Светозар Чернов
Барабаны любви, или Подлинная история о Потрошителе
До Эбби-роуд он добрался только к вечеру, претерпев в своем путешествии столько мытарств, что даже не смог объяснить толком Фаберовскому, каким образом это ему удалось. Поляк сразу заметил его помятый костюм, отсутствие часов и бумажный цветок на лацкане.
– Чьи прелестные ручки на этот раз учинили такой беспорядок в доселе безупречном облике пана Артемия? – спросил Фаберовский. – От кого у пана в петлице этот цветок из кладбищенского венка?
Артемий Иванович молча проглотил издевательства поляка. Заплатив и за Владимирова, Фаберовский повез его к себе домой.
Дома поляк провел Владимирова прямо в гостиную. В прошлое свое посещение Артемию Ивановичу не довелось побывать здесь и он с болезненной завистью огляделся – ему всегда мечталось иметь свой собственный домик, а не таскаться по гостиницам и меблированным комнатам. Посреди гостиной стоял круглый стол, стулья, несколько покрытых летними чехлами от пыли кресел и небольшой столик у камина. В углу у стены – два больших мягких дивана-честерфилда с подлокотниками. Место у окна занимала пальма в деревянной кадке, в простенке между окнами висели большие швейцарские часы красного дерева с безжизненно свешивавшейся из окошка на пружине кукушкой. Стены были увешаны портретами и фотографиями в резных рамках, а на каминной полке стояла особняком фотография пожилого джентльмена с густыми бакенбардами.
– Отец Розмари, – пояснил Фаберовский.
– Господи, а это что за черт усатый?! – воскликнул в непритворном ужасе Владимиров, уставившись на одну из фотографий.
– А это уже мой отец, – с обидой ответил поляк.
– Какой-то тут у вас непорядок, – сказал Артемий Иванович. – Все должно быть на своих местах.
Подтянув на часах гирю, Владимиров рачительно заправил кукушку обратно.
– Ну, и для чего пан это сделал? – спросил поляк. – Ведь она теперь будет куковать!
– Так положено! – Артемий Иванович решительно направился к пальме и пристроился под ней в кресле.
– Пан начинает меня удивлять. Сперва он обнимается с Энгельсом в каком-то клубе, потом эти картинки в Гайд-парке, а теперь цветок на лацкане после встречи с анархистами.
– У меня нет больше картинок, – мрачно ответил Артемий Иванович. – У меня их отобрали.
И он зарыдал от долго сдерживаемой обиды.
5.
ДЕЛО № 153 ч.1/1909 ОСОБОГО ОТДЕЛА ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ
ПИСЬМО ВЛАДИМИРОВА – РАЧКОВСКОМУ
29 июля/10 августа 1888 года
«Гранд-отель»
Лондон
Милостивый государь Петр Иванович!
Ввиду того, что я постоянно занят подготовкой убийств и совсем тут ни с кем не встречаюсь, я не могу пока узнать ничего о Шабсельсе и о том, сколь важную роль он играет в здешних радикальном и революционном мирах.
Был как-то у Новиковой, и скажу я Вам, ейного вранья на свинье не объедешь.
Готовый к услугам
Гурин
Глава 10
16 августа, в четверг
«Таймс»
ХРУСТАЛЬНЫЙ ДВОРЕЦ. – Вход с 10 до 10. 1 шиллинг. – ОРГАННЫЙ КОНЦЕРТ: Опера 3:00 (от 1 шилл. до 5 шилл.); военные оркестры в угодьях, 3:30; представление д-ра Холдена, 4:30, 6:15, 7:15 (6 пенсов и 1 шиллинг); фейерверки, 8:30; Волшебный Балет, 9:15 (свободно); картинная галлерея, открыта весь день (свободно); тобогган; Кверхтормашная железная дорога; панорама (1 шиллинг)
ХРУСТАЛЬНЫЙ ДВОРЕЦ. – Компания Большой Английской Оперы м-ра Дж. У. Турнера, СЕГОДНЯ, в 3, в «ФАУСТЕ» Гуно. Оркестр Хрустального Дворца. Дирижер м-р Т. Э. Туррелл. Сидения, от 1 до 5 шилл. Распределение ролей см. под часами.
