Светлана Петрова
Беспамятство
По традиции парочку дразнили: «Тили-тили тесто, жених и невеста…», что означало всего лишь презрение и скрытую зависть к тем, кто хоть чем-то выделяется из общей массы. Ляля и Роман отличались равнодушием к мнению одноклассников. Ну, жених, ну, невеста, они находили это нормальным. Подружка Света была с ними солидарна. Втроём, в пустой адвокатской квартире они танцевали до упаду под музыку из модного проигрывателя и чуть не каждый день крутили «Серенаду Солнечной долины» и «Большой вальс» – видеофильмы, которые вместе с новейшей аппаратурой подарил Ромкиному папе какой-то киношник, которого Брагинский-старший защищал в суде по статье за изнасилование. Киношника оправдали.
Учебный год пролетал незаметно, разбавленный разнообразным и приятным послеклассным досугом, а вот летние каникулы были для Ромы настоящей пыткой. Его отвозили к родственникам в Винницу, Ляля же на один месяц отправлялась в «Артек» или в какой-нибудь комфортабельный санаторий для детей ответственных работников. Остальное время она проводила с отцом, даже ездила с ним на охоту. Ромка досадовал, что его отец с собой не берёт, потому что сам никуда не ездит – посидит недельку на подмосковной даче, искупается в узкой, заросшей травой Клязьме, и скорее за работу – отдыхать ему, видите ли, наскучило. Один раз бабушка хотела взять внука в Израиль, посмотреть на землю обетованную, но что-то не получилось с визой. Рома не жалел: обетованная земля была только одна – там, где жила Ляля. Рома мучительно, совсем не по-детски переживал разлуку с любимой девочкой, как будто предчувствовал будущее и хотел насладиться общением впрок.
Глава 4
Когда Ляле исполнилось шестнадцать, Большаков стал брать три взрослых путёвки и проводить отпуск на Чёрном море, в санаториях Четвертого (медицинского) управления Кремля. Двадцать восемь календарных дней семейство блаженствовало на роскошно оборудованных пляжах, загорая под бдительным присмотром медперсонала. В просторном номере «люкс», именуемом по больничному палатой, одна из комнат отводилась под кабинет – вдруг позвонит высокое начальство и задаст вопрос? Обстановка должна соответствовать. Нередко важные отпускники, побросав врачебные назначения и процедуры, срочно улетали по вызову руководства в Москву. Там, на самом верху, не слишком пеклись о здоровье легиона государевых слуг, подчёркивая, что интересы общества превыше лечебных массажей, хотя простому народу от этой демагогической риторики мало чего перепадало, разве что на орехи.
С дочерью Большаков не расставался ни днём ни ночью. Они оккупировали спальню, обитую цветной тканью, с огромным балконом и двумя, сдвинутыми вместе, супружескими кроватями из карельской берёзы, застеленными красивым бельём. Естественно, что девочке хочется быть ближе к папе! Остальное во внимание не принималось, в том числе интересы жены, её мнения не спрашивали и без разговоров выдворяли на раскладной диван в гостиную. Надя натужно улыбалась, идя навстречу желаниям близких, а сама плакала по ночам, понимая, что ничем не отличается от стола, стула, горки с чайной посудой и хрусталём – от всей этой вычурной казённой мебели, которая её окружала. На утреннюю рыбную ловлю супругу тоже не звали и на прогулку в моторном катере допускали, если только случайно образовывалось лишнее место.
