Светлана Курилович
Вот как бывает…
Петька молчал, хотя душа его рвалась от беспокойства. Он не был уверен, сможет ли прокурор защитить его мать, как он просил, и не знал, сможет ли он спастись сам…
Последующие события развивались так, как предсказал Стёпа: Федот мгновенно со всеми потрохами сдал Петьку, рассказав, что он известен как Везунчик с Хитровки, и посвятил следователя во все тонкости Петькиного ремесла. После этого полиция, обрадовавшись, повесила на Петра все имеющиеся в наличии нераскрытые грабежи и начала выбивать из него признания…
На одной из очных ставок Тёмный сказал Петру:
– Если уж мне погибать, то я и тебя за собой потащу; такие жернова тебе на шею навешу – вовек не выплывешь!
Александр Ипатьевич бросил все силы на ужесточение приговора Федоту и одновременно – на смягчение Петьке. Сначала он потребовал, чтобы из него прекратили выбивать показания, а затем начал деятельность по снятию с него заведомо ложных показаний. Федоровский попросил своего хорошего приятеля Николая Евстафьевича Колобушина, адвоката, взяться за это дело и подробно обрисовал, в чём суть проблемы.
Об отпуске прокурору пришлось забыть, да и Лиза была с ним вполне солидарна: для неё отдых не в радость, пока она не узнает о Петькиной судьбе. Один Дивов был недоволен тем, что они не поехали на дачу, поскольку предвкушал прогулки при луне, сладостные объятия и поцелуи на берегу озера и прочая, прочая, прочая. Всех этих радостей его одномоментно лишили, да и Лиза была сама не своя, все её мысли и разговоры крутились только вокруг злосчастного Петьки, так что Дивов как-то даже не выдержал и строго ей сказал, что больше не хочет слышать об этом проходимце. Лиза замолчала на полуслове и послушно согласилась, благо у неё теперь был другой собеседник – Лариса, которую они взяли в дом в качестве прислуги, – так было спокойнее для всех: и для Петьки, и для Лизы, и для самого прокурора, ощущавшего ответственность за их судьбы. Одному Дивову это было не по душе, но по данному вопросу его мнение никого не интересовало. Около дома Федоровских денно и нощно дежурил наряд полицейских, так что они чувствовали себя в относительной безопасности.
Для Петьки прокурор вытребовал отдельную камеру и разрешение на ежедневные посещения, что, учитывая совершенно нестандартную ситуацию, было дано. Поэтому к нему каждый день кто-нибудь приходил и приносил вкусную снедь, приготовленную когда матерью, а когда и Лизой.
Лиза тоже рвалась в тюрьму, но Александр Ипатьевич не пускал её: нечего девушке делать в тюрьме, не женское это дело. На претензии Лизы, что Лариса то и дело навещает Петра, он весьма справедливо заметил, что она – мать и имеет полное право видеть и поддерживать своего сына, оказавшегося в тюрьме.
Но один раз Лиза всё-таки прорвалась туда. Отец был на встрече с Колобушиным и проконтролировать её не смог, а она вместе с Ларисой направилась прямиком в кутузку, куда её спокойно пустили: пропуском послужило имя её отца. Лизу вежливо, оказывая знаки уважения провели в комнату свиданий, и она стала ждать человека, по отношению к которому никак не могла разобраться в своих чувства.
Пётр вошёл и стал около решётки, разделявшей помещение на две части. Лиза подошла ближе и сказала:
– Ну, здравствуй, Пётр Иванов!
– Здравствуйте и вы, Лизавета Александровна!
– Как ты здесь?
– Божьей милостью и стараниями вашего батюшки неплохо…
Но его слова противоречили внешнему виду: выглядел он не ахти как хорошо: даже за недолгое время сидения в тюрьме загар кожаной перчаткой сполз с него, синие глаза были грустными, следы допроса с пристрастием ещё не до конца исчезли с лица, и главное – тоска сквозила в каждом его движении.
– А если по правде, Пётр Иванов?
– А по правде, Лизавета Александровна, тошнёхонько мне здесь без солнышка да вольного воздуха… Иногда сны вижу, что я, маленький, в Яузе купаюсь да рыбу ловлю, и так на душе светло и покойно! А потом просыпаюсь и вижу стены эти да решётки, и свет не мил становится…
– Папа все силы приложит, чтобы тебя освободили! – горячо сказала Лиза. – Ведь ты спас и меня, и папеньку!