ФЕЙЕРВЕРКИ. – ХРУСТАЛЬНЫЙ ДВОРЕЦ. – ЭТИМ ВЕЧЕРОМ, в 8:30, К. Т. Броком и Ко., второе ДЕТСКОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ, включая серию огромных живых картин, изображающих историю «Дома, который построил Джек». Десять тысяч детей могут наблюдать представление без дополнительной оплаты.
ФЕЙЕРВЕРКИ. – ХРУСТАЛЬНЫЙ ДВОРЕЦ. – ЭТИМ ВЕЧЕРОМ, в 8:30, ЖИВЫЕ ФЕЙЕРВЕРКИ – Белокурый Осел. – Живые фейерверки – представление «Панч и Джуди». – Живые фейерверки – Боксеры.
В течение всего лета каждый четверг Хрустальный дворец в Сиднеме и окружавший его парк заполнялся к вечеру гуляющей публикой, желавшей поглазеть на иллюминацию и большие огненные фейерверки известной фирмы К. T. Брока и Ко.
Большая компания молодежи, полтора десятка молодых денди и их дам, практически все занимавшиеся в Фехтовальном клубе, приехали сюда, чтобы взглянуть на маленькую акварель кисти миссис Эстер Смит под названием «Ночной цветок», впервые выставленную в картинной галерее мистера Уосса по протекции одного из членов Союза Искусства Хрустального дворца, с которым она познакомилась по пути на занятия в университете при Хрустальном дворце, которые посещала уже третий год.
Выразив учтивое восхищение талантами миссис Смит, компания покинула выставку и, дойдя по галерее, которая тянулась на всю длину дворца вдоль центрального пассажа до главной лестницы, остановилась у чугунных перил, откуда можно было посмотреть на бродившую внизу публику. Пассаж был разделен на множество так называемых дворов Прекрасных Искусств – Египетского, Греческого, Католического, Альгамбрского, Византийского, Романского, Средневекового, Ренессансного, Помпейского и Китайского, – и было интересно наблюдать, с каким глубокомысленным видом разглядывали респектабельные леди и джентльмены какую-нибудь копию западного фасада Тинтернского аббатства в Монмоутшире или часть фасада из Гуисборского аббатства в Йоркшире, а потом тайком зевали в рукав, стараясь, чтобы другие не заметили этого.
Среди молодых и веселых лиц выделялось мужественное усатое лицо пожилого армейского полковника, облаченного в парадный красный мундир и белый шлем, с тяжелым палашом на левом боку. Это был полковник Каннингем, старый служака, преподававший в Фехтовальном клубе главный и единственный предмет – владение холодным оружием.
– Нет, джентльмены, чтобы вы не думали, а военная служба – единственное пристойное занятие для мужчин, – говорил полковник своим юным товарищам, которых взялся сопроводить. – Особенно в колониях. Одной холерой я болел восемь раз! Увлекательное занятие. А дизентерия и вовсе не проходит.
– Меня всегда поражает в ваших рассказах, полковник, отсутствие подвигов, словно в колониях их вовсе нет в жизни наших солдат и офицеров, – сказала Эстер.
– А их и нету. Какой может быть героизм для солдата в том, чтобы сечь тощие сраные задницы индийцев и неделями не вылезать из грязных полковых борделей! Впрочем, есть место и для подвигов. Представьте, например, что вы играете в поло. Под вами горячий пони, в руках молоток и вы вот-вот загоните мяч в ворота. И вдруг вы чувствуете, что у вас опять приступ дизентерии. И всего тридцать секунд на то, чтобы спрыгнуть с лошади и домчаться до нужника, прежде чем вы наделаете в штаны.
– Не забывайтесь, полковник, кругом дамы! – воскликнул Гримбл.
– Да, да, кругом дамы, доктор Гримбл, – подтвердил Каннингем, – и они заключают пари: успеете ли вы добежать или нет! И вы выкладываетесь изо всех сил и несетесь совсем как те два джентльмена внизу, отталкивая любого, кто может оказаться на вашем пути к спасению.
– Эстер, посмотри! – воскликнула Пенелопа. – Это же мистер Фейберовский со своим русским другом!
