Татьяна Полякова
Детектив на пороге весны

В конце концов Илья заорал, что сейчас же всех уволит, если они сами не разойдутся, потому что у него куча дел и сегодня он намерен сидеть допоздна, и Гена, один из водителей, быстренько вытолкал всех в коридор. Но минут через двадцать они снова набились. В приемную их тянуло как магнитом. Собственно, тут их было два – магнита, имеется в виду. Секретарша Раиса и телевизор, разорявшийся в красном углу. Раиса телевизор не выключала никогда.

Секретарша заглянула к нему в кабинет, когда он как раз просматривал бумаги, а это занятие он ненавидел. Еще он думал о том, какую глупость сделал, что ввязался в историю с этими аптечными девицами. Кроме того, голова болела ужасно и было как-то гадко, как будто стыдно, что у него так болит голова. Он не признавал никаких таких «тонкостей».

Как она может болеть, думал он, морщась от боли, когда она – кость?!

– Илья Сергеевич, к вам Марина Николаевна приехала.

– Вот черт побери, – пробормотал он, по опыту зная, что приезд Марины Николаевны для него ничего хорошего означать не может, – принесло!..

Бывшая жена, трепетавшая крылышками за секретарским плечом, впорхнула в кабинет и закружилась, закружилась, как большая белая бабочка.

Очень красивая. Илья просто смотреть на нее не мог, до того она была красива.

– Илюша, я просто проезжала мимо. – Мика вдруг подумала, что такая формулировка стала у нее в последнее время популярной. Кажется, сегодня она проезжала мимо всего на свете. – Я просто так.

– Денег, что ли, нужно?

Мика вздохнула.

У нее такая беда, а они все заладили – денег, денег!.. Впрочем, можно и денег!

– Как ты себя чувствуешь? Вид у тебя… неважный.

– Какой вид, так и чувствую.

– Тебе нужно заниматься своим здоровьем, – сообщила Мика, – серьезно! Ну что это такое, ты же молодой, не пьешь, а лица на тебе нет!

– А что на мне есть?

– И щека! Что у тебя со щекой?

– Шел, упал, очнулся – закрытый перелом, – сказал Илья Решетников и потрогал щеку. Впечатление было отвратительным, словно трогал холодную спину дохлой жабы.

– Ты что? Подрался?

Белая дверца распахнулась, и показался секретаршин зад. Илья уставился на зад. Мика тихонько вздохнула.

И за этим человеком она была замужем! Она спала с ним в одной постели и даже завтракала за одним столом! Завтракать гораздо труднее, чем спать, Мика была в этом уверена.

– Вы кофе просили, Марина Николаевна, – прощебетала секретарша. – Я приготовила. Вы будете, Илья Сергеевич?

– Выпей, Илюш, – посоветовала Мика, – я хорошего привезла. У тебя в офисе, между прочим, всегда ужасный кофе! Отвратительный просто.

– Выпью, – решил Илья.

Мика из-за чашечки рассматривала его.

Вид у него и вправду был не очень. Под глазами синяки, если так можно сказать о желто-коричневых кругах, из-за которых он напоминал заболевшую насморком очковую змею. Бритая башка отливает синевой, галстук распущен, ворот расстегнут, и проглядывает смуглая волосатая грудь.

Гадость какая.

И как она могла выйти за него замуж, хоть бы и для «возрождения веры в русский народ»?! Впрочем, племянник Боренька считал, что Мика не столько возрождала веру, сколько заботилась о своем материальном положении. В конце концов, Илюша оказался благородным и после развода она получила даже больше, чем предполагала. Впрочем, и отцовских денег ей всегда хватало, как и академических дач и академических квартир!..

Вспомнив об отце и о цели своего «случайного» визита, Мика покрепче сжала чашку – от страха.

– Я еще привезла тебе яблок, – быстро сказала она, чтобы он ничего не заподозрил. Он был очень проницательным, ее муж, несмотря на то что мужлан и деревенщина. – Очень красивых, ты такие любишь!

Он поднял на нее совершенно больные глаза:

– Чего тебе нужно, Мика? Денег?

Она промолчала. Она никогда бы не призналась в том, что ей нужно денег. Всегда она умела повернуть так, что деньги предлагал он, отчасти даже навязывал.

