Светлана Гершанова
Вольные хлеба
19. Я не лесбиянка
Наступала весна, пора любви. Впрочем, для меня пора любви – круглый год. Но в моём сердце продолжал жить только Пан директор, не смотря ни на что. Любовь к нему была, как полноводная подземная река на равнине. Никто не знает, что она есть. Цветут сады, колосятся поля, шумят деревья, поют птицы. А она течёт себе, втайне от всех. У неё, наверно, свои пороги и перекаты, и какие-то отрезки спокойного течения.
Сижу в аудитории рядом с Колей Авиловым. Он нервный, резкий в движениях и суждениях, старше нас всех. Смотрит на меня серьёзными глазами.
– Ты чудная девчонка, только у тебя странные отношения с мужчинами. К тебе половина ребят клинья подбивали, и я в том числе. А ты? Может, ты лесбиянка?
– Что ты, в самом деле, какая лесбиянка! Простоя люблю другого человека, и он меня любит, я знаю, только сложно всё.
– Тогда ты и вправду классная!
На самом деле я верю, что с Паном директором у нас всё кончено. Очень смешно, правда, но я верю, что это конец, при каждой ссоре, а при новой встрече забываю всё. Наверно, у этой моей подземной реки такая глубина, что в ней тонут все обиды.
Но пока я уверена, что это – конец.
Шота приходит каждый вечер, когда я дома. Смотрит своими горячими восточными глазами. Если я не нужна Пану директору, почему не Шота! Я и вправду не лесбиянка.
Ну, почему я не могу подойти и положить ему руки на плечи? И, наверно, что-то есть в моих глазах, если и он не может подойти и обнять меня…
«Какой-то круг…»
Какой-то круг,
Какой-то странный круг,
Невидимый,
Начертанный судьбою.
Мне не поднять
Тебе на плечи рук,
И не шагнуть,
Как в бездну, за тобою.
Войди в него!
Войди в мой дом и сад,
Где даже воздух
В ожиданье замер.
Войди в него,
Который день подряд
Я это говорю тебе глазами!
Войди в мои
Зелёные леса,
Не нарушая
Их спокойной сени,
Не пуганы в них
Птичьи голоса,
Не стреляны
Ни волки, ни олени,
Не кошены
Ни травы, ни цветы!
Но ты молчишь,
Ты медлишь, медлишь всё же…
Не можешь ты перешагнуть черты,
Не можешь.
И, как в ответ на эти, такие несвойственные мне мысли, приехал Пан директор! Правда, не один.
Я стирала на кухне. Прибежала соседка:
– Светик, там тебя спрашивают три полковника.
– Наверно, подполковники, у меня нет столько знакомых полковников!
Выхожу в коридор – надо же, Пан директор! С ним его друг, Миша, начальник лаборатории того же института, где я два года работала в командировке. Третьего не знаю.
Я рада им, я уже забыла о своём обещании – что Пан директор меня больше не увидит. А он? Он знал меня до самого донышка. Наши ссоры, даже очень серьёзные, при новой встрече я забывала начисто.
Они принесли шампанское, коньяк, торт и конфеты.
– Почему у тебя и бокалы, и рюмки? И тарелки, и даже чайный сервиз? – удивляется Пан директор. – Это же общежитие!
– Это мой дом на два года. И я, понимаешь ли, женщина. А женщина по природе своей обживает любое жилище, любое своё гнездо.
За столом очень весело, я всё время говорю – а помнишь? А помните? Помните, в Миха-Цхакая вы встречали меня на переезде, у меня в Сухуми украли кошелёк, и у меня не было денег на автобус?
Обращаюсь к Пану директору и Мише, третьему подполковнику только подкладываю салат, картошку, колбасу.
Я понимаю, что он здесь делает, этот третий подполковник. Замуж они собрались меня выдать, надо же!
Но я не показываю вида, не выделяю никак Пана директора. А он задаёт уйму вопросов, мы поменялись ролями, раньше уйму вопросов задавала я.
– Почему у тебя полный холодильник продуктов, у тебя что, гости каждый день?
– Бывают гости, конечно, у нас на курсах сорок мужиков на четыре женщины. Если борщ кончается, могу пожарить картошку по-быстрому. Только выпивка запрещена, у меня нет, и приносить не разрешаю. Для вас – исключение, я так рада, что вы ко мне выбрались!