И она показала вниз, где Артемий Иванович, расталкивая гуляющих, с выпученными от возбуждения глазами пробирался в сторону Аквариума, то и дело подпрыгивая, словно мячик. За ним едва поспевал Фаберовский, прижимая к себе огромную кипу цветов и связки корзинок с фиалками.
– Степан, быстрее к аквариуму! – крикнул Артемий Иванович, на мгновение приостановившись.
– Мы там уже пять раз были.
– Но вдруг та восьминогая рыба уже рассосалась!
– Пана Артемия туда больше не пустят.
– Тогда давай еще раз сходим посмотрим ватерклозет! Там вода педалью спускается.
– Лучше застегните штаны. Зачем пан Артемий вообще их расстегивает, ведь он там ничего не делает, только на педаль по двадцать раз давит?
С момента выхода из поезда на станции Хай-Левел и до настоящего времени все чувства Артемия Ивановича находились в беспрестанном и хаотичном возбуждении, порождая невероятные и необъяснимые желания, которые он часто даже не успевал дожелать до конца, прежде чем новые хотения и нужды овладевали им. Стеклянная громада Хрустального дворца потрясла его, она просто раздавила его своими невероятными размерами. Как очумелый Артемий Иванович принялся носиться из одного отдела дворца в другой, выбегать в парк и даже едва не упал в Доисторическое Озеро, испугавшись гигантской фигуры плотоядного ящера, больше похожего на увеличенную копию зубастой лягушки, статуя которой стояла среди других разбредшихся вокруг водоема доисторических чудовищ. Эта лягушка показалась Владимирову воплощением расплаты за его женевский промысел. Затем он забрался на самую северную из водонапорных башен и долго силился разглядеть Остров Любви с Тауэром, но низкая облачность и смог над Южным Лондоном помешали ему сделать это. В Аквариуме он показал кукиш скату и дразнил осьминога, расплющивая о стекло покрасневший от возбуждения нос, отчего осьминог очень обижался и покрывался багровыми пятнами, пока вовсе не выпустил чернильную струю, скрывшись от глаз за черной завесой. Еще четыре раза Артемий Иванович заставлял поляка платить за вход, возвращаясь после очередного круга по парку и дворцу в надежде увидеть, что черное облако растворилось в циркулирующей воде и он может разглядеть то, что осталось от лопнувшей у него на глазах странной рыбы с клювом и ногами. Владимиров даже порывался сбегать на Уэстоу-Хиллскую ярмарку к Дымшицу, но Фаберовский не пустил его и вынужден был купить леденец на палочке. На какое-то время Артемий Иванович успокоился, он только извозюкался в липком леденце и грудь его жилетки и сюртука пришлось отмывать в фонтане. Последним из осуществленных желаний Владимирова стало море цветов, которое он решил подарить своей возлюбленной Пенелопе, чтобы уговорить ту перебраться на конспиративную квартиру, куда Харрис уже доставил мебель.
– Прошу прощения, леди, я позволил себе лишнее, – сказал полковник Каннигем, отходя от чугунных перил галереи, через которые он перегнулся, чтобы лучше разглядеть двух джентльменов, о поведении которых в Гайд-парке был осведомлен весь Фехтовальный клуб. – Рассказы о борделях и соревнованиях на быстроту не для дамских ушей. Хотя однажды супруга генерала Робертса выиграла на мне пари в сто фунтов! То, как ваши знакомые, мисс Пенелопа, носятся по дворцу, больше напоминает мне одну мою встречу с тигром…
– Это когда же вы охотились на тигров, полковник? – спросила Эстер.
– Чтоб не соврать, леди и джентльмены, я ни разу не охотился на тигров. А в мою встречу с тигром скорее он охотился на меня. И если бы не мой верный слуга, который бегал медленнее меня, быть бы мне у тигра в желудке. Кстати, мои юные друзья, какая может быть из этой истории извлечена мораль? Необходимость физической подготовки! Вы посмотрите на того высокого джентльмена с цветами, он уже задыхается и не в состоянии развить приличной скорости. А тот, что поменьше, высовывает язык, как убегавшаяся гончая.
– Разве вы не могли развернуться и уложить тигра метким выстрелом из винтовки? – спросила Эстер, которую всегда тянуло к героическому и необычному.
