Т. Н. Ушакова
Рождение слова. Проблемы психологии речи и психолингвистики
Глава 3
Исследование механизмов речи и языка
В данной главе рассматриваются теоретико-экспериментальные и конкретные экспериментальные разработки, проведенные нами во многом совместно с сотрудниками и аспирантами руководимых нами коллективов. Календарно начало этих работ относится к концу 1970-х годов и продолжается в настоящее время.
Обозначая предмет нашей работы, мы обращаемся к вербальной функции человека, состоящей в способности переходить от переживаемого субъективного состояния к его внешнему выражению с помощью языка, а также в понимании языковых знаков. В своей реализации эта функция обладает высокой степенью сложности. Соответственно, задача исследования ее механизмов имеет свои особенности. Необходимыми областями разработок мы считаем, с одной стороны, ее психологическое (или психолингвистическое) целостное описание, а с другой – изучение с помощью объективных психофизиологических методов на «макроуровне». По нашим представлениям, на этом уровне исследователь использует такие экспериментальные модели, где у испытуемого воспроизводятся элементы реального речевого поведения и создается возможность относительно целостно характеризовать изучаемый процесс. Примеры такого рода экспериментальных моделей описываются ниже в данной главе.
Ранее при рассмотрении особенностей существующих в настоящее время психофизиологических исследований упоминалось, что одним из наиболее современных направлений в психофизиологии считаются нейронауки, использующие показатели реагирования нейронов в тех или других условиях. В полной мере признавая значение нейронаук, мы полагаем в то же время, что в определенных случаях продуктивными оказываются и другие формы психофизиологических исследований.
В качестве примера, ясно обнаруживающего место применения различных подходов и использования разных методических показателей в психофизиологической работе, приведем исследования ориентировочного рефлекса, проведенные в школе E. H. Соколова, одного из наиболее авторитетных представителей нейронауки в нашей стране (Соколов, 2003). На начальном этапе изучения этого объекта была осуществлена полиграфическая регистрация многих показателей вегетативных и поведенческих проявлений в ситуациях, вызывающих ориентировочный рефлекс: запись КГР, ЧСС, частоты дыхания, реакций сосудов головы и рук, движения головы, шеи, глаз, настораживания ушей, увеличение мышечного тонуса. Комплекс такого рода данных позволил выделить функционально различные компоненты ориентировочного рефлекса, разложить его на составные части, понять в совокупности и в деталях суть рефлекса «Что такое?», описать особенности его индивидуального проявления. На следующем этапе исследования выявлялись нейронные корреляты ориентировочного рефлекса, в разных структурах коры головного мозга, а позднее и в гиппокампе были обнаружены так называемые «нейроны новизны». В гиппокампе два типа действующих в составе ориентировочного поведения нейрона были дифференцированы как собственно «нейроны новизны» и как «нейроны тождества». На основе функционирования всей системы Е. Η. Соколов сформулировал понятие «нервной модели стимула» как важного элемента в механизме ориентировочного поведения.
Обнаруживается, что исследованию нейронального механизма ориентировочного поведения предшествует изучение физиологического и психофизиологического реагирования организма на поведенческом макро-уровне, фактически одно невозможно без другого. Такого рода макро-уровень мы называем уровнем «функционального механизма» и непосредственно сопоставляем с особенностями протекания психологических процессов.
В исследовании физиологического механизма макроуровня используются многие формы вегетативных и поведенческих реакций в экспериментальной ситуации. Широко распространено среди психологов психофизиологической ориентации использование произвольных показателей реагирования, достаточно часто – времени реакции испытуемого в специально организованных условиях эксперимента (Е. И. Бойко, В. Д. Небылицын, Т. А. Ратанова, Н. И. Чуприкова и мн. др.). Значительное место в этой области заняли исследования Е. И. Бойко и его научной школы. Многие идеи этой школы реализованы в наших экспериментальных разработках, представленных ниже.
Обращаясь к исследованию механизмов речи и языка, мы ориентировались на исключительно сложную структуру вербальной функции, обнаруживающуюся уже по теоретическим описаниям.
