Светлана Викторовна Ильина
Живи и не бойся

Глава 12

"Я… никогда не входил ни в одну комнату без того, чтобы не объявить издали о своём приближении – кашлем, бессмысленным восклицанием…"

"А я вчера как раз подкрался без кашля и лишнего восклицания и много услышал полезного," – как-то отстранённо думал Макс, лёжа в квартире отца. Тот с утра ушёл на работу, заглянув к нему, чтобы проверить его состояние. Но Максим притворился, что крепко спит.

Он снова открыл Набокова и продолжил читать: "… существует ли в мнимой природе мнимых вещей, из которых сбит этот мнимый мир, хоть одна такая вещь, которая могла бы служить ручательством, что вы обещание своё исполните?.." Да, так и есть, наш мир – мнимый и ложный, где все друг другу лгут и не разрешают даже говорить о верности и правде.

Максим наконец встал, ощупал голову, ожидая, что она ответит болью под повязкой. Но ничего не болело, только в груди поселилась звенящая пустота одиночества. Как пророчески отец всучил ему "Приглашение на казнь", будто сам побывал в ситуации, подобной, что случилась с ним вчера. Хотя… пожалуй, у них с отцом сейчас одинаковое положение брошенных.

Домой ехать не хотелось, и разговаривать с отцом о том, что он будет делать дальше, тоже не было настроения. Надо идти работать на Монмартр, денег совсем не осталось.

Погода портилась, однако туристов и желающих получить портрет от французского художника было всё равно достаточно. Макс ощущал усталость, сдобренную проснувшимся похмельем и последствиями удара часами, но рисовал без устали. Он понимал, что Бернард потребует возмещения убытков, и не представлял, откуда взять такую сумму. Придётся всё-таки занимать у матери или отца.

Интенсивная работа измотала в конец, и голова загудела, но хорошей стороной стало то, что не было времени пожалеть себя. Иногда подсаживалась девушка, похожая на Валери, и тогда он ощущал в груди неприятное жжение. Рука уверенно выводила чужие черты лица, а разум хладнокровно замечал недостатки. Теперь он знал недостатки и любимой девушки. Бывшей любимой. Недостатки, несовместимые с любовью.

"Нет, ребята, – мысленно спорил он с Жераром и Валери, – вы считаете меня глупым романтиком и слизняком? Ваше право… Может, я таким и был. Но моей боли вы не увидите." От злорадной мысли губы его растянулись в улыбку, и девушка, которую он рисовал, улыбнулась ему в ответ. "Да, в этом мнимом и ложном мире нужно не отличаться от всех, иначе пригласят на казнь, как Цинцинната."

Жан-Пьер устало свернул мольберт и присел рядом с ним.

– Ты закончил или ещё порисуешь? – со вздохом спросил он.

– Наверное, тоже свернусь.

– Пойдём куда-нибудь сегодня?

Макс осторожно покачал заболевшей головой.

– Мне хватит уже приключений. Поеду к отцу, нужно денег занять.

– Тебе не хватает того, что ты зарабатываешь?

– Хватало бы, если бы не непредвиденные обстоятельства. Вчера так напился, что сломал у дяди дорогущие часы.

– Ничего себе, – присвистнул приятель, – а с чего ты так перебрал?

Но ответить Максим не успел. К своему изумлению он увидел подходившего к ним Жерара. Его походка была деловой, и в глаза он смотрел, ничуть не смущаясь, словно и не было вчера неприятного инцидента.

Брат поздоровался с Жан-Пьером и посмотрел на Макса строго, как на школяра-хулигана.

– Нам надо поговорить, Максим.

– А чего ты не позвонил? Боишься, что я брошу трубку?

– Может, и так.

– А то, что я тебе дам по шее, ты не боишься? – со злой усмешкой спросил Макс.

Жан-Пьер удивлённо уставился на него, но Максу было всё равно. Ничего объяснять приятелю он не собирался.

– Не боюсь. Я дам тебе сдачи, – спокойно парировал брат.

– Ладно, пошли. Я уже закончил.

Они зашли в ближайшее бистро и взяли по чашке кофе.