– Что вы, леди! – полковник подкрутил ус. – Вы когда-нибудь пытались бегать с винтовкой? Ее я бросил в первую очередь, едва увидел тигра.
– А сабля?
– С саблей оказалось сложнее. Ее очень неудобно отстегивать на бегу, – полковник Каннингем похлопал по палашу, висевшему у него на боку. – Проще на ходу снять штаны через голову. Но от сабли я тоже быстро избавился. Это меня и спасло.
– А вот ваш знакомый, полковник Маннингем-Буллер, утверждал, что убил однажды целых трех тигров за один день.
– Миссис Смит, мы делили с Буллером и еще четырьмя молодыми офицерами бунгало и двух слуг в течении пяти лет, и за это время он даже не удосужился узнать, с какого конца заряжается ружье. А когда на глазах у всего полка он попытался зарядить «снайдер» со ствола, уперев его прикладом в ногу, затвор прищемил ему… Во общем, с тех пор он стал человеком образцовой нравственности. Если бы не ваш муж, миссис Смит, у него и детей бы никогда не было.
– Что вы имеете в виду?
– Только то, что он избавил полковницу от бесплодия. Кстати, на эту тему есть хороший анекдот. Приходит однажды муж домой… Но нет, я не могу рассказывать это при дамах. Как-нибудь напомните мне после занятий в клубе, когда дамы разойдутся, я вам расскажу.
И полковник Каннингем расхохотался.
Молодые джентльмены поддержали его и даже некоторые дамы позволили себе хихикнуть.
– Мисс Пенелопа, смотрите, опять те джентльмены, – воскликнул Каннингем и вновь перегнулся через перила. Вся компания тут же выстроилась с ним рядом, джентльмены спешно поправляли монокли, а юные леди доставали из ридикюлей лорнеты.
– Стой, холера, стой! Не могу, в боку колет! – Фаберовский остановился посреди толпы, поймав наконец Владимирова за шиворот. – Я тебя третий раз в парке искать не буду! На меня и так уже в ватерклозете служащие пальцами показывают!
– Малохольный ты какой-то, Степан, – запыхтел Артемий Иванович, расстегивая ворот рубахи. – И нервный. Бегаешь. Суетишься чего-то. Совсем меня загонял. Не возьму я тебя с собой больше. И жадный. Подумаешь, леденец купил! Я и сам его мог себе купить. Лучше бы пива поднес. С рыбкой. Слушай, а восьминогих рыб к пиву подают? Или ту большую камбалу с длинным хвостом? На такую камбалу бочку пива нужно. Пошли куда-нибудь, пить хочется. Как называлась та шипучка, что мы пили на скейтинг-ринге? «Шмякс-с-с»?
– «Швепс». Шмякс сделал пан Артемий, когда надел роликовые коньки на свои копыта.
– Ты мои ноги не трожь! Получше, чем твои ходули! И перестань совать мне в нос эти дурацкие цветы! Взялся носить – так носи!
Фаберовский в сердцах бросил на пол цветы и корзинки с фиалками, чем вызвал внимание со стороны окружавшей их с Владимировым публики. На галереях этот жест не остался незамеченным. Один из фехтовальщиков даже позволил себе отпустить замечание, которое могло показаться Гримблу оскорбительным:
– Представляю, как эти двое ввалились в вашу коляску с корзинами цветов, доктор Гримбл. Вот была, наверное, умора!
– Не вижу в этом ничего смешного! – осадил спортсмена Гримбл. – Это во-первых. А во-вторых, ввалился один только Гурин!
