Татьяна Андреевна Бердникова
Перчатка Соломона

Кевин, растерявшись, непонимающе и удивленно кивнул.

– Конечно. Не скажу, сколько точно, но уже давно… Помнится, у фирмы как-то были какие-то проблемы, поговаривали даже, что ее закроют, но «Гало» выстояла, соответственно… о, прости, – парень смущенно улыбнулся и сделал приглашающий жест собеседнику, – Говори ты.

Пол медленно втянул воздух, собираясь с мыслями.

– У фирмы были проблемы, – наконец медленно проговорил он, – Точнее, проблемы были у меня. И если ты расскажешь о том, что я скажу тебе сейчас, Энни, я не знаю, что я с тобой сделаю, – мужчина грозно нахмурился и веско добавил, – Ни слова. Ясно? Все это случилось еще до того, как я нашел ее, она ничего не знает и будет лучше, если останется в неведении. Ей бы вряд ли было приятно узнать, что ее брат сидел в тюрьме.

Кевин приоткрыл рот, недоверчиво взирая на рассказчика. С одной стороны, чего-то подобного, возможно и следовало ожидать, коли речь должна была идти о Рэдзеро, о преступнике, но с другой… Молодой человек еще раз внимательно оглядел собеседника. На уголовника тот похож решительно не был, на убийцу или вора – тоже.

– Не надо меня изучать, – Галейн, для которого этот осмотр не остался секретом, недовольно поморщился, – Наколок ты на мне не найдешь, табличек типа «я уголовник» тоже. Да и в конце концов, я же никого не убивал!..

– Так, – Кевин, не выдержав сумбурности повествования, решительно поднялся на ноги, прерывая рассказчика, – Я понимаю тем меньше, чем больше ты говоришь. Сделай одолжение, начни с начала и по порядку.

Мужчина поморщился еще раз и, откинувшись на подушку, скрестил руки на груди, начиная рассказ…

…История эта произошла ни много, ни мало, а восемь лет назад. Именно тогда Пол Галейн, молодой, амбициозный предприниматель, добившись этого всеми правдами и неправдами, открыл собственную фирму. Дело неожиданно пошло, быстро окупая все вложенные в него средства и очень скоро фирма «Гало» стала известна по всей округе, а к владельцу ее потекли золотые реки. Впрочем, необходимо отметить, что дела Пол вел предельно честно, никого не обманывал и, ухитряясь удерживать вполне демократичные цены на товар, сохранял при этом и высокое его качество. Заказы поступали со всей округи, люди не могли нарадоваться на «Гало», регулярно так или иначе оставляя лишь самые положительные отзывы. Галейн, видя, что дело уверенно встало на рельсы и нуждается теперь только в непрестанном поддержании имиджа, несколько расслабился. И вот тут-то, как водится, и случилась неприятность.

Сотрудники в «Гало» подобрались под стать своему руководителю – Пол специально, долго и придирчиво выбирал персонал – честные, ответственные люди, искренне радевшие за фирму, не допускавшие промахов в своей работе, а в случае чего старающиеся поскорее исправить оплошность. Однако, теперь набором персонала Галейн уже не занимался – если по той или иной причине в фирме открывалась вакансия, этот вопрос решался отделом кадров.

Как понятно из вышесказанного, на молодой фирме все шло гладко, по отлаженной схеме, без каких бы то ни было отклонений от нормы. И вдруг, неожиданно, как гром среди ясного неба, поступила жалоба от одного из покупателей. Проблема в спешном порядке была исправлена, неудобства клиента компенсированы, и начальнику дружно решили не сообщать, посчитав это лишь досадным промахом.

Однако, увы, подобные «промахи» стали повторяться все чаще и чаще. Жалобы на фирму посыпались градом, умалчивать проблемы стало невозможно и, в конечном итоге, Пол узнал о происходящем в его маленьком государстве. Медлить он не стал и тотчас же затеял собственное расследование.

