Татьяна Полякова
Детектив на пороге весны
Так что, по здравом размышлении, травить его, да еще таким затяжным, иезуитским способом, нет никакого смысла.
Но кто-то же травил!..
Может, та, из аптеки, и разберется, подумал он, рассматривая мутные капли на стекле. Алиса? Анфиса, кажется.
Его немножко приободрило, что капли были вполне настоящими, ничего ему не показалось, и ни при чем тут шум в голове и темнота в глазах. Просто дождь пошел.
Зато он точно знал, как зовут вторую. Ту, из аптеки.
Ее зовут Наталья. У нее кудрявые волосы, полные руки и шикарный бюст. И пахла она хорошо, какими-то легкими духами, не сладкими и не навязчивыми. Она выглядела и пахла так, что ему хотелось ее нюхать и мять, и это был тревожный симптом.
Когда хочется нюхать и мять женщину после пятиминутного знакомства – это, скорее всего, означает, что следует быстро бежать от нее в любом, свободно выбранном, направлении.
Вспомнив о ней, он улыбнулся. Она не была похожа ни на одну из его студенток или продавщиц, и он решил, что непременно сделает еще одну попытку. В смысле, любви до гроба.
Самое смешное, что он на самом деле в это верил – в то, что все возможно. Дети, затейливый фонарик, большая собака, просторный участок за кованой решеткой, удобная постель, воскресное утро, когда за окнами дождь, старые яблони в осеннем тумане, и голоса отдаются, как будто издалека. Он верил в это и хотел этого, но никогда не знал, как этого достичь. Не получалось у него достичь.
От дыхания стекло запотело, Илья зевнул, от чего оно запотело еще больше, и протер его ладонью.
Надо ехать домой.
Хорошо хоть, живет рядом, на Покровском бульваре. Впрочем, это «рядом» по вечерам превращается в часовые страдания в пробке на Садовом кольце, продолжительные страдания на Маросейке и на бульварах. В декабре, когда всех несет за подарками и на вечеринки, он однажды поставил личный рекорд. Он одолел Солянку за два с половиной часа. Из чувства протеста, пока машины не двигались с места, он сходил в магазин и купил себе джинсы. Вернулся – все стояло, как было. Еще через час очередь добралась до аптеки. Он сходил и купил себе презервативов. Ну а потом уж до булочной. Он купил булку, быстро ее съел, и дальше все поехало с третьей космической скоростью, примерно километров двадцать в час.
Надо ехать домой.
Утром ему отправлять машины. Сверху он еще раз посмотрел на гладкие, блестевшие от дождя тенты и вдруг насторожился.
Химический свет фонаря заливал весь двор, только в дальнем углу, за фурами, было темно, и именно в тот темный угол по двору шел человек. Он не слишком спешил, длинная тень, похожая на комара из-за бесконечных сломанных посередине ног, ползла по крашенной в желтое стене соседнего дома.
– Стой! – неизвестно зачем сказал Илья Решетников. – Стой!!
Человек продолжал ходить.
Никто не должен идти по двору – на ночь охранник запирал ворота и калитку и укладывался спать в каптерке, – но кто-то шел, и явно не охранник. У того была форменная куртка. Илья Сергеевич заставлял их носить такие, похожие на ментовские, но человек был без куртки, одетый во все темное.
То, как он шел – совершенно спокойно! – взбесило Илью больше всего. Это была его личная территория, его частная собственность, его Большая Дорога, дело его жизни, черт возьми, и никто не имеет права разгуливать здесь!
Изо всех сил он рванул створку окна и не открыл – рамы были выкрашены осенью и, видно, залипли, да еще заклеены, но шум сверху, похоже, насторожил шедшего, потому что он вдруг замер посреди двора и прислушался.
Илья тоже замер за стеклом, понимая, что человек не может его увидеть, но невесть откуда взявшийся страх вдруг накатил, прижал его, заставил затаиться.
Страх? Какой еще страх, черт возьми?!
Опрокинув что-то на столе и налетая в темноте на мебель, Илья рванулся к двери, распахнул ее – в приемной горел свет – и выскочил на лестничную площадку. Грохот каблуков отдавался от стен. Он скатился вниз, в неуютную прихожую, где стояли два разномастных стула и пахло сырой штукатуркой и застарелыми бычками, и, пошарив рукой, сорвал со стены огнетушитель.