Пенелопа отошла в сторону и облокотилась на прохладные перила. Оркестр играл вальс Вальдтейфеля и ее мысли, повинуясь свободной и легкой мелодии, уплыли прочь от действительности, от занудного и утомительного Гримбла, от полковника с его однообразными солдатскими шутками, от спортсменов и дам из Фехтовального клуба с их глупыми тщеславными замашками на исключительность и независимость от условностей и мнения общества. Пенелопа глядела на Фаберовского с охапкой цветов, о чем-то бурно объяснявшегося внизу с Гуриным, и ей вспомнилось, как весной к ним в дом впервые приехал поляк, только что познакомившийся с доктором Смитом, с вот такой же охапкой цветов. Она почувствовала тогда в Фаберовском какую-то необычную целеустремленность, свободу и благожелательность, какой не было ни у кого в ее окружении. Поляк откровенно восхищался Пенелопой, не подразумевая никаких обязательств с ее стороны, что давало возможность и ей чувствовать себя с Фаберовским свободно и непринужденно. Она не удивилась бы тогда, узнай, что он влюблен вовсе не в нее. Это не казалось ей чем-то предосудительным и мешающим их отношениям. Поляк умудрился даже отца расположить на недолгое время, чего до тех пор не удавалось никому, даже Гримблу, хотя он считался другом семьи Смитов. Фаберовский возил ее несколько раз в «Лицеум» на Шекспира в постановке Ирвинга и охотно разговаривал с ней на любые темы, будь то искусство или биология, лабораторные работы по которой с большим трудом давались ей в Бедфордском колледже для леди. Никто из ее знакомых просто не считал нужным разговаривать с нею, считая это пустой тратой времени. И она не на шутку влюбилась в поляка, но потом у того произошла какая-то крупная ссора с ее отцом, и с тех пор несколько месяцев, до встречи в Гайд-парке, она не видела его.
– Не слишком ли пристально вы смотрите на мистера Фейберовского, мисс Пенелопа? – вывел ее из мечтаний доктор Гримбл. – Я нахожу это не совсем приличным. В конце концов он вам никто!
– Вы тоже, мистер Гримбл!
– Напротив, Пенелопа, все те цветы и другие подарки, не говоря уже об издержках на ваши поездки с миссис Смит в различные увеселения вроде Хрустального дворца стоили мне больших денег. Но не думайте, что я делал это из корыстных целей. Я порядочный человек и джентльмен, и не собираюсь колоть вам глаза расходами, которые понес и еще понесу ради вас.
– Я счастлива, доктор Гримбл, что не должна вам денег. Если я, конечно, правильно поняла вас. Вы очень благородны.
Тем временем Фаберовский, чувствуя неудобство от внимания окружающих, собрал цветы и теперь было видно, как Артемий Иванович куда-то зазывал его, показывая рукой в сторону южного выхода.
– Должно быть, собираются вскочить еще в чью-нибудь коляску! – отпустил шутку один из фехтовальщиков и все остальные громко засмеялись.
– Вот вы все смеетесь, а между тем ничего смешного в этом нет, – разозлился Гримбл. – Гурин не только нанес оскорбление нам с доктором Смитом, но еще и скомпрометировал обеих дам в глазах гулявшего в это время в парке общества. И никаких объяснений от мистера Фейберовского мы не получили.
– А вы их и не требовали. Вы первый закричали: «Едем, едем!» – зло бросила Пенелопа.
– Пенни, что ты делаешь! – попыталась удержать ее Эстер.
– Я не могу сдержаться, Эсси. Все эти глупости, которые кругом говорят, пошлые сентиментальные картинки в галерее… Лучше бы я осталась дома!
Кто-то из спортсменов сказал, глядя вниз:
– По большому счету следовало бы проучить мистера Фейберовского, посмевшего водить свою дикую обезьяну в публичные места, вместо того чтобы держать ее на привязи!
– Вы только представляете, леди и джентльмены, он посмел сбить цилиндр с головы такого уважаемого человека, как доктор Смит! – поддержал его Гримбл.
– Между прочим, и с вашей тоже, – сказала Пенелопа.
– Пойдемте, потребуем у него удовлетворения! – дружно зашумела толпа.
– Эти негодяи заслуживают палки!
– Господа, мне кажется, что требовать удовлетворения у того джентльмена – дело исключительно личное самого доктора Гримбла и мужа миссис Смит.
– Вы же видите, полковник, какого удовлетворения доктор Гримбл может потребовать! Теперь это дело касается не только репутации миссис и мисс Смит, это дело чести для всей Британии.
Полковник Каннингем, как истинный британец, не мог игнорировать подобное обвинение, да и с русскими у него были свои счеты, то тем не менее он считал, что в данном случае требовать каких-то объяснений от поляка неправильно, и решил отвлечь разгоряченных юнцов. Это же пришло в голову и Эстер, которая раскрыла программку, бесплатно раздававшуюся при входе во Дворец, и сказала:
– Скоро мистер Эйр начнет концерт на Большом генделевском органе, может нам следует занять места получше? Или мы решим послушать симфонический оркестр Компании Хрустального дворца под управлением мистера Огаста Маннса?