– Что тебе от меня понадобилось, дорогой братец?

– Макс, прекрати паясничать, – с интонацией старшего брата оборвал его Жерар. – У меня к тебе письмо от отца. – Он протянул ему листок от Бернарда.

Максим прочитал редакторское задание.

– А почему он хочет, чтобы я поехал? Ты же у него любимчик, а не я…

– Во-первых, я не могу, – Жерар едва заметно смутился, – а во-вторых, тебе надо отработать убытки, которые ты причинил моему отцу вчера. Помнишь, что случилось?

– О-о, помню хорошо… Сначала я был свидетелем человеческой подлости, а потом столкнулся с дядиными часами. И не знаешь, что хуже. Подлость я переживу, а вот за часы мне придётся долго расплачиваться. Так?

– Наверное, так.

Анализируя своё состояние, Максим с удивлением понял, что как-то быстро перешёл от злости и следующей за ней депрессии к странному равнодушию, словно вчерашнее спиртное, действительно, сослужило ему хорошую службу и сняло напряжение. Сейчас он почти спокойно воспринимал сидящего рядом брата, будто тот и не был его соперником. А может, злость вылилась уже тогда, когда они боролись на шпагах… Ему не хотелось вспоминать Валери, но не от ревности и обиды, а потому что в душе поселилось разочарование в ней и досада на себя.

– Я звонить Бернарду не буду, передай ему, что завтра выезжаю в командировку. А ты куда-то собрался с Валери, я полагаю? – Жерар не ответил, только молча смотрел на него. – Да, понятно… Знаешь, я сегодня читал Набокова и думал, какой всё-таки слизняк этот Цинциннат – Марфинька ему о своих любовниках рассказывала, а он терпел…

Жерар смотрел, не понимая, и Макс понял, что с русской литературой его братец не знаком, но, словно издеваясь, продолжил:

– Так вот… Я не Цинциннат и тебе не советую таковым становиться, а то ещё казнят ненароком.

С этими словами он подмигнул опешившему брату и, не прощаясь, вышел на улицу.

* * *

От квартиры отца у него был ключ. Макс открыл дверь и почувствовал затхлый запах, в котором смешались и вино, и табак, и что-то ещё кислое, которым воняет обычно от помойки. Квартира представляла собой жалкое зрелище. С первого взгляда было понятно, что здесь давно не было женщины.

Максим прошёл в комнату и увидел спящего Николя. Он лежал на диване в одежде, а рядом, на полу, валялась бутылка из-под вина. Такое ощущение, что он пил прямо из горла…

– Папа, – Макс придвинул стул и попытался разбудить Николя, – папа, проснись.

Николя с трудом приоткрыл опухшие глаза и сфокусировал взгляд.

– А-а, Макс… ты пришёл.

– Папа, ты же утром выходил нормальный на работу… Я думал, ты бросил пить, а ты опять за своё.

С трудом приподнявшись, Николя попытался сесть, но у него это получилось только с помощью Макса. Выглядел он ужасно: несвежая рубашка была не заправлена, брюки помялись, чёрные густые волосы спутались и напоминали воронье гнездо.

– Твоя мать меня бросила, – пьяно вздохнул он, – и чем, по-твоему, я должен заниматься в одиночестве? Остаётся одна подруга, которая всегда со мной – бутылка.

– Я не хочу, чтобы ты так закончил жизнь. Уже все считают русских пьянчугами.

– Пусть считают, – махнул рукой Николя, – мне наплевать…

Макс хотел возмутиться, но внезапно понял, каково сейчас отцу. Если сам Максим ощущал свою молодость, и, даже страдая по девушке, он подсознательно верил, что обязательно встретит настоящую любовь, ту женщину, которая будет разделять с ним всё, что для него дорого, то отец уже не мог считать, что у него всё впереди. Впервые к отцу он почувствовал жалость.

– Отец… – слова не находились, но он понял, что должен попытаться найти что-то, что будет важно для него, – но ведь у тебя есть мечта. Помнишь, ты говорил, что хотел поехать в Россию? Ты уже передумал?

Николя вскинул глаза, его мутный взгляд немного протрезвел.