Больше ничего не было у него под рукой, чтобы защитить свою неприкосновенную частную собственность и Большую Дорогу.
Он пинком распахнул дверь, так что она ахнула, ударилась о стену и отскочила обратно, чуть не стукнув его по лбу.
Во дворе никого не было – только залитое электрическим светом асфальтовое пространство, на котором стояли грузовики. Сыпал мелкий дождь, наливший небольшие лужи. И вообще отсюда все выглядело совсем не так, как сверху.
– Кто тут есть, выходи! – заорал Илья Решетников и стукнул огнетушителем по металлической решетке. Вышел ужасный шум, отдавшийся в стенах тесного московского двора, как в колодце. – Выходи, твою мать!..
Никто ниоткуда не вышел, но он точно знал, что здесь кто-то есть, спрятался, затаился, обливается потом от страха. Илье казалось даже, что он слышит, как тот дышит в темноте.
– Выходи, кому сказал, ну!!
И он снова грохнул огнетушителем.
Человеку некуда было уйти – шлагбаум с каптеркой, в которой спал мертвым сном бдительный охранник, были за спиной у Ильи Решетникова, а через забор не перелезть.
Он попался, как в капкан, и Илья сейчас возьмет его.
Свет падал только на середину асфальтовой площадки, а за фурами начиналась непроглядная весенняя темень, и лезть туда не было никакой возможности, а человек затаился именно там, Илья был в этом абсолютно уверен.
– Мать твою! Выходи!.. Выволоку, убью!.. Выходи сам, ну!..
Но никто не выходил, и он понял, что должен сделать.
Он поставил огнетушитель на асфальт, не поворачиваясь спиной к темноте, боком пробежал несколько шагов и оказался у своей машины.
Ключи! Ключи должны быть в кармане! Он бешено зашарил по карманам, нашел, выхватил их и нажал кнопку на брелоке. Фары мигнули, и открылись двери, он сунулся внутрь и с первого раза попал ключом в замок зажигания. Мотор заурчал, и этот замечательный, привычный, всегдашний рык немного привел Илью в чувство. Он дернул рычаг, включил дальний свет, заливший все пространство, как кипятком, и посмотрел.
Машина стояла так, что фары светили немного в угол, а ему надо было, чтобы на фуры, и он вскочил в салон, не закрывая двери, сдал назад и вырулил прямо к грузовикам.
Он найдет того. Он загнал врага в ловушку, ему некуда деваться от этого ослепительного света и от Ильи!..
Илья уже почти выбрался из машины, уже поставил ногу на асфальт, он ни о чем не думал, только о том, что засек лазутчика и сейчас возьмет его!..
В глазах потемнело так стремительно, как будто кто-то с силой ударил его по голове. В поле зрения у него почему-то остались собственные пальцы, ползущие по обшивке двери и словно оставлявшие кровавый след, а потом и они исчезли.
Он упал вперед, уткнулся головой в руль и больше не шевелился.
Хлопнула пассажирская дверь, и опять все замерло.
Человек, притаившийся за фурами, ждал очень долго. Он не мог уйти, не сделав свое дело, и не мог выглянуть, чтобы посмотреть, что происходит, потому что боялся выдать себя.
Сидеть ему было неудобно, ноги затекли и болели, ныла спина и было страшно, что сумасшедший мужик все-таки вытащит его из укрытия. Человек почти не дышал, лишь иногда тоненько и почти неслышно скулил от страха и боли в сведенных ногах.
Ему хотелось бежать, спасаться, но было еще нельзя, все еще нельзя, и он заставлял себя ждать, ждать, ждать, и ему стало очень жалко себя.
Потом он выбрался из укрытия. Идти было трудно, потому что ноги не держали его, и, скуля и перебирая руками по грязным бортам фуры, он выбрался на освещенную площадку. Свет бил прямо в глаза, и человек щурился, силясь разглядеть, что там, за светом.
Там стояла машина, двигатель в ней работал и, кажется, кто-то сидел.
Ужас, которому не было названия, обжег так, что стало нечем дышать.