Между тем, пока Надя лелеяла собственные переживания, Виталий Сергеевич не позволял себе расслабиться и постоянно находился начеку, потому что на Лялю уже начали поглядывать парни, а мужчины, оборачиваясь вслед, смотрели откровенно и оценивающе. Высокий рост, отличная фигура. Но привлекательность заключалась не в том. Что-то в облике девушки сразу цепляло внимание. Непонятно, кому первому пришло в голову назвать её красавицей, ибо в строгом смысле таковой она не являлась. Ни одна черта сама по себе не была бесспорно хороша. Небольшая головка на длинной, припухлой возле ключиц шее вызывала в памяти портреты нидерландских художников Возрождения, короткий носик крючочком, капризно изогнутые губы, высокие розовые скулы и твёрдый подбородок. Вроде бы по отдельности всё незамысловато, но в целом производило впечатление чего-то неординарного, даже значительного. Особенно глаза – небольшие, нежные, коричневые в черноту: казалось, если их поцеловать, на губах останется вкус шоколада. И ещё эти тяжёлые тёмно-рыжие волосы необычайной густоты, какие редко бывают у женщин. Волосы Ляля унаследовала от матери, остальное – от отца, в том числе уши с большими мочками, которые принято считать знаком счастливчиков. Она это знала и любила повторять: «Мы, длинноухие с острова Пасхи…»
Большаков чем дальше, тем сильнее привязывался к этому женскому воплощению себя, позабыв о прадеде, могучем русском красавце, смекалистом и работящем, погубленном на сибирских просторах людьми, охмурёнными сладкоголосой идеей социального равенства. И то правда, что запечатлённых лиц предков не сохранилось – кто тогда в деревне фотографировал? Если только случайно заезжий корреспондент, собиравший свидетельства переломных моментов эпохи. Может, потому и память Виктора Сергеевича лиц не удержала, а безглазая душа не сберегла.
С каждым годом дочь хорошела нестандартной притягательностью. На многочисленных любительских снимках рядом с отцом везде Ляля, Нади нет нигде – по команде супруга она нажимает на кнопку. Зачем портить кадры расплывшейся фигурой жены? По прошествии полутора десятков лет Большаков не скрывал, что считает Надю существом низшего сорта, и относился к ней, как к вещи, приобретенной поспешно и не совсем удачно, но полезной для удовлетворения физиологических потребностей, организации домашнего хозяйства и обслуживания дочери, воспитание которой он, при всей занятости, полностью замкнул на себя.
Важным моментом этой тактики было нравственное отчуждение Ляли от матери, поскольку ничего полезного она ребёнку дать не могла. С этой целью материнские слова и поступки обсуждались и осмеивались, за глаза – впрямую, а в глаза – в виде шутки или удивления: ах, какая мама неловкая, неумная, нетактичная. Но и дочери отец не упускал случая указать на промахи, которые потом, во взрослой жизни, могут аукнуться непредсказуемо. Однако формы воздействия подбирал скрытые. Так, узнав, что Ляля не пошла на очередные выборы партийного властелина, Большаков не стал ей выговаривать, он принял задумчивый вид.
– Знаешь, мальчишкой я залез на дерево и порвал уже ветхие штаны. Мать увидела дыру и спросила: «Это ещё что?» Я ответил, не запнувшись, сходу, неожиданно для себя, потому что, конечно, так не думал: «А ничего. Потихонечку идём к коммунизму». Откуда взялось, не знаю, наверное, слышал где-то. Жили мы не бедно, и отец выпорол меня не за штаны, за неправильное сознание. И считаю, был прав. Сейчас иные времена, но я бы не советовал манкировать гражданскими обязанностями.
Дочь интуитивно чувствовала лукавство отца, но оправдывала необходимостью соблюдать правила, вбитые в сознание страхом перед инакомыслием – слишком дорого оно было оплачено. Миллионами человеческих жизней. Себя Ляля относила к новому поколению, которое ничего не боится. Сказала доверительно:
– Тебе ли не знать, что выборы у нас – чушь собачья? И так ясно, кого выберут. Без моей помощи. И председатели комиссий будут переписывать ночью протоколы столько раз, сколько нужно, чтобы совпали заданные показатели. Об этом все знают и молчат. Уже не от испуга – от лени и привычки терпеть, которая стала национальной чертой. На западе весело прут на демонстрации, а мы, наморщив лоб, возмущаемся полушепотом, на кухне, в узком кругу. Митинги на Пушкинской площади, организованные ряжеными народными радетелями, только щекочут власть, у которой всё решено и продумано, а шахматные фигуры давно расставлены на доске в нужной позиции. Наивные деревенские дурачки – вот мы кто, когда идём голосовать.