Поэтому изложение наших экспериментальных исследований и непосредственно связанных с ними теоретико-экспериментальных разработок проведены в соотнесении с моделью-схемой вербального механизма, которая анализируется во 2-й главе данной книги. Становится понятным, что в механизме, реализующем вербальную деятельность человека, нас интересует, в первую очередь, его центральная часть, связанная с функционированием укорененных в когнитивной системе языковых структур и речемыслительных, в том числе семантических, процессов. Периферические части вербальной системы, также показанные на модели вербального механизма, нас занимали существенно меньше. Отметим также, что наш подход предполагает учет функциональных и, где возможно, анатомических мозговых структур, включающихся в организацию и протекание исследуемых процессов.
В контексте обозначенной направленности обратимся, прежде всего, к понятию центральной части вербального механизма, или внутреннего механизма речи. Это понятие и стоящее за ним представление не совсем легко завоевало свое место в психологии.
Проблема внутреннего механизма речи
Механизм речи включает разные звенья. Часть из них очевидна, это орган слуха, воспринимающий слышимую речь; орган зрения, используемый при чтении; артикуляторные органы, необходимые для говорения. На простой вопрос, есть ли что-нибудь еще обязательное для того, чтобы люди могли говорить и общаться с помощью речи, ответ в психологии был получен не так уж легко. По теме «внутренняя речь» возникало немало споров.
Понятие внутренней речи [16]
В начале XX в. известный швейцарский лингвист Ф. де Соссюр предложил провести водораздел между речью и языком на том основании, что язык представляет собой устойчивую систему знаков, строящуюся по определенным принципам и потому подлежащую изучению лингвистикой; речь же как явление в большой мере случайное, изменчивое, зависящее от внешних обстоятельств была оставлена на рассмотрение психологической науки (Соссюр, 1977). И хотя автор этого различения позднее все же интересовался речью и, возможно, не был неколебимо уверен в точности своей первоначальной идеи, однако в психологии его исходные представления нашли последователей как в теоретических, так и исследовательских работах. Стали заниматься изучением речи без языка, т. е. той частью речевой деятельности, которая слышима и проявляется вовне. Занялись восприятием речи, речевых звуков, распознаванием слов, что оказалось полезным при исследовании речевого онтогенеза. Изучали также артикулирование, произнесение слов и речевых звуков. Были созданы модели автоматического распознавания речи.
Все же введенное Соссюром разграничение фактически отсекало от психологического исследования стороны речи, связанные с важнейшими ее особенностями: неразрывную, если хотите, жизненную связь речи с языком, мыслью, личностными проявлениями говорящего человека. Речь, понимаемая как произнесенное слово, оказалась «общипанной», как птица на вертеле. Вот почему столь существенным стал поворот в сторону изучения речи с ее внутренним основанием, т. е. к теме внутренней речи.
Исследователи проблемы внутренней речи вкладывают в это понятие различный смысл. Некоторые понимают внутреннюю речь как речь «про себя». Другие считают, что это – особое явление, качественно отличное от внешней речи, составляющее ее необходимую основу.
По А. Н. Соколову, «внутренняя речь есть психологическая трансформация внешней, ее „внутренняя проекция“» (Соколов, 1968, с. 3). Л. С. Выготский выводил свое представление о характере внутренней речи, анализируя качества внешней речи ребенка. Внутренняя речь для него – это внутреннее говорение (Выготский, 1956). Представление о внутренней речи Б. Г. Ананьев развил, опираясь на данные патологических расстройств речи и наблюдая внешнюю речь афазиков (Ананьев, 1960). В экспериментах Н. И. Жинкина и А. Н. Соколова в виде моделей внутренней речи использовались различные виды мыслительных задач, решаемых испытуемыми молча, «про себя» (Жинкин, 1958; Соколов, 1968). Б. Ф. Баев применил методику «опосредствованной объективации внутренней речи», которая попросту состояла в том, что испытуемые вслух решали задачи (Баев, 1967). Можно видеть, что в перечисленных случаях рассматривается такой вид внутренней речи, который равен внешней за вычетом звукового выражения.