Все. Это конец. Его схватят и… и…
Из машины никто не выходил. Человек помедлил, а потом осторожно приблизился. В машине сидели двое. Один, кажется, спал, уткнувшись головой в руль.
Второй тоже был неподвижен.
Человек сделал еще шаг, готовый ринуться в сторону и бежать, пока не кончатся силы, но ничего не происходило.
И тут он увидел.
В боку второго, кажется, с той стороны, где сердце, торчал нож. В свете фонарей была отлично видна полированная пластмассовая ручка с длинной загогулиной.
Хуже всего оказалось то, что человек, выбравшийся из-за фуры, отлично знал этот нож.
Медленно, как в кино, человек поднял руку в грязной перчатке и зажал себе рот.
– Тише, Юра, ну что вы топаете, как слон?!
– Я стараюсь.
– Вы топаете.
– Просто я тяжелый.
Она оглянулась на него и посмотрела сердито.
Она была похожа на Одри Хепберн из старого фильма, хотя он ни за что не смог бы объяснить, что именно похоже. Глаза?.. Волосы?..
Ему очень не нравилось, что она так похожа, и, чтобы прогнать Одри, он сказал громко:
– А почему мы шепчем? Мы надеемся здесь кого-то застать?
Она зашикала на него, и он послушно замолчал.
В доме соседа было тихо и тревожно, как будто дом знал, что случилось нечто страшное, прислушивался к звукам, не спал.
Бедный дом, подумал Юра Латышев. Скоро здесь все изменится, и ничего и никогда не вернется.
Неизвестно почему, он всегда испытывал нежность к старикам и старым домам.
– А свет? – все тем же театральным шепотом спросила Анфиса. – Вы думаете, мы можем зажечь свет?
– Я бы не советовал, – сказал он быстро, вспомнив хрустнувшую в саду ветку. – У меня есть фонарь, я могу посветить, если вы скажете куда.
– Пока никуда не надо, – отозвалась она сердито. – А откуда вы знали, что в кухне можно влезть в окно?
Они влезли в соседский дом через форточку. То есть первым влез Юра и открыл Анфисе окно. Ей даже вспоминать было страшно, что она испытывала, когда лезла в чужой дом, где произошло убийство, через форточку.
Юре не хотелось объяснять, но он знал, что все равно придется.
– А я уже лазил, – прошептал он и улыбнулся в темноте, представив, какое у нее теперь, должно быть, выражение лица. – В прошлом году. Вы не пугайтесь, Анфиса.
– Да я и не пугаюсь, с чего вы взяли, что я…
– Чш-ш-ш. Меня сосед тогда попросил, Петр Мартынович. Он дверь захлопнул, а ключи забыл. И он же мне сказал, что влезть можно только в кухне, через форточку. Там грузовик впору протащить, не то что человека!.. Я влез, открыл ему, и он мне потом сказал, что теперь всегда форточку будет на задвижку запирать.
Кажется, соседу тогда не понравилось, что Юрий так легко и просто забрался в его дом. С одной стороны, он был ему благодарен, конечно, что не пришлось тащиться в Аксаково, искать там местного умельца дядю Жору с его набором инструментов и ругательств времен Первой мировой войны. А с другой стороны, Юра тоже не вызывал у Петра Мартыновича никакого доверия. Кроме того, Юра был… как бы это сказать… перебежчиком из чужого, враждебного лагеря, где не признавали гуано и не сажали помидоров, а барствовали на лужайке!
– Так если она все время была открыта… – начала Анфиса и прикусила язык. Ей не хотелось до времени посвящать Юру в свои догадки, он бы счел их смехотворными, или, что еще хуже, он мог оказаться замешанным во все это.
Анфисе не хотелось, чтобы он оказался замешанным. Не хотелось, разумеется, из соображений бабушкиной безопасности, из-за чего же еще!..
– Что? – спросил Юра. – Если форточка все время была открыта, то что?..
– Ничего.
Он решил, что должен объяснить.
– Анфиса, – зашептал он быстро, – она была не все время открыта. Утром, когда мы приехали и нашли… труп, форточка была закрыта. На задвижку. Я сам ее открыл.
Она обернулась и посмотрела на него. В полутьме старого дома ее глаза казались очень темными, и рот казался очень темным.
Интересно, какова она на вкус?
