Светлана Петрова
Беспамятство
Ляля была слишком переполнена впечатлениями, чтобы спать, и слишком устала, чтобы бодрствовать. Несколько раз, предварительно оглядевшись, она опасливо ставила босые ноги на коврик и подбрасывала в печь дрова, боясь, что огонь погаснет. Наконец, её вязко обняла дрёма – любительница распускать цветы воображения. Явилась знакомая крыса и явственно произнесла:
– Наконец-то ты явилась взглянуть на свой последний приют.
Разум Ольги не смутился, словно разговор с этой пакостной тварью был вполне уместен.
– Я приехала по просьбе матери, и вряд ли ты увидишь меня ещё раз.
Крыса повернулась к собеседнице анфас, шевеля усами и внимательно разглядывая новую хозяйку избы.
– А ты увидишь – не меня, так моих потомков. Обязательно. Между прочим, вся твоя родня скверно кончит, – призналась серая собеседница с незвериной грустью.
– Что значит скверно? – возмутилась Ляля и внезапно почувствовала приступ тошноты.
– То и значит. Исчерпаете горе до донышка и никто не утешится, у тебя у одной есть шанс, очень призрачный. А ведь жизнь совсем неплохая штука, если вдуматься. Только для этого нужно принимать её так, словно завтра не будет.
– Почему столько крыс развелось?
– Нас тем больше, чем вы сильнее увязаете в материальном. Люди без перерыва делают миру какую-нибудь бяку: войну, сливают нефть в воду, вырубают леса. Мы же помогаем природе – подчищаем за вами отбросы.
– Вот тварь! Так ты ещё считаешь себя лучше людей? И предсказаниям твоим я не верю. У нас, кстати, благополучная семья, ты таких здесь не встречала.
Крыса поиграла миндалевидными глазами, вздохнула лукаво:
– Не верю… И не верь. Неведение дано людям во спасение. А тварь – не ругательство. Творец, творение, тварный, творило…
И вещунья растворилась в воздухе.
Поутру сон продержался не более минуты и забылся. За окном ещё моросило, но в тучах уже наметились разрывы. Ляля наведалась к колодцу с частично осыпавшимся срубом, повернула ворот и вытянула темную, мятую, словно лист бумаги, посудину, отдалённо напоминавшую ведро. Сквозь худое днище хлестала мутноватая вода. «Как они пьют эту дрянь без фильтра? Говорят, раньше собирали дождевую, мягкую, она не только вкусная, но и волосы от неё хорошо росли. А теперь, что в небе, что в колодце – всё едино.» Оля вынесла из дома новое цинковое ведро и стала привязывать его колодезной цепью вместо старого. Пришли три старухи, одна древнее другой, поздоровались, сложили руки на груди и стали наблюдать за действиями чужой женщины в городском платье молча, с некоторым любопытством, но явно осуждающе. Отчего? Загадка. Под отталкивающим взглядом старух было неуютно. Во всяком случае, крыса, подбиравшая объедки на столе, выглядела добрее. (Та, что привиделась во сне, уже забылась.)
Пока она мучилась с холодной мокрой цепью, подошла ещё одна женщина, помоложе, с гладким, удивительно чистым, даже каким-то ангельским лицом, аккуратно повязанная платками – нижним белым, скрывавшим пол-лба, и верхним, из плотной светло-коричневой ткани в клетку. За её длинной тёмной юбкой прятался крошечный мальчуган с большой головой. Он неотрывно, не мигая, смотрел на Ольгу странными нездешними глазами цвета выцветших незабудок. Такие же необыкновенные сиреневые глаза были у матери.
– Давайте я помогу, – с симпатией сказала женщина. – Мы привычные.
Она ловко развязала, вновь завязала цепь короткими грубыми пальцами и улыбнулась, а малыш, оторвался от мамкиной юбки и потрогал Лялю за ногу, словно хотел убедиться, что она такая же, как все – живая и тёплая.
– Максимка, – с мягкой укоризной заметила женщина, – не трогай тётю руками.
Мальчик засмеялся, скосил глаза к переносице и сильно нагнул голову к плечу.
– Гы, гы.
Добровольная помощница зачем-то пояснила:
– Говорить не умеет.