– Нет, леди и джентльмены, – возразил полковник. – Я ни черта не понимаю в вашей музыке. Что толку слушать пиликанье какой-нибудь скрипки? Я чую, в парке должен играть военный оркестр. Вы слышите трубы и барабаны с литаврами? Клянусь Богом, джентльмены, это лучшая музыка на свете! Пойдемте в парк!
Поляка и Артемия Ивановича внизу уже не было, поэтому спортсмены довольно легко согласились на предложение Каннингема.
– Ты в своем уме, Пенни?! – взялась выговаривать падчерице миссис Смит, когда они спустились вниз и вышли из здания дворца в ночной парк. – Неужели ты не видишь, что они как собаки, почуявшие лису? Им нужен только сигнал, чтобы броситься на добычу.
– Я не могу больше терпеть всю эту глупость.
Пенелопа умолкла и рассеянно подняла глаза к небу, куда со свистом устремлялись запускаемые пиротехниками разноцветные фейерверки, хлопая и шипя над головами и бросая отблески на низкие тучи. Яркие электрические огни разгоняли темноту на аллеях парка. Позади, поражая воображение, светится огромный стеклянный корпус Хрустального дворца. В струях фонтанов играли блики иллюминации и огненных колес, вертевшихся на шестах между деревьями, а между темных масс кустов вдоль дорожек полз сизый дым, кисло пахнувший порохом и селитрой.
– Мне действительно нравится Фейберовский, – сказала Пенелопа.
– Я поняла это еще весной, – откликнулась Эстер. – Но это еще не повод для того, чтобы делать себя посмешищем для своих друзей. Может быть, мне тоже понравился мистер Гурин, он такой оригинальный и необычный. Я же не кричу об этом на каждом углу. К тому же на твоем месте я не стала бы строить планов в отношении мистера Фейберовского. Он не слишком завидный жених, он католик и инородец, так что он тебе не пара. Сначала устрой свою жизнь, а потом уже думай о любви.
– С кем же, по-твоему, я должна устраивать свою жизнь? Уж не с Гримблом ли?
Пенелопа посмотрела вслед Гримблу, тактично позволившему дамам отстать, и лишь изредка слегка поворачивавшему голову в великолепном цилиндре, чтобы краем глаза убедиться, что они на месте и никто не пытается завести с ними знакомство. При взгляде сзади особенно бросалась в глаза нелепость его костюма, сшитого по последней моде: визитка с мешковатой спиной, тесные полосатые брюки с подвернутыми штанинами и остроносые лакированные туфли с короткими гетрами. Гримбла не принимали как своего члены Фехтовального клуба, они шли впереди шумной толпой, дамы шествовали отдельно, обсуждая русских знакомых Эстер и Пенелопы, а мужчины кучковались вокруг полковника Каннингема, то и дело разражаясь хохотом – видимо, старый солдат рассказывал обещанные анекдоты. Военный оркестр играл около громадной, в четверть натуральной величины модели Тауэрского моста, строившегося через Темзу близ Тауэра, и полковник уверенно вел своих подопечных прямо на знакомые звуки марша.
– Полагаю, Энтони Гримбл довольно выгодная parti для тебя, – сказала Эстер. – Энтони – ученик доктора Смита и со временем унаследует его практику.
Повинуясь указанию полковника, гуляющие направились вокруг бассейна Южного фонтана, через который и была перекинута гигантская модель. Эстер умолкла, любуясь освещенными по всем своим контурам башнями будущего моста, но тут Пенелопа привлекла ее внимание к двум мужским фигурам, стоявшим по другую сторону бассейна.
– Если мы пойдем вокруг, мы обязательно встретимся с мистером Фаберовским и мистером Гуриным, и тогда не избежать некрасивой сцены, если не чего-нибудь худшего.
– Нам надо остановить наших джентльменов, – решительно сказала Эстер. – Доктор Гримбл, догоните полковника. Я устала ходить и хотела бы передохнуть тут немного, полюбоваться иллюминацией моста и фейерверком.
