Светлана Малая
Киноварь. Повесть о Всеславе Полоцком
Но пока что здесь Всеслав князь. Правда, он стал круглый год жить в Бельчицах. Из-за реки смотрит на полоцкий посад, избы и хоромы, стены и башни, на Святую Софию. За ним приезжают на лодке или по льду на санях, если тяжба тиунам не по уму и не по званию. Кривичи и дреговичи повозы возят, на полюдье князь давно не ходит, дани с иноплеменников не берёт. Войны нет, и он молит Силы небесные, чтобы для этого больше не понадобился. Старую дружину и так прокормит.
Княгиня и раньше о мире молилась.
Князь нередко размышляет, какая память о нём самом останется. Летописные строки, вроде: «заратился Всеслав, сын Брячиславов, и занял Новгород»; «один погост за Полоцк завёл»; «Ярославичи трое, собрав воинов, пошли на Всеслава, и Всеслав пошёл против»? Или: «Всеслав-князь людям суды судил, князьям города рядил, а сам в ночи волком рыскал»?
Киноварь, которой буквицы на пергамене выводят, очень красна, а не кровь. Чернила – из ржавчины и сажи, но они не железо и прах былой битвы.
Тем не менее, какую буквицу в окружении затейливо рисованных трав и зверей князь хотел увидеть в красной строке: «веди» слова «Всеслав» или «покой» слова «Полоцк»?
Что отвечал епископу на вопрос: «Есть ли за тобой беззаконное знание или чародейство»?
Зимой читал в изборнике об Аполлонии Тианском. Книгу когда-то купец подарил Ингварю, а тот отдал князю.
Малые внуки, то один, то другой, жили у Всеслава в Бельчицах, и он пересказывал им как сказку:
– Был еллинский волхв Аполоний Тиянин, искусный в хитрой науке…
Под конец Борисов Рогволод или Давыдов Брячислав осторожно замечает:
– Говорят, и ты не прост.
– Так слушайте. Пришёл город взять, городни неприступны. Оборотил муравьями себя и дружину, проникли сквозь щели, сам князем стал, а своих муравьёв сделать воинами не могу. Во сне страшно, проснулся – смешно.
И детям смешно, смеются.
– Дед, ты в шапке родился?
– В бобровой.
Зимой ещё ездил верхом вдоль Двины по этому берегу. Вспоминал, как в юности, вернувшись из Киева, переплывал с братьями реку напротив недостроенной Софии, к острову, самую стремнину. Сулибор тонул, вдвоём с Ингварем выручили. На острове – заросли малины, ягоды мелкие, душистые. И лёд, и остров снегом замело, снежные вихри вьются.
По старому обычаю на солнцеворот княжеские дети и городские, все вместе, тележное колесо с горы пускали, под горой поджигали. Глядя на заречную потеху, князь всех своих перечислил от прабабки до внуков и будущих правнуков, праправнуков. Только это не они, маленькие, бегом несутся и кубарем катятся – городские дети, посадские.
Болезнь была мучительной, но недолгой. Всеслав Брячиславич умер в Бельчицах на шестой седмице Великого поста в среду около полудня.
В какой день и час 6609-го, то есть 1101 года, «преставился Всеслав, полоцкий князь», киевский летописец, наверное, узнал из монастырской поминальной книжки: столь же благочестивый, сколь воинственный Глеб Всеславич и его жена Анастасия щедро жертвовали на Печерский монастырь. Мономах «вывел» их из Минска и держал в Киеве, не в порубе, но в неволе.
Полоцкая летопись утеряна. Один из переписчиков киевской безразлично назвал полоцкого князя половецким.
В свой час князь неистово сопротивлялся смерти. Пресвитер подумал: «Так кощунники и коты помирают». Старухи – они из милости в подклети живут – советовали сломать конёк крыши, чтобы тревожная душа отлетела, и остерегали принимать что-либо из рук умирающего, даже пустую чашу.
На Двине ледоход, нельзя переправиться и за епископом послать, чтобы Всеслав-Илья посхимился, как русскому князю перед смертью должно. Молодой пресвитер около князя совсем растерялся от страха и важности. Кто-то нашептал ему, что Всеслав с младенчества носит кощунственную ладанку, потому с ним не крестная сила, а природная волшебная. Пресвитер велел перепуганному служке снять у князя с груди «поганский науз» и бросить в огонь.