Ольга обрадовалась диалогу с местной жительницей.
– Какое имя хорошее. А сколько ему?
– Шесть, седьмой пошел.
– У мальчиков это бывает, – сказала Ляля, невольно стараясь понравиться. – Потом заговорит сразу целыми фразами. Он ведь всё понимает?
– Это правда.
Улыбка неожиданно сошла с лица женщины.
– Иди в дом, – нестрого приказала она малышу, но он не послушался и всё стоял.
– Извиняйте.
Женщина потащила его за руку, а странный мальчик, неловко вывернув головёнку, продолжал глядеть на Ольгу, как заворожённый.
К полудню неожиданным подарком проглянуло солнце, через пару часов глина затвердела. Ляля белыми руками с тонкими запястьями под присмотром тех же бабок, к которым добавилась еще парочка, заколотила горбылём наискосок окна и двери: она многое умела – отец научил, когда возил на рыбалку в Карелию. Теперь дом выглядел покинутым, но не брошенным. Забив последний гвоздь, уехала, чувствуя спиной какую-то неясную тревогу, происхождения которой не знала.
Преодолев полсотни километров корявой дороги, Ольга выбралась на Ярославское шоссе возле Переславль-Залесского, миновала знаменитое Плещеево озеро и развила приличную скорость, рассчитывая часа через четыре быть дома. Отцовская машина, хоть и большая, тяжёлая, в управлении оказалась удивительно послушной, в заднике стояли две канистры бензина, поскольку заправки редки, а очереди могут оказаться длинными. Легковушек днем в будни встречалось мало, всё больше грузовики и фуры, которые шли на приличной скорости, но Ляля обязательно их обгоняла – не нюхать же выхлопную вонь! Она любила быструю езду, и отец пресекал эту опасную страсть, но сейчас можно оторваться по полной.
Не доезжая до святого города Загорска, увидела на обочине возле белых «Жигулей» водителя с поднятой рукой. Появилось неосознанное желание остановиться, да передумала. В моторе она мало понимает, потому что обычно этим занимается знакомый слесарь в автосервисе. К тому же глупо и неосторожно оказаться одной на дороге рядом с незнакомым мужиком. Она его мельком рассмотрела – высокий, молодой, интересный. Тем более. Интересных много, но с этим покончено – у неё на носу свадьба, а в чреве будущий папин внук.
Прошел ещё час, как вдруг Ляля почувствовала, что скорость «Лендровера» падает. Напрасно она вдавливала в днище педаль газа – никакой реакции! Это оказалось полной неожиданностью, и она едва успела съехать с дороги – мотор заглох. Ну, папка! Машину надо держать в порядке! Или, может, пока она в сельсовете дела оформляла, местный весельчак какую гайку отвинтил? У нас это мигом – чеховский злоумышленник нынешним сборщикам металлов в подмётки не годится. Уже рельсы крадут, а срезать провода под напряжением, раз плюнуть.
Ляля вышла из машины, открыла капот и, поскольку неплохо разбиралась в электротехнической части, долго возилась, проверяя каждый проводок, свечи, зажигание, но ничего не обнаружила. Прямо чудеса в решете! Оставалось голосовать. Стояла, размахивая сотенной, когда впереди затормозили те самые белые «Жигули», мимо которых она давеча проскочила.
– Ну что у вас? – спросил водитель, весело щуря ярко-синие глаза.
Загорелое, очень мужественное лицо, с кокетливой женской родинкой над верхней губой. Ляля пожала плечами и спрятала деньги в карман – не тот случай. В свою очередь задала вопрос:
– А свою уже починили? Я вас видела.
– Да у меня просто бензин кончился. Нашелся один барыга, продал втридорога, и на том спасибо.
Ляля смутилась оттого, что могла, но не подсобила брату-автомобилисту, и юркнула на пассажирское сиденье:
– Попробуйте. Не знаю, почему встала. Похоже, топливо не поступает.
Клапана не стучали?
– Нет.
Мужчина включил зажигание, и мотор сразу заработал чётко, мягко, без перебоев. Дела! Ляля покраснела: ещё подумает – нарочно остановила.