Он поднялся и открыл сейф у себя за спиной. Упоительно толстенькая пачечка непередаваемо зеленого, отрадного цвета оказалась у нее под носом. Она прибрала ее рукой, на которой сверкнул «правильный» бриллиант, и стыдливо смахнула в сумочку.

Он даже не посмотрел, слава богу.

Скоро, скоро конец всем ее мучениям, всем ее самоуговорам и торговле с самой собой.

«Вот сегодня в последний раз. Я обещаю. Больше никогда-никогда. У меня есть Валя и папа, и я справлюсь без бывшего мужа. Если и брала у него деньги, то только из-за крайней необходимости и потому, что мне больше не у кого взять. Только поэтому. И когда-нибудь я их отдам. Обязательно отдам. Я стану богатой и независимой, потому что у меня есть Валя, который… который…»

Тут вдруг Мика Решетникова – в девичестве Тягнибеда – с ужасом осознала, что она понятия не имеет, как именно ее драгоценный Валя относится к деньгам и станет ли он давать их ей по первой просьбе, как это делает бывший муж.

Это была довольно страшная мысль, и она решила, что додумает ее позже. Не сейчас. Не у него на глазах.

– Ну что? – спросил бывший муж. – Все? Ты за этим приезжала?

Да, он дает ей деньги, но он не смеет ее унижать, а вопрос был унизительный, по крайней мере с Микиной точки зрения.

– Я привезла тебе яблок и кофе, – сказала она тихонько, – я хотела тебя порадовать.

– Порадовала и вали! – скомандовал хам и деревенщина. – У меня голова болит, сил нет.

– Сходил бы ты к врачу, Илюша! Хочешь, я тебя запишу на прием…

– Я уже был на приеме!

– Когда?!

– Вчера.

– Где?!

– У врача.

– Как?! – поразилась Мика. – И мне ничего не сказал?!

Он пожал плечами, с ненавистью посмотрел на манжеты и стал вытаскивать запонки. Он сопел и вытаскивал, и у него не получалось.

– А почему я должен что-то тебе говорить?!

Мика растерялась.

– Но… как же?! Как же иначе?! Я бы тебе порекомендовала…

– Да мне и так порекомендовали!

Он вытащил запонки, швырнул их в бутафорскую чернильницу из настольного прибора и закатал рукава. Руки тоже были волосатые и отвратительные.

– И что он у тебя нашел?

– Ничего он у меня не нашел! Мик, ты деньги получила?

Не допив свой кофе, она поднялась – сказочно красивая, очень красивая и очень несчастная.

Когда-то он ее любил. Восхищался. Переживал, что «не соответствует» ей. А потом перестал.

Хватит.

Но она должна была задать главный вопрос – тот самый, из-за которого пришла. Она пришла из-за вопроса, а вовсе не из-за денег. Деньги просто попутно подвернулись.

И она задала его – очень неловко.

– А как твои дела?

Он собрал лоб мучительными складками и вытаращил глаза:

– В смысле?!

– Ну… как твой бизнес?!

– Да нормально все, а что такое?

– Да ничего. Говорят, что сейчас с перевозками очень сложно. На таможне всех задерживают и проверяют на… наркотики, оружие…

Складки стали еще мучительнее.

– Что ты несешь, усохни, моя душа!

Иногда он выражался витиевато, и это было еще ужаснее, чем его обычные, менее витиеватые выражения!

– Я просто беспокоюсь о тебе, – быстро сказала Мика, – и о твоей работе. Я вчера программу «Вести» видела, и там как раз…

В дверь постучали, и в щель сунулся заместитель ее мужа.

– Илья, можно к тебе? Привет, Мика.

– Здравствуй, Дима.

– Заходи! Садись. Мик, у меня дела. Программа «Вести» к нам не приезжала.

Заместитель с любопытством посмотрел на них обоих, но садиться не стал – Мика стояла, а заместитель, в отличие от начальника, был человеком воспитанным.

Все помолчали, а потом Илья Решетников спросил раздраженно:

– Ну чего, чего? Что тебе, Дима?

– У меня… договоры.

– Я просто хотела узнать, все ли у вас в порядке, – тихо сказала она. Мика умела правильно разговаривать с Димой и знала, что она ему нравится. – С вашей работой. Я слышала, что сейчас с перевозками большие проблемы.

– У нас нет проблем, Мика, – любезно сказал заместитель. – Мы работаем… как часы.

