Степан Станиславович Сказин
Анархо-гарем
Бесовское гнездо располагалось на первом этаже жилого дома. И было отмечено вывеской: уродливая львиная морда на фоне солнцеворота.
Шум могучего ливня поглощал звуки наших шагов. Огни уличных фонарей вспарывали брюхо студеной темноты.
Пластиковые двери «гнезда» на удивление легко поддались. Мы взломали их куском арматуры.
В моем мозгу пронеслось запоздалое опасение: завизжит сигнализация – раньше, чем мы несколько раз моргнем, примчатся бугаи-охраннички или полицаи; скрутят нас, как миленьких.
Но… никакая сигнализация не взвыла. Видимо: бритоголовая нечисть чувствовала себя в Русской Конфедерации настолько уверенно и вольготно, что позволила себе не тратить лишние деньги на безопасность.
Мы думали: в такое позднее время офис будет пустовать. Мы раздолбаем компьютеры и мебель, распишем стены анархистскими лозунгами – и без проблем уберемся восвояси.
Но – едва мы прошли холл – на нас выскочил щуплый прыщавый нацик с выпученными глазами.
То ли несколько секунд, то ли целую вечность мы растерянно таращились на ушлепка – а тот на нас. Трудно сказать, кто больше испугался.
Я опомнился раньше всех.
Стараясь говорить не своим голосом, а голосом страшного орка – я приказал тощему неонацисту:
– В сторону, щенок!.. Молчи – и мы не выпустим тебе кишки.
И так как обосравшийся ультраправый не сразу двинулся с места – я отвесил бритоголовому пару сочных оплеух.
Нацик сел в углу. Затрясся и заплакал.
От страха или от унижения?..
А мы сориентировались – и взялись за дело.
Надо сказать: мы порядком нервничали. И у меня, и у моих товарищей – дрожали руки.
Мы превратили компьютеры в груду пластика и металла. Перевернули столы, кресла и диваны. Сорвали со стены и разодрали неонацистское знамя. Намалевали аэрозолью надписи: «Да здравствует социальная революция!..» – «Смерть нацистам!..» – «Анархия – мать порядка!..» – «Потный – убийца!..».
– Сворачиваемся, – сказал Иван.
Оставив позади разгромленный вражеский офис и истекающего соплями худого нацика – мы растворились во мраке.
8. Арест
Ночью я переступил порог родной квартиры.
Аиша сразу проснулась. Посмотрела на мои перепачканные аэрозольной краской руки – вздохнула, но ничего не сказала.
Затем спросила:
– Чай будешь?.. Сейчас разогрею тебе щи.
Пока я хлебал суп – жена грустно смотрела то на меня, то в пол. Не в ее привычках было меня «пилить». Но от одного только взгляда темных Аишиных глаз – в которых не было даже укора – на меня накатило неодолимое чувство вины.
До чего я дошел?..
Вообразив себя революционером-анархистом – я громлю неонацистские офисы. Герой!.. А о жене не подумал. Как – должно быть – болело ее сердечко, когда я отправился куда-то на ночь глядя!..
Позор мне. Я забыл, что имею право на анархо-деятельность постольку поскольку обеспечил достойную жизнь своей второй половинке. А я ведь ничего не обеспечил!..
Нет. Это Аиша ходит на работу в бутик – принося в семейную кубышку хоть какую-то копеечку. А я?.. Только ем, сплю, хлебаю кофе – да еще шатаюсь где-то дождливыми вечерами.
Одно дело – Иван и Петр. Холостяки. А я обязан помнить об Аише. Я ее муж и единственный защитник.
– Аиша. Я…
– Да?..
– Я… люблю тебя…
Больше я ничего не смог из себя выдавить.
– Я тоже тебя люблю, – тихо отозвалась жена.
Мы легли в постель. Долго ворочались. Не спали. Непрекращающийся ливень – колотил в окно.
Кажется – я заснул только под утро, когда дождь наконец перестал.
Скоро Аиша меня разбудила. Поцеловала – и сказала, что идет на работу.
– Угу, – только и ответил я, снова соскальзывая в сон.
Но в царстве Морфея я гостил недолго. В дверь позвонили.
«Наверное, Аиша что-то забыла», – подумал я, разлепляя веки.
Сунув ноги в шлепанцы – я потащился открывать.
– Именем Русской Конфедерации!..
С порога мне сунул в нос свою пурпурную «ксиву» амбальный полицейский при полном обмундировании.
– Какого?!.. – выдохнул я.
Но полицейские (их было двое) молча оттеснили меня от двери – и втекли в квартиру.