– А чего ты хотела? Власть должна иметь ресурсы, чтобы решать главный вопрос – как сохранить власть. Но если ты ей служишь и живёшь в этом государстве, не кусай руку, дающую хлеб.
Ляля прищурилась:
– А обманывать власть можно? Прикидываться, что играешь в предложенную игру?
В устах дочери вопрос прозвучал неожиданно. Что-то она сообразила или где-то подхватила, скорее всего в школе. Подростки теперь много говорят такого, что нам в их возрасте в голову не приходило. Информированы слишком широко и понимают больше.
Но Виталий Сергеевич не сбился. Он поднял палец:
– Умеючи всё можно. – И ещё раз подчеркнул: – Умеючи.
– Это же рабская психология! – удивилась Ляля, поскольку подобного от отца не ожидала.
– Полная свобода существует только на необитаемом острове, – сердито сказал Виталий Сергеевич и вышел, чтобы не продолжать скользкий разговор, тем более притчу с порванными штанами сочинил по ходу дела. Успеха она не имела, настолько далеко отстояла от действительности.
Отец Большакова был неграмотным крестьянином и в политике понимал мало, а то, что понимал (точнее, испытал на собственной шкуре), имело вектор, противоположный выдуманному эпизоду. Родителей и деда раскулачили, когда младшенький сын Витёк ещё под стол пешком ходил. Это его и спасло – успели пристроить в соседнее село к бедной троюродной тётке, которая вскорости сдала лишний рот в детдом. Но тётка была богобоязненной, а потому племяша навещала, даже тайком приветы передавала и письма от отца из Сибири, где здоровый работящий мужик с четырьмя взрослыми детьми и расторопной женой снова обзавелся крепким хозяйством и снова сделался зажиточным. Тогда семейство раскулачили вторично, и с тех пор больше весточек не приходило. Виталик, воспитанник детдома, перед Страной Советов оказался чист, а про родителей в анкетах писал – «отца с матерью не помню». Он, и правда, изгнал их из памяти. Не он один. Так было принято, и совесть его не мучила. Близким рассказывал, что вся семья Большаковых в одну неделю померла от тифа, а он в то время у тётки гостил, потому и жив остался.
В своей биографии Виталий Сергеевич много чего насочинял и уже сам не отделял правды от вымысла. В пику той практике, когда чуть ли не на каждого человека в КГБ заводили досье, нынешняя власть прошлым своих граждан мало интересовалась, хотя не мешало бы, а то, глядишь, проходит депутат в Думу, а у него три судимости, и хорошо, если только за воровство. В подведомственной Большакову организации такие проколы случались редко, у него в правоохранительных органах свои люди прикормлены, сразу пробьют по базе данных полную информацию. Осмотрительность Большаков ценил, а сам попался как маленький, когда надумал жениться на односельчанке. Докторишке ничтожному поверил, размечтался, что тот за тридцать серебреников правду скажет. Но правду за деньги не говорят, правду меняют на крупный интерес или сливают по старым долгам, редко – по дружбе. Поэтому Надя оказалась с гнильцой. И психика не в порядке и с физикой не лады. Приходится жене изменять, хотя для кошачьей беготни по крышам – ни времени, ни желания. Однако и альтернативы нет: жениться вторично Большаков не планировал. Канитель с разводом – раз, новый выбор при наличии цейтнота может оказаться новым промахом – два, ну, а самое главное три – Ляля. Подарить ей мачеху – значит потерять доверие. Отношения дочери с матерью, не без его помощи, оставляют желать лучшего, зато у него развязаны руки.