По мнению П. Я. Гальперина, этот вид речи не заслуживает названия внутренней. «Внутренней речью в собственном смысле слова, – считает он, – может и должен называться тот скрытый речевой процесс, который ни самонаблюдением, ни регистрацией речедвигательных органов уже не открывается. Эта собственно внутренняя речь характеризуется не фрагментарностью и внешней непонятностью, а новым внутренним строением» (1957, с. 59).
Представление о внутренней речи как особом явлении связано с идеей о существовании этапа, предваряющего внешнюю речь. А. Р. Лурия считал, что этап «замысла» будущей фразы необходим и играет роль «внутренней динамической схемы» предстоящего высказывания (Лурия, 1968). Дж. Миллер, К. Прибрам, А. Галантер пишут: «Конечно, у нас есть очень отчетливое предвосхищение того, что мы собираемся сказать» (1965, с. 10). Различение двух видов внутренней речи проводится А. А. Леонтьевым. Внутреннюю речь, представляющую речевой этап, он называет «внутренним программированием» и характеризует как «неосознаваемое построение некоторой схемы, на основе которой в дальнейшем порождается речевое высказывание» (1969, с. 265).
Большинство авторов, занимавшихся внутренней речью, обсуждают вопрос о характеристиках тех вербальных элементов, которые активизируются при внутреннеречевой деятельности. По Л. С. Выготскому, особенность внутренней речи составляет ее предикативность. Он считает, что внутренняя речь «состоит с психологической точки зрения из одних сказуемых» (там же, с. 364). Подлежащее внутреннего суждения постоянно наличествует в мыслях и тем самым всегда подразумевается. Выготским высказаны суждения о семантике слов во внутренней речи: расширение смысла слов, «слипание» слов для выражения сложных понятий, высокая «нагруженность» слов смыслом (там же, с. 371–374).
Б. Г. Ананьев находит, что логико-синтаксический строй внутренней речи может быть как предикативным, так и субстантивным. Больные сенсорной афазией обнаруживают предикативность речи, моторные афазики – субстантивность. В случае сенсорной афазии расстраивается понимание речи, что, по мнению Б. Г. Ананьева, обусловлено распадом «подлежащных форм». Предикативные формы соотносимы с деятельностью говорения и потому нарушаются у моторного афазика (1960, с. 363–364). По Ананьеву, элементы внутренней речи могут быть трех видов: предикаты, субъекты и указательные определения места (типа «здесь», «там»).
Согласно представлениям А. А. Леонтьева, внутреннеречевая программа будущего высказывания «складывается из смысловых „вех“, т. е. включает в себя корреляты отдельных, особенно важных для высказывания его компонентов – таких, как субъект, предикат или объект, причем в той мере, в какой их взаимоотношения существенны для будущего высказывания» (1969, с. 159).
Оригинальную точку зрения в изучении внутренней речи развил Н. И. Жинкин (1958). Он полагает, что во время подготовки сообщений необязательно используются словесные элементы. Слова могут заменяться другими сигналами (образами, наглядными схемами, простыми символами). Замена полного слова простыми сигналами не нормализована, поэтому код внутренней речи субъективен. Формирование такого кода происходит вместе с общим развитием речи ребенка.
Особую ветвь в исследовании внутренней речи составляют работы, регистрирующие тонкие артикуляции в процессе внутреннеречевой деятельности… В нашей стране разработка этой темы наиболее систематически проведена А. Н. Соколовым (1968). Применяя методику электромиографии (ЭМГ), он регистрировал потенциалы речевых органов (губ и языка) во время решения испытуемыми мыслительных задач разной трудности и новизны, а также при чтении и прослушивании речевых текстов. Оказалось, что речедвигательная импульсация усиливается вместе с возрастанием трудности задач или изменением их характера. Были выявлены две формы активности речевой мускулатуры: фазическая (высокоамплитудные нерегулярные вспышки потенциалов), связанная со скрытым проговариванием слов, и тоническая (постепенное градуальное нарастание амплитуды ЭМГ), связанная с общим повышением речедвигательной активности. При больших индивидуальных различиях выраженности речедвигательных реакций выявился некоторый оптимальный уровень, при котором внутреннеречевые процессы протекают наиболее успешно.