– Именем Конфедерации: вы арестованы по подозрению в терроризме!.. – счел наконец возможным объяснить вторжение амбал в погонах.
– Что?!..
Вихрь закружился у меня в голове.
Я – конечно – понимал: тщедушный нацик, которому я врезал, сразу же после нашего ухода вызвал своих дружков и полицаев. Но чтобы нас так быстро вычислили?!.. Да еще обвинили в терроризме?!..
Юридически, то, что мы с Петром и Иваном провернули – только хулиганство да порча имущества. Впрочем, известно: закон – что дышло. Нас могут выставить хоть террористами, хоть педофилами.
Я похолодел и одеревенел.
Мне не дали позвонить Аише. Не дали даже в руки взять телефон. Будто я был мешок с картошкой – меня просто выволокли из квартиры и погрузили в полицейскую автомашину.
…В следственном изоляторе я подвергся утонченным издевательствам и оскорблениям.
Пузатый майор орал на меня. Обзывал «анархистской свиньей». И требовал, чтобы я во всем признался. Потому что – мол – Петр и Иван все равно меня выдали.
К чести моей: я не раскололся.
В свое время я читал о подлом полицейском трюке. Революционеру говорят: «Твои товарищи от тебя отреклись» – хотя это не так – чтобы морально сломить «преступника».
Я отвечал майору, что скажу что-нибудь только в суде – когда увижу моих друзей. То требовал, то чуть ли не умолял дать мне позвонить жене.
В изоляторе меня держали неделю.
И это было только начало моего страдного пути.
9. Суд
Получилось, как я предполагал: я пожал руки Петра и Ивана в зале суда – куда нас доставили прямиком из следственных изоляторов.
Мои товарищи выглядели усталыми и помятыми. Но держались молодцами.
Мы торчали в «обезьяннике» – отгороженные от публики решеткой. Зал наводняло приличное количество людей: какие-то дядечки в пиджаках и при галстуках, тетеньки чуть ли не в бальных платьях, полицейские. Обиженным волчонком сидел в углу тот худосочный нацик – которого я угостил парой оплеух.
Одной из последних в зале появилась Аиша. Бледная, дрожащая – она напоминала лилию на ветру.
Слов нет – какая буря поднялась в моей душе, когда я увидел жену. Как заныло мое сердце!..
Я ведь был так виноват перед Аишей!..
А она?.. Она нашла в себе силы улыбнуться мне. Помахать мне ручкой.
Жирный судья – пыхтя и отдуваясь – поднялся на кафедру. Позорное разбирательство началось.
Честно признаться: я надеялся, что нас не будут строго карать. Попугают – и отпустят. Но провидцем оказался Иван – который мрачно бросил:
– Что было в изоляторах – цветочки. Теперь от нас просто так не отлепятся.
Прокурор требовал признать нас террористами и бросить в тюрьму на какие-то дикие сроки.
Что должна была чувствовать Аиша – слушая страшные прокурорские речи?..
Защищал нас – из любви к искусству – некий бойкий адвокат. Член социалистической партии.
Он напирал на то, что «мои подзащитные не вполне вменяемы». Потому – «о заключении в тюрьму невозможно и говорить».
И адвокат «победил».
Судья согласился: никто в здравом рассудке не пойдет мстить за убитую девочку – громить неонацистский офис.
Нас не отправили на нары. А приговорили к разным срокам принудительного лечения в ДПУ – дисциплинарно-психиатрических учреждениях.
Самый длительный срок – год – дали мне. Я был старше моих товарищей. Да вдобавок «жестоко избил» того хилого нацика – который оказался несовершеннолетним.
Прежде чем меня увезли в ДПУ – мне дали увидеться с женой.
Аиша в слезах обняла меня:
– Держись. Держись, дорогой. Я буду навещать тебя…
Мое чувство вины перед любимой разрослось до галактических размеров.
10. Ад
Первые полгода в ДПУ были кромешным адом.
Еще конвоиры – которые доставили меня в «учреждение» – с долей сочувствия предупредили меня: здешний директор – изверг. Лютый больной на голову консерватор – считающий каждого анархиста личным врагом.
Скоро я на собственном горьком опыте убедился насколько все плохо.
Стоило мне попасться на глаза идущему по коридору господину директору – тот моментально превращался в дьявола.
– Что?!.. Анархистик?!.. Вольготно себя чувствуешь, бешеный лис?!.. Шатаешься по всему этажу?!.. Небось – фантазируешь о том, как метнешь бомбу в церковь?!.. Санитары, сюда!..
Раздавался тяжелый топот.