Хотела ли я выйти замуж? Теоретически – да. Какая женщина не мечтает о своей семье, доме, муже – надёжной опоре в жизни, любящем и любимом? Умом – я готова была выйти замуж за хорошего порядочного человека, доброго и сильного. Но все годы, пока в сердце у меня жил Пан директор, оно говорило «нет!» каждому претенденту на эту роль, и я слушала его.
Весна, ну весна!
У Пана директора день рождения, он решает, что у нас уже чисто дружеские отношения, и он может позвать меня в гости, в свой дом. Меня и Мишу. Слава Богу, Миша, умница, отказался – за себя и за меня.
И мы празднуем сначала втроём, потом вдвоём, у Пана директора в гараже, чисто по-дружески, и он провожает меня до метро.
Я дарю ему кассету со своими песнями, мне помогает их записывать сокурсник. Я ему нравлюсь, очень, женщина это чувствует безошибочно.
– Это подарок?
– Да.
– Любимому?
– Да, как ты догадался?
– У тебя всё отражается на лице.
Готовых песен не так много, и почти все они грустные «Ходите чаще в гости к старикам, «Подкова», «Тополиная стража» и «Алёнушка» с Беловым.
Алёнушка
Стал осинник розовым
На закате дня,
Хоровод берёзовый
Закружил меня,
Рученьки зелёные
Травы тянут ввысь —
Где же ты, Алёнушка,
Где ты, отзовись!
Что добро, что лихо я
От тебя снесу,
Где ты бродишь, тихая,
Где, в каком лесу?
Рученьки зелёные
Травы тянут ввысь —
Где же ты, Алёнушка,
Где ты, отзовись!
Некому мне высказать
Нежные слова —
Сам тебя я выдумал,
Сам заколдовал…
Рученьки зелёные
Травы тянут ввысь —
Где же ты, Алёнушка,
Где ты, отзовись!
20. Где твоё кольцо
Когда я только стала инженером…
У нас в Конструкторском бюро работала одна женщина, у неё был муж и любовник. Об этом знали все, даже я, хотя до меня сплетни обычно не доходили.
Когда я заходила к ним, она говорила, обращаясь к женщинам своего отдела:
– Давайте выдадим Светлану замуж. Такое добро пропадает!
Сейчас Тема Исааковна тоже решила, что пропадает добро.
– Вам надо выйти замуж. Что же вы, после курсов вернётесь в Ростов? Пора устраивать свою жизнь.
– Тема Исааковна, я бы с радостью, но не встречается человек.
– Никогда не поверю. Хорошо, я подумаю над этим вопросом.
И подумала! У двоюродного брата Ларисы, Сашиной жены, была крепкая холостятская компания, три закадычных друга. Один из них подумывал жениться. Друзья решили не пускать этот важный момент на самотёк, и самим посмотреть на предполагаемую невесту.
Тема Исааковна – пусть земля ей будет пухом! – закатила званый обед. Мужики были симпатичные, весёлые, и я совсем забыла, что на смотринах. Была, конечно, самой собой.
Жених был самый скромный из них, самый тихий и интеллигентный.
Дня через два я пришла не к Теме Исааковне, а в новый Сашин дом. Лариса встретила меня в прихожей:
– Светлана, вам очень повезло. Саша согласен на вас жениться. У него прочное положение, хорошая зарплата, квартира.
– Правда? А мне больше понравился ваш брат, Давид.
– Губа не дура! Но это не про вас, – почему-то оскорбилась она. На этом сватовство кончилось.
Такая у меня была прекрасная и удивительная жизнь. Одно омрачало, в ней не было любви. Друзья, знакомые, книги, театр, музыка – пожалуйста, только любви нет. А я без неё, как без воздуха!
Пан директор не звонил больше, и я ему не звонила, хотя очень хотелось. Зачем, если он не хочет меня видеть! Но автоматы – на каждом углу…
Я кормила кого-то своим борщом, кому-то чинила пиджак, даже выслушивала чьё-то объяснение в любви. А эта бредовая идея, позвонить ему – жила во мне, помимо моей воли. Проходят дни, недели. У меня не появляется решение позвонить. Появляется слово – ладно!
Звоню из автомата. Сначала долго выбираю его, потом останавливаюсь, вот здесь мы с тобой поговорим. И сразу понимаю, что не надо было звонить. Какие-то необязательные слова:
– Я так рад, что ты позвонила! Наши передают тебе привет. Она говорит – спасибо, и тоже передаёт вам привет. Они говорят спасибо.