– А ведь правда, хотел… и сейчас хочу. Кстати, я тебе не говорил… мне было стыдно, что я не ответил…

– На что не ответил?

– На письмо, – Николя опустил голову и замолчал, словно раздумывая, стоит ли продолжать. Потом с усилием встал и нетвёрдой походкой подошёл к полкам с книгами. Из толстого тома Достоевского он вынул конверт и вернулся к Максу.

– Вот, прочитай, – выдохнул он.

Макс с удивлением вынул письмо из конверта, даже не посмотрев, откуда оно.

"Здравствуйте, Николай Константинович! Меня зовут Михаил Елагин. Не удивляйтесь, что у нас одна фамилия. Да, мы дальние родственники. Позвольте мне не углубляться в наше фамильное древо, чтобы не утомлять Вас подробностями нашего родства. Не это главное для меня, а то, что среди множества расстрелянных и замученных в советских лагерях из нашего древнего рода почти никого не осталось. Я знаю, что Ваш дед и полный тёзка Николай Константинович Елагин не поверил в «счастье», которое должно было наступить после революции и уехал во Францию. К сожалению, мои предки остались и почти все погибли.

И если бы не война, то неизвестно что было бы и с нашей семьёй. Мой отец Евгений Васильевич в первые дни войны ушёл на фронт. Через два года мы получили похоронку. А после войны мама так и осталась в деревне Архангельской области.

Теперь немного о себе. Я выучился и работал архивариусом, поэтому смог по архивам проследить нити нашего рода и чудесным образом нашёл Ваш адрес. Теперь, когда можно не опасаясь общаться со всем миром, хочу пригласить Вас к себе в гости. Вдруг Вы скучаете и хотите побывать в России, но не решаетесь. А так Вы будете знать, что здесь жили не только Ваши предки, но и сейчас живут люди, которые будут рады встречи с Вами. И один из них Ваш покорный слуга Михаил Елагин (ныне священник отец Михаил). 12.10.2010 год"

– Папа, ты ответил ему?

Отец отрицательно покачал головой.

– Почему?

– А что отвечать? Я не хотел тогда ехать и мне стыдно было его разочаровывать. Пусть думает, что письмо не дошло.

– Зачем же тогда мне показываешь его через три года?

– Оно не даёт мне покоя… Я хочу туда поехать, но, знаешь… когда тебе уже за шестьдесят и ты дальше своего города никуда не выезжал, решиться на такое путешествие не так-то просто.

– А чего ты хочешь от меня? Чтобы я поехал?

– Не знаю… Решай сам, я не буду ни на чём настаивать.

Максим задумался.

– Вот что… Сейчас мне всё равно надо ехать в командировку на Украину, – отец вскинул удивлённо голову, – а потом, может быть… Да, кстати, мне нужны деньги на поездку. Бернард разозлился на меня за вчерашнее, – Макс смущённо почесал голову, – и сказал, чтобы я ехал за свой счёт. А у меня денег не осталось. Одолжишь?

– Возьми там, в столе… – махнул рукой отец, – бери больше, можешь не возвращать. Я всё равно пропью…

Было больно слышать такие слова.

– Отец, – он приобнял его за плечи, – давай договоримся, что каждый из нас что-то пообещает: ты обещаешь не стать пьяницей, а я даю слово, что съезжу в эту… – Макс посмотрел на конверт, – деревню Каф-та-но-во. Ладно? А потом, если мне понравится, съездим вместе. Договорились?

Отец уже смотрел веселее.

– Договорились. Кстати, я был на Украине ещё в девяностых годах, мне там очень понравилось. А какие там девушки красивые…

– Меня сейчас девушки мало интересуют, да здесь и своих хватает, но в целом звучит обнадёживающе.