– Странно, – бросила она, злясь на себя. – Ну, спасибо и доброй дороги.
– Нет уж, проедем немного, вдруг опять засбоит.
И мужчина вырулил на асфальт, быстро набирая скорость. «Лендровер» катился, как по маслу, нарезая километр за километром. Но Ляля больше не думала о машине. Она не могла оторвать глаз от родинки на лице сидящего рядом человека. От него исходила странная вибрация, вызывавшая в ней ответный трепет, словно он втягивал её в своё энергетическое поле. Бешено колотилось сердце и сохло во рту. Между тем мужчина развернулся и приехал на прежнее место, где оставил собственную машину. Повернул ключ зажигания, вытянул ручник и приложил два пальца к виску в шутливом воинском приветствии:
– Машина в полном порядке. Можете продолжать путь, Ольга Витальевна!
– ?!
Он блеснул голливудской улыбкой и показал глазами на пластмассовый щиток над передним стеклом, где лежал водительский талон.
Ляля хотела что-то спросить, но сознание затуманилось, силы иссякали, и она закрыла глаза. Хлопнула дверца, впереди отвратительно захрюкали, застучали, зачихали «Жигули» – видно, перекупленный бензин оказался плохого качества, да и машина не лучшего. Услышав шуршание щебёнки под чужими колёсами, Ольга очнулась, судорожно врубила скорость и устремилась вслед за новым знакомым, боясь потерять его из виду. Тот, глядя в зеркало заднего вида, понял маневры спутницы и старался не затеряться в потоке машин. Они одновременно подъехали к институтскому общежитию на проспекте Мира, он молча предложил руку и повёл женщину в свою комнатушку, споро выставив оттуда соседей. Стыда, даже простой неловкости, Ляля не испытывала.
Мужчина возбуждал в ней чувственность одним прикосновением, запахом загорелой кожи. Она повиновалась его рукам и движениям, словно в летаргическом сне. Глаза её расширились и остановились: казалось, рассудок, слепившись в один клубок с чувственностью, уходил вглубь, в ту болезненную точку, где рождалось и пульсировало наслаждение. Усеянное звёздными вспышками сознание металось в пляске счастья, о котором еще несколько часов назад она ничего не знала и даже не могла предположить, что такие ощущения возможны. Это открытие исторгало из самых недр её существа восторженный стон.
Она слегка смущалась мощи этого порыва, но не привыкла противиться желаниям, тем более оставлять их неудовлетворёнными. Её тело стремилось к наслаждению, сметая на пути ненадёжные преграды, возводимые разумом. Смутное, почти бессознательное ощущение невозможности бесконечного счастья только подстёгивало чувства.
В перерывах между объятиями спросила «вы кто?», готовясь услышать самое невероятное – демон-искуситель, инопланетянин, божественный свет…
– Бухгалтер. Студент Финансового института и лейтенант запаса Максим Есаулов.
Опять Максим, второй раз за день.
– Есаулов? Говорящая фамилия… Казак?
– Так точно. Из-под Ростова-папы.
– Захотелось покорить столицу?
Максим впервые подумал: и, правда, чего ему не хватало в Ростове, большом, длинном и пыльном, как все речные города, но понятном, а понадобилась эта суматошная непредсказуемая Москва, где устроиться гораздо труднее? Но в самом этом слове, которое в провинции произносят с завистью и надуманным пренебрежением, заключалась магия первородства, когда многие десятилетия жизнь остальных российских городов, лишённых элементарных благ и внимания властей, тянулась сонно и была несомненно вторичной. Уже простая принадлежность к Москве давала смутную надежду выделиться из бесконечного пространства необъятной родины и утолить естественное тщеславие. У себя в Ростове он бы не согласился стать бухгалтером, а здесь это выглядело как способ проникнуть внутрь более высокого организма, освоиться в нём, прижиться, а там – в городе таких возможностей – что-нибудь интересное да подвернётся. Поэтому он нисколько не смущался названия будущей профессии. Оно ему даже нравилось.
– Почему бы и нет? Немало великих так начинали.
Ляля потрогала выпуклую родинку над губой мужчины и засмеялась:
– Великий казак-бухгалтер. Тогда отчего бы не сказать более современно – финансист?
