Светлана Курилович
Вот как бывает…
– У меня была возможность учиться, Лизанька, и встретились люди, которые помогли в этом. Я теперь достаточно сведущий человек, прежде всего в политике и экономике. И уж, конечно, жизнь многому научила…
Он приподнялся с колен и сел рядом, одновременно привлекая Лизу к себе. Она не сопротивлялась…
Уже стемнело, когда Лиза спохватилась о времени:
– Мне надо идти, я никогда так надолго не ухожу из дому!
– Иди, – Пётр осторожно заправил выбившийся из причёски локон за ухо. – Ты растрепалась…
– Это ничего, – она торопливо сняла с шеи золотую цепочку с крестиком. – Вот, надень. Это цепочка моей мамы. Пусть она хранит тебя!
– Надень сама, – он склонил голову. – И, если хочешь, возьми мой крест. Только он совсем простой, даже не серебряный.
– Всё равно! На память о тебе, Петя! – Лиза поцеловала крест и спрятала его в сумочку. – Ну, мне пора, значит, завтра в Ботаническом, в десять? Да?
– Я буду очень стараться, но если не получится, не обессудь! – Петька развёл руками, и Лиза, не сдержавшись, бросилась ему на шею.
– Береги себя!
– И ты береги себя, любовь моя!
Лиза отошла на несколько шагов и оглянулась: Пётр стоял в дверном проёме и смотрел ей вслед. Таким он и запечатлелся в её памяти: растрёпанные волосы, грустные синие глаза и крестик, поблёскивавший на груди…
В Ботанический сад он не пришёл, не смог: прибежал встрёпанный Санька и сказал, что обнаружена слежка и надо срочно тикать, их алиби двух богатых братьев-фабрикантов поставлено под угрозу. В мгновение ока собравшись, они покинули не только город, но и страну.
Ничего этого Лиза знать не могла, у неё не было ни малейших подозрений о том, чем занимается её возлюбленный, поэтому на следующий день она безуспешно искала его взглядом. Не нашла, поняла, что он не придёт, и погрузилась в размышления, что бы могло ему помешать. Но мысли были бесплодны, так как Петька ни звуком не обмолвился, чем он занимается сейчас.
Пётр не соврал Лизе, что ещё раз был на каторге, но не сказал, за что его туда отправили, как утаил и тот факт, что его присудили к пожизненному поселению в Сибири по совокупности всех преступлений, побегов и… политической деятельности.
Так получилось, что Корявый свёл его с очень интересными людьми, которые открыли Петьке глаза на несправедливое устройство мира и возможность устранения этой несправедливости. Эти люди оказались будущими социал-демократами, которые всячески способствовали политическому и экономическому образованию Петра и в то же время не погнушались воспользоваться его воровскими способностями и фартом для добывания необходимых средств ведения политической борьбы. Иными словами, Петька продолжал заниматься тем, чем занимался прежде, но теперь с идейных позиций.
– Воры мы с тобой, Санька, но воры идейные! – говорил он своему напарнику.
Парочка орудовала по всей стране, подобно доморощенным робин гудам, грабя награбленное и нажитое нечестным путём. Несколько раз они отваживались взять банк, а последним их подвигом был налёт на поезд, перевозящий изрядное количество финансовых средств для вложения в отечественную экономику. Инвестиции, одним словом.
Личности Пётра и Сани были хорошо известны полиции, их ориентировки висели чуть не в каждом отделении полиции, поэтому, появившись в Москве, Пётр страшно рисковал. Но не появиться не мог! Последнее время его заела тоска и ощущение неправедности жизни, которую он вёл, хотя жертвы при ограблениях были сведены к минимуму, они всё-таки были, и Петра это мучило не менее, чем ощущение бессмысленности его существования. Отсюда и складка меж бровей и погрубевшие черты лица – те изменения, что заметила Лиза.