Но довести его до конца не успел. Кто-то из недовольных клиентов, по его словам, уже третий раз нарвавшийся на одну и ту же проблему, не выдержав, обратился в полицию и те, видно, давно приглядывающиеся к слишком уж законопослушной фирме, заявились прямиком к ее владельцу.

Список предъявленных обвинений был обширен. Покупатели жаловались и на плохое качество, и на отвратительное обслуживание, и на неоправданно высокие цены за услуги, которые прежде стоили сущие копейки – доставка, сборка мебели, вынос старой и так далее. Пол слушал, ошарашено хлопая глазами. Создавалось впечатление, что кто-то переделал его фирму, подогнал ее под себя, действуя во вред другим и, несомненно, на благо себе… Но кто?

Галейна обвинили в мошенничестве. Завертелось судебное разбирательство, времени заниматься любимой фирмой почти не осталось… А неизвестный мошенник, засевший в ней, между тем, продолжал свое дело. В конечном итоге пылающие праведным негодованием органы, убежденные в виновности владельца «Гало», добились приговора о тюремном заключении на два месяца, уверяя, что как только он будет арестован, безобразия прекратятся.

Пол только усмехнулся в ответ. Человеком он был сильным, удар держать умел и, хоть и находился в довольно смятенном состоянии духа, демонстрировать этого не хотел.

Состоялся быстрый суд, где приговор был не вынесен, а скорее официально подтвержден и глава известнейшей компании отправился за решетку. Но не это сумело в конце концов подкосить его и, сбив с толку, погрузить в пучину мрачных мыслей.

Спустя неделю после его ареста стало известно, что безобразия на фирме прекратились. Пол был потрясен. Он был совершенно уверен, что не имел ни малейшего отношения к тому, что творилось от имени «Гало», знал, что его сотрудники не позволили бы себе грубо обращаться с покупателями, не сомневался в поставщиках сырья… Было очевидно, что кто-то неизвестный, обладающий хорошим воображением и немалыми связями, уверенно и целенаправленно подставлял его и, в конечном итоге, добился успеха.

Хуже всего было то, что даже собственный адвокат перестал верить клиенту. Все было против, все указывало именно на владельца «Гало» и, как мельком слышал последний, вроде бы были даже обнаружены какие-то бумаги, документы, подтверждающие его причастность к мошенничеству.

У Пола опустились руки. Что делать, он не знал, силы, казавшиеся некогда неисчерпаемыми, вдруг покинули его и он просто покорился судьбе, неожиданно обрушившей на него все несчастья.

Осужден он был, как уже говорилось, на два месяца. В камере, куда отправили незадачливого бизнесмена, помимо него находилось еще несколько человек, тоже сидевших за мошенничество. Привыкший слышать неприятные, а то и страшные рассказы о том, что творится за решеткой, Галейн ожидал худшего, был готов отстаивать себя чуть ли не до последней капли крови.

Но репутация и здесь пришла ему на выручку. В первый же вечер, расспросив новичка о том, кто он и как оказался здесь, «братва» единодушно выразила ему сочувствие. Удивление мужчины, вполне естественное в этом случае, было быстро развеяно – о «Гало» слышали и здесь, и относились к фирме более, чем хорошо. Когда же стало известно, что все надежды ее владельца обернулись прахом, сокамерники только покачали головами и, видя, насколько он подавлен, решили оставить Цыгана – так прозвали его в камере – в покое.

Так прошел месяц. Цыган, почти забывший в мрачных раздумьях свое собственное имя, влачил жалкое существование больше по привычке, чем действительно сознавая это; постоянно сидел на шконке, тупо глядя в одну точку и, не считая вяло текущих мимо дней заключения, безнадежно ожидал их конца.

Наверное, он так бы и досидел до конца отведенного ему срока, и вышел бы на волю совершенно сломленным, уже не способным продолжать начатое им дело, а фирма, потеряв своего руководителя, тихо загнулась бы, забросанная грязью, если бы не вмешался случай.