– Потому что я бухгалтер. Кстати, удобно проверять знакомых на вшивость. Девушки с амбициями чураются будущих работников сберкасс и в любовники не берут.
– А в мужья?
– Тем более. А вы что, хотите замуж?
– Не так, чтобы сильно и только за вас, мой бухгалтер, или дворник, или дипломат – мне всё равно.
Максим зорко посмотрел на новую знакомую, поцеловал, и они снова занялись любовью с ещё большей страстью. Лицо мужчины и в экстазе оставалось прекрасным. Ляля блаженствовала.
Через час в дверь постучали:
– Эй вы, Ромео с Джульеттой, скоро там?
Ляля, не меняя положения, нащупала рукой в сумочке деньги, протянула Максиму:
– Передай. Пусть потерпят.
Вернувшись домой, она бросила маме бумаги – «рассказы потом! устала!» – из последних сил заставила себя смыть под душем дорожную грязь и заснула мёртвым сном, как человек, совершивший работу, превосходящую его нравственные силы.
Утром мать нашла на кухонном столе записку: «Вернусь через два дня. Без паники. Всё о´кей».
– Безобразие, – вслух рассердилась Надя, комкая бумажку. – Как будто я пустое место!
Почему дочь так же, как и муж, отстраняет её от своей жизни? Что за наказание? На правах матери, хотя и тайно, стараясь запомнить, как они лежали, и вернуть на место в точности, Надежда Фёдоровна копалась в девичьих вещах. Разгадывала пометки на календаре, читала дневники, которые Ляля то начинала вести, то бросала, перебирала книги, бельё, примеряла шарфики и шляпки. Чужая жизнь (а жизнь дочери давно стала ей чужой) вызывала жгучее любопытство, хотелось понять, что в ней такого особенного, позволяющего быть счастливой? Но тайна не поддавалась.
Вот сегодня Ляля исчезла, ничего не объяснив. Теперь сиди и переживай – что там случилось? И посоветоваться не с кем – Виталий опять в командировке. Подозрительно часто он стал отлучаться, как будто послать некого. А главное – безразличен, равнодушен, даже слёзы его перестали трогать. Господи, что она сделала не так? Воротятся ли когда-нибудь золотые дни её короткого счастья? Настоящее пугало. Вся надежда на будущее. Правда, дочь говорит, что смешно рассчитывать на будущее, в котором нас не будет. А если доживём, оно станет настоящим. Поэтому настоящее важнее.
Надя не знала, что и думать.
Глава 6
Первой мыслью, живой картинкой в прояснившемся поутру сознании Ляли было безграничное, невероятное блаженство, которое она испытала в объятиях мужчины, ненароком встреченного на дороге. Им обоим было хорошо, она уверена. Похоже, они нашли друг друга и не расстанутся. Но прежде чем к нему вернуться, нужно кое-что предпринять. Дитя Романа, уютно пристроившееся внутри, мешало физически: как будто она проглотила муху, и хотелось поскорее её вытошнить. Спасибо папе – заложил в любимую дочку потребность к свободе, ответственность за собственные поступки и смелость.
Взяв побольше денег, дочь Большакова отправилась в гинекологическую клинику и через сутки вышла оттуда вполне готовая к новой любви. Период неопределённости и смутного неудовлетворения интимной жизнью завершён. Теперь она точно знала, что не случайно откладывала свадьбу, хотя вопрос «почему?» ответа не имел. Кто-то вне её, возможно, и вне зримого пространства направлял, подсказывал правильные решения. Она была атеисткой, но не агрессивной, а по образу бытия, поэтому улыбнулась: неважно, где есть добрый покровитель, видим он или нет, можно даже относиться к нему в меру скептически – важно, что он есть.
Любовники встретились на пустынном Алексеевском холме неподалеку от Финансового института. Спрятавшись от глаз редких в этом месте прохожих на ступенях полуразрушенного храма Во имя Тихвинской иконы Божьей Матери (табличка чудом уцелела), они целовались до потери сознания. Сбивчиво рассказывали о себе и снова млели в объятиях.
– Пусти, – сказала Ляля через час. – Мне надо идти, отменять собственную свадьбу.