– Так-то оно так, но повиниться я должен перед вами, Лизавета Александровна! – в голосе Петра послышалось страдание. – Когда я вам платочек-то принёс, помните?
– Как не помнить! – память Лизы настойчиво хранила и тот день, и ясный облик Петра, и глаза его синего, как летнее небо, цвета, не выходили у неё из головы.
– Я ведь не просто так приходил, а с целью… – он замолчал.
– С какой?
– Грешен я перед вами, Лизавета Александровна! Посмотреть я приходил, можно в вашем доме что взять или нет… Я ведь домушник! – он посмотрел прямо ей в глаза. – Вы вот пожалели, когда меня у столба-то мордовали, милостью вашей спасли, а я, вор, уже тогда подумал, что у вас есть что взять, что вы из богатеев! И платочек-то мне ваш ой как пригодился! И даже когда вы меня приняли, обогрели и чаем из ваших ручек напоили, и тогда я думал только о том, как бы ловчее дом ваш ограбить. И до самой последней минуточки эту мысль не оставлял! Вот такой я человек! Так что в вашей воле сейчас казнить меня или миловать, а я очень рад, что всё вам как на духу сказал!
Пётр замолчал и потупил взор. Лиза не знала, что сказать. Её неопытную душу обуревали смятенные чувства, из коих знакомыми были только негодование, недоумение и злость на себя самоё.
– Вот я дура! – прошептала она. – Вот дура-то какая!
– Нет, Лизавета Александровна, вовсе вы не дура, это я мерзавец… – вздохнул Петька. – А вы по неопытности да по невинности своей привыкли в людях толь хорошее видеть и знать не знали, что среди них могут быть негодяи и обманщики.
– Так зачем ты нас предупредил? – сердито сказала Лиза. – Тебе, чай, сподручнее было бы грабить, коли меня бы убили?!
– А полюбил я вас, – просто сказал Петька. – Так полюбил, что света белого не взвидел, дышать не мог, пока к вашему дому не подойду и вас не увижу! Или в окошке ваш образ видел, или когда вы с подружками по магазинам или ещё куда, а я на вас смотрел и радовался, что такая красота на свете белом живёт!
Лиза молчала, приоткрыв рот. Она была выбита из колеи и не представляла, как реагировать на его слова.
– И вот точнёхонько в тот день, когда я решился не грабить ваш дом, и подкатил ко мне Федот, – с досадой сказал Пётр. – Тут уж у меня выбора не было… как ни крути, нельзя было вас на растерзание зверю этому отдавать! А он и сдал меня… Но я не в обиде: это его право, а я знал, на что шёл… От судьбы не уйдёшь, Лизавета Александровна, что на роду написано, тому и быть! Знать, судьба моя такая – на каторге сгинуть… И рад я очень, что пойду туда за благое дело, за спасение вашей жизни, а не за грабёж какой!
Он отвернулся и утёр лицо рукавом; когда вновь посмотрел на Лизу, она заметила, что глаза его мокры. Нельзя сказать, сколько в этом было правды, а сколько – игры, но сердце её болезненно сжалось, а его слова о любви окутали её тёплым покрывалом…
– Пётр, – нерешительно начала она. – Ты не расстраивайся так, я не держу на тебя зла, тем более, если бы не ты, кто знает, что со мной сталось бы…
Лиза немного помолчала, потом, спохватившись, передала сквозь решётку узелок:
– Матушка твоя пирожков напекла, поешь!
– Благодарствую и мамашу свою за заботу, и вас, что не погнушались сюда прийти. А я грех свой с души снял, и теперь мне намного легче будет: я и суд перенесу, и на каторгу с улыбкой пойду! – Петька наконец-то улыбнулся, а вслед за ним улыбка появилась на губах Лизы.
– Ну что ты всё о каторге да о каторге! – досадливо воскликнула она. – Может, и не будет ничего! Николай Евстафьевич очень хороший адвокат! Папа его давно знает, у него почти нет проигрышных дел!
– Приятно мне, Лизавета Александровна, что вы обо мне так беспокоитесь! – Пётр опять улыбнулся. – Если бы вы не сочли просьбу мою за дерзость…
– Какую?