Свидание с Лизой нынешней, а особенно новость, которую она поведала ему, вдохнули свежую жизнь в Петра.
«Сын! – думал он. – Я умру, а он останется. Моя кровь, моё продолжение! И жить он должен в новой, свободной стране!»
***
– Николаша, ты готов, наконец? – воскликнула Лиза, добавляя последние штрихи к своему внешнему виду.
– Да, мама, не кричи, я иду! – послышался молодой басок, и к её отражению в зеркале приблизился высокий юноша в гимназической форме, с лёгким пушком на щеках и подбородке, светловолосый и синеглазый.
Сердце матери размякло.
– Какой ты у меня красавец! – она хотела пригладить его шевелюру, но подросток отстранился.
– Мама, оставь, сейчас так модно!
– Хорошо, хорошо, только не ворчи! – сдаваясь, Лиза подняла руки. – Мы идём?
Вместо ответа сын галантно распахнул перед матерью дверь.
– Да, – спохватилась она. – Ты простился с отцом?
– Простился, мама!
– Подожди, минуту, Николаша, я загляну к нему ещё раз!
Лиза торопливо поднялась по лестнице и вошла в комнату, где лежал Сергей Афанасьевич. Несколько лет назад его поразил апоплексический удар, это произошло после того, как его надежды заняться импортом и экспортом разлетелись в пух и прах, а сам он понёс убытки. Дивов остался жив, только толку от этой жизни было чуть: целыми днями и ночами лежал он, недвижим, в своей постели, при нём неотступно находилась сиделка, а сам он не шевелил ни рукой, ни ногой, не мог говорить. Впрочем, он слышал и был в состоянии моргать: один раз – да, два раза – нет, хотя иногда его ответы были абсурдными, из чего Лиза приходила к выводу, что мозг его тоже повреждён и, видимо, необратимо.
– Сержик! – она нежно поцеловала мужа в лоб. – У тебя всё хорошо?
– Да, – ответили ресницы.
– Ну, мы с Николашей пошли в театр. Не скучай; вернусь – расскажу, как спектакль!
– Нет, – моргнул Сергей Афанасьевич.
– Что – нет? – не поняла Лиза. – Нам не ходить в театр?
– Да.
Лиза поняла, что неверно сформулировала вопрос: да – не ходите и нет – не ходите – и так и этак можно было истолковать.
– Так мы пошли? – повторила она попытку.
– Да.
– Ты будешь скучать? Хочешь, я останусь?
– Нет.
– Тебе неприятно слушать про спектакль? – догадалась она.
– Да.
– Хорошо! Не произнесу ни звука! – Лиза ещё раз поцеловала мужа, и они с Николаем отправились в театр.
Когда она вошла в Малый под руку с Николаем, её распирала вполне законная гордость: в самом деле, у кого ещё из присутствующих в зале матерей был такой сын, как у неё! Высокий, стройный, синеглазый красавец, воспитанный, да к тому же круглый отличник! Ему легко давалась учёба, и учителя прочили Николаю блестящее будущее.
Лиза свысока поглядывала на женщин, которых судьба обделила в этом отношении, а Николай, усадив мать в ложу, ушёл до начала спектакля потрепаться с друзьями, которых заприметил ещё на входе.
Лиза внимательно осмотрела весь зал, отметила нескольких дам в очень экстравагантных нарядах и улыбнулась: в холле она остановилась перед зеркалом и лишний раз убедилась, что годы не произвели над ней каких-либо разрушающих действий; в свои тридцать восемь она по-прежнему оставалась красавицей, ровную кожу почти не тронули морщины, ни единого седого волоска не появилось в пышных волосах, а недостатки пополневшей фигуры скрывал удачный покрой костюма.
Она совершенно не заметила, что из соседней ложи на неё пристально смотрит пожилой высокий господин в превосходном смокинге. Когда близ Лизы появился Николай, мужчина вздрогнул и поднёс к глазам театральный бинокль.