– А наша когда?
– Это не обязательно. Я вчера просто так сказала.
Заметив, что Максим нахмурился, поспешила добавить:
– Впрочем, как хочешь.
– Хочу. Штамп в паспорте, по крайней мере, гарантирует, что ты не исчезнешь, как мираж в пустыне, – пояснил Максим. – Если честно, боялся – не придешь. Я ведь ничего про тебя не знаю, кроме номера машины, а люблю, как младенец мамку, и панически боюсь потерять.
Он говорил просто и очень искренне. Ляля подумала, что не способна передать словами то, что испытывает. Люблю – слишком общо. Люблю – было раньше, с Ромой, а сейчас это что-то грандиозное, неисчерпаемое, может быть, самое главное из того, что нам дано испытать. Оно отделяет жизнь от смерти. Звучит немного напыщенно, но невозможно выразить по-другому силу нового чувства. Мужчине об этом сообщать опасно, надо продержаться сколько получится, и если не быть, то хотя бы выглядеть независимой. Страсть уже и так крепко схватила её за горло.
– Теперь не потеряешь. Я не позволю, – решительно объявила Ляля. – Будешь жить в столице и не вернёшься прозябать в провинцию. История России делается здесь. Так было во все времена. Москва даже из республик всегда высасывала лучших людей, а оставшиеся поставляли стране хлеб и солдат. Много ли москвичей служит? Тут все или студенты, или отмазаны. Столица – вполне самодостаточное государство.
– Да у нас на Дону всё как у всех, – обиделся Максим. – Девки тоже туфли на платформах носят.
– Барахла теперь везде хватает, главная беда – маргинальное сознание. Провинциал – агрессивно невежествен, он не знает о существовании большого мира за пределами своего ограниченного пространства, поэтому его мышление заужено.
– Теперь уже знает, поэтому терпеть не может москвичей.
– А как же я? – кокетливо задала Ляля провокационный вопрос.
– Ты не москвич, ты москвичка, – улыбнулся Максим. – И очень красивая, хоть и заносчивая.
Он прижал её к щербатой стене храма сильным телом, чтобы она почувствовала восставшую мужскую плоть, и на прощание крепко поцеловал в губы. Расставались, будто разрывали на две части сросшуюся живую ткань.
Роману неприятную новость Ляля сообщила по телефону:
– Извини, свадьбы не будет.
– В городе эпидемия бубонной чумы?
– Я люблю другого.
– А.
Пауза длилась, Ляля ждала. Хорошо, что она не видела собеседника.
Наконец он признался недрогнувшим голосом:
– Это для меня серьёзная катастрофа. Почти глобальная.
– Для меня тоже.
– О! Тогда я почти счастлив.
И он как-то несерьёзно добавил:
– Этот… другой… Намного лучше меня?
– Откуда я знаю?
– Тоже обнадёживает. Какую искреннюю женщину мне довелось любить!
– Любовь многолика. Найдешь другую.
– Вряд ли. Настоящая любовь слишком иррациональна, чтобы поддаваться манипуляциям. Она – сила необоримая. Чёрная дыра обратно добычу не отдает. Но это уже не твои проблемы. По крайней мере, мы останемся друзьями?
– Во всяком случае, я бы хотела. Ну, пока. Встретимся в аудитории.
– Ну, вот это вряд ли! – с облегчением воскликнул Роман. – Единственная польза от того, что ты меня бросила, – можно оставить ненавистный институт.
– С ума сошёл? До госэкзаменов месяц! И что ты будешь делать?
– А ничего. Я всегда мечтал ничего не делать. Сбылось. Не зря говорят: нет худа без добра. Сам бы не решился. Радикальные перемены всегда напрягают, по течению плыть удобнее. Считай, ты мне здорово помогла. И ещё – спасибо, что не пришла, а позвонила. Я бы тебя не отпустил.
– Каким образом? – засмеялась Ляля. – Связал?
– Убил.
Смех оборвался.
– Ты глупо шутишь.
– Какие шутки. Но по телефону убить трудно. Так что, считай, пока обошлось. В общем, если понадоблюсь, звони в любое время.
– И ты не забывай.