И вдруг я говорю неожиданно для себя, не зная, зачем и почему…
Наверно, от невыносимости этого дружеского тона – что было, то было, а теперь мы просто друзья и бывшие сослуживцы!
– А знаешь, я замуж выхожу.
Назавтра он ждёт меня после занятий в комнате Нины Аверьяновны. Мы выходим из аудитории, и он встаёт мне навстречу:
– Здравствуй. Где мы можем поговорить?
– Да вот – пустая аудитория.
Все смотрят на него перед тем, как уйти, и взгляды недобрые. Он в своей военной форме с погонами, только фуражка в руках.
– Ну и куда вы собираетесь в свадебное путешествие?
Я представила себе Давида, собранного, решительного, он не спрашивал бы, куда я хочу поехать…
– Это мужское дело, куда повезёт, туда и поедем.
– А где же твоё кольцо?
– Моё кольцо по ошибке досталось другой женщине, – зачем-то говорю я на этот раз чистую правду, и иду к выходу.
И вот такие горькие стихи:
Кольцо
Мой любимый,
Моя радость,
Глянул мне в лицо:
– Ты же замуж собиралась,
Где твое кольцо?
Ах, кольцо —
Такая жалость,
Знаешь, дорогой,
Так случилось,
Что досталось
Женщине другой.
А потом —
Такая жалость,
Всех других скромней,
Потерялось,
Затерялось
Меж ее камней!
Спит она,
Когда не сплю я,
Видит мои сны,
У нее от поцелуя
Губы холодны…
Ну, а новое —
Как видно,
В дальнем руднике
Неоткрытое, таится
В золотом песке.
Мой любимый…
Подземная река моей любви поглотила этот очередной водоворот, и шла опять глубоко-глубоко, подальше от людских глаз.
Я не рассказывала о Пане директоре ни одному человеку, даже Люсе. Все мои друзья очень удивились, когда вышла, наконец, притча о любви, под названием «Если бы мне сказали». Была уже середина девяностых. Никто из них не мог поверить, что я, такая открытая, носила всё это горькое счастье в себе долгие годы.
Маме тем более нельзя было даже упоминать о его существовании в моей жизни, явном или виртуальном.
21. Лето
Я занята, как всегда. На радио идут передачи о моих поэтах и прозаиках, привожу двух прозаиков в Дон. Убеждаю Даню Долинского, что у поэтессы из Каменска прекрасные, настоящие стихи. Не получается. И в издательстве меня слышать не хотят.
Езжу на выступления по пионерским лагерям. Никаких машин нам не положено – автобусы, пешком, с кем пошлют, с тем и еду. Жара у нас в Ростове под сорок градусов, но я ещё не успела отвыкнуть от жары.
Часто выступаем с Аршаком. Вообще, пионерский лагерь – испытание. Так молодые музыканты пробуют себя в переходах, в электричках. Если там примут – всё в порядке. Собирается весь лагерь, от самой малышни до старших отрядов, где вполне взрослые ребята, встретишь на улице – не подумаешь, что школьники. Как сделать, чтобы всем было интересно? Хоть по проволоке ходи!
Я не подстраиваюсь ни к маленьким, ни к большим. И каждый воспринимает то, что я говорю или читаю, на доступном ему уровне.
Говорю:
– Я вам почитаю про любовь. – Старшие никак не отреагировали – что я им могу рассказать о любви, чего они не знают? Зато как оживилась детвора на первых скамейках!
Идём через поле. Надо выйти к шоссе, и по нему – к автобусной остановке. И вдруг Аршак говорит:
– Знаешь, мы ведь все были влюблены в тебя. Ты приходила, садилась в кожаное кресло – девочка с золотыми волосами…
Я только взглянула на него удивлённо – вот уж от кого не ожидала таких откровений! И промолчала.
А на главной улице своего любимого города, возле городского сада, я случайно попадаю в объектив – кто-то снимает прохожих с крыши дома на углу. А может, не случайно? Когда я приезжаю следующим летом, вижу этот снимок в юбилейном сборнике о Ростове.
В то лето со всей остротой встал квартирный вопрос. Когда-то у нас была прекрасная по тем временам квартира, целых сорок пять квадратных метров. В ней не было ковров и дорогой мебели, и поэтому нам с братом разрешалось держать рыбок и птичек, и даже кошек и собак.
Разрешалось устраивать танцы, приводить друзей. Наша железная лестница не умолкала всё наше детство и юность.