– Это очень приятно слышать, – улыбнулась Мика. – Илюша, спасибо тебе большое. Я… пойду.

Она вышла в крохотную комнатку, служившую приемной, где стоял секретарский стол и всегда паслись водители, уезжающие за границу. Перед самым отъездом они получали бумаги в «центральном офисе», как шикарно это называлось в конторе.

Мика не любила здесь бывать, потому что водители таращились на нее во все глаза, и под их веселыми и внимательными взглядами она чувствовала себя голой.

Здесь и сегодня было много народу, но знала она только одного, Гену, который возил Илью время от времени и саму Мику, и даже ее родителей, когда им нужно было уезжать за границу. Гена был красив киношной, совсем не водительской красотой, обладал чувством юмора и известным шиком.

В комнатке все затихло, как только Мика вышла из кабинета, хотя было шумно – и голоса доносились сквозь тонкие стены, и русалочий хохот секретарши, и самодовольные мужские смешки.

Все уставились на нее. Щеки у Мики загорелись.

Трудно, ах, как трудно возрождать в себе «веру в народ». Помогать своим мусульманским сестрам в их стремлении избавиться от многовекового рабства и угнетения – значительно легче.

– Марина Николаевна!

– Здравствуйте, Гена!

– Вас не подвезти?

– Да нет, спасибо, я на машине.

– Как Илья Сергеевич сегодня? В настроении? – Это был вопрос, как бы возвышавший Гену над остальными, признававший за ним право разговаривать так с «барыней», хоть бы и бывшей.

Тишина стояла такая, что было слышно, как на улице чирикает удрученный непогодой воробей, а за стенкой что-то басит Илья. Слов было не разобрать.

– Он неважно выглядит, – сказала Мика и расправила плечи – что она, в самом деле, так их боится! – Наверное, от усталости.

– Да ему с нами несладко приходится, Марина Николаевна! – и Гена подмигнул остальным, признавая себя одним «из этих», но все же гораздо, гораздо выше! – Мы ребята непростые, к нам особый подход нужен!..

Мика кивнула и все в той же тишине обратилась к секретарше – вечно она забывала, как ее зовут!

– Вы, пожалуйста, дайте ему яблок. Тех, что я привезла. Это семеринка, он их очень любит.

Секретарша кивнула, кажется, едва удержавшись, чтобы не прыснуть.

– Вас проводить? – Это опять Гена с его мелитопольской учтивостью.

– Нет-нет, – поспешно отказалась Мика. Еще не хватало, чтобы ее провожал водитель! – Я знаю дорогу.

Он шикарно распахнул перед ней дверь, и она вышла, натягивая тесные белые перчатки. И как только створка захлопнулась, в комнатке зашумели, как обвал с горы сорвался, но она не стала слушать.

Сегодня. Все будет сделано сегодня, и проклятая проблема перестанет изводить и мучить ее.

В конце концов, такие, как Илья, существуют в природе, чтобы служить таким, как Мика. Иначе зачем они нужны?!

Ночевать Анфиса опять поехала в Аксаково, потому что ей обязательно надо было посоветоваться с бабушкой. Детективное расследование – да еще такое, настоящее, серьезное, вовсе не пропавшие договоры! – надвигалось неотвратимо.

Зачем она согласилась?!

В приемнике пели про весну, которая, как водится, «пора любви», и трещали про то, что, как только снег сойдет окончательно, всем немедленно и непременно нужно влюбиться, потому что весна – пора любви.

Анфиса никогда не влюблялась весной.

Впрочем, она вообще никогда не влюблялась и удивлялась, почему на радиостанциях несут такие глупости.

Потом весна и любовь ей надоели, и она выключила приемник.

– Зачем, зачем, – пропела Анфиса, поворачивая направо с Дмитровского шоссе, – вы удалились, моей весны златые дни?..

Кажется, в романсе было «куда», но «зачем» в данном случае подходило больше.

На извилистой дорожке, которая сначала шла по лесу, а потом сваливалась к ручью, Анфиса прибавила скорость и открыла окно – она всегда так делала. Ветер был студеный и крепкий, все еще морозный.

Она ехала и думала про весну.

Кажется, я знаю, кто во всем виноват.