Всё первое действие Николай ворчал и просился в соседнюю ложу, потому что там Сашка и Мишка – его друзья по гимназии, близнецы, и Лиза, в конце концов, не выдержав его нытья, отпустила сына со строгим наказом вести себя хорошо!
На что Николай буркнул:
– Да, мама! – и исчез с глаз долой.
Лиза вздохнула и облокотилась рукой на перила.
«Вот сын и вырос… Мама ему теперь не нужна, с друзьями интереснее, а скоро найдёт себе девушку, влюбится в неё, а про меня совсем забудет». Мысль о будущей захватчице, покусившейся на счастье сына и матери так взволновала Лизу, что она почувствовала прилив ненависти к будущей невестке, кем бы она ни была! Поэтому она абсолютно не услышала, как открылась дверь и в ложу кто-то вошёл; лишь когда на её плечо опустилась рука, она вздрогнула и обернулась.
– Петя! – шепнули онемевшие губы.
Он кивнул и сел рядом.
– Ты всё такая же, Лиза! – это были первые слова, которые он произнёс.
– И ты… ты почти не изменился!
Он был всё так же строен, так же синее море плескалось в глазах, но кроме усов появилась ещё и бородка, а виски чуть тронула седина.
– Сколько же мы с тобой не виделись, Лиза?
– Десять лет, Петя, целых десять лет!
Пётр потянул за тоненькую золотую цепочку.
– Видишь? Он всегда со мной.
Лиза, улыбнувшись, вынула из сумочки маленький мешочек:
– Я всем говорю, что это святая земля!
Пётр бережно взял её маленькую руку и несколько раз поцеловал розовую ладонь.
– Ты ждала меня? – поднял на неё взгляд.
– Ждала.
– Я пришёл за тобой. Сейчас я могу позволить себе пригласить тебя в мою жизнь. Я достаточно обеспечен, Лиза, живу в основном за границей, у меня хороший дом… Я собирался не сегодня-завтра нанести тебе визит, но ты сама пришла ко мне, – голос его был мягким, как кошачьи лапки, глаза могли уговорить любого.
– Почему ты не пришёл раньше?
– Я не мог, был связан по рукам и ногам обязательствами, а теперь освободился.
После очередного ограбления, закончившегося провалом (Саня был убит, сам Пётр серьёзно ранен), Петька решил, что пора завязывать и с разбоем, и с политикой. Ему удалось исчезнуть с места преступления, сымитировав собственную гибель, и бежать в Швейцарию, где в банке у него лежало достаточно денег, скопленных за предыдущие годы. Какое-то время он жил там, потом решил, что находится в безопасности, и приехал на родину. За Лизой. Ничего из этого Пётр Лизе сказать не мог, а она смотрела на него и не верила – он видел это по глазам.
– Лиза, я свободен теперь и могу жить, как захочу! Я не имел права подвергать тебя опасности, поэтому не появлялся раньше!
– Допустим. Но ты мог хотя бы написать! Десять лет, Петя! Десять лет – и ни одной строчки, ни одной весточки, жив ли ты или мёртв!
– Я жив, Лизанька, и пришёл за тобой! Поехали прямо сейчас, из театра! Тебе ничего не нужно брать с собой, я всё куплю! – глаза его просили, умоляли, требовали.
– Петя, я не могу, – она качнула головой. – Как же мой сын?
– Наш сын, Лиза! Мы возьмём его с собой, он получит превосходное образование, устроится на хорошее место… Он так похож на меня! – неожиданно закончил Пётр.
– А как же мой муж? – Лиза вскинула на собеседника потемневшие глаза. – Он тяжело болен, я не могу оставить его! Когда он был здоров, он любил меня и заботился обо мне и о нашем сыне, а сейчас я забочусь о нём – это мой долг как жены! Мы поклялись перед алтарём быть вместе и в печали, и в радости! Оставить его сейчас – это было бы низко!