Теперь мы с мамой остались вдвоём. Я-то ещё год буду в Москве, а маме опять коротать зиму в таком холоде!
Я взялась за обмен со всей решимостью, я посвятила этому всё лето! Но оказалось, что наша квартира никому, никому не была нужна даже за однокомнатную.
Хожу в Обменное бюро, даю объявления, отмываю до блеска квартиру, хотя мама протестует, говорит, что и так чисто. Сначала пытаюсь поменять на двухкомнатную, но очень быстро понимаю, что это нереально.
Отзываются многие, я привожу их в свой дом. Они ходят по комнатам, и сначала им всё нравится. Потом – крошечный коридор, тёмная кухня, газовая горелка, не обогревающая ни одну комнату… Но это был мой дом. До сих пор, если мне снится дом, то только этот, где я выросла.
С одним обменщиком, по-моему, мы сразу понравились друг другу. Жил он один, я не знаю, зачем ему была нужна старая трёхкомнатная квартира. Мы разговаривали, будто были знакомы давным-давно. Он должен был прийти к нам в два часа дня.
Жарко, очень жарко, окна нараспашку. Мы с мамой на кухне. Она никак не может привыкнуть, что я давно взрослая, продолжает обращаться со мной, как с девчонкой, контролировать каждый шаг. Я не помню, чем я ей в тот день не угодила. Но уже без четверти два, а она кричит на весь двор.
– Мама, не кричи, пожалуйста, ты можешь говорить спокойно?
– Спокойно? Да у меня уже сил нет, ты не меняешься, какой была неуправляемой в пятнадцать лет!
Без десяти два. Сейчас он придёт…
– Ты совершенно не понимаешь русского языка! Как ты себя ведёшь! Я вам всю жизнь отдала!
– Мама, перестань кричать, очень тебя прошу.
Шаги по нашей чуткой лестнице вверх. Когда идут вверх, звук поднимается до высоких нот.
А мама продолжает кричать, потому что я не такая, как ей нужно.
Шаги по лестнице вниз. Звук опускается до низких нот. Парня с улицы Ленина я больше никогда не видела.
Но я всё же нашла обмен! Квартира была на шестнадцатом этаже без балкона. Но в престижном районе, с большой светлой кухней, нормальной ванной, паровым отоплением. Маме здесь будет хорошо, только бы обменщик не передумал!
Его зовут Юрий, как моего папку. Когда-то, когда я была совсем маленькая, он менял нашу маленькую квартиру на эту, просторную, трёхкомнатную. Он рассчитывал, что наша семья будет расти. В тёмной комнате прорубили окно, она стала детской для меня с братом, который появится через три года. Печное отопление тогда было обычным делом.
Юра ходит из комнаты в комнату.
– Хорошая квартира. Почему вы меняетесь? Поставили бы АГВ с батареями, утеплили коридор.
– Мне это не под силу, мужчины в доме нет. А вы поставите АГВ.
– С одной стороны, у сына будет своя комната, здесь можно сделать кухню-столовую, балкон большой. Но потребуется просто капитальный ремонт! И железная лестница, зимой сплошной лёд, конечно. Я подумаю.
Едем с Нелей, ростовской поэтессой, в донскую станицу на юбилей к Борису Куликову. «Ракета» легко рассекает донскую волну, солнечные лучи заливают салон. Я вяжу свитер, считаю петли – изнаночная, две лицевые, изнаночная…
– Света, ты счастлива?
– Да-а – а.
– Видишь, как тебе хорошо!
– А ты спроси у меня через десять минут, я тебе отвечу, что несчастней меня нет человека! – говорю я, и смеюсь.
Я и сама не знаю, счастлива ли я.
Банкет затягивается до поздней ночи, потом я иду с давним своим знакомым к дальнему костру на другом берегу. Приносим по ветке, пьём вино, поём с незнакомыми людьми, возвращаемся к своим…
«Река тиха и широка…»
Река тиха и широка,
Свет лунный и покой,
И только пламя костерка
Там, где-то за рекой.
И будто в мире – никого,
И мостик навесной,
И доски шаткие его
Плясали подо мной,
Заворожённые огнём
Дразнящим вдалеке
Шли тени, чёткие, как днём
За нами по реке.
И вот послышался вдали
Негромкий разговор,
И мы, как надо, принесли
По ветке на костёр,
И протянули нам хлеб-соль
Над чашей круговой,
И песня,
Песня, как пароль,—
Чужой ты или свой.
