Светлана Медофф
Царевна-лягушка
Часть третья. Царевич
Узнав о том, что выступил
Иван в дорогу дальнюю,
В сердцах велел царь-батюшка
Заставы запереть.
Но для влюбленных, солнышко,
Запреты не препятствие,
А на Руси – тем более:
Нам легче умереть,
Чем сдаться. И решение
Найдётся виртуозное,
Коли задача трудная
И силы неравны.
Чем выше заграждение,
Тем русским интереснее.
Чем больше недруг бесится,
Тем веселее им.
Иван-царевич вывернул
Тулуп на леву сторону,
На сапоги сафьянные
Онучи накрутил,
Платком закутал голову,
Другим – пониже пояса,
Согнулся весь, скукожился,
Прикинулся немым
И вышел с богомолками –
Им царь дал послабление.
Велев казнить охранников,
Емеля затужил.
Не пил – одну лишь горькую,
Не ел – слегка закусывал,
Не спал – чуть-чуть задрёмывал,
Лицо слезами мыл,
А в слуг кидал предметами.
Лишь нянька Пантелеевна
Была к нему допущена,
Но и её пилил:
«Пока ты, дура старая,
Плясала ковырялочку,
Сынок любимый младшенький
Такое учудил –
Смерть выбрал неминучую»!
Но способом проверенным
Владела Пантелеевна,
Чтобы его унять:
Чесала спину царскую
И дула в свою дудочку:
«Что на роду написано,
Того не миновать».
Иван шёл долго, коротко ль,
Сел на пенёк поужинать,
Вдруг видит: дряхлый дедушка
Откуда ни возьмись.
«Сынок, такого хлебушка
Я отродясь не видывал»!
Иван ему: «Пожалуйста,
Бери, отец, садись,
Дели со мною трапезу».
А то был леший, солнышко.
«Куда путь держишь, молодец?» –
Старик вопрос задал.
Пока царевич сказывал,
Тот всё поел до крошечки.
Иван остался голоден,
Но виду не подал
И из мешка заплечного
Ещё продукты вытащил –
Опять та же история.
Когда же промолчал
И в третий раз Иванушка,
Старик, поклон отвесивши,
Сказал: «Никто так вежливо
Меня не привечал.
Сторицей всё восполнится!
Прошёл ты испытание,
Царевич-сердце чистое
И добрая душа.
За то и я поведаю
Тебе всю правду: сызмальства
Страдала дочь Кащеева
За то, что хороша,
Умна, честна, а главное –
Что добрая волшебница,
И этим отличается
От злобного отца.
Кащей, бывало, сделает
Людишкам что-то скверное –
Она вернёт. Он сызнова.
Без края, без конца:
Цветёт заледенелое,
Живёт окаменелое,
Богато погорелое.
Но он ей всё прощал,
Пусть, дескать, забавляется.
Когда же дочка выросла,
То стала расколдовывать
Кого он превращал
В зверей и птиц. Кащеюшка
Страдал особой слабостью:
Он для омоложения
Красавиц похищал.
Бессмертье – дело хитрое.
Брал в жёны, всё по-честному,
И горы драгоценные,
Златые обещал.
Но долго жёны не жили.
А кто ему отказывал,
Те становились зайцами!
Коли шлея под хвост –
То утками и щуками!
Злодей не церемонился,
Считал, что это шалости.
Но был не так уж прост –
Утаивал от дочери.
Когда она проведала,
Просила человеческий
Им облик возвратить,
А то уйдёт, мол, из дому.
Он посмеялся. Девица
Пошла зайчих разыскивать,
Да разве всех найтить?
Их тьма по лесу бегает.
Кащей тогда разгневался,
Велел ей быть лягушкою
Три года и три дня.
Вот так… Иди за пёрышком, –
Дед вынул из-за пазухи, –
Его она оставила
Нарочно для тебя.
Минуешь лето гнусное,
И осень беспросветную,
И зиму беспробудную,
Коли весна в груди!
Ступай». Царевич лешему
Стал в пояс низко кланяться:
«Спасибо!» Поднял голову –
Того и след простыл,
Шуршит лишь ёж под деревом.
Глядит Иван: вот чудо-то –
Еда в мешке не тронута!
И сколько бы ни брал,
Она всё так же целая.
Легко путём-дорогою
Он шёл, и где б ни ужинал,
Всех щедро угощал:
Двуногого, пернатого,
Ползучего, лохматого
И даже насекомого.
Два посоха истёр,
Сносил две пары обуви,
Когда пришёл за пёрышком
В чащобу леса тёмного,
Где паутины флёр
Луну невестой делает.
Там, на лугу некошеном
Изба стояла древняя,
Древнее, чем сыр-бор.
На двух ногах чешуйчатых,
По пояс мхом заросшая,
На крыше – пара воронов
Несла дневной дозор.
Но лишь ступил Иванушка
На травку безобидную,
Зачвякала, задвигалась
Трясина под ногой.
Что делать – призадумался,
Прилёг, уснул нечаянно.
А из лесу тем временем
На помощь шли гурьбой,
Чтобы к избушке выстелить
Дорогу-гать из хвороста,
Ежи, еноты, белочки
И прочее зверьё.
Слетелись птички. В клювиках
Они держали веточки,
Тащили палки длинные
Колонны муравьев.
Иван проснулся: батюшки –
Кипит работа спорая!
Готово! Он всех досыта,
Конечно, накормил.
Но лишь к избе приблизился,
Вдруг вороны закаркали,
Та отвернулась судорожно.
Иван проговорил:
«Избушка расчудесная,
В таком почтенном возрасте
Так скоро, плавно двигаться
Как удаётся вам?
И быть в такой сохранности
В сыром болотном климате?
Вот только вход, мне кажется,
Немного подкачал».
Захохотали вороны,
Изба качнулась, крякнула
И повернулась передом.
Глядит Иван, а дверь,
Разбухшая от сырости,
И правда перекошена.
Достал топорик молодец:
«А мы её ровней,
Не бойся, мигом сделаем»!
И сделал. Сел на лавочку.
Влетает в ступе страшная
Карга: «Фу-фу, фу-фу!
Сто лет я духу русского
Не чуяла – и на тебе –
Он сам ко мне пожаловал!
Скажи, как на духу,
Ты кто таков, откудова?
Зачем ты здесь? А главное,
Ты как в мою хоромину
Пробрался? Колдовством»?
Иван-царевич выпалил:
«И вам, бабуся, здравствуйте!
Сначала гостя потчуют,
Попарят, а потом
Прямых ответов требуют.
Возможно, вы не знаете,