Утром первого дня нового месяца в камере неожиданно поднялся переполох. Пол, обычно не обращавший внимания на поведение сокамерников – которые, впрочем, вели себя достаточно тихо и спокойно – на сей раз не мог не заметить громких, взволнованных шепотков и, что было более странно, – выражения страха на некоторых лицах.

– Диктор… – доносился до него несколько раз перепуганный шепот, – Это Диктор…

Не интересовавшийся ничем и никем все это время, Цыган внезапно ощутил странный внутренний импульс. Что-то было в этом имени, прозвище, что-то странно знакомое и странно цепляющее, хотя объяснить самому себе, что это такое, он пока не мог. Тем не менее, высиживать дольше на своем месте он был уже не в силах и, поднявшись, приблизился к собравшимся кучкой уголовникам, намереваясь выяснить, в чем дело.

– Простите… – голос, которым за весь месяц он практически не пользовался, сильно охрип и Полу пришлось прокашляться, повторив затем погромче, – Прошу прощения, что случилось?

Разговоры ненадолго затихли; испуганные и удивленные лица обратились к нему.

– Говорят, к нам сегодня пожалует Диктор, – вымолвил после недолго молчания тот, кого в камере почитали за главного, «пахан», – И никто не знает, почему этого типа сажают к нам, а не… – прочитав искреннее недоумение на лице собеседника, он устало вздохнул и знаком приказал Цыгану сесть, – Слышал о нем что-нибудь?

Пол отрицательно покачал головой. Об уголовниках ему слышать вообще не доводилось, а уж разбираться в них – так тем более, посему слов, должных бы объяснить ему происходящее, он не понял.

Пахан вздохнул вновь и начал обстоятельный рассказ. Выяснилось, что по ту сторону свободы, да и вообще в криминальной среде давно ходят рассказы, легенды, передающиеся шепотом из уст в уста, о человеке, страшном человеке, по прозвищу Диктор. Настоящее имя его никому не известно, а если и было известно, то давно забылось – с людей хватает и прозвища, данного ему за умение говорить – язык подвешен у парня как надо, уболтать может кого угодно. Человек этот – один из, если не самый безжалостный, бессердечный и жестокий убийца среди всех, известных на данный момент. Боятся его все, говорят, что он способен стереть с лица земли любого, кто ему не по нраву, любого, кто скажет лишнее слово или не так посмотрит. Полиция, хоть и знает о нем, поймать парня даже не пробует – все они люди, все ценят свою жизнь, у всех есть семьи… И никто не хочет однажды обнаружить если не себя самого, то кого-то из членов семьи с перерезанным горлом и фишкой из казино на остывшем теле. Фишка – его отличительный знак. Диктор никогда не скрывается, не стесняется показать, кто стал причиной гибели очередной его жертвы и, убив, оставляет на теле фишку из казино.

Как уже было сказано, Диктора боятся все. За решеткой он никогда не был, ибо полиция не особенно старается схватить его и поэтому тот факт, что сегодня, по слухам, этот человек окажется здесь, среди мошенников, людей, никогда не причинивших никому физического вреда, откровенно ужасает.

– Непонятно, почему парня, промышляющего больше «мокрухой», запихивают к нам, – завершил свой рассказ пахан, – Разве что Трес поспособствовал в этом, помог…

– Кто? – Цыган, услышавший еще одно, неизвестное ему прозвище, недоуменно нахмурился. Собеседник его только махнул рукой.

– Этот еще более неизвестен, чем тот. Вроде бы парень взялся из ниоткуда, а сразу застолбил себе нехилое местечко наверху. Наши говорят, о нем никто не знает не только имени, но даже и лица, только прозвали Тресом потому, что поговаривают, будто в настоящем его имени всего лишь три буквы. Диктор вроде связан с ним, а у Треса, говорят, руки длинные…

Пол хотел спросить еще что-то, но не успел. От дверей донесся металлический лязг, возвещающий о ее открытии и железная створка, распахнувшись, явила взглядам всех присутствующих высокого молодого человека с небрежно сбитыми набок светлыми волосами, озорно блестящими голубыми глазами и широкой улыбкой на красивом лице с правильными чертами. Позади него маячили несколько конвоиров – явно больше, чем сопровождали в свое время самого Пола – замерших с не то испуганным, не то с уважительным выражением на бледных лицах.