И как давно заведено,
Не нами, не вчера,
Мы пили терпкое вино
За тех, кто у костра.
Как он умеет, небольшой,
Связать чужих людей
Своей горячею душой,
Открытостью своей!
И будут вновь трещать дрова,
И пламя танцевать,
И восхищённая трава
На цыпочки вставать,
И будет молодость с тобой
Мой давний друг, пока
Способен встать ты и пойти
На пламя костерка,
Его знакомый терпкий дым
Зажмурившись, вдохнуть,
И песню, что живёт над ним
Негромко подтянуть.
Вокруг такие добрые, чудесные люди, и сердце моё полно любовью, я люблю Дон, люблю костры, песни и всех – всех!
– Светочка, я вызову машину, поедем ко мне на хутор! – говорит мой знакомый, с которым мы ходили к дальнему костру.
– Нет, – отвечаю виновато, – я не могу.
– Ну почему, мы так давно знаем друг друга, ты же свободная женщина, я свободный мужик, и совершенно теряю от тебя голову.
– Прости, пожалуйста, но я не могу.
На обратном пути Неля спрашивает:
– Почему ты не обиделась, когда он звал тебя? Тогда, в Ростове, с тем поэтом в гостинице, ты была так возмущена!
– Но я же была девчонкой, а сейчас я взрослая свободная женщина, и это нормально, что мужик может потерять от меня голову. Я просто не хочу делать из своей жизни проходной двор.
– Но почему ты не оскорбилась!
Часть II
Снова Москва
1. Это мой дом
Возвращаюсь в свою комнату, уютную, ставшую родной. Только цветок, что за прошлую весну успел заплести угол и две стены до половины, погиб.
Я оставила ключ аспирантке, которая не собиралась летом уезжать, но уехала, не передоверила никому.
С тех пор, когда мне говорят – заведи себе кошку или собаку, ты одна – я рассказываю про этот цветок.
Я стояла посреди комнаты и смотрела на него. Он умирал, наверно, медленно, высыхая от жажды. Лисья стали коричневыми и хрупкими, как стекло, но опали, только когда я снимала его со стены.
Новый цветок покупать не стала, решила, не могу брать на себя ответственность за чью-то жизнь, ведь моя – непредсказуема!
А в остальном – всё было прекрасно, прекрасно и удивительно. Нина Аерьяновна обнимает меня крепко-крепко, и все рады мне! И я, как в детстве, верю, что все вокруг любят меня. В Ростове мне казалось, что эта уверенность атрофировалась навсегда.
В Москве золотая, золотая, золотая осень. Хожу по улицам, и прохожие улыбаются мне – наверно, потому, что и с моего лица не сходит счастливая улыбка.
Машинка моя доживала свой век. Я поменяла шрифт, и теперь мои рукописи в редакциях выглядели вполне респектабельно. Но рычажки ломались один за другим. Меня посылали из одной мастерской в другую:
– У вас раритет какой-то, таких машинок уже нет ни у кого. Вот, попробуйте ещё по этому адресу.
И вдруг у одного мастера оказались нужные рычажки!
– Мне попалась старая машинка, я её разобрал на запчасти. Но никому, кроме вас, они так и не понадобились. Возьмите, пусть у вас будут запасные.
– Спасибо вам огромное!
И ручка у футляра оборвалась. Это было проще, в любой мастерской, где ремонтируют сумки и чемоданы, починят без разговоров. Одна из них была на соседней улице.
Я несла свой футляр из починки. Надо было перейти осенний Тверской бульвар по колено в опавшей листве. Были сумерки. Поодаль от дорожки стояли операторы с камерами.
– Вот именно то, что нужно! – сказал один из них.
Я прекрасно видела, что меня снимают, но шла также медленно, наслаждаясь шуршанием листьев и осенним влажным воздухом.
По телевиденью эту картинку показали к прогнозу погоды. Видели многие, и в Москве, и в Ростове.
Тот ростовский поэт, что называл себя Хитрым Аширом, спросил потом:
– У тебя знакомые на телевиденье? Кто тебя пригласил на съёмку?
Не поверил, что я просто шла через бульвар.
– А как тебя снимали у городского сада для юбилейного буклета?
– Да так же, я просто шла по улице летом, снимали с крыши. Я и не знала, для чего! И Ростов без меня не полный, и в Москве я делаю погоду, – отшучиваюсь я, но он не думает смеяться.