– Ручку вашу поцеловать…
Лиза вспыхнула, как летнее солнце на закате, и, не колеблясь, протянула руку сквозь решётку. Петька осторожно взял её тонкие, слабые пальчики в свою большую ладонь и поцеловал, едва прикасаясь губами. От его поцелуя по телу Лизы словно пропустили ток, она вздрогнула, колени её ослабли. Осторожно вытянула пальцы из его руки и пошла к двери, около выхода обернулась: он стоял, прижавшись лицом к решётке и жадно глядя ей вслед.
– Ты мне тоже очень нравишься, Пётр Иванов! – прошептала Лиза и выскользнула из комнаты свиданий.
– Что со мной такое творится? – спрашивала себя Лиза.
Она словно горела в огне, щёки пылали, сердце стучало, горло перехватило, как при глотошной. Девушка внимательно рассмотрела свою кисть, и ей показалось, что поцелуи Петра светятся на коже; она поднесла руку к лицу и, не особо задумываясь, что делает, прижалась к ним губами. Слава Богу, что проделывала она всё это уже сидя в карете извозчика и никто не видел её сумасшествия! В смятенных чувствах Лиза приехала домой, скупо ответила на взволнованные расспросы Ларисы и заперлась в своей комнате, где и застал её Дивов…
Он, собственно, приехал позвать её кататься, но тут же увидел, что с его будущей женой что-то не так.
– Лизанька, что случилось?
– О чём ты, Серёжа?
– Ты сама не своя… тебя что-то тревожит?
– Ну, Серёжа, посуди сам, что может меня тревожить сейчас?
– Ты опять об этом мерзавце?
– Не надо его так называть! – вскинулась Лиза.
– А как прикажешь мне его величать?! Моя невеста думает о нём день и ночь, а обо мне совсем забыла! – Дивов обиженно замолчал.
– Обиделся! – Лиза подсела к нему, положила голову на плечо. – Не обижайся, Серёженька! Он такой бедный, несчастный, и нет у него никого, кто бы позаботился о нём…
– А я? – жалобно сказал Дивов. – У меня тоже никого нет… кроме тебя!
Лиза засмеялась.
– Что ж тут смешного? Братьев и сестёр у меня не было, отец с матерью умерли… Я совсем один на белом свете…
Лиза с удивлением посмотрела на него: эта сторона медали как-то ускользала от её внимания. Она, вероятно, в силу беспечной юности, не задумывалась о том, что у такого взрослого человека, как Серж, тоже могут быть братья и сёстры… родители… Он ведь сам в возрасте её батюшки, зачем же ему нужны отец и мать?! А вот, оказывается, нужны… Вот он сидит и тоскует… Лизе стало неловко от своего эгоизма, и она сказала:
– Сержик, пожалуйста, прости меня! Поедем кататься, как ты хотел?
– Лиза, я же просил не называть меня Сержик! Сержик – коржик… – недовольно проворчал Дивов, но по голосу было слышно, что он уже не сердится.
Они поехали кататься, с упоением целовались в закрытой коляске, но во время поцелуев Лиза воображала, что это губы Петра прижимаются к её губам, и попеременно то обливалась холодным потом, то полыхала в огне.
Дивов был в восторге: ему, в свою очередь, представлялось, что он наконец разбудил в Лизе чувственность и что её страсть – это исключительно его заслуга.
Петька в тесной, вонючей и усеянной клопами камере тоже мечтал: предметом его грёз была Лиза, атласная белизна её рук, душистый запах кожи и внезапная дрожь, охватившая Лизу, когда он поцеловал её. Мысли его продвинулись бы намного дальше, но… какое-то непривычное стеснение мешало мечтать о недозволенном…
Александр Ипатьевич не занимался такими пустяками, как мечтанья, он готовился к предстоящему суду, но время от времени откладывал в сторону ручку и то представлял себя окружённым стайкой внучат, то вспоминал Гликерию, к которой из-за текущих событий уже давно не заглядывал…
Лариса мечтала и вовсе о несбыточном: что Петрушу отпустят и заживут они как прежде. Но умом она прекрасно понимала, что даже если его выпустят, как прежде уже не будет никогда…
***
В день суда Лизу снедало беспокойство. Она с трудом упросила отца разрешить ей и Ларисе отправиться на заседание; Александр Ипатьевич был категорически против, убеждал, что они будут только нервничать и переживать, говорил, что их так и так вызовут в качестве свидетелей в своё время, но Лиза настояла. В результате туда отправились все: Лиза, Лариса, Матвей и Татьяна – только Дивову было некогда, он уехал по делам. Степан и Манька тоже пришли, явились и другие его приятели с Хитровки, так что когда Петра ввели в зал заседаний, он увидел много знакомых, сочувствующих лиц, среди которых главным для него было лицо Лизы.