На вкус и цвет товарищей нет. Добавить липового цвету и настаивать три часа. На каждый роток не накинешь платок.
Нет, это про другое, кажется.
Одри Хепберн!..
– Зачем вы ее открыли?
– Я собирался сюда вернуться.
– Зачем?!
– Чтобы… кое-что посмотреть.
– Что именно?
– Сейчас… в комнате я вам покажу.
«А вдруг он меня убьет?» – стремительно пронеслось в голове. В доме никого нет, и здесь уже было убийство. Магия места, которую придумал Петр Вайль совсем по другому поводу, ощущалась повсюду.
Убийственная магия места.
Бабушка знает, что она пошла с Юрой «на дело». Клава тоже знает. Если с ней что-то случится, они позвонят всесильному Ивану Ивановичу, и он приедет, и Юре тогда несдобровать.
Может, имеет смысл сказать ему об этом?..
– Юра, – начала она, чувствуя себя последней идиоткой, – я все понимаю, конечно, но вы должны помнить, что если тут… – она хотела сказать «со мной», но сказала: – …если тут с нами что-то случится, бабушка позвонит Ивану Ивановичу и…
Юра Латышев вдруг захохотал во все горло.
То они все шептали, а то он вдруг захохотал так, что задрожали старые канделябры на полке и, кажется, даже шторы зашевелились.
– Что вы! Замолчите!
– Так как же? – спросил он и снова засмеялся. – Иван Иванович-то, собственно, мой главный заступник и есть. Это он меня пристроил на работу к вашей бабушке, если вы запамятовали! Сто лет назад!.. А если мы с ним в преступном сговоре?
Анфиса молчала. Он так говорил, что становилось как-то совсем не страшно и понятно, что все ее опасения – чепуха.
Бабушка любила это слово.
«Чепуха!» – говорила она, и казавшееся сложным дело вдруг теряло не то что сложность, но и всякий смысл.
– Мотивы, мотивы, – продолжал Юра, – у нас с Иваном Ивановичем в таком случае должны быть мотивы. Это, между прочим, на первом курсе проходят.
– На первом курсе чего?
На этот вопрос он предпочел не ответить, как никогда не отвечал на вопросы, связанные с ним самим.
– Какие у нас с Иваном Ивановичем могут быть мотивы? Подождите! – прикрикнул он, обнаружив, что она собирается двигаться дальше по коридору. – Давайте выясним наши запутанные отношения.
Волшебство, вдруг вспомнилось ему. Прямое и обратное, как математическая функция. Он еще не разобрался хорошенько, какое именно волшебство было во всем этом, но оно определенно было и осуществлялось по своим законам.
– Какие еще отношения, Юра?!
– Мы не можем идти на дело, если не доверяем друг другу, – сказал он совершенно серьезно. – Значит, так. Мотивов для убийства соседа у меня нет. Кроме того, оно мне очень неудобно, потому что оно заботит мою хозяйку, даму во всех отношениях самостоятельную, и я теперь должен воплощать в жизнь ее замыслы, провожать ее внучку на место событий и так далее.
– Могли бы не провожать!
– Это я к тому, что мотивов нет, Анфиса! У Ивана Ивановича вообще никаких нет. Кроме того, он обожает вашу бабушку, квохчет над ней…
– Что он делает?!
– А вы никогда не замечали?
– Нет, я замечала, но…
– И у него тоже проблемы, потому что проблемы вашей бабушки немедленно начинают волновать и его. Странно, что он сегодня не примчался. Видимо, ей удалось все от него утаить, когда он звонил.
О да. Бабушка могла утаить все, что угодно, от кого угодно!
– Если бы я хотел вас ограбить, я мог бы сделать это уже сто или двести раз, и, кроме того, мне не надо было бы вначале убивать соседа, привлекая сюда милицию, «Скорую» и профсоюзы!
– Какие… профсоюзы?
– Успокойтесь, – сказал он сердито, вдруг устав от своего монолога, – я не убийца и к соседу никакого отношения не имею. Все будет хорошо, мы благополучно вернемся домой, обещаю вам.
– Юра, – фальшиво сказала Анфиса, – вовсе ничего такого я не имела в виду!
– Имели, имели! Идемте. Сейчас по коридору направо.