– Заходи… те, – донесся не приказ, а скорее просьба, и парень, спокойно кивнув, легкой походкой зашел в камеру. Дверь за ним захлопнулась на редкость поспешно, торопливо заскрежетал запираемый замок.

Юноша, сбросив с плеча подобие рюкзака с какими-то вещами, не то оставленными ему, не то просто предметами первой необходимости, окинул взглядом затравленно взирающих на него заключенных и приветливо улыбнулся.

– Привет, ребята, – говорил вновь прибывший спокойно, даже мягко, но заключенные, к которым он обращался, почему-то отпрянули, старательно забиваясь в дальний угол. Пол, невольно подчиняясь стадному инстинкту, тоже попятился, направляясь к своему месту и усаживаясь на него, хотя страх сокамерников пока был ему не особенно понятен. Ничего угрожающего в молодом человеке не было – голубые глаза его смотрели дружелюбно, открытое лицо располагало к себе, как и широкая, спокойная улыбка, да и вообще в этой обители людского горя незнакомец казался едва ли не случайно проникшим сюда лучом света.

Пахан, как главный среди находящихся здесь, как человек, должный быть, соответственно, самым смелым, самым храбрым, сглотнув, сделал шаг навстречу спокойно стоящему парню.

– Добро пожаловать… Диктор, – голос его звучал хрипло, где-то на дне его угадывалась дрожь. Диктор, бросив на него равнодушный взгляд, кивнул, выражая благодарность за приветствие.

– Ты тут главный?

Пахан неуверенно опустил подбородок. По лицу его явственно читалась готовность сложить корону и передать ее новичку, безропотно принимая его главенство.

Диктор, явно поняв это, усмехнулся и слегка покачал головой.

– Да не дрожи ты, мне твое место не интересно. Хотел только сказать, что я к вам ненадолго – через месяц распрощаемся, если не раньше. Так что, боюсь, мы даже и познакомиться близко не успеем… – в голубых глазах полыхнул и тотчас же скрылся дьявольский огонек и пахан попятился.

Пол, наблюдающий всю эту картину со стороны, видел, что сокамерники ничуть не осуждают того, кого выбрали над собою старшим – видимо, Диктор внушал такой ужас, что иначе вести себя с ним представлялось просто невозможным. И что-то подсказывало ему, что как бы парень не отнекивался от места главного здесь, оно было ему обеспечено еще до того, как он переступил порог камеры. Слава бежала впереди него, расчищая дорогу.

Не обращая больше ни на кого внимания, Диктор подобрал с пола сумку со своими вещами и той же легкой походкой, спокойный и уверенный в себе, направился к шконке, где сидел Пол.

Цыган непроизвольно сглотнул, чувствуя, что по коже побежали мурашки. Кровати в тюрьме двухъярусные, свободное место оставалось все это время только у него над головой и, сообразив сейчас, какое опасное соседство ему светит, он почувствовал, как холодеют пальцы. В камере свои законы, свои правила и порядки. И если этот человек действительно так опасен, если способен убить за один косой взгляд, то на свободу его несчастный сосед может и не выйти…

– Здоро́во, – Диктор, подойдя вплотную к койке Галейна, ослепительно улыбнулся, склоняя голову набок, – Значит, мы с тобой соседями будем? –он протянул руку для пожатия, не прекращая лучиться доброжелательностью, – Ну, тогда есть смысл познакомиться.

Пол неуверенно пожал протянутую руку.

– Цыган, – за проведенный месяц он, успев подзабыть данное ему при рождении имя, привык называть себя так. Парень, не отпуская его руки, неодобрительно прицокнув языком, слегка повел подбородком из стороны в сторону.

– А настоящее имя?

Мужчина растерянно моргнул. Такого вопроса в этих стенах ожидать как-то не приходилось.