Приведенные данные обнаруживают трудности в определении понятия и в разработках конкретных методов исследований. Фактическое изучение объекта ведется по двум линиям: путем анализа внешней речи и путем регистрации, скрытых речедвигательных реакций, связанных с внутреннеречевой активностью.
В наших работах термином «внутренняя речь» мы обозначаем психофизиологический процесс, который характеризуется активизацией вербальных механизмов при отсутствии выраженных речевых проявлений (внешней речи). Внутреннеречевые процессы качественно отличны от внешней речи и образуют в норме ее необходимую основу. Наиболее веским основанием для этой точки зрения служит тот фундаментальный факт, что обычно произносимая речь человека выражает смысл и использует ранее усвоенный язык с его системой знаний и правил. Чтобы организовать внешнюю речь по правилам языка и в соответствии со смыслом, который человек хочет выразить, необходим специальный интегрирующий процесс (на нынешний день для науки довольно мало известный). Этому процессу негде происходить, кроме как в механизмах, сложившихся в мозге человека при усвоении языка и речевого опыта («вербальных механизмах»). Он должен опережать произносимую речь, по отношению к которой является скрытым, внутреннеречевым. По своим характеристикам внутреннеречевые процессы не могут быть идентичны внешней речи (т. е. быть «проекцией внешней речи»), потому что они «порождают» произносимую речь и сами организуются в соответствии с законами работы мозга и высшей нервной деятельности человека. Тот случай, когда человек «про себя» произносит внутренние монологи, представляет особый вариант речи, по существу мало отличный от громко произносимой и, как справедливо отметил П. Я. Гальперин, вряд ли заслуживающий названия внутренней речи.
По своей общей физиологической сути внутреннеречевые механизмы осуществляют функцию анализа и синтеза речевых сигналов. Следует допустить, что одним из важных моментов является интеграция физиологических механизмов, сформированных в мозге человека в прошлом опыте при усвоении языка, с теми процессами, которые возникают в текущий момент под влиянием непосредственных воздействий. В целом можно думать, что скрытые внутреннеречевые процессы образуют обширную область психофизиологических явлений, имеющих отношение к важным функциям психики человека.
Основные структурные и динамические элементы внутренней речи[17]
К настоящему времени вопрос о структурных и динамических элементах внутренней речи в какой-то мере проработан в экспериментальном плане вопреки тому обстоятельству, что сам факт существования этого скрытого механизма долго оспаривался. Начальным импульсом к научному исследованию в этой области следует считать идею И. П. Павлова о второй сигнальной системе, сформулированную ученым лишь в общем плане в конце его жизни. В этой идее, по сути, выражено отношение к человеческому слову как возможному объекту экспериментального исследования по аналогии с тем, как события внешнего мира («сигналы») стали объектом экспериментального исследования на животных. Центральным элементом речевой сферы человека обозначено слово, охарактеризованное как «сигнал сигналов». Через слово вносится «новый принцип» в работу нервной системы, осуществляется отвлечение и обобщение непосредственных сигналов. Новый принцип охарактеризован как «чрезвычайная прибавка» к высшей нервной деятельности человека, которая «не идет ни в какое количественное и качественное сравнение с непосредственными раздражителями у животных» (Павлов, 1949, с. 337).
Последователи идеи второй сигнальной системы предпринимали шаги, чтобы ввести слово в процедуру экспериментального исследования. Задача эта решалась нелегко и не всегда удачно. А. Г. Иванов-Смоленский провел большой цикл исследований на детях с применением методики так называемого «речевого подкрепления» (Иванов-Смоленский, 1952 и др.). Методика эта, однако, в силу ее искусственности и «непопадания» в корень явления не получила широкого признания и к настоящему времени практически забыта. В более позднее время гораздо удачнее оказалось предложение А. Я. Федорова, сотрудника лаборатории Н. И. Красногорского (1956). Была предложена экспериментальная методика по объективному выявлению связей между последовательно предъявляемыми словами, связанными по смыслу или звучанию. Начальные эксперименты проводились на детях, и обнаруживаемые связи относились на счет их предварительной выработки в прежнем опыте ребенка или специально вырабатывались во время эксперимента путем заучивания испытуемым последовательностей слов. Эта экспериментальная форма оказалась исключительно продуктивной и на протяжении многих лет в разных модификациях обошла многие лаборатории мира. На ее основе выросло и окрепло представление о доступности вербальной сферы человека объективному психофизиологическому изучению. Были получены разнообразные данные о так называемых «вербальных сетях», «семантических полях», что используется и сейчас не только в академической, но и прикладной науке.