– И что там?..
– Как раз спальня.
– Где он… умер?
Юра промолчал.
Анфиса заправила за ухо короткие волосы. Ей не хотелось туда идти. Все это оказалось намного серьезнее, чем ее обычные «детективные» приключения вроде украденных пятисот рублей и пропавших договоров.
Но не останавливаться же на полдороге! Она пошла «на дело» и доведет его до конца.
Значит, что там было, такого важного?..
Капли воска, открытая дверь и подушка.
К этому только что добавилась кухонная форточка, которая совершенно точно была закрыта, – Юра проверял ее, когда обнаружил мертвого Петра Мартыновича.
Но самое, самое главное – воск. Откуда взялся воск на руке покойного, если он был найден в своей постели как бы умершим во сне, а электричество точно не отключали?!
– Сюда.
Дверь тихонько проскрипела, открываясь. За дверью была лунная комната с темными бревенчатыми дачными стенами, фотографиями в латунных рамках – размытый свет равнодушно скользил по ним и скатывался, не задерживаясь. Раскрытая постель под этим светом казалась неестественной, синей, как остывший труп. За окнами лежал скучный растаявший огородик – ни одного деревца, только взрытая земля с островками залежавшегося снега.
Беда, беда…
– Юра, дайте мне фонарь.
– У вас в руке фонарь.
Ах ты господи, как же это она забыла! И правда фонарь у нее!
Желтый луч, показавшийся неожиданно ярким, проткнул темноту и уперся в бревенчатую стену.
Там кто-то стоял, наклонив голову, словно приготовившись прыгнуть.
Анфиса вскрикнула и уронила фонарь.
– Ч-черт!..
Он покатился, желтый луч описал широкую дугу и замер за ножкой продавленного кресла. Из кресла прямо в этот луч свисали лоскуты порвавшейся обивки, как внутренности выпотрошенного трупа.
– Анфиса, что случилось?! Вы где?!
– Там… там…
Она показывала рукой туда, где только что кто-то стоял, и Юра быстро посветил в ту сторону.
Там никого не было.
Совсем никого.
Но она же ясно видела, что секунду назад там кто-то стоял! И это явно не было галлюцинацией!
– Что такое?! Что вы там увидели, Анфиса?!
– Там был… человек!
– Там никого не было.
– Там точно кто-то стоял!..
Он поводил фонарем по стене, и луч уперся в старую фотографию. Анфиса схватила Юру за рукав.
– Что это такое?! – с ужасом спросила она.
Он посмотрел на нее, смутно сожалея, что не может посветить ей в лицо.
– Это фотография, Анфиса. Просто фотография. Очень старая. Видите, ретушь?
Анфиса отцепилась от его локтя и подошла поближе. Тени ползали по фотографии, словно портрет гримасничал.
– Господи, как это он такую ужасную фотографию в спальне повесил?
– Может, она ему нравилась?
– Как она может нравиться, если это…
Тут она вдруг замолчала, словно какая-то мысль вдруг пришла ей в голову.
Юра Латышев молчал, давал ей прийти в себя.
– Юр, а что здесь было раньше?
– Раньше – это когда?
– Раньше – до того, как построили этот дом? Он же не такой старый, как наш, да?
– Видимо, нет, не такой.
– Значит, тут что-то должно было быть до него. Что тут было?
Он улыбнулся, и в темноте она услышала, что он улыбнулся.
– Я не знаю, – сказал он весело, – меня тогда здесь не было. Надо у бабушки вашей спросить или у Клавдии.
– Извините. Я забыла, что вы…
«Она забыла, что я никто? Она забыла, что я садовник, телохранитель, водитель и мусорщик, как в одноименном концептуальном кино про возвышенных людей? Она забыла, что это не я вырос в бабушкином доме, а она сама? Она забыла, что я… просто прислуга?»
– Какая странная фотография. Очень странная.
– Почему? Обыкновенная фотография времен Первой мировой войны.
Анфиса взяла у него фонарь, подошла и посветила в упор.
– Юра, – сказала она сердито. – Вы как все, ей-богу! Смотрите и видите только то, что хотите увидеть! Какой еще Первой мировой войны?! Поглядите внимательно!