– Ну! Разве такую женщину забудешь? – рассмеялся отвергнутый любовник.
Светку, которая по понятным соображениям свои чувства к жениху подруги тщательно, но безуспешно скрывала, Ляля навестила дома и рассказала о перемене судьбы во всех подробностях: раз хочет играть в прятки, пусть слушает. Та и слушала: внимательно, время от времени кивая, – то ли одобряла, то ли сочувствовала.
– Ты, представляешь, какой фатум? На шоссе, за три дня до свадьбы! А ведь могла и мимо проехать. Да почти проехала! Но нет. У Макса энергетическое поле сильнее, он меня притянул. Боже, какое счастье!
Семицветик задумчиво произнесла:
– Бедный Ромка.
– Ой, правда! Я даже видеть его побоялась, по телефону говорила. Ты утешь его, как можешь, – сказала Ляля безжалостно.
– Попробую. Если удастся – с тебя французский увлажняющий крем.
– Замётано.
Дома дочь Большакова тоже не стала скрывать своих намерений и сразу попала в атмосферу скандала.
– Свадьбы не будет, – повторила она уже в третий раз за день.
Надежда Фёдоровна открыла и закрыла рот, не сразу сообразив, как реагировать. Сам Рома волновал её несравнимо меньше, чем его родные, которых она рассчитывала заполучить в качестве сватов и которые ей нравились – состоятельные, лёгкие, незаносчивые. Но одно без другого не складывалось.
Наконец она выразила негодование:
– Но дата назначена и ресторан заказан! Родители уже купили Роме двухкомнатную квартиру, импортный холодильник, сервиз из небьющегося стекла на двенадцать персон.
– Господи! Ты рассуждаешь, как деревенская нищенка. У нас что, квартиры нет или посуды?
– Они не простые люди! Так нельзя. Мать Романа старалась…
– По-моему, это не она выходит замуж.
– Можешь хотя бы объяснить, что произошло?
– Могу. У меня другой мужчина.
Надя трагически всплеснула руками.
– И ты так легко об этом заявляешь, будто меняешь пару перчаток? Это безнравственно!
Ляля огрызнулась:
– Читаешь мне мораль, а сама сделала аборт до свадьбы!
– Откуда ты знаешь? – опешила Надежда Фёдоровна.
– Папа рассказал.
Жена Большакова почувствовала укол в сердце: сообщить такое дочери! Как он мог? А главное – зачем?! Она так расстроилась, что чуть не забыла спросить, откуда взялся новый ухажёр.
– Когда ты успела и кто он?
– Повстречала два дня назад, когда ехала по Ярославке из твоей глуши. Студент, будущий бухгалтер.
– Бухгалтер?! – большие глаза матери сделались ещё больше. – Ещё не хватало учителя или библиотекаря.
– В финансовом оказался низкий проходной балл, как раз для провинциала с посредственным аттестатом. Но мозги у него отличные, просто так получилось.
– Час от часу не легче! Даже не москвич! Теперь понятно.
– Донской казак. И какое имеет значение профессия, происхождение, география? Главное – он любит меня, а я его, и мы поженимся, раз это для тебя так важно.
Надежду Фёдоровну вдруг осенило:
– А он знает про подарочек? – поинтересовалась она вкрадчиво.
– Какой подарочек? – не поняла дочь.
– Про будущего ребёнка от Романа? Мы все ждём внука с нетерпением.
– Дарлинг, – язвительно сказала Ляля, зная, что мать коробит такое обращение. – Я вам сочувствую – всем вместе и каждому в отдельности. Внук испарился вместе с любовью к Роме.
– То есть как?
– Так. В прямом смысле слова. Как испаряются ненужные дети. Маленькие обречённые эмбрионы.
Надежда Фёдоровна долго не могла прийти в себя, хватала ртом воздух, громко пила воду.
– Трагедия! Какая трагедия!
Ляля фыркнула:
– Не произноси слов, значения которых не знаешь: трагедия с древнегреческого переводится как «песнь козла».
Надя заплакала:
– Лялечка, ты же знаешь, ранние аборты опасны. Тебе мало моего примера?