– Пол… – неуверенно произнес он, с трудом вспоминая, как его зовут, – Галейн.

Собеседник, выпустив его руку, куснул себя за губу, как будто сдерживая смех и вновь склонил голову в приветственном кивке.

– Рад знакомству, Пол. Я Шон. Шон Рэдзеро.

***

С появлением Шона все переменилось. Дни, прежде тянувшиеся нескончаемой чередой, стали пролетать, как одна секунда и, если предыдущий месяц отсидки показался несчастному заключенному тридцатью годами, то этот пролетел за четыре дня.

Диктор всегда был весел, оживлен, подвижен; не взирая на то, что сокамерники практически не скрывали своего страха перед ним, он все-таки ухитрился стать душой компании, завоевать всеобщее расположение. С Полом он общался больше и чаще остальных, нередко засиживаясь в беседе с ним до полуночи, и, всячески демонстрируя свое расположение к «соседу», как он звал его, словно бы старался подчеркнуть, что считает его другом.

По утрам он занимался – подтягивался на своей койке, держась за ее край, отжимался, приседал, даже делал упражнения на пресс – все это под прицелом завистливых взглядов прочих сидельцев. Занимался парень, как правило, в одних штанах, не скрывая впечатляющей мускулатуры.

Пол, глядя на него, и сам начинал потихоньку включаться в спорт, повторяя если не все, что делал его новоявленный друг, то уж две трети точно.

После занятий Шон всегда ободряюще хлопал его по плечу и говорил, что завтра он наверняка сделает больше.

Он всегда держал наготове смешную шутку, удачное словцо, чтобы поддержать так и норовящего вновь упасть духом товарища, всегда умел отвлечь его от пасмурных мыслей, и Пол, казалось бы, увязший в пучине отчаяния, стал потихонечку возвращаться к жизни.

Неприученный держать все в себе, незнакомый с предательством, он рассказал Шону все о происшедшем в его жизни и, получив так желаемую и ожидаемую поддержку, впервые, к своему удивлению услышал о том, что не должен сдаваться.

– Неужели ты так и позволишь всему пропасть из-за какого мерзавца? – пылко и убедительно говорил Диктор, – Ты должен выйти, выяснить, кто он и разобраться с ним, а потом, назло всем, снова поднять «Гало» на прежний уровень!

Галейн слушал его, кивал и постепенно проникался этими словами, чувствовал, как в нем поднимает голову здоровая злость, как вновь просыпаются уже, казалось бы, утерянные силы.

Он готов был рассказывать Шону обо всем, доверял ему почти безоговорочно и, чувствуя, как повышается благодаря этой дружбе его авторитет в глазах сокамерников, испытывал смесь гордости и удовлетворения.

Но одной темы в разговоре он все-таки стремился избежать. И Шон, будто чувствуя это, раз за разом, так или иначе, поднимал ее, правда, очень изящно, не вызывая подозрений, но вместе с тем довольно настойчиво.

Речь шла о странном цвете глаз Галейна…

– Понимаешь, они и тогда уже у меня «светились», – Пол, несколько утомленный собственным рассказом, глубоко вздохнул, опуская взгляд с потолка на своего внимательного слушателя, – И он непрестанно спрашивал меня о причинах этого, постоянно, регулярно, но так, что это казалось естественным. Чаще всего он просто выражал удивление, восклицая что-то вроде «Какие же странные у тебя все-таки глаза!» и тут же присовокуплял или вопрос, или просто свое удивление, говоря, что не представляет, что могло бы привести к этому. Однако, я так ничего и не сказал.

Совместный месяц пролетел быстро и, практически в один день, мы покинули ставшую до омерзения привычной камеру. Он говорил, что у него никогда не было такого друга, как я, говорил, что и на воле меня не забудет… Но после выхода из камеры я не встречал его до того самого мига, когда он ударил меня по затылку в подъезде дома моей сестры. Вот и вся история.

Пол замолчал и, видимо, ожидая реакции, с небольшим трудом приподнял подбородок. Воспоминания все же утомили его и, не будь здесь Кевина, он бы с большим удовольствием улегся бы спать.