Огласили список присяжных, и некоторое время зрители наблюдали, как прокурор (кстати, тоже хороший приятель Федоровского) и адвокат отводят нежелательных присяжных, причём действовали они в таком согласном тандеме, что могло показаться, что они оба – адвокаты.
Вообще заседание было довольно странным, поскольку и обвинение, и защита дружно продвигались в одном направлении: постараться максимально обелить подсудимого. Вероятно, это вызвало недовольство судьи, поскольку он подозвал их обоих и сделал какое-то внушение.
В целом суд длился несколько дней. И Лиза, и Лариса, и Александр Ипатьевич, и Матвей были призваны к ответу как свидетели. Пётр тоже давал показания.
Нет нужды пересказывать подробно, что происходило в зале суда, но в результате заседания Пётр был приговорён к пятнадцати годам каторги. Защита немедленно подала апелляцию, и при повторном рассмотрении всех нюансов дела, срок снизили до семи лет. Но и это показалось всем слишком много…
– Неужели больше ничего нельзя сделать? – с негодованием вопрошала Лиза.
– Вместо пятнадцати его осудили на семь лет! Доченька, это и так много! Мы не можем рассчитывать на большее снисхождение!
– А если государю жалобу подать?
– Лиза! – Александр Ипатьевич с укоризной посмотрел на неё. – Ты, ей-Богу, как маленькая! Есть у государя время заниматься такими мелкими делами!
– Он должен! Это его обязанность!
– Обязанность каждого человека – быть честным и отвечать за свои поступки! А Пётр всё-таки грабитель, помни об этом!
Лиза упрямо закусила губу и отправилась к Ларисе, чтобы вместе поговорить об интересующем их предмете – о Петре.
– Лиза, я думаю поехать с Петюшей, – сказала Лариса.
– Да разве это возможно?! – поразилась девушка.
– Почему же нет? Приеду, обустроюсь на месте, найду работу какую-нибудь – кухаркой, прачкой, швеёй – и разыщу Петюшу. Буду на свидания к нему ходить, еду приносить, вещички стирать… Будет он, болезный мой, хоть одно родное лицо рядом видеть. Всё легче ему будет каторгу перенесть… Только вот денег у меня нет, Лизанька. Поможешь мне? На билет хотя бы да на первое время, пока работу не найду.
– Конечно, Лариса, помогу! – горячо сказала Лиза.
– Только одного я боюсь…
– Чего же? – девушка взяла её за руку.
– Годы мои уж не маленькие, здоровье тоже…
– Сколько же вам лет, Лариса?
– А постарше я батюшки твоего на десять лет!
– Да? – девушка открыла рот. – Вы очень молодо выглядите! Я думала, вы младше папеньки!
– Так-то оно так, – вздохнула Лариса. – Но годы берут своё. Иногда я чувствую, что мно-ого пожила на этом свете! Что много видела…. Как мне хотелось внучаток понянчить! Но, видно, не судьба… Видать, судьба моя – на каторге дни свои окончить…
– Лариса, не говорите так! – испугалась Лиза. – Всё будет хорошо! А хотите, я с вами туда поеду! Вместе будем жить и Петра поддерживать!
– Господь с вами, барышня! – Лариса посмотрела на неё как на полоумную. – Что вы такое говорите-то?! Зря я этот разговор затеяла: неровён час, скажете что батюшке, а он в вас души не чает! Заболеет от расстройства, а я виноватая буду! Идите, Лизавета Александровна, идите, а то мне стряпать надо!
Она буквально вытолкнула недоумевавшую Лизу из своей каморки.
– И об разговоре нашем ни слова! – крикнула ей вслед.