Здоровье супруги замминистра за последние годы и вправду заметно ухудшилось. Боли в пояснице и нерегулярность месячных явились симптомами болезни, которую стали лечить входившими в моду гормонами. У сорокалетней женщины ещё больше увеличился вес, огрубел голос, на месте родимых пятен появились огромные серые бородавки, а на лице стали расти волосы, она их выщипывала пинцетом, как только проклёвывались маленькие чёрные точки. Это породило нервную привычку ощупывать пальцами подбородок и верхнюю губу. Особенно Надежда Фёдоровна переживала, что ей противопоказаны поездки на юг, куда муж отправлялся ежегодно вместе с Лялей, чтобы поплавать в тёплом море. Вряд ли он целый месяц живёт схимником. Но что-либо доказать или воспрепятствовать невозможно. От собственных проблем жену Большакова отвлекли выходки повзрослевшей дочери.
Уже десять лет Ляля дружила с Романом Брагинским, они ходили в кино, в бассейн, часто вместе делали уроки, и Надя кормила их ужином, приглядываясь к гостю, лёгкий нрав которого удачно уравновешивал Лялину серьёзность. Надя узнала, кто родители мальчика, и ничего против этой дружбы не имела, но, кажется, отношения начали переходить дозволенные границы. Однажды она застала парочку, сидящую в обнимку перед телевизором. Дети слишком резко отпрянули друг от друга, похоже, целовались. Надя сделала вид, что не заметила, но вечером рассказала мужу, интуитивно желая вызвать его неудовольствие дочерью. Применить к строптивой девице средства из собственного арсенала наказаний – вроде ругани и пощечин – она не решилась. Разлучить подростков тоже не получится – они вместе учились, а целоваться смогут и в любом другом месте.
Выслушав доклад жены, Виталий Сергеевич сказал в раздумье:
– Как фамилия? Брагинский? А, помню: папаша часто мелькает на телевидении, имеет слабость к дешёвой популярности. Ладно, пусть целуются, и лучше дома, чем в подворотне. Молодость и влюблённость – это нормально. Скорее всего, пройдёт. Но ты приглядывай.
– Обязательно, – ответила жена, гордая поручением.
О том, что Ляля уже рассталась с невинностью, матери и в дурном сне не могло присниться. Она была человеком другого времени и иной морали, внутренний мир дочери оставался для неё не только закрыт, но непостижим. Надежда видела ситуацию упрощённо: её ребёнок – он весь и есть её, что там может быть такого особенного, ей неведомого?
Между тем унаследованная от отца кипучая энергия созидания заставляла Лялю строить далеко идущие планы. Для этого нужно шагать в ногу со временем и реально осознать совершающийся в стране жёсткий открытый перелом со смещением костей, который пришёлся на конец тысячелетия. Ляля стандарты презирала, но, не желая быть белой вороной, соблюдала модель поведения молодежи своей эпохи. Она ещё в девятом классе с помощью влюблённого Романа лишилась девственности, о чём с гордостью оповестила одноклассниц. Те отнеслись к информации нейтрально: поступок выделался из массы таких же ординарных подвигов только тем, что совершён первой красоткой школы. Да ещё выбор партнёра выглядел несколько странно – в старших классах много мальчишек поинтереснее Романа и с репутацией опытных кавалеров.
Одна Семицветик покачала головой, но от комментариев воздержалась – и не спрашивали, и были свои причины молчать. Однако прошло время, Ромка с Лялей продолжали встречаться, и любопытство всё-таки взяло верх.
– Ну как? – спросила Света и от волнения прикусила нижнюю губу.
– Никак.
– Совсем-совсем?
– Ну, почти. Больше болтают. Можешь сама попробовать.
– Я не хочу.
– И правильно. А я дура.
Светик обиделась за подругу.
– Почему дура? Ты – как все.
– Потому и дура.
Светик подумала про себя: богатая дура – уже не дура. Белобрысая девочка с детства знала силу денег, вернее, бессилие их отсутствия. Честолюбие уже пускало первые ростки в её душе. Когда-нибудь она будет богатой и замужем за Ромой. Как это случится – она не знала, но верила в свою мечту не меньше, чем дочь Большакова в неординарность собственной судьбы.