Он взглянул – просто потому, что она его об этом просила. Что там можно высмотреть и при чем тут фотография?!
Человек на фотографии был в фуражке и шинели, нафабренные усики лихо закручены вверх. Глаза, густо подведенные щедрым ретушером, казались очень яркими на бледном лице. Фон был расплывчатый и какой-то не слишком понятный, не разберешь. Погоны тоже были не очень отчетливые, и Юра Латышев придвинулся поближе, чтобы рассмотреть.
Вот черт побери!..
– Ну что? – спросила Анфиса и покосилась на него. Его подбородок почти лежал у нее на плече. – Увидели?
Он увидел, но… как-то не поверил своим глазам, что ли.
Изображенный на фотографии человек был в фашистской форме.
– А это, часом, не наш сосед, Юра? Может, он служил немцам?
– Нет, – сказал он сердито и сунул нос почти в стекло. – Ее надо отсюда забрать. Посмотреть. Странно…
Он приподнял портрет и заглянул за него. Приподнял еще чуть-чуть и снял с гвоздя. Осталось квадратное темное пятно и несколько колыхающихся, как водоросли, нитей мягкой домашней паутины. Юра еще посмотрел на фотографию и сунул ее за ремень, на спину, как пистолет в кино.
Анфиса проводила фотографию глазами. Юра одернул свитер.
– А почему вы думаете, что это не наш сосед?
– Анфиса, во-первых, если бы он и служил, вряд ли стал этим гордиться и вывешивать себя на стену. Предателей родины нигде не жалуют, а в нашей стране особенно. И потом, ну сколько лет было соседу? Ну, лет шестьдесят пять от силы. Человеку на фотографии… сколько? Сорок пять – сорок восемь. Война кончилась шестьдесят лет назад. Считайте.
Можно было и не считать, на самом деле.
– А вдруг это его отец?
– Немецкий офицер – отец Петра Мартыновича?!
– А может, он разведчик.
– Так, – сказал Юра. – Давайте посмотрим, что вы хотели тут увидеть, и вернемся домой. Мне здесь не нравится.
– Вы боитесь? – томным голосом американской дурочки из кино осведомилась Анфиса.
Она обожала американское кино и никогда не могла взять в толк, откуда в нем берутся такие идиотки – героини?! Зачем сценаристы выдумывают их такими дурочками?!
Если в американском кино действует маньяк, значит, героине непременно приспичит среди ночи прогуливаться по парку, хотя по телевизору и радио день и ночь говорят о кошмарных преступлениях, которые этот самый маньяк уже совершил!
Если в американском кино действует мерзавец, значит, героине взбредет в голову непременно полюбить его чистой любовью, выйти за него замуж, перевести на него все состояние ее папочки и смирно ждать, пока он не подстроит ловушку с целью засадить ее в тюрьму, сумасшедший дом или на электрический стул.
Если в американском кино действует бравый полицейский, который спасает героиню от двух предыдущих категорий негодяев и строгим голосом приказывает ей не покидать укрытия, значит, в разгар перестрелки ее непременно понесет выяснить, отчего это так мяукает кошка. В результате выяснений она непременно попадет в ловушку, ее возьмут в заложницы, будут бить и унижать до тех пор, пока полицейский не спохватится и не вызволит ее – ценой ужасных потерь.
Анфиса искренне считала, что после таких вот «разумных действий» любой разумный мужчина вместо поцелуя наградит любимую пинком под зад, и, собственно, именно этим пинком, а не поцелуем, фильм и должен закончиться.
А что?.. Находка. Финальные титры на фоне женской задницы с отпечатком мужского ботинка – это фурор. Впрочем, вряд ли прогрессивная женская общественность это допустит.
– Я не боюсь, но эта фотография… странная. Нам нужно срочно выяснить, что здесь было до войны.
– Нам нужно срочно выяснить, откуда у него на руке воск и почему дверь была открыта, когда вы приехали с бабушкой! Вот что нам нужно.
– И «пионеры», – не слушая ее, продолжал Юра, – которых видела Клавдия. Что это за ребята и откуда они взялись? Зачем они приходили?
– Ну, если он учитель истории, может, он репетиторством подрабатывал!
– Вот это нам и нужно выяснить.