Но мятежное зерно было посеяно в душе Лизы. Она всерьёз начала помышлять о том, чтобы поехать в Сибирь, в каторгу… Строила планы… В качестве кого она туда прибудет? Вот об этом Лиза не задумывалась. Как отнесётся к этой бредовой затее Дивов? О нём она вообще не вспоминала эти дни, благо он всё ещё был в деловой поездке. Пётр, ничтоже сумняшеся полагала Лиза, будет очень рад её поступку. Словом, она за всех всё решила, кроме отца. Реакция прокурора её очень беспокоила. Лиза хотела подобрать такие аргументы, которые рта не дадут раскрыть Александру Ипатьевичу и убедят его в её несомненной правоте и разумности…
Потом, спустя годы, Лиза вспоминала себя и поражалась, какой же наивной и глупой девчонкой она была, надеясь единым взмахом экскалибура сразить многоопытного городского прокурора!
Время шло, очередную партию арестантов готовили к отправке по этапу, а Лиза так и не набралась смелости поговорить с отцом. Вечером, лёжа в кровати, она придумывала, как ей представлялось, неотразимые доводы, но с утра они казались ей совершеннейшей чушью!
Лариса больше не заговаривала с ней на эту тему, она вообще старалась избегать лишних разговоров: была занята подготовкой к поездке в Сибирь. Она собиралась не много не мало сопровождать всю партию по этапу, а для этого нужно было выхлопотать необходимое разрешение, и почти всё время у Ларисы уходило на беготню по инстанциям. Александр Ипатьевич, конечно, всячески содействовал ей в этом, но и он не был всемогущ.
Так что Лиза была предоставлена самой себе, и её безумная мечта поехать вслед за Петром расцветала махровым цветом. Желая по возможности лучше подготовить себя ко всем тяготам пути и жизни в Сибири, она раздобыла и прочитала роман Достоевского «Преступление и наказание» и тут же отождествила Петра с Раскольниковым, а себя – с Сонечкой. Особенно же её умилило то, что все острожники полюбили Соню, называли её «Софья Семёновна» и «матушка»; Лиза несколько раз перечитала эти страницы и с упоением представляла себя в рубище, с нежной улыбкой на лице склоняющейся над каторжниками, врачующей их одним своим присутствием и исцеляющей прикосновением. Заключённые в её мечтах как один были все похожи на Петра, такие же ясные, синеглазые и улыбчивые.
Бог знает до чего ещё додумалась бы Лиза, но однажды за обедом Александр Ипатьевич сказал:
– Ну, что, Лизанька, ты подумала, кого из своих подруг пригласишь на свадьбу?
– На свадьбу?! – Лиза с недоумением уставилась на отца.
– Лиза, ты что? – удивился он. – Твоя с Сергеем свадьба! Мы и так отложили её на месяц из-за процесса! Пора рассылать приглашения, иначе будет просто неприлично!
Потом, глядя на дочь, прокурор добавил:
– О чём ты думаешь? Ты стала такая странная последнее время, сама не своя.
«Сейчас или никогда!» – промчалось у Лизы в голове, и она сказала:
– Хорошо, папа, что ты спросил, я и так собиралась с тобой посоветоваться!
– О чём же? – он отложил вилку. – О чём-то важном?
– Да. Дело в том, папа, что я… хочу… – Лиза замолчала, сердце её трусливо сжалось, как хвостик котёнка.
– Ну?
– Я хочу, – Лиза перевела дух. – Поехать в Сибирь!
– В свадебное путешествие? – улыбнулся Алексндр Ипатьевич. – Дочь, ты выбрала неподходящее место! Лучше в Европу – Венеция, Париж, Вена…
– Папа, ты не понял! Я хочу поехать в Сибирь, чтобы помочь Петру пережить каторгу!
Наступила минута молчания. Прокурор смотрел на дочь, думая, не ослышался ли, Лиза тоже смотрела на него ни жива ни мертва. Наконец Александр Ипатьевич откашлялся.
– Прости, я не расслышал… Ты… что ты сказала?
– Я хочу поехать в Сибирь, чтобы помочь Петру пережить каторгу! – на сей раз твёрдо повторила Лиза.
– Так… а я думал, что неправильно понял… Ты это сама придумала или кто тебя надоумил?