Князь взглянул удивлённо, но не противился, устал. В ладанке у него три зёрнышка из житницы царя-псалмопевца – давным-давно Предслава Владимировна подарила, ей из Обетованной земли странники принесли. А ту, с громовой стрелкой и высохшим клочком последа, просила закопать и забыть – где. Он оставил матушкину ладанку в ларце, в киевских отцовских хоромах.
Как наяву увидел княгиню Ирину: сидит с гребнем в опущенной руке, смотрит мимо сына, мимо всего, что перед ней. Не всматривалась ли туда, куда он сейчас отходит?
К Святой Софии Всеслава Брячиславича повезли в ладье через реку, когда Двина унесла грозный ледоход. Одиночные льдины гребцы отталкивали вёслами. На пристани епископ встречал скорбную ладью. Всеславичи из Минска и Друцка, Витебска и Лукомля по распутице съехаться в Полоцк не успели; может, к Пасхе приедут.
У княгини плач: «Как без князя пойду на Велик-день, как на праздник пойду с чёрным горем?»
У городских детей: «Верба хлёст! Бей до слёз!»
Старые люди про 14 апреля говорят: ворон годовалых воронят отпускает на отдельное житьё в новые гнёзда. По старому же обычаю, у озера и на курганах горят костры. Полочане, которые к покойному князю не вышли, весну призывают. Юноши в дудки дудят, девушки выкликают протяжно:
Ласточка-касаточка,
Полети на небо,
Принеси ключики!
Запри зиму
В погреб-ледничек!
Город того времени ещё весь деревянный, кроме розового кирпичного собора. И княжеские хоромы в Полоцке и Бельчицах деревянные. Кирпичные, взамен изъеденных древоточцем, выстроит Борис Всеславич, а Давыд Всеславич пожжёт, а Рогволод Борисович вновь отстроит. Мстислав Мономашич всё отберёт и своему сыну отдаст, непокорных полоцких князей отошлёт в Царьград. Они, их сыновья и внуки, когда вернутся из странной ссылки, долго будут в Полоцкой земле княжить и строить, воевать с врагами и между собой. Перед каждым походом будут ожидать, не привидится ли оружный всадник на вороно-чалом коне.
Дочерей у Всеслава Брячиславича, кроме Марфы, не было. Многочисленных внучек, правнучек взяли в жёны русские князья и литовские.
Правнучка Мария стала женой могущественного Святослава Всеволодовича из черниговских Ольговичей. Это для него некий книжник написал повесть о воинской доблести и дерзости, о победах и бедствиях – по свидетельствам своего времени. И, по своему замыслу, немало строк уделил двум давним князьям: черниговскому и тмутараканскому крамольнику Олегу и неистовому полоцкому Всеславу.
Книжник в Полоцке не бывал. Жил в Чернигове, некоторые годы – в Трубчевске («Трубечке») и окраинном Курске. Видел волости, разорённые набегами степняков, пока местные князья то враждовали, то мирились, то мирились, то враждовали. Князья друг другу доводились братьями, сватами, сыновцами и с половецкими ханами роднились.
Кроме русской грамоты, книжник знал греческую и латинскую и языки, умел объясниться и с немцами, литвой, уграми, половцами. О нём говорили: «Вот муж словесен». Он говорил: «Грамота – мой хлеб». Про «мёд поэзии» не слышал, но сам был из тех немногих, чьё «слово вещуном ходит».
Любил раннее утро в мирном городе, высокий берег, речные излучины, громады облаков, цветенье луговых трав, колокольный звон, голос горлицы, гладко навощённые кипарисовые дощечки, хорошо выделанный пергамен.
Моей повести без этого книжника не было бы.
Полоцкие княжны Предслава-Евфросинья, Гордислава-Евдокия, Звенислава-Евпраксия, Ольга-Евфимия и Кироанна-Агафья постриглись в черницы. Первая из них, Евфросинья, ещё отроковицей сокрушалась о князьях-предках: «Княжили, сватались, рядились и которились, жизнь их мимо протекла, и слава их развеялась, как дым или пар, тоньше она паутины».
Всеслав Брячиславич – доживи он лет до девяноста – ответил бы ей:
– Паутина тонка, но довольно крепка и сплетена хитроумно. И видела ли ты, как на заре в ней сияет роса?
Она бы сказала убеждённо:
– Небесные сокровища ярче!
Он – с неясной улыбкой:
– Радуюсь, что ты так разумна, внученька.