– Посветите мне! – приказала Анфиса. – Давайте по порядку, одно за другим.
Она подошла к белевшей в темноте кровати, наклонилась и стала рассматривать. Юра вздохнул. Сколько раз все это было в прошлой жизни – осмотр места происшествия, протокол, эксперты!.. Все повторяется на следующем витке, только чуть-чуть по-другому.
Нет, не так. Совсем по-другому.
– Юр, а свет точно нельзя зажечь?
– Лучше пока не зажигать.
– Тогда светите, светите мне!
Он поднял фонарь над ее плечом и нацелил его на постель.
– Что вы хотите здесь увидеть?
– Капли воска. Я хочу понять, есть ли воск на постели.
– Вряд ли он лежал в кровати со свечой в руке.
– Очень смешно, – сердито сказала Анфиса. – А то я без вас не понимаю, что вряд ли! Только воск откуда-то взялся!
– Он мог быть со свечой в каком-то месте, где нет электричества.
– Вот именно. Где в доме может быть такое место?
– Сарай? – предположил Юра. – Погреб?
– Это не в доме, – отрезала Анфиса. – Он ни за что не стал бы выходить из дому, он был напуган привидением до полусмерти!
– Но мы с Марфой Васильевной встретили его на улице! Помните? После чего ваша бабушка решила, что должна все выяснить и угостить его пирогами.
– Но тогда было светло, – зашептала она в ответ, – а ночью темно! Когда светло, силы зла не действуют! Вы что? Ничего не знаете о привидениях?
– Почти ничего, – покаялся Юра. – Вам видней.
Анфиса сделала решительное лицо и, как в воду, запустила в постель руки. Переложила одеяла и подушку, осмотрела их со всех сторон. Юра светил.
– Ничего нет, – констатировала она. – Надо искать. И именно в доме. Где в доме может не быть света?
– Например, в ванной?
– Там есть свет!
– Откуда вы знаете? Может, там лампочка перегорела! Надо посмотреть, – предложил разумный и приземленный Юра. Вот кто точно не стал бы целовать бестолковую героиню взасос, а по заднице надавал бы! Не выйдет из него романтический герой!
Паровозиком, он впереди, она позади, дошли до ванной. Окна в ней не было, и, протиснувшись в крохотное помещение, они оказались к кромешной темноте, потому что фонарь Юра погасил, да еще очень близко друг к другу.
Одри Хепберн и Питер О’Тул в чуланчике!
Как назывался фильм? Кажется, «Как украсть миллион», и там все было не так, как у них, – весело, красиво и с надеждой на лучшее будущее.
Он раздраженно зашарил по стене – искал выключатель, а Одри Хепберн выразительно сопела рядом.
– Нашел!
Свет коротким ударом хлестнул по глазам и погас.
– Что такое?!
– Все в порядке. Свет есть.
Анфиса ничего не могла рассмотреть. Теперь перед глазами плавали фиолетовые круги с оранжевым ободком по краям. В центре каждого круга была старенькая раковина и водонагревательная колонка над ней. И еще Юрина рука, протянутая к выключателю.
Анфиса все терла глаза.
– Значит, в ванной свет есть, а из дома он не выходил. Юра, пойдемте на кухню.
– Зачем?
– Там должен быть подпол. Не может быть, чтобы у Петра Мартыновича не было подпола!
– А почему вы думаете, что он на кухне?
– Потому что с кухни банки в подпол проще опускать!
И тем не менее подпол был не на кухне. Они последовательно обошли весь дом, поднимая старые домотканые половики и вытертые ковры, прежде чем нашли квадратный вырез в досках, довольно большой.
– Анфиса, помогите мне!
Вдвоем, пристроив фонарь к ножке пузатого буфета, они кое-как приподняли тяжеленную крышку.
– Как же он один его открывал?!
– У него наверняка было какое-нибудь приспособление.
– Какое приспособление?!
– Кочерга или что-то в этом роде.
– Тогда странно, что поблизости ничего нет… такого. Глупо держать кочергу, которой открывается погреб, далеко от него.
– Может, и есть, – пропыхтел Юра, – только мы не знаем где!..
Крышка, сколоченная из половых досок, тяжело скрипнула, отваливаясь к стене, и открылся зев, черный и страшный, гораздо темнее и страшнее, чем окружающая их лунная тьма.