– Чужие примеры, мамочка, не играют никакой роли даже в исторической перспективе, а тем более в личной жизни. И чем плох твой, вообще непонятно. Папе одной меня – выше головы, при такой отдаче на других детей у него просто не хватило бы времени.
Надя призадумалась. Таяла надежда на новый стимул разъезжающейся по швам личной жизни. Виталий спать с нею практически перестал, но и выступить в почётной роли бабушки ей в ближайшее время не удастся. Правда, Ляля обещает нового зятя, но каким он окажется, что там за родственники, найдет ли она с ними общий язык, народят ли молодые детей – неизвестно. Посоветоваться, просто поговорить – не с кем. Кумушки для серьезных тем не годились, дочь же всегда была далека, мыслила непонятно, к тому же Ляля и есть невольная виновница всех её несчастий, что постоянно подтверждалось ходом событий. Сегодня она отняла у матери, возможно, последний шанс найти общий интерес с мужем и стать ему нужной. Надя заплакала снова, но уже слезами не горькими, а злыми.
День был воскресный, и в три часа семья по традиции собралась на обед за большим столом, накрытым в соответствии с рекомендациями глянцевых журналов. Надя, педантично сверяясь с кулинарной книгой, сотворила украинский борщ и, кажется, недурно. В ярком праздничном цвете душистого блюда доминировали протёртые сквозь сито помидоры. Испечь пампушки она не решилась, купила готовые, но щедро натерла их солёным салом и чесноком. Отдельно лежали в розетках длинный узкий стручок жгучего красного перца и сухие бутоны гвоздичного дерева, которыми Большаков отбивал чесночный запах изо рта – завтра на работу. А пока, для начала, он выпил рюмку можжевеловой водки – уважал настойки – и закусил белорыбицей.
Суровое лицо его смягчилось. Выросший в бедности, он любил и ценил хорошую еду, оттого и был несколько грузен. Но сейчас блаженствовал, и Надя решила, что лучшего момента не найти. Она первая, во всех подробностях, доложила о случившемся и в конце воскликнула с напором:
– Виталий, ты должен образумить свою любимую дочь! Кидается от одного мужчины к другому. Я просто не знаю, что делать. Главное, все так ждали внука! Ты тоже, не правда ли?
Ляля вспыхнула и поспешила опередить ответ отца:
– Внука поздно оплакивать. А со своими личными проблемами я разберусь сама. Вынуждена напомнить – я уже не школьница, которой можно запретить выйти замуж за собственного избранника. Мне двадцать три года.
– Она прибавила год! С ума сойти! – в радостном ужасе воскликнула Надя.
– Было бы с чего сходить, – разозлилась дочь.
Надю охватил гнев.
– Ты видишь, что эта хамка себе позволяет? Надо пресечь! Это только в твоих силах.
Она обращалась к мужу, но безрезультатно, он молча ел, недовольно наблюдая за женщинами. Похоже, известие его не обрадовало.
– Поменять сына известного адвоката на какого-то безродного казака! – не унималась супруга.
Ляля вспылила:
– Может, у тебя графский титул? На днях имела счастье лицезреть развалины замка твоих предков, откинувших лапти с перепоя.
Надежда Фёдоровна мгновенно схватила вилку и изо всей силы метнула через стол в сидящую напротив дочь. По счастью, острые железные зубья ударились о бусы из аметиста, висевшие на шее Ольги, и потому не вонзились глубоко в плоть, а лишь скользнули, оцарапав кожу. Вилка со звоном упала в супник и брызги борща, похожие на пятна крови, расплылись по белоснежной скатерти. Миг тишины – и комната наполнилась множеством звуков – падающих стульев, всхлипов растерянной хозяйки, утробного рычания Большакова, который кинулся к дочери.
Лялю трясло. Виктор Сергеевич, промокая салфеткой выступившие на открытой девичьей груди гранатовые капельки крови, взволнованно приговаривал:
– Ничего, ничего, всё в порядке…
И обернувшись к жене, которая сжалась в комок, ни жива ни мертва, процедил сквозь зубы:
– Пошла вон, идиотка.
Отец долго обнимал дочь, гладил по голове, наконец, успокоил её и успокоился сам. Потом повёл в кабинет и начал доверительный разговор.