Она разгорячилась, глаза метали искры – как Лиза была хороша сейчас!
– Как тебе идёт гнев! – Пётр крепче сжал её руку. – Ты очень хорошая, Лиза, намного лучше меня… Ты поступаешь именно так, как велит тебе долг и совесть… Но могу я тебя попросить…
– О чём?
– Подари мне одну ночь – и я уеду, пропаду, сгину и больше никогда не потревожу тебя!
Лиза покачала головой:
– Я должна идти. Муж не заснёт, пока я не почитаю ему газету на ночь. Как-то раз я уехала к подруге на неделю, так сиделка сказала, что он всю неделю не спал. Я не могу видеть, как он страдает, и не хочу быть причиной ещё горших страданий!
– Тогда давай встретимся днём!
– Нет, Петя, не встретимся. Угар страсти прошёл, остался лишь пепел воспоминаний. Хороших воспоминаний! – она взяла лицо Петра в ладони и всмотрелась в его глаза. – Но всё закончилось, Петя! Давно…
– Ничего не закончилось, Лиза, нет! – он вновь горячо расцеловал её руки. – Теперь я буду ждать, сколько понадобится, ждать, что ты позовёшь меня! Только вот что я хочу сказать тебе…
– Что, Петя?
– Грядут плохие времена, поверь мне; лучше бы вам всей семьёй уехать за границу.
Они так были заняты разговором, что не замечали гневных взоров, которые бросал на них из соседней ложи Николаша. После спектакля он вихрем ворвался в ложу:
– Мама! Кто это?! С кем ты целуешься?!
– Николай, познакомься, пожалуйста. Это Пётр Фёдорович, мой старый знакомый. Я познакомилась с ним прежде, чем узнала твоего отца. Мы не виделись десять лет, и нам есть о чём поговорить.
Пётр протянул руку:
– Не сердитесь, молодой человек. Мир?
Подросток помедлил секунду, потом пожал протянутую ладонь:
– Мир.
– А ладошка-то не из слабеньких, – одобрительно улыбнулся Пётр. – Вы спортсмен?
– Да.
– Каким спортом увлекаетесь?
– Верховой ездой, боксом, фехтованием.
– Ого! Неплохой набор! Отличного молодого человека вырастили, Елизавета Александровна! – Пётр с улыбкой смотрел на Николашу. – Так держать, Николай! Уже думали, куда поступать?
– На юриспруденцию, – вмешалась Лиза.
– Мама! – сердито прошипел Николай. – Я мечтаю о карьере военного, но мама…
– Понятно, понятно, мама не хочет, чтобы ты рисковал своей жизнью. Ну, что ж, это хороший выбор, а мама… она будет волноваться всегда, на чём бы ты ни остановился!
– Пётр Фёдорович! – тут уже Лиза рассердилась. – Не сбивайте с толку моего ребёнка!
– Мама!! – ещё яростней прошипел Николаша. – Я не ребёнок! И я сам решаю, чем мне заняться в жизни!
– Николай! – строго сказал Пётр. – Мама – самый важный человек в твоей жизни! Помни об этом, даже когда станешь старым и седым, как я!
– Вы вовсе не седой! – буркнул подросток.
– Понял тебя: зато точно старый!
Петька и Лиза рассмеялись.
– Позвольте проводить вас до дома, Елизавета Александровна?
– Спасибо, Пётр Фёдорович, мы доберёмся сами, – вежливо отказалась она.
– Да! Совсем забыл спросить! Как там Матвей? А ваш батюшка? – спохватился Пётр.
– Матвей умер, Татьяна тоже умерла, а папа жив-здоров; ему шестьдесят три исполнилось, но он молодцом!
– Уходят свидетели прошлого, – тихо сказал Пётр. – Ну, что ж, Елизавета Александровна, прощайте; буду рад увидеться с вами ещё раз! До свиданья, молодой человек, береги маму: ты у неё теперь один защитник остался!