– Сама. То есть, Лариса же собирается туда поехать? Да? А она женщина пожилая, здоровье у неё слабое, и я подумала, что буду ей хорошей поддержкой…
– Хватит! – Александр Ипатьевич стукнул ладонью по столу.
Лиза вздрогнула: она ни разу не видела отца таким. Из кухни выглянула удивлённая Татьяна. Прокурор покраснел и гневно смотрел на дочь.
– А твоя свадьба?!
– А что свадьба? – пробормотала она.
– Отвечай, когда я тебя спрашиваю! – рявкнул он. – Свадьба, твой жених, что подумает он?! Ты об этом подумала?!!
– Я поговорю с Сержем…
– О чём ты собираешься с ним говорить?!
– Что считаю необходимым так поступить, потому что это из-за меня всё произошло, а Пётр не виноват…
– И ты думаешь, Сергей тебя поддержит? Если ты просто допускаешь такую мысль, значит ты совершеннейшая дура! Ни один мужчина в здравом рассудке даже слушать не будет такие речи! Он просто бросит тебя!
Прокурор вскочил и забегал по зале, становясь всё более красным. Лиза с испугом смотрела на него:
– Папочка, прошу тебя, успокойся!
– Поздно! – возопил он. – В гробу я успокоюсь с твоей помощью!
– Папа! – Лизе стало нестерпимо жалко отца, глаза её наполнились слезами.
– Нет, ну как тебе в голову могла прийти такая мысль?! – Александр Ипатьевич стащил с себя галстух и расстегнул воротничок сорочки. – Ты подумала о том, что будет с моей репутацией?! Дочь прокурора пошла по этапу с преступником!
Он нервно рассмеялся.
– О таком будут помнить и пятьдесят, и сто лет спустя! Мы станем притчей во языцех! А о моём добром имени следует позабыть!
– Папочка, пожалуйста, присядь!
– Сядем, все сядем! – забормотал прокурор, продолжая бегать по зале.
Куда только девалось его хладнокровие! Как всегда, когда дело касалось дочери, Александр Ипатьевич словно терял рассудок!
– Придушу этого мерзавца и сяду! – воскликнул он. – Вот тогда добро пожаловать по этапу за отцом родным! Тогда и слова дурного никто вослед не пустит!
– Папа, успокойся! – Лиза тоже начала бегать за ним, хватая за руки и безуспешно пытаясь усадить в кресло.
– Как же ты додумалась до такого?! – воздел он руки.
– Папа, жёны декабристов отправились за своими мужьями в Сибирь и стали героинями! Их подвиг воспел Некрасов!!
Александр Ипатьевич остановился, посмотрел на дочь, и внезапно его гнев сменился гомерическим хохотом. Он смеялся, смеялся, утирал слёзы и никак не мог успокоиться. Наконец упал в кресло и прикрыл глаза ладонью. Затих, немного повздыхал и вернулся к обеду:
– Татьяна! Подавай горячее!
– Папа?! – Лиза с изумлением смотрела на отца, который принялся за суп.
– Ммм?
– А как же я?
– Лиза, ты совершеннейшее дитя! Ей-Богу, не надо было разрешать тебе столько читать: образование вредно женщинам!
– Так как же?
– Во-первых, их мужья были государственными преступниками, а не уголовниками, во-вторых, они состояли в законном браке, в-третьих, они вынуждены были принести в жертву всё: своё имя, состояние, положение в обществе, даже своих детей! В Сибири они жили как простолюдинки, не гнушаясь самой чёрной работой, и, наконец, на каторгу поехали единицы, Лиза! Е-ди-ни-цы!! Прочие отреклись от своих мужей и правильно сделали: зачем расплачиваться за чужие ошибки?! Почему из-за необдуманных поступков отцов должны страдать дети?! Да что я с тобой разговариваю, – добавил прокурор, глядя на замолчавшую дочь. – Ты дитя и абсолютно не разбираешься в жизни! Тебе всё игрушки! Пора, пора тебе замуж, может, повзрослеешь, наконец!
Александр Ипатьевич попросил подать кофе и сигары в кабинет и оставил Лизу одну. Она была ошеломлена: отец не принял её всерьёз, сначала рассердился, потом посмеялся над ней… Что же делать? С кем посоветоваться, как поступить?