Соорудив на скорую руку лёгкий ужин, Макс накормил отца, с удовольствием поел сам и отправился домой, чтобы начать собираться в дальнюю дорогу. Было волнительно думать, что он поедет наконец-то в ту часть земли, которая совсем недавно была Россией. Значит, там русские люди, русский язык, привычки, обычаи, о которых он читал, но почти не встречал в жизни. Это был другой мир, который его манил и немного пугал. Макс смутно опасался, что, однажды уже переступив черту этого мира, он не захочет возвращаться обратно. Но всё его естество противилось этому, потому что одновременно с этим он ощущал себя французом до мозга костей… Стоп… Вот только это он ненавидел…

Елисейские поля стояли в громадной пробке. Сначала Максу показалось, что по улице идёт очередной карнавал, но, приглядевшись, он понял, что ошибся… Это был гей-парад. Радужные флаги уже не радовали глаз, как в детстве, а внушали отвращение из-за оголённых людей, проходивших под ними. Да и людьми бы Макс их не назвал. Они напоминали ему сказочных чудовищ, развратных, пошлых, уродливых. Их кривлянье, поцелуи и неприличные жесты вызывали у него отвращение. К горлу подкатила тошнота, и Макс пожалел, что поужинал у отца. Он пытался отвернуться, но куда бы ни падал взор, везде стояли или шествовали парочки и группы безумцев, выставляющие свои отвратительные телеса напоказ. Звучала музыка, ехали грузовички с похабными танцорами. Им было весело, а Макса тошнило…

На следующий день он улетал в Киев. Покидать Париж, как всегда, было немного грустно. Единственно, что отравляло воспоминание о родном городе – это вчерашнее шествие. Говорят, что на Украине, так же как и в России, такого не бывает. Одно это придавало оптимизма, и Макс уже жаждал познать новый мир, к которому принадлежала часть и его души.

Глава 13

В самолёте не чувствовалась духота лета. Кондиционеры так охлаждали воздух, что Макс пожалел, что не взял куртку. Рядом так же зябко повёл плечами здоровый парень, по виду американец. Можно было даже не спрашивать, откуда он, парень всё время жевал жвачку.

– Привет, я Майкл, из Бостона. А ты француз или испанец?

– Привет, француз, – на английском ответил Макс. – Я Максим или Макс.

– Куда направляешься? В отпуск?

– Нет, я журналист. Я собираюсь посетить Чернобыль и экофорум в Киеве.

– Классно! – глаза янки загорелись, – особенно первое. А я как раз думал, куда податься на экскурсию. Поедем вместе? – улыбаясь во всю ширь, спросил белобрысый американец с квадратной челюстью.

Макс пожал плечами.

– Поедем, вместе веселее.

– Точно!

Восторженный тон нового приятеля немного напрягал своей громогласностью. Но Максим надеялся, что он не всё время будет с ним общаться. Надо было почитать материал про Чернобыль, чтобы на месте сделать правильные снимки.

– Ты извини, мне надо поработать перед экскурсией, – открывая ноут, сказал он Майклу.

– О! Конечно, – снова заорал тот, – работай, приятель, я не буду мешать!

Это обещание немного успокоило, но Максим подозревал, что долго молча сидеть американец не сможет. Так и произошло – его хватило минут на двадцать. Потом принесли еду, и Макс ознакомился с биографией нового друга, рассмотрел все фотографии его жены и детей, узнал много нового о работе менеджера в большой компании по продаже электроники и ещё массу ненужных сведений о жизни в Бостоне.

Со вздохом облегчения он услышал объявление о посадке в Киеве. Они быстро прошли паспортный контроль, даже слишком быстро. Макс с любопытством оглядывал людей и сам аэропорт, но не находил никаких особенных отличий. Аэропорт, конечно, нельзя было сравнивать с парижским – довольно старый и маленький, а люди… такие же, как во Франции. Отличие он понял чуть позже, когда вдруг обнаружил, что кругом одни белые и совсем нет арабов.

– Видел, видел? – с круглыми глазами прошептал Майкл, – какие девочки…

Он закатил глаза и восхищённо щёлкнул языком. Но Макс не собирался ни смотреть, ни знакомиться с девочками. Иногда словно молния прожигала сердце мысль о Валери, но он не разрешал себе углубляться в горечь воспоминаний, давая себе слово ни с кем в ближайшее время не сближаться.

И сейчас он выискивал глазами агента туристической компании, с которым договорился по телефону из Парижа. Наконец он увидел надпись "Чернобыль. Автобусная экскурсия" и потянул за рукав Майкла.

