказов не принимается. Так что до встречи.
***
Раечка, обладательница стремительных манер и отменного вкуса, была неисправимо больна романтизмом, что сказывалось на всём, чего касались её тонкие пальцы, унизанные серебряными перстнями филигранной работы. Золото она не любила.
В убранстве дома не было ничего случайного, каждая вещь уместна и не нарушает общую гармонию: шелка тёплых пастельных тонов, мягкие драпировки, изящные экраны и французский фарфор; потемневшее серебро, чистить которое не разрешалось, дабы сохранить старинный вид; неброская светлая мебель плавно-изогнутых линий. Вроде бы ничего напоказ, но при внимательном рассмотрении декора, всякий, мало-мальски понимающий в роскоши человек, понимает, насколько здесь всё изыскано, дорого и ограничено лишь врождённым чувством меры хозяйки.