– Прощайте, Петя!
– До свиданья, Пётр Фёдорович!
Спустя некоторое время, когда они уже подъезжали к дому, Николай сказал:
– Мама, мы ещё увидим его?
– Вряд ли, сынок, он в основном живёт за границей. А что?
– Да… не знаю… Какой-то он очень… Как будто я его давно знаю, хотя вижу первый раз!
Это была их последняя встреча… Никто из домашних не подозревал, какие сильные переживания прячет Лиза в глубине души; её грызла тоска из-за отповеди, которую она дала Петру, и терзали сомнения в правильности сделанного ею выбора. То, что он был праведным, она не сомневалась ни секунды, но вот верным ли…
Сергей Афанасьевич тихо скончался через полгода после встречи Лизы с Петром; через год Николай всё-таки поступил в военное училище и Лизавета Александровна осталась совсем одна…
Вот тогда она и задумалась: а стоило ли ей жертвовать личным счастьем ради того малого, что было в прошлом? Ради того, что было просто телесным и душевным комфортом, но никогда не приносило ощущения полноты жизни?! Ведь эта жертва не дала ей никакой, даже самой эфемерной надежды на счастливое будущее! Может, намного честнее было бы ринуться в неизвестность, прислушаться к посулам Петра и попробовать начать сначала?!
Впрочем, Лиза была волевой натурой и долго предаваться мыслям о несбыточном было ей несвойственно, тем более, что Россия вступила в очень тяжёлый исторический период, затронувший всех и каждого…
1904 год… Русско-японская война, куда очень хотел отправиться, но не сложилось, Николай, военные неудачи России и территориальные уступки посеяли тягостные настроения в обществе, и престиж царской власти неуклонно падал. 5 января 1905 года случилось то, после чего ни России, ни Лизе не суждено было остаться прежними: Николай принимал участие в разгоне мирного шествия под предводительством священника Георгия Гапона и лично отдавал приказ открыть огонь. В стране начались забастовки, на улицах появились баррикады, военных беспощадно избивали. Лиза узнала, что такое непрекращающийся страх, страх за жизнь и судьбу сына.
В 1907 году, благодаря реформам Столыпина и изменению избирательных законов, было восстановлено относительное спокойствие, которое, впрочем, ничуть не уменьшило беспокойства Лизы.
В 1914 году Германия объявила войну России, и Николай Дивов, которому к тому времени было уже двадцать девять лет, принял участие в военных действиях русской армии. Он был одним из немногих, кто уцелел в Восточной Пруссии, а впоследствии принимал участие в брусиловском прорыве. Вероятно, именно там в его душе были посеяны семена антивоенной и революционной пропаганды, давшие бурные всходы.
Домой он вернулся со смятением в душе и мыслях, уже готовым встать на сторону революционеров, готовым поддержать их идеи и борьбу, но жестокое убийство царя и его семьи в марте 1917 вновь ввергло его в пучину растерянности: мир рушился, и он не мог найти точку опоры, не мог обрести так необходимого нам всем душевного равновесия.
Николай начал пить, порой мысли о самоубийстве посещали его, но лицо матери, встававшее перед его духовным взором в наиболее чёрные минуты, каждый раз заставляло отводить руку с пистолетом от виска.
Лиза страдала, глядя на его мучения, но помочь ничем не могла: её мир также распался на части. Приблизительно тогда же ей доставили пакет, в котором лежал золотой крестик на тонкой цепочке, а на словах передали, что Пётр погиб во время волнений в Петрограде…
Октябрьский переворот окончательно расставил все точки над i: прошлое ушло безвозвратно, чтобы выжить, надо было совершать решительные действия, которые приравнивались к измене, – в восемнадцатом году Николай перешёл на сторону большевиков и поступил под командование Тухачевского. В 1920 году наступал на Варшаву, в 1921, во время штурма мятежного Кронштадта, был убит…
Лиза получила похоронку и с этого времени жизнь её покатилась под откос. Со смертью сына умерла и она; на чёрном небосклоне её бытия всходило только чёрное солнце, ночи были бессонными и иссушающими, дни – лишёнными всякого смысла.