2. Неудача
Саша познакомил меня со своим другом, композитором Ильёй Катаевым, ещё прошлой осенью. Мы общались довольно часто, но песни он на мои стихи он не написал ни одной.
При каждой встрече убеждал меня, что я не должна уезжать из Москвы.
– Да как я могу здесь остаться! Только замуж выйти, но я не умею без любви. Или вернуться в свою инженерию, тоже без любви.
– Какая инженерия, забудьте! Нужно собрать все ваши песни и пойти в Министерство культуры. Они напишут письмо в Бюро обмена.
– Они со мной и разговаривать не станут. Я попробую снять комнату в Москве, у меня есть деньги на первое время, десять лет собирала.
– Это вариант. У вас всё будет хорошо, я знаю. Вы человек талантливый, и такой скрытый темперамент, как у вас – очень ценное явление.
А я и не знала, что у меня он есть, этот скрытый темперамент! Вот так живёшь, и не знаешь о себе ничего.
С Ильёй у меня связана большая неудача. Ему заказали музыку к документальному фильму о ветеранах. Он поручил мне написать шесть песен – зонтов. Повёз на телевиденье, нам показали отснятый материал. Дни летели, а у меня не было ни строчки.
Я написала стихи – «Ветеранам», «Память», «Берёзу», но потом, когда фильм был уже смонтирован и озвучен. Илья тянул, сколько мог!
Сидим у него втроём, с режиссёром. Больше ждать нельзя.
– У меня ничего не получается, я, очевидно, не профессионал. Профессионалы это умеют – за день, за ночь, за сколько нужно! Я не умею.
Подобрала им стихи фронтовых поэтов, Илья написал к ним музыку – уж он-то был профессионалом! А я вместо зонтов написала горькое стихотворение «Неудача». Ходила по своей комнате от окна к двери, и не могла себе простить это своё неумение.
День Неудачи
День под символом Неудачи…
Прошагай его, проживи,
Ничего в нём переиначить
Не под силу самой любви.
Телефонную трубку не трогай,
Голоса в ней не береди,
С этим днём, как с совестью строгой
Ты побудь один на один.
Ни своя, ни чужая жалость
Не помогут – всё вкривь и вкось!
Забываешь, что удавалось,
Помнишь то, что не удалось.
В этот самый тяжкий и горький
Из твоих невесёлых дней,
Что цепляться за поговорку —
Утро вечера мудреней!
Что Надежду хватать за одежды —
Холодна она, холодна,
Пусть тебе помогала прежде,
Не поможет теперь и она.
Комнату от окна до двери
Всю шагами соединив,
В этот день ты уже не веришь
В то, что будут другие дни!
День под символом Неудачи —
Он не чёрный, седой, как нож.
И поплакать бы,
Не заплачешь,
А сначала опять начнёшь.
И надо же было случиться, что я встретила в переполненном магазине ветерана из той плёнки, что показывали нам с Ильёй. Я стояла за ним в очереди в кассу, и для меня он был живым укором – ты же назвалась поэтессой! В Союз тебя приняли! Любой поэт на твоём месте лёг бы костьми, а написал!
Забываешь, что удавалось, помнишь то, что не удалось!
По-моему, после встречи в магазине я написала «Ветеранам». Может, вместо плёнки надо было посмотреть в глаза живому ветерану? Может быть…
Ветеранам
Как вам живётся, ветераны,
На той земле, что вы спасли,
Где за годами,
Как за горами,
Война теряется вдали?
А жизнь – не скатерть-самобранка,
А жизнь – не заводь, быстрина,
И редки орденские планки,
И только в праздник ордена.
С годами реже, слишком редко
Вдруг заведёте разговор —
Кто всю войну прошёл в разведке,
А кто танкист, а кто сапёр.
Вы с нами рядом.
С нами рядом,
Но вдруг в толпе, среди людей,
Остановлюсь пред вашим взглядом,
Как перед совестью своей.
Склонюсь пред тем,
Как вы вершили
Ваш общий путь, и каждый – свой,
Пред вашей верой нерушимой,
Пред вашей дружбой фронтовой.
Прошли года, минули войны,
Кружат орлы, не вороньё…
Хочу, чтоб были вы спокойны
За поколение моё.
Мы вашей плоти, вашей крови,
Вы нам давали имена,
Когда над нашим изголовьем
Внезапно грянула война.
Мы вскормлены годами теми,
И очень верить я хочу,
Что непростое наше время
Нам тоже будет по плечу.
Как вам живётся, ветераны?