Юра подхватил фонарь – луч полоснул по стенам – и посветил вниз.
Анфиса, сдерживая дыхание, заглянула в погреб.
Оттуда пахнуло сыростью, гнилым деревом и мокрым кирпичом как будто. Был еще какой-то запах, довольно странный и непривычный, тяжелый.
– Там… кто-то еще умер?
Юра оглянулся на нее и понял, что она не шутит. Анфиса не шутила. Она была напугана.
– Нет. Это… не трупный запах. Это химия какая-то.
– Откуда вы знаете?!
И он сказал:
– Я много лет проработал ментом.
– Вы?!
– Я.
– Как?! Почему?!
– Потому что у меня была такая работа. Думаете откуда Иван Иванович меня взял?.. Кстати, на крышке погреба капель воска нет, вы заметили?
– А почему вы перестали работать ментом?
На этот вопрос он не ответил. Свесив голову, он смотрел вниз, в подпол, водил лучом по ровным рядам банок.
– Здесь закуски на много лет вперед. Если еще и самогоночка есть…
– Почему вы ушли из милиции сторожить чужую дачу?
– И грибы! Как вы думаете, если я притащу домой банку с белыми, Клавдия меня убьет на месте или будет долго пытать?
– Вам в детстве никто не говорил, что воровать нехорошо?
– Так они все равно все пропадут, а мы… под водочку…
– Вас уволили за пьянство?
– Анфиса, – он выпрямился и все-таки посветил ей в лицо, потому что она ему надоела. – Я не хочу об этом говорить. Хотите узнавать – узнавайте. Я вам помогать не буду.
– Вы что, застрелили напарника? Или соседского мальчишку-хулигана? Или вашу жену взяли в заложницы и вы не смогли ее спасти?
– Света там действительно нет, между прочим. И запах странный.
– А если я у Ивана Ивановича спрошу?
– Надо туда спуститься. Держите фонарь.
Анфиса взяла у него фонарь, стала на колени и тоже свесилась головой вниз.
В подполе оказалось просторно и холодно, как бывает только под землей. Воздух был довольно влажный, спертый, и пахло на самом деле какой-то химией.
Ряды банок уходили за горизонт – огурцы, помидоры, перец. Грибы стояли отдельно, на широкой полке, все пронумерованные по годам и месяцам. Петр Мартынович был исключительно аккуратным человеком. Видимо, он даже пыль с них стирал, потому что банки сверкали, как недавно вымытые. Анфиса повела фонарем и обнаружила бутыли, которые стояли на цементном полу. Некоторые были темного стекла, а другие прозрачные. Видимо, голубая мечта бывшего мента Юры Латышева – самогон. На горлышки темных бутылей были надеты воздушные шарики разной степени надутости, а светлые были заткнуты чистыми тряпицами.
– А окорока? – вдруг спросил Юра у самого ее уха. – Еще должны быть окорока, свешивающиеся с крюков!
– И еще неощипанные фазаны и зайцы, – поддержала его Анфиса, – как на фламандском натюрморте.
– Куда вашим фламандцам до запасливого русского мужичка!
– Это точно.
Он вытащил из-за ремня снятый со стены портрет, пристроил его на пол и вдруг лег на живот, подтянул рукав и зачем-то сунул руку в щель между бревнами.
– Что там? Дохлая мышь?
– Сами вы дохлая мышь!
Что-то звякнуло, и он вытащил руку:
– Смотрите.
Это был спичечный коробок и свечной огарок.
– Вот вам и свеча. Электричества у него в подполе нет, он здесь специально держал свечу и спички. Чтобы светить себе, когда лезешь за самогоном.
– Вам бы только за самогоном!..
– Это точно. Держите фонарь.
Он перекинул вниз ноги, нащупал ступеньку лестницы, которая была прислонена с одной стороны, подтянул себя на руках и спрыгнул вниз.
– Ну что там?..
Юра стоял в погребе и оглядывался по сторонам.
– Что, что там?..
Анфиса лежала на животе, и свет, который был у нее в распоряжении, весь сливался вниз, туда, где Юра оглядывался по сторонам и трогал рукой стены, и она изо всех сил старалась не ударяться в панику.