– Кстати, Лизанька, я принесу тебе одну книгу, Достоевского, про каторгу. Почитай на досуге! – выглянул из кабинета прокурор. – А пока займись списком гостей!
Своё обещание он сдержал и на следующий же день принёс дочери «Записки из мёртвого дома».
***
Пётр тем временем страдал в тюрьме. Причём одолели его не душевные муки, как он предполагал, а физические… Благодаря Ларисе он был человеком чистоплотным: мать с малых лет приучила его мыться по утрам и вечерам, менять одежду не тогда, когда она станет похожей на доспехи, а значительно раньше, баню Пётр тоже посещал как вздумается, так что клопы, вши, блохи были ему практически незнакомы. Тем тяжелее было ему сейчас: словно бесчисленные тьмы татар, атаковали его вредоносные насекомые, не давая ни секунды покоя. Сражаясь с ними, он и думать забыл о предстоящей каторге, все помыслы его устремлялись к горячей парной и мылу с мочалкой.
– Вот чертяки! – шипел Пётр, яростно почёсывая многочисленные места укусов. – Как навалились!
Конечно, он был рад, как говорил Стёпке, принять муки за свою любовь к Лизе, но муки эти были какие-то… низменные! Не так он представлял себе страдания из-за любви…
– Это не клопы, а медведи какие-то! – пожаловался он матери на очередном свидании.
– Потерпи, Петрушечка, вот дойдём до места, я тебе их выведу, средство есть, – уговаривала его Лариса. – Справки я все собрала, деньги у меня есть на первое время, так что устроюсь там, а глядишь, через год-два тебя и на поселение отпустят… заживём!
– Эх, мамаша, не следует вам со мной идти, зачем вам-то истязать себя?
– Молчи, Пётр! В радость мне это – с родным дитятей горе разделить! Да и не смогу я здесь… с тоски пропаду!
Много раз они спорили, но каждый оставался при своём. Наконец был назначен день отправки очередной партии арестантов, в которую и вошёл Пётр.
День с утра задался какой-то серый, небо затянуло тучами, моросил мелкий дождь. Партия каторжан, бренча кандалами, двигалась ни шатко ни валко, следом ехали телеги, на одной из которых сидела Лариса.
Лиза также с раннего утра высматривала Петра из кареты, которой правил Матвей, угрюмый, неразговорчивый, страшно недовольный тем, что она всё-таки заставила его сделать это вопреки распоряжению Александра Ипатьевича никуда дочь не возить! Но Лиза, если ей надо было, могла уговорить мёртвого.
– Матюша, ну когда же их погонят? – нетерпеливо вопрошала она.
– Должно, скоро, барышня, – хмуро отвечал Матвей, пыхтя самокруткой. – И зачем вам это надо, матушка Лизавета Александровна?
– Молчи, Матвей, тебе не понять!
Лиза напряжённо всматривалась вдаль и наконец увидела группу арестантов. Они шли неторопливо, молча, не глядя по сторонам. Поравнявшись с каретой, они, как по приказу, скинули шапки, обнажив остриженные наполовину головы. Девушка ахнула. Не так она представляла себе эту встречу! Она думала, что воскликнет: «Пётр!» – и бросится ему навстречу, а он вырвется из рядов каторжан и подбежит к ней, и они то ли обнимутся, то ли пожмут друг другу руки, и взгляды их скажут всё… Что – всё, Лиза никак не успевала додумать, но что-нибудь романтическое, возвышенное!
В действительности же она не смогла издать ни звука: в горле пересохло, язык прилип к нёбу, и лишь по ярким синим глазам девушка смогла опознать Петра, не сводившего с неё взгляда… Он нашёл в себе силы улыбнуться ей и кивнуть головой. Так же она обменялась взглядами с Ларисой, и каторжане ушли, оставляя за собой лишь следы в грязи…
– Ну что, барышня, вертаемся домой?
– Поехали, Матвей, – вздохнула Лиза и откинулась на спинку сиденья.