Во всем виноват тот самый вождь того самого племени, которое с теплого юга забралось в болотистый холодный бор. Бор девять месяцев в году был завален снегом, а в оставшиеся три его то заливало дождями, то изничтожало пожарами, а племя во главе с вождем, вместо того чтобы убраться куда-нибудь, где посветлее и потеплее, упорно продолжало «осваивать территории».

И освоило, на беду всех тех, у кого весна – пора любви.

Не освоило бы, жили бы мы сейчас, к примеру, под Мадридом, где объявляют чрезвычайное положение и в школах отменяют занятия, если температура падает до минус трех.

Там, под Мадридом, наверное, не ждут весну так, как ждут ее тут – истово, из последних сил, сжав остатки воли в замерзающих кулачках. И вряд ли про нее, про весну, глупости всякие придумывают, вроде той, например, что весна – пора любви.

На самом деле, Анфиса знала это совершенно точно, любовь никак не зависит от метеорологии или вращения нашей планеты вокруг Солнца.

Вот великая мудрость, ослепительная и сияющая в своей простоте: любовь – это состояние души, а вовсе не время года!

Ждать весну, чтобы влюбиться, так же глупо, как читать поваренную книгу, чтобы найти там рецепт вечной молодости!

Весна хороша сама по себе, ибо местные жители, именуемые северянами, – потомки все тех же незадачливых племен, выбравших для жизни болотистый бор, а не солнечную лужайку. Поэтому так и радуют незатейливые весенние штучки – искрящиеся лужи, теплый ветер, добытые из глубин шкафа темные очки, потому что, оказывается, на небе все еще есть солнце, оно все еще светит и даже попадает в глаза! Дни становятся длиннее и ярче, и четыре часа – это еще не ночь, а, наоборот, разгар веселья, и от души работается и славно гуляется.

И все это не имеет никакого отношения к любви, вот как думала Анфиса Коржикова, вдыхая холодный воздух ближнего поля!

То есть она, любовь-то, хороша в любое время года. И кто ее знает, может, осенью, или летом, или зимой – ужас какой! – она бывает даже лучше, чем весной. Или хуже, чем весной, – а все потому, что ни при чем, вовсе ни при чем тут время года!

Совсем немного осталось, и все, все будет – лужи, солнце, яркие дни, вкусный воздух, новая жизнь.

Может, и любовь будет, у кого новая, у кого старая, у кого большая, у кого маленькая – она всегда бывает разная, независимо от времени восхода солнца и количества градусов по Цельсию. Или по Фаренгейту.

Весна никакая не «пора любви».

Весна, как и любовь, вот-вот должна прийти, просто потому что – пора!..

Так потихоньку философствовала Анфиса Коржикова, и ее машинка летела по пустынной дороге, и закатное солнце уже было золотым и даже грело немного, и впервые после потери родителей она вдруг подумала, что ничего не кончилось.

У нее есть бабушка, аптека, Наталья и даже Юра. У нее есть ее детективная история – самая настоящая, не чета каким-то там пропавшим договорам! У нее есть это поле и дорожка, сваливающаяся к ручью, и беседка над Клязьмой, и самовар, который Клавдия взбадривает к ее приезду, – семья, целый мир, устойчивый и надежный, как волжский утес, и этот мир не подведет ее, как подвели родители, оставившие ее в одиночестве!

Последний поворот она пролетела очень лихо, притормозила и привычно осадила своего скакуна перед коваными железными воротами.

Странное дело. Ворота были распахнуты настежь.

Сколько Анфиса себя помнила, они никогда не стояли нараспашку. Бабушка подозревала всех окрестных жителей в опасном желании влезть к ней на участок и чего-нибудь непременно своровать, потому и ворота были до неба, с острыми пиками, и Юра то и дело патрулировал территорию, и домофон был куплен самой последней модели – с видеокамерой и записывающим устройством.

От неожиданности она даже не сразу поняла, что можно въезжать, и зачем-то высунула руку и нажала блестящую кнопочку на переговорном устройстве.

Устройство запиликало, но никто не отозвался.

– Черт возьми, – пробормотала Анфиса.

Паника, охватившая ее, была мгновенной и страшной, как лесной пожар в разгар засухи.

Что-то случилось. Что-то страшное произошло. Ворота открыты, и никто не отвечает.

Сзади вдруг послышалось урчание мотора и шуршание шин, которое стремительно приблизилось и смолкло прямо за ее багажником. Анфиса напряженно взялась рукой за щиток и заставила себя посмотреть в зеркало заднего вида.