– Нам туда, видишь?

Тот суетливо повертел головой и, согласно кивнув, направился вслед за ним к агенту.

Маленький и далеко не новый автобус не так удивил Макса, как украинский водитель, мужчина лет сорока, поглощённый большим планшетом и телефоном, а вовсе не дорогой. Самое поразительное для Макса было то, что сидящие на переднем сиденье два гида, Игорь и Виктория, нисколько не нервничали, как будто такое вождение было в порядке вещей.

Макс украдкой попытался разглядеть славянскую девушку. В первый момент он согласился с Майклом, который сразу показал палец вверх, указывая на неё. Однако чуть позже в глаза бросилось, что милое девичье лицо было слишком разукрашено. Его бывшая – сердце неприятно кольнуло – Валери всегда стремилась к естественности, в том числе и в макияже. Поэтому на её лице никогда не выделялись губы, или длинные, слишком длинные, ресницы, или размалёванные, как у куклы, щёки.

А здесь было и то, и другое, и третье. Наверняка Виктории хотелось серьёзных отношений, но с такой раскраской украинская девушка добилась обратного эффекта. Даже её напарник, Игорь, смотрел на неё свысока и отвечал порой довольно грубо.

Сам Игорь был обыкновенным. Если бы Макс встретил его в Париже, то не стал бы задумываться о его национальности. Впрочем, что-то славянское в нём всё-таки было: во-первых, небольшая русая бородка, а во-вторых, широковатое лицо с чуть курносым носом. Но всё в меру, и, в отличие от напарницы, он производил впечатление серьёзного, умного молодого человека.

Макс слышал их разговоры. Они говорили о семьях, о деньгах и, конечно, о "долбанных иностранцах, которых, по счастью, ещё интересует Чернобыль, а то бы им пришлось искать новое место." Макс никому не сообщил, что понимает русский язык. Почему он это сделал – он и сам не понимал, зато теперь он узнал, что о них думают местные, и это было интересно.

– Смотри, чтобы с америкосом ничего не случилось, – негромко инструктировал подругу Игорь, – если поведёшь их в дома, не дай Бог, на американца что-нибудь свалится и зашибёт. Лучше пусть свалится на тебя, поняла? Тогда проблем не будет – скажем, что осматривали в целях безопасности туристов. А если пострадает американец… тот, который всё время жуёт, лучше нам не возвращаться в Киев – зашибут братья-гиды, которых больше не пустят сюда. Поняла? – переспросил он.

– Да поняла, поняла, – раздражённо ответила Виктория, глядя в окно, – смотри, подъезжаем к пропускному пункту… Господа туристы, приготовьте ваши паспорта, пли-и-из.

Микроавтобус затормозил возле надписи «Припять», и из маленького домика показались двое полицейских. Игорь с дозиметром в руках тоже вышел из автобуса и стал проверять уровень радиации. К большому облегчению всех туристов уровень оказался довольно низким. И хотя заранее об этом было всем известно, всё-таки убедиться своими глазами – это совсем другое дело.

Они ехали по заросшей местности, которая совсем не напоминала выжженное поле или пустыню. Наоборот, было заметно, что поля, где раньше что-то высаживал человек, теперь превращались в лес. Была середина лета, и большие бабочки перелетали с цветка на цветок. Лёгкий ветерок шевелил густо-зелёные деревья.

Гиды рассказывали, что в лесах теперь обитают в большом количестве лоси, кабаны, волки и даже редкие виды лошадей.

"Мы по Чернобылю едем или по заповеднику?" – думал Макс, не понимая, что он здесь должен снимать. Его приятель тоже недоумённо вертел головой, пока не находя вокруг ничего интересного.

Но вот, за небольшим перелеском, показались заброшенные здания Припяти. Они вышли из автобуса и под руководством гида осторожно стали заходить в брошенные квартиры, в школьные классы, где валялись детские рисунки, в магазины, где раньше можно было купить мороженое… Да, всё это выглядело как сбывшийся апокалипсис. Особенно поразил парк аттракционов, который как раз собирались открыть 1 мая 1986 года. Авария случилась неделей раньше, и на этих аттракционах так никто и никогда не покатался.