Не получив особого удовольствия от первых интимных актов, Ляля впоследствии из сухого интереса и для чистоты эксперимента негласно переспала ещё с парой продвинутых старшеклассников и потом, в институте, с дипломником, с сотрудником одной из кафедр, и, кажется, ещё с кем-то, она позабыла. Но и с новыми партнёрами уровень эмоций не менялся, поэтому Ляля остановилась на привычном Ромке.
Его лень имела широкий диапазон, но не распространялась на всё, что касалось кровати – будь то сон, чтение или секс. Кровать была тем пространством, в котором он чувствовал себя не только уверенным, но ещё и свободным, почти как в пустыне – своей идеальной мечте. Если в кровати находилась любимая девочка, удовольствие усиливалось до крайнего предела. Лялю несколько смущало, что на пике наслаждения в лице приятеля отчётливо проступали женские черты – оно бледнело, смягчалось, тёмные брови казались нарисованными карандашом, а губы становились ярко-малиновыми. Выглядело это странно и малоприятно, поэтому Ляля заранее закрывала глаза. Но к любви это, скорее всего, отношения не имело, она успела убедиться, что все мужчины, с которыми ей пришлось иметь дело, в момент экстаза нехороши. Рома оказался даже лучше других, потому что был нежен, а главное, не слюняв, как некоторые случайные парни постарше. Со временем она стала испытывать к нему вполне осознанное влечение.
Влюблённость юноши росла, и он уговаривал подругу пожениться, чтобы иметь возможность заниматься сексом на законных основаниях и каждый день, а не урывками. Ляля была склонна согласиться. В конце концов, семья так семья, Ромка будет блюсти её интересы, многие проблемы брак упростит, а карьерных планов не нарушит. Жених из знакомой среды, и уж если маме нравятся родители, то папа возражать не станет.
Отцу, который был ей так близок, что до десяти лет собственноручно измерял девочке температуру градусником в попке, Ляля впервые не рассказала об отношениях с Ромкой, внезапно почувствовав невидимую границу между мужчиной и женщиной, требовавшую особой этики поведения. И, как ни странно, именно отец отнёсся к свадебному проекту отрицательно, поскольку имел собственные виды на будущего зятя и отца своих внуков.
Зять должен войти в дело, которому Большаков отдавал всё время и силы. Пока ещё строительный комплекс числился государственным, но шестую статью Конституции о направляющей роли КПСС не сегодня-завтра отменят, а тогда уже всё быстро покатится с горки, только успевай подхватывать. Такой многоопытный деятель, как Большаков, раньше других улавливал социальные колебания и в обозримом времени ждал кардинальных перемен – тогда понадобятся верные помощники. Сопливый шутник и баловень судьбы Роман Брагинский – фигура для грандиозных планов Большакова однозначно неподходящая. Правда, есть надежда, что дочь быстро родит внука, которого он успеет воспитать соответствующим образом, или Ляля ещё не раз выйдет замуж, и в результате найдётся достойный кандидат. Соображения эти Виталий Сергеевич оставил при себе. Сказал:
– Мама против.
Надежда Сергеевна от неожиданности порозовела, даже не вникая в смысл сказанного. Обычно её мнение мужа не интересовало, а в данном случае она как раз не возражала. Но это не главное, главное, что с тобой считаются и берут в союзники.
– Мама? – удивилась Ляля.
– Как женщине, ей виднее. Рано тебе замуж. Недавно школу окончила, хоть и с медалью. Но мало в жизни видела.