«Зачем я, старуха, живу? – вопрошала она себя. – Бестолковая, никому не нужная вошь! Копчу небо зря, а Господь никак не приберёт меня к себе».
В 1921 году Лизе исполнилось пятьдесят девять лет, она сильно постарела, высохла, волосы её покрыла седина. Благодаря небольшой пенсии, выплачиваемой ей как матери военного, погибшего при защите Советской России, продуктовым карточкам и немногим ценностям, которые она смогла сохранить, ей удавалось не умереть от голода; эпидемии, бушевавшие в стране, обошли её стороной…
В 1922 году Лиза была старой, несчастной и совершенно одинокой…У неё была небольшая комнатка в коммунальной квартире; в стране, благодаря новой экономической политике, потихоньку налаживалась жизнь, но Лизе было всё равно… Она звала смерть, но старуха с косой никак не хотела идти за другой старухой…
Летом двадцать третьего года она сидела на Патриарших прудах и, держа в морщинистых пальцах золотой крестик, в который раз вспоминала свою жизнь…
«Говорят, на наших ладонях начерчена линия жизни… Может, у кого-то так, а у меня – пунктир… Пунктиром прошла моя жизнь… Встречи с Петром… То ли радость, то ли разочарование от них, не пойму… Серёжина смерть… Петя… Николашенька ушёл раньше меня… – серые выцветшие глаза наполнились слезами. – Папа, Матвей, Татьяна – все они ушли… одна я, никчёмная, живу… Господи, прибери меня к себе, мне так одиноко!»
Лиза вытащила смятый платочек и промокнула слёзы. Потом мысли её опять вернулись к началу и стали перебирать имена дорогих и любимых людей, как пальцы мусульманина перебирают чётки при молитве…
– Вы позволите?
Лиза подняла глаза: рядом с ней стоял высокий, ссутулившийся старик, опиравшийся на трость.
– Можно присесть?
– Пожалуйста.
Старик опустился на скамью, вытащил платок и утёр вспотевший лоб.
– Ну и жара сегодня, верно?
Лиза никак не отреагировала. Никакого желания общаться с незнакомцем у неё не было.
– Совсем как летом девяностого года… – задумчиво сказал он. – Вы помните то лето? Июль, жара, «Астория»?
Лиза замерла. Она не верила своим ушам, которым послышалось что-то неуловимо знакомое не в голосе, нет! Но в его интонациях. Она медленно обернулась и уставилась на соседа по скамейке, в глазах которого поблескивали слёзы.
– Лизанька, ты совсем не узнаёшь меня? – тихо спросил он.
– Петя?! – Лиза схватилась за сердце, и свет померк перед её глазами.
– Лиза, Лиза! Очнись! – как сквозь вату услышала она.
Она лежала на лавке, под головой был свёрнутый пиджак Петра, сам он стоял над ней со стаканом воды в руке.
– Слава Богу! – он тоже держался за грудь. – Лизанька, прости меня, старого осла! Я не должен был так шутить!
Пётр помог ей сесть и поднёс стакан к губам:
– Выпей водички!
– Петя, у тебя корвалол есть? – слабо спросила Лиза, придерживая трепыхавшееся сердце.
– У меня валидол. На!
Она засунула под язык таблетку и сердито сказала:
– Старый дурак!
– Полностью с тобой согласен, Лизанька! – Пётр взял её руку и поцеловал. – Дурак, какой же я дурак!
– Но, Петя, ты же погиб! Мне принесли крест и сказали, что ты… что тебя убили! – немного невнятно из-за валидола проговорила Лиза.