Молодой же человек, привыкший замечать и отмечать детали, слегка нахмурился.

– Как вся? А чем же кончилось дело с тем мошенником, из-за которого ты попал за решетку? «Гало» ведь процветает, стало быть, ты все же разобрался с ним или?..

– Ах, да, – Галейн мрачновато улыбнулся, на несколько секунд прикрывая глаза, – Можно сказать, что «или», Кевин. Когда я вышел на свободу, первое, что я сделал – устроил разгон тем доброхотам, что скрывали от меня проблемы. Пригрозил уволить, если такое повторится вновь…

…Сотрудники, искренне любившие своего руководителя, переживавшие как за него, так и за общее дело, дали клятву впредь не утаивать от него ничего, что происходит на фирме. Забегая вперед, скажем, что слово свое они сдержали и Пол Галейн с той поры знал все, что творилось в «Гало». Впрочем, серьезного ничего более не происходило.

Следующим шагом Цыгана была проверка документов отдела кадров. Мужчина небезосновательно подозревал, что незадолго до начала всех событий на фирме должен был появиться новый сотрудник, исчезнувший сразу после того, как владелец был посажен. К его вящему изумлению и, надо сказать прямо, шоку, результат был получен почти сразу.

За несколько дней до начала проблем в «Гало» устроился новый сотрудник. Некто, чье имя все еще горело клеймом в сознании Пола, некто, кого звали Шон Рэдзеро. Не веря себе, Галейн торопливо пролистал документы. Дата увольнения Шона совпадала с датой, с которой началось безрадостное существование Цыгана в камере… В сознании как будто вспыхнул свет. Пол вспомнил, как однажды, проходя мимо цехов, услышал, как рабочие в разговоре упомянули какого-то диктора, но не придал тогда значения этому. Разве что ему показалось несколько странным, что говорили о нем без уточнения фамилии или имени, – слово Диктор звучало само как имя.

– Именно тогда я услышал о нем впервые, – голос Галейна ожесточился, черты лица стали как-то резче, словно застарелая ярость проступила сквозь них, – Тогда, а не в камере, когда пахан рассказывал мне о нем. А в тот миг, когда все выяснил… Я сначала не мог поверить, что такое возможно, что человек, которого я почитал за друга, который в те безрадостные дни скрасил мое существование, стал для меня практически кумиром, мог со мной поступить столь… столь… отвратительно. Я пытался найти его, но адрес, указанный в документах «Гало» оказался фальшивым, а искать по имени даже не было смысла – Шон как-то бросил, что умеет заметать следы. Ясно было одно – он подставил меня, направил на нужный ему путь и исчез из моей жизни, видимо, потеряв интерес ко мне. Тогда я так думал… – Пол сжал губы и с явной неохотой промолвил, – Все оказалось намного сложнее.

Кевин, заинтригованный сверх всякой меры, даже подался немного вперед, тщась при этом изобразить в большей степени сочувствие, а не интерес.

– Как же?

Пол тяжело вздохнул. Говорил он долго, вспоминал о событиях, не доставлявших ему радости и продолжать сил в себе не находил.

– Если позволишь… я бы рассказал об этом в следующий раз, хорошо? – он чуть дернул уголком губ, пытаясь изобразить улыбку, – Я очень устал, Кевин, правда… Извини.

Хилхэнд, опомнившись и вновь вернувшись к исполнению врачебного долга, тряхнул головой, стараясь отбросить в сторону любопытство.

– Конечно… Прости ты, это я не сообразил. Конечно, Пол. Отдыхай.