Такая позиция девушку озадачила. Что отец имеет в виду? В составе молодёжных организаций она не раз бывала в Европе, английский и французский знает прилично – педагог приходит домой ежедневно, даже ужинают вместе, разговаривая то на одном, то на другом языке, что очень злит маму, которая пыжится, чтобы не показать свою серость. Если же папа намекает на сексуальный опыт, то в этих мужских секретах нет ничего, достойного волнения. Куда интереснее заниматься наукой. Её тягой к точным дисциплинам отец гордится более всего. Вслед за ним дочь не мыслила себя гуманитарием и собиралась получить техническое образование. Ляле нравилось представлять, как молодая, элегантно одетая дама защищает диссертацию перед учёным советом, где сплошь сидят знаменитые технари, среди которых женщины – редкость, как она ездит на международные симпозиумы, как общается с интеллектуальной элитой. Кругом мужчины, и всё внимание к ней, такой умной и красивой.
Честолюбия ей не занимать, а наука намного увлекательнее, чем траханье с вечера до утра. Мужские члены бывают разного калибра, но удовольствия от них слишком однообразны, чтобы претендовать на серьёзное место в жизни. Досуг Ляля посвящала плаванию, теннису, вечеринкам в узком кругу отпрысков крупных чиновников. На рестораны, туристические путёвки, наряды отец денег не жалел – дочь должна выглядеть лучше всех. В общем, скорее всего папа прав: выходить замуж сразу после школы действительно не к спеху, тем более в реальной ситуации это мало что меняло, они с Ромкой как встречались, так и будут встречаться, квартира Брагинских всегда в их распоряжении – адвокаты слишком заняты заколачиванием денег.
Пришло время определиться с вузом. Строительный Ляля отвергла сходу: папина фамилия всегда будет играть роль – и хорошую, и плохую, а она не хотела никакой. Поэтому подала документы в институт железнодорожного транспорта, где большой спортзал и собственный плавательный бассейн, можно без ущерба совмещать тренировки с учёбой. Большаков не перечил, уважая выбор девочки – сам воспитывал самостоятельность в принятии решений, но нужные звонки втайне от Ляли сделал. Конечно, он предпочёл бы последовать новой моде и отправить дочь учиться за границу – в Париж или Лондон, однако расстаться со своей любимицей надолго, а главное, выпустить из-под контроля в ответственный период становления, побоялся. Кто знает, каких она там идей нахватается, да и нравы в старушке Европе сильно упали. Ещё приволочёт сюда какого-нибудь хиппи, байкера или нищего художника, а то и сама останется там на жительство. Нет уж, не стоит экспериментировать.
Взрослого Рому проблема высшего образования не слишком волновала, он вообще не признавал его обязательной необходимости. Продолжал любить животных, дореволюционный десятитомник Брема знал почти наизусть, Джеральд Даррелл был его кумиром. По квартире адвокатов между кошкой с котятами спокойно разгуливали, стуча костяными коготками, разновеликие черепахи. Рома держал три аквариума, террариум, белых мышей, которые неожиданно высовывали любопытные мордочки то из его рукава, то из-за пазухи. Он их дрессировал, а потом безжалостно скармливал змеям.
– Тебе надо в МГУ, на естественный факультет, – сказала Ляля.
Роман скорчил мину:
– Не уверен.
Он действительно не знал, куда приложить напичканную отрывочными знаниями голову. Запас самых разнообразных сведений оседал в ней, заставляя бросаться от истории к физиологии, от естествознания к философии. Родители кроме юриспруденции ничего посоветовать не могли, а она его уж точно не вдохновляла.
– Насмотрелся, – говорил он Ляле. – Ставить ловушки, копаться в психологии и подзаконных актах – не по мне, я сторонник простой и ясной справедливости.
– Исповедуешь идеалы коммунистов: всем понемногу, зато поровну?
– Это миф. И не всем, и далеко не поровну. Советская власть была казённой справедливостью вопреки добру и милосердию, хотя и умело прикрывалась христианскими идеями. Сейчас мало что изменилось. Узкая часть способна себя реализовать, а толпе обещано счастье, до которого она не доживёт, потому что его неоткуда взять. Но разве задача государства не есть счастье толпы середняков, а не отдельных одарённых личностей? Я не настолько уязвлён гордыней, чтобы бороться в одиночку с системным явлением, – произнёс симпатичный сангвиник не совсем, впрочем, серьёзно, что не выходило за рамки его обычной манеры.