– Мать не в себе, ты поосторожней в выражениях. А с новым парнем – это серьёзно?
– Да! Я люблю, как сумасшедшая.
Большаков умилился: дорогая девочка, она даже чувственностью пошла в него! Убеждали не слова – слова можно придумать и покрасивее, а тон: так Ляля говорила впервые. Как всегда, самые важные вещи случаются неожиданно. Свершилось что-то, над чем люди не властны. Если он хочет сохранить дочь, то должен быть с нею заодно.
– Моя помощь нужна?
У Ляли отлегло от сердца: есть, есть человек, который её понимает! Отец просто чудо. Им нельзя не восхищаться, он единственный всегда поможет, что бы ни случилось. Она бросилась ему на шею. Она так боялась разговора с ним. Господи, какое облегчение! Сказала:
– Папуля, сделай нам с Максом на недельку путёвку в Барвиху, а свадьбы не надо, просто распишемся.
– Хорошо. Жить будете здесь?
– Если не возражаешь. У него общага.
– Живите.
Всю неделю молодые супруги почти не выходили из санаторного номера. Стоило мужу прикоснуться к ней, она обмирала, всякий раз, как в первый. Он словно нёс в себе электрический заряд, который прицельно взрывался в недрах её тела. Оно выгибалось и сладко содрогалось. Ляля была безмерно счастлива и верила – это неизменно.
Она позабыла о родителях, даже не звонила им, а Большаков счёл психологически правильным не напоминать. Видно, дочерью завертел вихрь страсти. Сам был такой, пока не научился собой управлять. Девочка – в него, пройдёт время и тоже научится. Другие сферы жизни, с которыми она прочно связана, потребуют своих жертвенных коров.
За это время Виталий Сергеевич перебрался из квартиры в коттедж, чтобы не выслушивать каждый день покаянных речей жены. Совершив дикий поступок, который мог иметь ужасные последствия – а вдруг не было бы бус или вилка попала в глаз? – Надежда стала ему не просто безразлична, но и неприятна. Причин её поведения он даже не анализировал – она потеряла право на его сочувствие.
После медовых каникул Ляля вернулась домой в состоянии эйфории. Печальное, замкнутое лицо матери резко диссонировало с её собственным приподнятым настроением и вызывало жалость, но более всего поразила почти седая мамина голова. Что нужно пережить, чтобы так ужасно выглядеть в сорок пять лет? Невольно вспомнился казус в коттедже. Отец и теперь живёт там, возможно, не один.
– Мама, мамулечка, прости меня! – бросилась к ней Ляля. – Это я виновата! Вилка была мне поделом.
– Ну, что ты, деточка моя единственная! Я, я должна каяться, хотя простить такое невозможно! Словно разум помутился! – плакала Надя, становясь на колени рядом с дочерью. – И скатерть никак не отстирывается.
– Да брось ты её!
– Новая.
– Тем более.
Надежда Фёдоровна удивлённо подняла заплаканные глаза.
– Ну да, – пояснила Ляля. – К старым вещам привыкаешь, как к давним знакомым, они чем-то нравятся. А с этой ещё не жаль расстаться. Выброси!
Мать и дочь обнимались с таким пылом, как никогда прежде. Казалось, непонимание окончательно утонуло в слезах. Ольга позвонила отцу и попросила вернуться домой, не задумываясь, что будет происходить за дверями родительской спальни. В своём безудержном счастье она хотела жить в счастливой семье среди счастливых близких.
С водворением мужа на старые позиции Надежда Фёдоровна вела себя тише воды, ниже травы, но медленно, очень медленно, почти незаметно забирала отнятое пространство для манёвра. Виталия, который держался несколько отчуждённо, она не тревожила, зато каждый разговор с дочерью заканчивался размолвкой – то маленькой, то большой.
– Мне так стыдно, – доверительно говорила она. – Все спрашивают: где Рома и кто этот чёрный мужлан? Неужели Лялечкин избранник?
Ольга сдерживалась изо всех сил, тупо повторяя про себя: не реагировать, не обращать внимания, любить или хотя бы жалеть. Получалось плохо, а часто не получалось совсем.