Настроение у неё было подавленное, но, к счастью, продолжалось это недолго: насущные проблемы и предсвадебные хлопоты взяли своё, Лиза с упоением занялась примеркой подвенечного платья, поиском украшений и прочая, прочая, прочая… Впрочем, где-то на периферии её сознания гнездилась мысль о Петре, томившемся в каторге, да взбрыкивало иногда желание поехать в Сибирь, но Лиза решительной рукой натягивала повода и усмиряла свой порыв…
Что ещё добавить? В положенное время была сыграна свадьба, и молодые уехали в путешествие, по совету прокурора выбрав Старый Свет: Италия, Франция, Вена. Предполагалось, что оттуда они вернутся поздней осенью, а за это время дом Дивова будет отремонтирован и меблирован по проекту, который они вместе с Лизой и составили. Александр Ипатьевич обещал присмотреть за переделками.
Так всё и случилось. Вернувшись из Европы, молодые въехали в дом, и Лиза… простите, Елизавета Александровна полностью погрузилась в хозяйственные, но от этого не менее приятные хлопоты. Столько всего надо было доделать и переделать! Новизна хозяйствования в своём собственном доме настолько увлекла её, что о Петре она даже и не вспоминала!
Европа невероятно ошеломила её воображение, затмив всё читанное прежде живыми впечатлениями; любовь, открывшаяся с физической стороны, доставила множество приятных минут (Дивов был отменным любовником, умелым и осторожным, и приложил много усилий, дабы своей пылкостью не испугать молодую жену), так что несчастный, пожертвовавший своей жизнью, чтобы спасти Лизу, был не то чтобы забыт, но надёжно задвинут в глубины сознания.
Не то Пётр… Оказавшись на каторге и пережив нелёгкое время приспособления к тамошним условиям и требованиям, он погрузился в рутину, и лишь воспоминания о Лизе помогали ему не сдохнуть от тоски. Отдалённый от неё тысячами километров, Петька постепенно наделил её образ всеми положительными качествами, так что Лиза мало-помалу превратилась в ангела. Пылкое воображение Петьки привело к тому, что он постепенно уверил сам себя, что Лиза так же любит его, как он её, и ждёт его возвращения с надеждой. Эти безумные мысли помогали ему влачить своё существование безропотно и покорно, пока не произошло одно событие…
Минуло уж три года, как он оказался в Сибири. Мало-помалу Пётр привык и к принудительному труду, и к вездесущим насекомым, и к тараканам в щах, и к острожным кандалам, и к невозможности уединиться… Даже к тамошней бане притерпелся, хотя первое знакомство с ней повергло его в ужас! Представьте, что привели чуть не три сотни арестантов в баню для простого люда, да половину загнали внутрь, чтоб побыстрее помылись! Набилось их – как сельдей в бочке, шум, гам, споры из-за шаек, которых не хватило, из-за воды (одной шайкой надо было умудриться помыть и голову и тело), из-за места, из-за мыла, похожего на крохотный кусок усохшего сыра…
Петька от всего этого ошалел немного, и получилось так, что в первый раз он и помыться-то не смог. А всё из-за чего? Из-за кандалов, конечно! Никто ему не сказал заранее, что снять подштанники, не снимая кандалов – нелёгкая наука: сначала надо снять бельё с одной ноги и пропустить его между ногой и кандальным кольцом, потом продёрнуть его сквозь кольцо на другой ноге, затем, сняв подштанники с этой ноги, опять продеть к себе обратно. Петька этой науки не разумел, в кальсонах запутался, в результате чего остался без долгожданной помывки. Потом, правда, собратья по несчастью его научили.
А характер у Петра был незлобивый, невспыльчивый, так что вскоре появились у него и здесь знакомцы, с которым можно было словцом перекинуться; худо-бедно обзаведеньице кой-какое завелось: чайник, сундучок с замком, всё чин по чину. Так, может быть, он и дотянул бы до конца срока, но появился в остроге новый арестант – Саня Лукин, юноша, немногим младше самого Петра. Было ему года двадцать два, невысокий, хрупкий, с каким-то утончённым лицом, светло-серыми глазами, русоголовый, он первое время отсиживался молча, утирая мокрые глаза, но спустя пару недель начал разговаривать. Пётр сразу почувствовал к нему симпатию, старался помочь пообвыкнуться на новом месте, облегчал, насколько это было возможно, каторжный труд. Мальчик принимал услуги Петьки с благодарностью и какой-то покорностью, отличавшей все его действия. Однажды он рассказал Петру, за что попал в каторгу.