Это была машина ее бабушки, джип, купленный, чтобы разъезжать «по хозяйству». У нее еще были комфортабельный седан и огромный зверского вида мотоцикл – специально для Юры.

От страха и напряжения Анфиса не сразу поняла, что это «свой» джип, так и сидела, вцепившись рукой в переднюю панель. Открылась водительская дверь, и Юра спрыгнул на асфальт.

У него было озабоченное лицо, и он был небрит.

– Здравствуйте, Анфиса.

– Юра, что случилось!?

– Ничего особенного не случилось, не волнуйтесь. У нас… маленькие неприятности.

Он нагнулся к ее открытому окну так, что перед носом у нее оказался его светлый свитер крупной вязки. Под свитером просвечивала широкая золотая цепочка. Почему-то Анфиса не могла отвести от нее глаз.

– Какие неприятности, Юра?!

Он секунду подумал, словно прикидывал, имеет смысл сообщать ей новость или нет.

– Юра!

– Петр Мартынович, сосед… Он умер.

– Как?!

Юра пожал плечами. Вид у него был какой-то неуверенный.

– Юра! Он вчера был жив и здоров, и его пугало какое-то привидение! Бабушка мне об этом рассказывала! А Клава это привидение даже видела под елкой!

– Мне не хотелось бы…

– Юра, я не курсистка и не член общества любителей поэзии Бальмонта! Что случилось?!

– Ночью он умер. Милиция считает, что… сам по себе умер, и все. А я считаю, что его задушили. Подушкой. То есть мы с вашей бабушкой так считаем.

Она поверила сразу – и именно в то, что его задушили.

Вчера ночью в саду явно кто-то был, она не видела, но чувствовала это присутствие очень отчетливо.

Анфиса зашарила рукой по автомобильной обшивке, нащупала ручку, дернула и распахнула дверь. Бедный Юра едва успел отскочить.

Не успел бы, получил бы серьезный удар железной дверью в самое что ни на есть чувствительное место.

– Кто его задушил?! Что вы такое городите, Юра?! У нас тут никогда и никого…

Она осеклась, понимая, что вряд ли он только что выдумал всю эту историю, что это правда, от начала до конца.

Соседа Петра Мартыновича, любителя гуано, жившего в двух шагах, нынешней ночью задушили подушкой.

– А… как вы узнали?!

– Марфа Васильевна утром повезла ему пироги. Такая у нее идея возникла почему-то…

– Не почему-то, а из-за собаки Баскервилей!

Юра помолчал.

– Из-за чего?

– Из-за собаки Баскервилей, но это долгая история. Впрочем, вы знаете, наверное.

– Я знаю, что его кто-то пугал. Но… не собакой.

– Собака – это просто так, – с досадой сказала Анфиса. – Ну, дальше, дальше!..

Руки у нее стали совсем ледяными, и она сунула их в карманы.

– А дальше… ничего. Мы приехали, дом открыт, а сосед… лежит. И уже не спасти, конечно. Ну, я вызвал милицию, «Скорую», а Марфу Васильевну отвез домой. Все.

– Господи боже мой, – пробормотала Анфиса. Щеки ее тоже похолодели, и она подумала так, словно думала не она, а кто-то другой: какая холодная нынче весна. – Так не бывает.

– Бывает, как видите.

– Только не у нас.

– И у нас бывает.

– А… почему ворота открыты? И куда вы ездили?

Он вдруг усмехнулся. Ему очень хотелось ответить, что на свидание, но он не стал. Она была напугана, и ему хотелось защищать ее, а не дразнить.

Ему всегда хотелось ее защищать, хотя он отлично понимал, что никакая его защита ей не требуется.

– Я ездил на соседский участок. Мне нужно было кое-что посмотреть.

– Что посмотреть?

– Анфиса, – сказал он, – давайте заедем, а? Закроем ворота и поговорим подробно. Мы здесь все равно ничего не проясним. На это нужно много времени.

– А бабушка?! Бабушка как?

– Марфа Васильевна молодец, – сказал Юра с удовольствием. – Лучшая из женщин.

– Ее теперь нужно охранять. Вы понимаете, Юра?! Если здесь появился маньяк, который душит честных людей подушками, бабушке нужна охрана. Две пожилые женщины в таком огромном доме!