– Может, займешься литературой? – домогалась Ляля, понимая, как далёк её избранник от математики, тем более от железных дорог.
– Да, хорошо бы стать писателем, – мечтательно произнёс Рома, – сочинил бы роман «Хроники любви и смерти» и подарил тебе на 8-е Марта.
– Про смерть? К празднику? Это круто.
– А в жизни важнее любви и смерти ничего нет.
– Напиши только про любовь.
– Нельзя. Без смерти – всё дозволено и даже любовь не спасёт. Любовь имеет смысл только в присутствии смерти. Но чукча не писатель – таланта нет, чукча читатель.
– Чего же ты хочешь?
– Того, чего нет.
– Это неконструктивно.
Рома удивлённо поднял брови и понарошку надулся:
– Неужели ты ждала от меня такой глупости? У тебя мозги будущего кондуктора. Я иррационален.
– А Семицветик намерена стать адвокатом.
– Ей подходит. Чтобы спасти ближнего, даже виновного, она любой закон наизнанку вывернет. Из её доброты одеяла можно шить. Мне до неё далеко – я добр только на ограниченном пространстве. Меня устроила бы должность твоего мужа и свободного художника. Я человек уравновешенный, спокойный, но общество зубами держится за напутствие Бога Адаму: «Иди и в поте лица зарабатывай хлеб свой». Значит, содержать семью полагается мне. А тебе – рожать. Плохо продумано: бывают разные женщины и разные мужчины.
– Намёк понят. Устроюсь после института на денежную работу, а тебя найму домашним поваром и уборщиком. Но тогда, по логике вещей, ещё одного дяденьку придётся призвать для исполнения обязанностей любовника и няньки.
Роман запротестовал:
– Э, нет! Уж лучше я наступлю на горло лени и возьму все обязанности на себя. Главное, имея свободный доступ к твоему телу, не умереть от счастья, а к холодильнику – не лопнуть от обжорства.
– Займешься спортом. Это поможет сбросить лишний вес.
– Спорт – слишком большая жертва, на которую я не способен даже ради любимой женщины. Иначе моей бренной оболочке обеспечен летальный исход.
– Хорошо, обойдёмся утренней зарядкой и наукой. Любой.
– Наука неопределённа и многослойна. Если тебе позарез нужно, чтобы я что-то делал, предпочитаю ясность и однозначность, поэтому руководить рытьём котлованов – как раз по мне. Поплыву по течению в твоём фарватере – будем учиться в одном институте.
На том и порешили, объявив родителям, что поженятся после получения диплома.
Надежда Фёдоровна оживилась, обретя наконец интересное и долговременное задание. К свадьбе дочери надо хорошо подготовиться, а четыре года – совсем не так много, как кажется на первый взгляд. Это когда денег нет, тогда всё просто, а если средств достаточно, голова идёт кругом. Выбрать лучшее, эффектное, стильное, пристойное, ничего не забыть и не нагородить лишнего – не так легко. Будущая сватья, заваленная адвокатскими делами, к взаимному удовольствию перепоручила обязанности хозяйки-распорядительницы мамаше невесты, обещав оплатить половину расходов.
Сама Ляля и вовсе не беспокоилась о предстоящем мероприятии, поскольку не придавала значения мещанским обрядам. Но радовало, что расцветает мама, готовясь к чужой свадьбе, словно к празднику собственного сердца. Было приятно видеть её оживлённой, забывающей хмурить брови, рассуждать про болячки и нудить, что все её бросили. Придётся выкроить время и подарить родителям наследника, это окончательно закрепит в маме чувство востребованности. За ужинами дочь весело и чуть насмешливо переглядывалась с отцом. Большакова такая Надя, отдалённо походившая на прежнюю, тоже устраивала.