Мужчины послушно вернулись и остановились неподалеку, всецело увлеченные рассказами Каннингема. Это дало Эстер и Пенелопе возможность наблюдать за Владимировым и Фаберовским издалека, дожидаясь, когда они покинут берег бассейна. Между теми, однако, происходил какой-то конфликт, судя по тому, как поляк агрессивно наступал на Артемия Ивановича, а тот растерянно оправдывался. Внезапно разъяренный поляк схватил Владимирова за ворот и стал трясти его, свободной рукой указывая куда-то. Артемий Иванович не пытался сопротивляться, он полез за пазуху, достал оттуда тощий юфтевый бумажник и всучил поляку. Тот бесцеремонно залез внутрь, выкинув оттуда какие-то бумажки, и положил его к себе в карман. Затем принялся обыскивать Владимирова с ног до головы.
– Вот видишь, Пенни, – сказал Эстер Пенелопе. – И ты допускаешь мысль, что с таким человеком для тебя возможно связать свою судьбу! Посмотри, как грубо он ведет себя со своим другом. Да он просто разбойник какой-то с большой дороги! Без сомнения, сейчас он заставил мистера Гурина отдать ему деньги. И мистер Фейберовский вовсе не Робин Гуд. Мистер Гурин человек простодушный и доверчивый, и мне кажется, что вся цель торговых отношений Фейберовского с Гуриным состоит в том, чтобы облапошить его.
– Да-да, Пенни, мистер Фейберовский – человек весьма сомнительной репутации, – вмешался доктор Гримбл, который внимательно прислушивался к разговору.
– Энтони же хоть и нудный, но порядочный джентльмен, – добавила Эстер.
Из-за грохота фейерверка они не слышали, о чем шел разговор между поляком и Владимировым, к тому же они не были свидетельницами начала разговора, а возник он из-за того, что Артемий Иванович столбом замер при виде модели моста, перекинутой через бассейн, и спросил у Фаберовского: «А кто в этом балагане самый главный по коммерческой части?» Фаберовский честно назвал фамилию одного из директоров компании Хрустального дворца, но потом поинтересовался, что же задумал пан Артемий. Идея носила глобальный характер. Артемий Иванович решил арендовать модель моста у Компании Хрустального дворца, запустить в бассейн рыб из Аквариума и устраивать каждое воскресенье состязания рыболовов, которым будут предоставляться за один фунт: место на верхней ферме моста, брезентовое ведерко для рыбы, коробка с червями, которых за гроши будут копать местные мальчишки в парке, безмен, складной аршин и удочка с длинной лесой, а специальный фотограф будет фотографировать победителей с их уловом. Фотографии будут вывешиваться в одной из галерей Хрустального дворца, а также печататься в специально учрежденном бюллетене «Рыболовные ведомости». Больше всего поляка испугала кажущаяся реальность осуществления этого плана, а значит Артемий Иванович сможет даже заключить контракт, внеся существенный залог, который никогда уже не будет получен обратно. Все это вкупе с накопившимся за день раздражением подвигла Фаберовского к решительным действием и он категорически потребовал, чтобы Владимиров выдал ему все оставшиеся деньги, а также часы с рубином, в которые была вложена треть полученной ими на всю операцию суммы. Оставшихся денег оказалось совсем немного – всего около двадцати фунтов, но даже энергичная тряска за ворот не заставила Артемия Ивановича признаться в потере часов.
– Мне кажется, Эсси, что мистер Фейберовский требует у мистера Гурина возврата долгов или отчета за потраченный совместный капитал, – сказала Пенелопа. – Тем более что мистер Гурин производит впечатление не столько доверчивого, сколько беспорядочного, и, по правде говоря, не очень умного человека.
– Ты ничего не понимаешь в жизни, Пенни! Вот увидишь, если ты не будешь слушаться советов опытных людей, ты влипнешь в какую-нибудь скверную историю!
– Так вот почему вы опять завели разговор о тех двух невежах! – сказал Гримбл, тоже заметив Владимирова и Фаберовского, которые уже не ругались, а собирали с земли цветы, только что обрушенные Фаберовским Артемию Ивановичу на голову. – Посмотрите, джентльмены, эти две макаки опять забавляются с цветами, как тогда в парке, а ведь эти цветы специально для нынешнего цветочного шоу выращивали лучшие садовники Англии!