Максим вспомнил экскурсию по Риму, древним сооружениям которого скоро исполнится две тысячи лет. Но от посещения римских развалин не было такого гнетущего впечатления, как сейчас. В нынешней экскурсии было что-то ненормальное.

Сначала он подумал, что Чернобыль похож на кладбище, но от места упокоения людей не бывает такого тяжёлого чувства. Скорее, это походило, как если бы они из любопытства осматривали место преступления и ещё бы наняли экскурсовода: "Вот здесь человека зарезали, а здесь он упал. Видите, сколько крови натекло из раны? А вот тело волокли к машине…" Бр-р-р… Если бы не журналистское задание, он ни за что бы сюда не поехал.

Они издалека смотрели на купол саркофага, высотой в сто десять метров, под которым пряталась зловещая "слоновья нога" – масса чудовищной радиации застывшего ядерного топлива. Один час рядом с этой «ногой» может стать последним для человека.

Не хотелось фотографировать то, что уже в изобилии пестрело в интернете. Нужны были другие пронзительные кадры. Что это может быть?

Макс задрал голову вверх. Над Зоной летали пустельги. Они долго кружили над саркофагом, потом над головами людей. Макс забрался повыше на какой-то аттракцион и попытался совместить этих птиц – прекрасных созданий природы – и зловещий саркофаг – дело рук человеческих… Пожалуй, лучше кадра не придумать.

* * *

Обратно ехали уставшими и морально, и физически. Американец заснул, но даже во сне продолжал ритмично, хотя и медленно, двигать челюстями.

От уставших гидов в адрес туристов Макс наслушался немало нелестных слов. В разговоре между собой они не скрывали презрения к охотникам за острыми ощущениями. А может, здесь сквозила зависть к тем холёным западным обывателям, которые платили за одну экскурсию столько, сколько они зарабатывали за месяц.

– Ты будешь брать завтра выходной? – спросила Вика.

Игорь отрицательно покачал головой.

– Я уже забыл, что такое выходной. Семью вообще не вижу. Наверное, Ксюха скоро меня бросит, если её кто-нибудь с двумя детьми возьмёт.

– Да ладно тебе, не преувеличивай, – легкомысленно махнула рукой Вика.

– Я не преувеличиваю, – мрачно возразил Игорь. – Знаешь, раньше я думал, что в Советском Союзе мои родители были рабами. А сейчас понял, что ничем от них не отличаюсь, если только в худшую сторону.

– Это почему же?

– Я не вижу жену, не вижу детей. Ухожу в семь утра – они ещё спят, прихожу поздно – они уже спят. Я тоже раб, не принадлежащий себе, только раб денег. Ты считаешь, это лучше, чем в Советском Союзе? Я не уверен. С каждым годом становится всё хуже и хуже. Зарплаты меньше, а цены выше. Да ты сама разве не видишь?

– Подожди, скоро вступим в Евросоюз, будет полегче, – улыбнулась Вика.

– Ты дура или прикидываешься? – сурово оборвал её собеседник. Она взглянула обиженно. – Кому мы нужны в ЕС с дырками в карманах? Ты думаешь, что немцы спят и видят взять нас на баланс? Так что ли?

– Откроют границы, поеду в Краков или в Варшаву учиться, а может, даже в Париж. Английский я знаю, – упрямо твердила девушка.

– Учиться ты можешь где угодно. Только денежки выкладывай, а вот спроси у французишки – много у них рабочих мест припасено для тебя? Так он тебе расскажет, как безработные толпами ходят по Парижу и требуют от правительства пособия. Хочешь к ним присоединиться?.. Мне кажется, нас, украинцев, гонят по какому-то тоннелю… И если захочешь с него свернуть, то тебя, скорее, грохнут, но свернуть не дадут. А ты… Евросоюз…

Девушка надулась и ничего не ответила.

Максим слушал, затаив дыхание и не поворачивая головы. Его поразили грубые слова Игоря, и вдруг показалось, что в них была жестокая правда, которую никто ещё не знает, но волей-неволей предчувствует.