Роман, время от времени встречавшийся с будущими родственниками, говорил невесте:
– Твоя мать, кажется, не вполне понимает, с кем имеет дело. Она видит во мне только сына известного адвоката.
– А ты кто? – смеялась Ляля.
– Я – высынок, по аналогии с выродком. Боюсь, грядущая тёща разочаруется.
– Странные у тебя заботы. Главное, чтобы я не разочаровалась.
– Мы столько лет вместе – зачем смешить самих себя? Всё должно иметь причины. Ты относишься лояльно к моим недостаткам, я даже с лупой не нахожу в тебе несовершенства и поддерживаю любые начинания. Занимайся своим делом, а я буду тебя любить.
Ляля не преувеличивала пристрастия к научной деятельности. Она с головой ушла в учёбу, посещала факультативные занятия, участвовала в выездных семинарах и олимпиадах. Рома не напрягался. Единственный сын богатых родителей не боялся будущего и презирал карьерные потуги, но, вопреки логике и заверениям в безразличии к общественному мнению, успехи женщины, которую он считал своей, задевали. И, возможно, не столько любовь, сколько неудовлетворённое честолюбие Романа стало причиной того, что на четвёртом курсе Ляля забеременела. Поскольку травиться таблетками она не хотела, обеспечение безопасности секса лежало полностью на мужской стороне.
– Что за подлость ты мне устроил! – взвилась обманутая невеста.
– Я не при чём! Это тайная операция американских спецслужб, – шутливо отбивался Роман, и показал Ляле красочную упаковку импортного презерватива. – В крайнем случае, технический брак. Можно подать иск на компанию и получить компенсацию за моральный ущерб.
– Тебе всё хаханьки, а мама теперь не отвяжется от брака на бумажке!
– Ну и чего расстраиваться? Всё равно мы скоро должны пожениться.
Как раз в этом Ольга уже не была так уверена, как несколько лет назад. На молодость, на лучшее время жизни у неё были совсем другие виды: продвижение в науке, развлечения, удовлетворение тщеславия. Роман по-прежнему её устраивал, но выходить замуж принципиальной необходимости нет. В цивилизованных странах, где государство предоставляет своим гражданам больше независимости, стало модно не регистрировать браки, даже при наличии детей. Обеспеченные самостоятельные женщины выбирают свободные связи, потому что они не мешают реализации личности. Как прекрасно и заманчиво! Подвижная семья, когда перемены возможны без лишней затраты нервов, без катастроф и имущественных претензий, однозначно предпочтительнее традиционных вериг, которые расторгнуть имеет право только суд. Штамп в паспорте, запись в церковной книге – отжившие акции, не способные удержать ни любовь, ни уважение. Ляля ощущала себя лидером и уступать главную роль в паре мужчина-женщина не собиралась, а ко всякого рода умалению, тем более унижению на основании физиологических свойств пола, относилась с возмущением.
– У меня вся программа летит к чёрту! Ты же знаешь, мне дали тему диссертации и прекрасного научного руководителя. Но до аспирантуры надо сдать госы и защитить диплом. А я – нате, с брюхом!
– Так тебе же не сегодня рожать. Ты всё успеешь, а твоя мама будет прекрасной нянькой. Хочешь, я вместо тебя возьму отпуск по уходу? Мне институт до лампочки, ты знаешь.
– Обойдёмся без жертв. Маман, действительно, спит и видит нашу свадьбу и внуков. Отец, конечно, тоже будет рад. Достаточно вспомнить, как он со мною маленькой возился!
– Он и сейчас тебя обожает, – с некоторой долей зависти сказал Роман, которому родители никогда ни в чём не отказывали, кроме внимания. Вникать в проблемы сына, тем более демонстрировать телячьи нежности, вечно занятые адвокаты не привыкли. Может быть, поэтому Лялина интимная сдержанность, которая сопровождала их отношения с самого начала, казалась Роману естественной. И по той же причине собственное растворение в личности возлюбленной выглядело оправданным: хотелось наверстать недополученное тепло.