– Давайте заедем, – повторил он и кивнул в сторону ворот. – И все решим.

Анфиса посмотрела на него и, кажется, даже пошевелила губами, хотела что-то сказать – и не стала. Вернулась в свою машину, захлопнула дверь и нажала на газ. Английский ослик взвыл, как будто мотнул строптивой башкой, ударил копытами и унесся к дому. Юра вернулся в джип и медленно тронулся с места.

Он устал за сегодняшний день, устал и был удручен, как всегда бывают удручены живые, которым приходится иметь дело с мертвыми. С соседом Юра довольно мирно воевал – именно так и было! Он был задиристый и нелюбезный, но в общем совершенно безобидный мужик, а в последний раз, когда Юра разглядел его в кустах у своих ворот, еще и перепуганный и несчастный.

Едва войдя в соседский дом, Юра почувствовал запах убийства. Он не мог этого объяснить, но это было именно так. Обыкновенная смерть никогда так не пахла, он голову мог дать на отсечение.

Вдалеке за деревьями полыхнули красные тормозные огни и завизжали шины, а потом сильно хлопнула дверь – Анфиса доехала до крыльца и выскочила из машины.

Анфиса вбежала в гостиную и застала бабушку в крайнем волнении.

Она была не только в волнении, но и сердита. Это так на нее похоже – она всегда сердилась и раздражалась, когда волновалась. Она с каким-то яростным наслаждением копалась в сумочке, что-то искала.

– Бабушка, что ты ищешь?

Марфа Васильевна глянула и отвернулась. Цепкие пальчики, совсем не старушечьи, молодые, уверенные, рылись в сумке из итальянской соломки.

– Ба-буш-ка?

– Да.

– Что такое?

– Этот ваш «Бруччи» выпустил коллекцию соломенных сумок. Идиот. Я не могла выбрать приличную и пришлось брать эту.

«Бруччи» – так называлась знаменитая итальянская фирма, выпускавшая одежду и аксессуары, и бабушка, как правило, относилась к ней уважительно.

– Ба-буш-ка!

– Да.

– Что случилось?! При чем тут «Бруччи»?

– Ни при чем, конечно.

– Тогда что?

– Я потеряла но-шпу, – сообщила бабушка и от этого своего сообщения разгневалась еще больше. – Старая дура. Разве нормальный человек может жить без но-шпы?!

– У тебя болит… голова?

– У меня старческий маразм.

– От маразма но-шпа не помогает.

– Но-шпа помогает от всего.

– Бабушка!

– Только человек в маразме может потерять но-шпу!

– Подожди, я тебе дам, – предложила Анфиса. Действовать следовало осторожно, чтобы бабуля не прогневалась еще больше. – У меня она всегда с собой.

– У меня тоже всегда с собой, но в этой гадкой соломенной сумке я ничего не могу найти. А! Вот она! – и бабушка торжествующе выхватила из ридикюля блестящую упаковку. – Клавдия Фемистоклюсовна, дайте мне стакан воды! Простой воды, мне надо запить но-шпу.

– Батюшки-светы! Еще не хватает! Что у вас болит?!

– У меня болит душа, спина и голова. Дайте воды.

– Анфиса, девочка, у нас такое несчастье, такое несчастье!

– Я знаю, Клава.

– Марфа Васильна, вам надо принять две таблетки сразу.

– Без вас знаю, Клавдия Фемистоклюсовна. Я принимаю этот препарат с тех пор, как он появился.

– А спина?! Что со спиной?! У вас радикулит?

– Возможно.

– Говорила я вам, не надо шастать туда-сюда по сквознякам, нет, понесло вас!.. Анфиса, я обед не готовила, у нас такое несчастье, но есть холодная курица и белые грибы в маринаде. Я сейчас все, все подам! Вот ваша вода и немедленно примите но-шпу.

– Я это и собираюсь сделать. И уже давно бы сделала, между прочим, если бы вы сразу дали мне воды, Клавдия Фемистоклюсовна!

– Я и даю! Анфиса, девочка, что ж это такое?! Сосед-то наш… помер, бедолага! Марфа Васильна утром пирогов ему повезла, а он уж холодный!

Краем глаза Анфиса уловила бабушкино движение и оглянулась. Марфа Васильевна прижимала палец к губам, как бы говоря – тс-с-с.