– Я и был как мёртвый, – согласился он. – В конце концов, тогда мне было уже шестьдесят – в этом возрасте многие живые ничуть не краше мёртвых! Но мне удалось выкарабкаться! Чудом, я считаю…
– Но ты же уехал в Швейцарию, помнишь, когда ты говорил, что грядут тяжёлые времена? Боже, Петя! Как ты был прав! Какие времена я пережила… – Лиза не выдержала и расплакалась.
– Возьми платочек, – предложил Пётр.
– У меня свой, – Лиза чуть брезгливо повела плечами.
– Лиза, что Николаша? – осторожно спросил он.
– Нет, Петенька, больше Николаши. Погиб в двадцать первом году в Кронштадте…
– Вот как… – улыбка Петра потухла. – Как же ты, Лиза?
– Да всё живу, старая перечница, – сердито сказала она. – Что проку в моей жизни? Только хлеб даром перевожу!
– Не говори так, Лиза! – заволновался Пётр. – Я так долго искал тебя! Что было бы, если б мне сказали, что ты умерла!
– Так как же ты из Швейцарии, Петя? – вспомнила Лиза.
– Не смог я там жить без тебя, Лизанька, ностальгия замучила. Да как подумал, что я словно сыр в масле катаюсь, а ты здесь голодаешь… Не выдержал, сорвался с места – и в Россию! Собрал все свои деньги и поехал революцию делать, я ведь политический был, Лиза!
– Политический?!
– Давно, после первого побега с каторги обратился. Так вот, приехал. Меня с распростёртыми объятьями приняли, думаю, по большей части, из-за моих денег, потому что сам-то я уж не молод был, ну и… покатилось! А уж после того как меня за мёртвого приняли, с того времени я был не у дел; долго выздоравливал, потом отправлен на покой… На относительный покой. И решил тебя найти, подумал, может, ты обрадуешься, увидев старого друга… – Петька помолчал. – А, Лиза? Ты рада меня видеть?
Лиза посмотрела на него: глаза, прежде ярко-синего цвета, теперь потускнели, лицо избороздили морщины, густая шевелюра поседела и поредела, но это был он, её Пётр, которого она знала уже целую вечность, знала столько, сколько приличные люди не живут…
– Я очень рада, Петя! Ведь я думала, что ты умер… Серёжа умер, Николаша убит, папа умер, все мои подруги… Все! Я одна, как перст…
– Лиза, будем как два перста! – серьёзно предложил Пётр.
– Петя, как ты можешь?! – возмутилась Лиза.
– Лизанька, но ведь нельзя же только плакать! Пора тебе и поулыбаться немножко! Переедешь ко мне…
– Ты мне сожительство предлагаешь?! – нахмурилась она.
– Лиза, Боже мой! Что за слова?! Да хоть сейчас пойдём и распишемся!
– Нет, это, пожалуй, будет слишком смешно! – Лиза представила, какими глазами на них будут смотреть сотрудники ЗАГСа, и рассмеялась.
– Как ты хорошо смеёшься! – обрадовался Пётр. – Приглашаю тебя почтить мои апартаменты своим присутствием!
Он поднялся и протянул ей согнутую руку. Лиза оперлась на его локоть, и они медленно пошли по аллее, усаженной берёзами.
– И всё же, Лизанька, я счастлив, – задумчиво сказал Пётр. – Странная штука жизнь: мне уж в гроб пора укладываться, а я теперь хочу ещё пожить… С тобой вместе! Посмотреть, как всё будет.
– Поживём – увидим, Петя, – философски подытожила Лиза.
Жизнь мчалась рядом с ними – говорливая, шумная, предприимчивая – обтекала их, как два замшелых валуна, и спешила дальше. А Лиза и Пётр, две исписанные пожелтевшие страницы, два осколка прошлого, похоронившие свою молодость, мечты, надежды в другом веке, шли и шли, поддерживая друг друга и ощущая на лицах дыхание то ли смерти, то ли будущего…