– Пойдемте, надерем им уши! – выкрикнул кто-то, и джентльмены с улюлюканьем устремились вокруг бассейна к своим жертвам.
– Остановитесь! – крикнула им Пенелопа, но ее не послушали.
– Не бойся, Пенни, – сказала одна из девушек, также посещавшая Фехтовальный клуб. – Их просто проучат. Иногда надо давать понять инородцам, на чьей земле они живут.
– Мне это не нравится, – сказал полковник Каннингем. – Пойдемте скорее туда, попробуем урезонить наших молодых друзей.
И они поспешили следом за толпой разгоряченных юнцов, которые уже достигли Фаберовского и Владимирова и обступили их кругом.
– Расступитесь, джентльмены, что вы делаете! – Пенелопа протолкалась в круг и увидела Фаберовского с целой охапкой цветов и Владимирова, затравленно оглядывавшегося кругом.
– Что им от нас надо? – спросил Артемий Иванович у поляка, но тот вместо ответа вручил все цветы Пенелопе, главным образом для того, чтобы освободить руки. Намерения окруживших его денди были прозрачны и сейчас Фаберовский более всего жалел, что не захватил с собою свою залитую свинцом трость.
Получив цветы, Пенелопа расцвела в улыбке, чем вызвала очередной приступ ревности у Гримбла.
– Вы наглец, мистер Фейберовский! – воскликнул доктор. – Я видел, как вы собирали эти цветы на земле. И вы еще смеете после этого дарить их такой порядочной девушке, как мисс Пенелопа.
– Так его, Гримбл, скажи ему еще! – подзадоривали его юнцы. – Чтобы знал.
– Степан, мне не нравятся эти мышиные жеребчики с моноклями, – сказал Артемий Иванович. – Как бы они нам морды не начистили.
– И начистят, если не отбрехаемся, – согласился поляк. – Доктор Гримбл утверждает, что я нанес оскорбление мисс Смит, подарив ей цветы.
– А ты от моего имени их подарил или от своего? Если от моего, то скажи ей, что это не просто так, что я готов взять ее на содержание. А если от своего, то разбирайся сам, я тебе не помощник в твоих глупостях.
– Что вы там обо мне говорите? – подскочил к Фаберовскому Гримбл. – Я слышал, как вы произнесли мою фамилию.
– Дерните эту макаку за хвост! – крикнули Гримблу из толпы. – Может быть она еще чего-то скажет!
– Как вам не стыдно, джентльмены! – возмутилась Пенелопа.
– Но вам же не бывает стыдно, когда вы дразните обезьян в Риджентс-парке, – возразили ей.
Кто-то зацепил Фаберовского сзади тростью, а когда он обернулся, раздался хохот:
– Ну-ка, отгадайте, мистер Гиббон, кто вас ударил?
– Осторожнее, он может кусаться.
– Да-да, он может оказаться бешеным, и тогда придется делать у Пастера сорок уколов!
– Доктор Гримбл, вы делаете уколы от бешенства или нам придется ехать в Париж всем клубом?
– Что, что они говорят, Степан? – дернул Фаберовского Артемий Иванович.
– Они обзывают нас макаками и гиббонами, и считают, что мы можем их покусать.
– Давай их и вправду покусаем. – Артемий Иванович приподнял верхнюю губу, с рычанием оскалив зубы.
Это еще больше развеселило юнцов.
– Куси, куси! – закричали они и стали совать Владимирову под нос свои трости.
– Вы должны немедленно прекратить это, Гримбл! – бросилась к доктору Пенелопа. – Стивен, не отвечайте им, иначе все окончится очень скверно.
– Вот, Пенелопа, посмотрите! – сказал Гримбл. – И этих дикарей из России вы считаете равными себе! И не слишком ли вы много себе позволяете, Пенни, называя этого человека Стивеном?!
– Стивен, ну, сделайте что-нибудь! Они же изобьют вас!
– Простите, мисс Смит, но я вообще ничем не спровоцировал выходки этих джентльменов. Что я могу сделать?
– Ну же, джентльмены, кто решится стать той мышью, что повесит колокольчик на шею коту? – спросил кто-то в толпе.