Значит, Клава ничего не знает об убийстве. Значит, надо помалкивать.

– Что это вы там за сигналы подаете, Марфа Висильна?

– Я слишком стара, чтобы объясняться сигналами, Клавдия Фемистоклюсовна!

– Анфиса, сейчас я подам обед. Марфа Васильна, вы тоже будете обедать!

– Я не хочу.

– Придется! – грозно сказала домработница и уперла руки в боки. – И этого вашего зовите! Целый день на ногах и по делам!

– Я уже здесь. Разрешите мне войти?

– Входите, Юра.

– Мойте руки, – уже из кухни отдавала распоряжения Клавдия, – и будете обедать! И чтоб без разговоров! Юра, а потом мне нужна новая канистра с водой, у меня на дне осталось. Только-только самовар заправить. Так. Почему все стоят? Руки мыть, я сказала!

Анфиса посмотрела на бабушку, которая сидела на краешке дивана – прямая спина, сложенные замочком пальцы, каблуки туфель прижаты друг к другу.

Смотреть на нее было страшно.

– Юра, давайте руки помоем, – и Анфиса потащила его в коридор. Нужно было дать бабушке передохнуть. Она не любила, когда на нее таращились в минуты слабости. – Заодно я вам скажу кое-что.

Они ввалились в ванную одновременно, потому что Анфиса продолжала тащить его за светлый рукав свитера, и догадалась отпустить, только когда они застряли в дверях. Помедлив, Юра шагнул первый, потом зашла Анфиса, закрыла двери и пустила воду.

– Ну что?

– Что?

– С чего вы взяли, что он задушен?

Юра сверху посмотрел на нее. Она так ему нравилась, что нужно было соблюдать крайнюю осторожность.

– У него два дивана. Два старинных гобеленовых дивана. Почти одинаковых. На каждом по три подушки, я сам сто раз видел, когда к нему заходил. В этот раз на одном диване было две, а на другом четыре, понимаете? Кто-то зачем-то брал одну подушку и переложил ее на другой диван. Они разные, хотя очень похожи по расцветке. Кроме того, есть некоторые специфические признаки, по которым можно понять, что это насильственная смерть.

Анфиса сосредоточенно намыливала руки.

– А милиция? Почему она решила, что он умер… естественной смертью?

– Потому что им это удобно.

– Как?!

– Анфиса. – Он задрал рукава свитера и тоже стал намыливать руки. – Из дома ничего не пропало. Дверь не взломана. Мертвый пожилой человек лежит в своей кровати. Как вы думаете, какие выводы должна сделать милиция?!

– Правильные!

– Вот именно. Зачем местному участковому, который один на сто квадратных километров, какой-то дурацкий «глухарь»?! Незачем он ему. В привидения он не верит, хотя ваша бабушка пыталась ему что-то такое о них поведать!

– А он?

Юра пожал плечами.

– Понятно. Но вы почему-то уверены, что его убили?! Только из-за расцветки подушки?!

В зеркале он посмотрел на нее. У него были очень внимательные и настороженные глаза.

– Да. Уверен. И не только из-за расцветки. Думаю, что участковый тоже уверен, но ему неохота портить квартальный отчет. То, что у нас тут завелся маньяк, очень маловероятно. А закрывать дело опасно только в том случае, если здесь начал действовать серийный убийца, понимаете?

– Не очень.

– Если это серия, вернее, начало серии, значит, все будет повторяться. И тогда его придется искать. Если это… случайность, тогда повторяться ничего не будет и искать никого не нужно!

Анфиса вытерла руки, и очень домашним движением пристроила полотенце ему на плечо. Он покосился на полотенце и завернул кран.

– Вы сказали, что не только из-за расцветки. Из-за чего еще?

Он помолчал.

– Я покажу вам, если захотите.

– Захочу.

– Тогда мы пообедаем и сходим.

– Куда?

– В соседский дом. Там… много интересного попалось мне на глаза.

– А бабушка знает?

– Марфа Васильна человек очень наблюдательный. Я не знаю, что именно она заметила, но что-то, конечно, заметила.

– Юра, вы должны их охранять! Вы понимаете?! Они… последнее, что у меня осталось. Больше ничего и никого нет. Я не могу их потерять.

– Я тоже не могу, – пробормотал Юра, – и не надо меня уговаривать, я не школьник.