***

Гилберт запер сейф с необыкновенно секретными, как водится, документами и. потянувшись, снял белый врачебный халат. Время было уже позднее, медсестра, которую он дожидался, давно уже воцарилась на своем посту, а он лишь сейчас, завершив все дела, направлялся домой. Кевин Хилхэнд, пребыванием которого в палате одного из больных он мог бы оправдать свою задержку, давно уже ушел; человек, о котором фельдшер так волновался, спокойно спал, да и дела, в общем-то, были закончены еще несколько часов назад. Однако, Гилберт, точный, как швейцарские часы и, пожалуй, не менее щепетильный, предпочитал, как и всегда, отсиживать оставшиеся до завершения рабочего дня часы вне зависимости от того, было ли ему чем заняться. Навлекать на свою голову неприятности, получать выговоры, а то и штрафы за несвоевременный уход с работы он не хотел.

Но теперь время рабочего дня истекло и молодой человек, натянув вместо халата несколько тонкую для царящей погоды куртку, покинул кабинет, запирая дверь. Медсестре вход в обитель врачей был по негласному правилу воспрещен и, надо сказать, Гилберт, находящийся здесь на позиции медбрата, сам иногда не очень хорошо понимал, почему, если ей это запрещалось, то ему едва ли не вменялось в обязанности.

Замок щелкнул, молодой мужчина слегка дернул дверь, проверяя надежность запора и, сунув ключи в карман, спокойно отправился восвояси. Увидь его сейчас кто-нибудь со стороны, непременно подумал бы, что на плечах этот человек влачит непомерную тяжесть забот – так они были опущены, таким утомленным казался совсем еще молодой парень.

Но кроме медсестры, давно привыкшей к такому виду коллеги, видеть его было некому. Гилберт невнимательно попрощался с ней и, покинув отделение реанимации, зашагал по уже полутемному коридору в сторону выхода. Мысли его были далеко.

– Привет, Дикс, – спокойный и уверенный голос, неожиданно раздавшийся за спиной, вынудил молодого человека остановиться, словно налетев на стену и, подняв опущенную доселе голову, медленно расправить плечи. Голос был ему знаком.

– Здравствуй… Диктор, – негромко отозвался он и, не поворачиваясь, слегка приподнял подбородок.

За спиной послышались приближающиеся шаги. Человек, о чьей опасности его совсем недавно предупреждали, неспешно приблизился и, остановившись за спиной собеседника, хмыкнул.

– Какая ностальгия – слышать это имя из твоих уст. Итак, ты все-таки вспомнил меня? А я уж, было, подумал, что время совсем изгладило мой образ из твоей памяти.

– Твой образ претерпел изменения с нашей последней встречи, – отвечать Гилберт старался в тон старому знакомому, однако, говорил несколько холоднее, чем он.

– Вот как? – в голосе Диктора явственно зазвучала насмешка, – А я-то полагал, что над старыми друзьями время не властно.

– Шон, мы не виделись со старшей школы, – Диксон, чуть сдвинув брови и не желая боле продолжать беседу, не видя лица собеседника, оглянулся через плечо на стоящего позади человека, – Ты действительно очень сильно изменился с тех пор.

– А вот ты совсем не изменился, – спокойно откликнулся Шон и, склонив голову набок, обошел старого приятеля, останавливаясь теперь прямо перед ним и пристально вглядываясь в него, – По крайней мере, внешне. Но ты стал как-то спокойнее, увереннее и… пожалуй, печальнее, – Рэдзеро сдвинул брови, видимо, не слишком довольный собственными наблюдениями и вновь выпрямил голову, – Что же с тобой случилось, Дикс?

Его собеседник, не скрываясь, поморщился, избегая прямого ответа.

– Не зови меня так. У меня есть имя.

Шон, похоже, ожидавший совсем других слов, удивленно приподнял брови, позволяя насмешливой ухмылке осветить его лицо. В голосе его прозвучало веселое изумление.

– С каких это пор?

– Я даже не знаю, наверное, с рождения, – Диксон, хмурясь, скрестил руки на груди, – Что тебе нужно, Шон? Думаю, ты не о прошлом вспоминать пришел?

– Как обычно проницателен… Гилберт, – блондин на миг закусил губу, сужая глаза. Чувствовалось, что ситуация забавляет его.

– Меня всегда восхищало это в тебе, – продолжал он, выдержав небольшую паузу, – И я думаю, ты знаешь, зачем я пришел.