Факт успешности обсуждаемой методической формы не может, однако, затемнить того обстоятельства, что в эксперименте характеризуется не столько главный объект исследовательского интереса – слово, сколько его «производный продукт» – связи. Но что это за связи? Это не просто связи между словами, поскольку эксперимент имеет объективный физиологический характер. Речь ведется о связях между физиологическими структурами в нервной системе. В результате акцента на связанности физиологических структур как бы теряется или затемняется значение того, что само слово каким-то специальным образом фиксируется нервной системой. Между тем этот вопрос заслуживает первостепенного внимания. Если мы обратимся за аналогией к так называемым непосредственным раздражителям – световым, цветовым, звуковым и др., то увидим, что в современной нейрофизиологии разработаны серьезные теоретические представления, каким образом нервной системой кодируются, хранятся и воспроизводятся следы этих раздражителей (см., например, концепция нервной модели стимула Ε. Η. Соколова, 2003). Аналогичным образом слова воспринимаются нервной системой человека, узнаются, хранятся, воспроизводятся. Поскольку слово может иметь звуковую, зрительную, жестовую, тактильную форму, то, соответственно, следует полагать, что его кодирование, хранение, узнавание происходит усложненным по сравнению с непосредственным сигналом способом. Что касается воспроизведения, т. е. произнесения слова, то здесь включается в действие сложно организованный и специально обучаемый артикуляторный аппарат, что составляет еще один самостоятельный аспект функционирования физиологической структуры, фиксирующей слово Важнейшая особенность словесных сигналов в том, что каждое слово знакомого языка имеет значение, смысл, семантику. Обозначенные здесь совокупные функции слова реализуются физиологическими образованиями, для обозначения которых в литературе предложен удачный термин логоген, он будем подробно обсуждаться позднее.
Логоген – устройство, относительно стабильно фиксирующее в нервной системе человека слово в аспекте его физиологического и психофизиологического функционирования. Другой тип стабильной фиксации вербальных элементов осуществляют вербальные сети, состоящие из «межлогогенных» связей и имеющие логогены в виде своих «узлов». Эта обширная по фактическому материалу тема также излагается в данной главе. Кроме двух видов стабильных элементов вербальной сферы, очевидно, существуют и другие. Их объективацией в психофизиологическом плане, насколько нам известно, практически не занимаются. В наших материалах по исследованию детского словотворчества (см. главу 5) мы наблюдали проявление действия таких постоянно включенных в оперативную динамику структур, как категориальные абстрактные образования – категории предметов быта (вещи, игрушки, посуда и т. п.), категория профессии и др. В этих же материалах наблюдались проявления таких стабильных структур, которые существенны при выполнении человеком грамматических операций, в лингвистической терминологии парадигмальных структур. Их действие проявляется в том, что на их основе порождаются специфичные для детского возраста неологизмы, образованные по аналогии. Интересующийся данной проблемой читатель может воспользоваться материалом, который приводится в главе 5 данной книги. В данном контексте важно показать, что в нервной системе говорящего человека на постоянной основе функционирует целая группа относительно стабильных вербальных структур, и границы этой группы еще не до конца определены.
Этому тезису противостоит другой, в котором подчеркивается необходимость учета противоположного типа внутреннеречевых, психофизиологических по характеру операций – динамических, экстренно образуемых. Они разнообразны и, очевидно, не исчерпываются рассмотренными нами случаями. Однако осознание их существования и действия принципиально необходимо для полноценного представления о функционировании вербального механизма.