– Юра, Анфиса! – закричали из коридора. – Где вы там застряли?! Утонули, что ли?!

– Мы не утонули! Идем!! – крикнула Анфиса, и ее крик в небольшой комнате с кафельными стенами и плиточным полом отдался от стен, как в склепе. – Еще два слова.

– Да?

– Я вчера мыла здесь руки, и было уже темно. Штору мы никогда не закрываем, все равно эта сторона выходит на лес, – она кивнула на окно. – Там кто-то был, Юра. Там точно кто-то был. Он на меня смотрел.

– Вы видели? – спросил он быстро.

– Я не видела, но я знаю, что там кто-то стоял. И наблюдал за мной.

Тут ей пришла в голову ужасная мысль, что это вполне мог быть Юра. Вот этот самый Юра, что стоит сейчас перед ней, этот самый Юра, которого она просила охранять дом и бабушку с Клавой, этот самый, который обнаружил труп соседа и сказал, что его задушили.

По всем детективным законам самый активный ловец бабочек и есть злодей.

Злодей?!

В конце концов, она ничего про него не знает, кроме того, что старый друг Иван Иванович Калитин счел нужным сообщить. Но что они понимают, эти старики!

Он заметил, что Анфиса вся подобралась и, кажется, понял, в чем дело. Он не собирался ни помогать ей, ни облегчать задачу. Если она считает, что он укокошил соседа и теперь подбирается к ее семье, пусть скажет об этом сама.

Она ничего не сказала. Побоялась?.. Не решилась?..

– Анфиса, иди обедать! Да что вы там застряли, ей-богу!

Не взглянув на него, Анфиса вышла из ванной, и Юрий знал совершенно точно – мысль о том, что он убийца, прочно засела у нее в голове.

В вашей хорошенькой головке так много вздора, миледи!..

Хорошенькая головка, черт побери все на свете!

Когда Анфиса вошла в столовую, бабушка уже качалась в своей качалке – волшебные таблетки сделали свое дело. Клавдия подавала на стол.

– Садись, садись. Юра, вы тоже садитесь. Только пирогов нет, мне пришлось отдать их собаке. Бедный Петр Мартынович, так и не попробовал!.. Анфиса, у тебя нездоровый вид.

– У нас у всех сегодня одинаково нездоровый вид, Клавдия Фемистоклюсовна!

– Надо поесть, и все пройдет, Марфа Васильна!

– А вам бы только есть!

– Когда сердце не на месте, самый лучший способ отвлечься – поесть! Юра, вам ножку или грудку?

– Мне все равно.

– Да как же это все равно?! Что вы больше любите?!

– Больше всего, – вмешалась Марфа Васильевна, – он любит вино и женщин, но мы ему этого предложить не можем. Или можем, Клавдия Фемистоклюсовна?

– Что вы такое говорите, ей-богу, Марфа Васильна!

Есть Анфисе совсем не хотелось, но надо было есть, чтобы не взбаламутить Клавдию еще больше. Она подцепила на вилку скользкий белый гриб, посмотрела на него без всякого воодушевления и отправила в рот.

Ей очень нравилось ходить за грибами в березовую рощу. У нее была брезентовая курточка, резиновые сапоги и специальные джинсы, разношенные и удобные. Она повязывала на голову красный платочек, брала корзину и палку и чувствовала себя барышней-крестьянкой.

Один из ее одноклассников был свято уверен в том, что автор «Повестей Белкина», собственно, и есть этот самый Белкин.

Кто же еще мог написать «Повести Белкина», если не Белкин?!

Она шла, и высокая и мокрая трава хлестала по голенищам сапог, оставляла мелкое зеленое крошево, и пахло землей и разогретыми стволами деревьев, и шмель гудел, облетая радостное соцветие иван-да-марьи, листья шелестели высоко-высоко, и в заросшей тракторной колее обязательно находился крепенький белый грибок с упоительно-кофейной шляпкой. Он никогда не бывал одиноким, рядом всегда торчали его братья и сестры, а под елкой всегдашний сосед – мухомор. И корзинка тяжелела, и Анфиса перекладывала ее с локтя на локоть, и когда белые поднабирались, она возвращалась домой, разморенная жарой и июлем, и на опушке всегда набирала ромашек. Марфа Васильевна любила ромашки, особенно лесные.