На лицо Гилберта набежала тень.

– Полагаю, Тресу нужна информация от меня, – негромко вымолвил он, переводя взгляд на дальний участок коридора, где в тени скрывалась входная дверь. По губам заметившего этот мимолетный взгляд Шона змеей скользнула знакомая его собеседнику острая улыбка.

– Верно, – негромко вымолвил он, не сводя с него внимательного, пристального взгляда, словно хищник, каждое мгновение готовый броситься на могущую обратиться в бегство добычу.

– И с чего ты взял, что я тебе ее предоставлю? – Гилберт, как будто и не замечающий несколько изменившегося поведения собеседника, а может быть, просто не испытывающий ни капли страха перед ним, упер одну руку в бок. Блондин пожал плечами.

– А почему бы и нет? В память старой дружбы.

Гилберт Диксон, спокойный и уравновешенный человек, скорее холодный и безразличный, нежели порывистый и язвительный, ядовито ухмыльнулся.

– Потому, что я не работаю на Треса.

Шон, почувствовав изменившуюся атмосферу разговора, приподнял подбородок, бросая на собеседника откровенно насмешливый и почти угрожающий взгляд. В голубых глазах его, как и всегда в подобных случаях, свирепствовало дьявольское пламя.

– Зато на него работаю я, – холодно парировал он, не скрывая некоторого вызова в голосе. Ситуация стремительно становилась опасной. Гилберт, всего несколько часов назад предупрежденный насчет Шона Рэдзеро, пообещавший быть с ним поосторожнее, равнодушно повел плечом и, демонстрируя полнейшее пренебрежение к собеседнику, обошел его, становясь вновь к нему спиной.

– В таком случае, ищи нужную ему информацию сам, – не менее холодно произнес он и, всем видом показывая, что не желает доле задерживаться в обществе старого знакомого, уверенно зашагал по коридору вперед.

Шон догнал его за два шага. И, обхватив борцовским захватом сзади за шею, не несколько мгновений прижав локоть к подбородку молодого человека, тихо проговорил, приблизив губы к его уху:

– Не играй со мной, Дикс.

Голос его звучал спокойно, размерено, угрозы в нем, казалось бы, не было, – блондин скорее советовал, чем угрожал, просто говорил, не ставя под сомнение, что совету его последуют. Однако, делал он это так, что у любого здравомыслящего человека затряслись бы коленки от страха за свою жизнь, так, что было понятно, чем может быть чреват отказ от следования этому совету, и Шон не сомневался, что удерживаемый им человек понимает это. Но он просчитался.

Дикс, никогда не испытывавший ни малейшего страха перед ним, всегда питавший твердую уверенность, что уж кому-кому, а ему друг не причинит никакого вреда, равнодушно повернул голову вбок (захват был не слишком крепок).

– Или что? – голос его был ничуть не менее спокоен, чем голос Рэдзеро, звучал так же равнодушно и хладнокровно, как и раньше, – Убьешь меня? Тогда ты и в самом деле изменился, Шон Рэдзеро, стал глупее и безрассуднее, чем прежде. Или, быть может, ты и явился сюда для того, чтобы взглянуть на смерть старого друга? – в последних словах явственно, как Гилберт не пытался скрыть ее, прозвучала горечь. Чувствовалось, что, не взирая на пролегшие между последней и этой встречей годы, считать Шона другом он никогда не переставал и, если бы тот подтвердил предположение молодого человека, причинил бы тому боль, если не физическую, то моральную уж точно.

– Друга… – голос блондина прозвучал несколько приглушенно и как-то сдавленно, будто он пытался сдержать рвущиеся на волю старые обиды. Захват его на несколько секунд стал сильнее, Гилберт был вынужден немного приподнять подбородок, вытягивая шею и стремясь тем самым уменьшить давление на нее.

– Друга, который меня бросил? – теперь уже нотки сдерживаемого застарелого гнева явственно зазвучали в голосе говорящего, – Человека, которому я доверял и который оставил меня?