Прибегали санитары. Директор отдавал им приказ – какой пытке меня в этот раз подвергнуть.
Обычно мне вкалывали какой-то препарат – от которого меня бросало в жар. Я точно превращался в раскаленную паровозную топку. Отходил от проклятого укола два-три дня.
Другим «наказанием» за «анархизм головного мозга» было лишение обеда.
Это было тем более жестоко, что и обеды-то были совсем не сытные. Так – ложечка пюрешки. Половник странной бурды под условным названием «суп». Парочка микроскопических синих котлет из неизвестного происхождения фарша. Мутный компот на запивку.
Фактически меня обрекали на голод.
И попробуй вякни что-нибудь, возрази!.. Сразу попадешь в карцер.
Карцер!..
Я дергался от одного только этого слова.
Пару раз я побывал в карцере. И – казалось – состарился духовно лет на пятнадцать.
Представьте себе темную комнату – похожую на стоячий гроб. Не прилечь – разве что присядешь на карточки. Свет просачивался через единственную узенькую щелочку.
И в таком «ящике» я проводил по двенадцать часов. Меня даже не отпускали в туалет.
Каждое воскресенье меня навещала Аиша.
Она льнула ко мне котенком. Прятала лицо у меня на груди. Потом взглядывала на меня снизу вверх воспаленными от слез глазами – и спрашивала:
– Милый. Ну как ты?.. Держишься?..
Я рад был видеть Аишу. Но мне хотелось провалиться. Я был так виноват перед женой!..
Наверное – мне было бы легче, если б она сердилась. Ругалась бы на меня. Истерила.
Но нет. Ее агатовые глаза не метали молнии. А только смотрели на меня с тихой грустью.
В который раз я клялся себе: если (когда!..) я живым выйду из ДПУ – я стану для Аиши лучшим мужем. Наймусь грузчиком – черт возьми!.. – несмотря на свою совсем не геркулесовскую комплекцию. Параллельно освою какую-нибудь достойно оплачиваемую профессию.
Но – так или иначе – обеспечу своей жене покой и сносный быт. Буду заботиться о ней и дарить ей цветы. Мы родим милого щекастого ребенка…
А анархистом можно быть и тихим. Стану почитывать по выходным Кропотливого и других философов – и будет с меня.
Аиша приносила мне разные вкусности.
Бутерброды с копченой колбаской. С плавленым сыром. Иногда – и с соленой рыбой. Домашнее жаркое в лотке. Фрукты.
Я старался съесть все еще в комнате свиданий. Так как понимал: по указке директора – персонал отнимет у меня гостинцы.
Аиша целовала меня – и уходила.
Я возвращался на свою жесткую койку. Утыкался в подушку – и плакал. Плакал.
11. Усталость Аиши
Через полгода директор сменился.
Нового главу «учреждения» любовно называли «дядя Женя».
Это был кроткий христианин – ни к кому не испытывавший ненависти. И относившийся к своим подопечным как к несмышленым детям.
Мотать срок сразу стало легче.
Надо мной перестали издеваться. Я забыл про карцер. Мне разрешили прогулки в парке на территории ДПУ и пользование библиотекой.
В библиотеке «учреждения» не было – конечно – анархистской литературы. Но я – как голодный на булку – набросился на романы Степана Сказина.
Приходила Аиша.
Она приносила полные пакеты вкусной и здоровой пищи – которую теперь я мог забрать с собой.
Но сама жена стала какой-то… отстраненной, что ли.
Уже не прижималась ко мне. На вопросы отвечала односложно – а то и вовсе невпопад. Смотрела куда-то мимо меня. Случалось: даже не целовала меня на прощание.
Я объяснял это просто: Аиша устала. Запредельно устала. Устала одинокой белкой вращать колесо работы и быта.
Муж – вроде бы есть. А вроде бы его и нет. Он узник ДПУ. Только перемалывает деликатесы, которые ты приносишь. Да грезит о социальной революции.
Какая бы женщина не выбилась бы при таком раскладе из сил?..
Я угадал только часть правды.
12. Расставание с Аишей
Меня выпустили из «учреждения».
Двадцатипятилетнего плохо выбритого анархиста. Битого. Измученного. Но до конца не сломленного.
Аиша встретила меня у дверей ДПУ. Посмотрела каким-то странным долгим взглядом. И сказала без улыбки:
– Пойдем.
Почему-то я не решился взять жену за руку.
Аиша отвела меня в ближайшее кафе. Это было весьма приличное заведение.
– Думаю: ты не прочь перекусить.
Действительно: с утра – еще в «учреждении» – я съел только пару ложек дрянной манной каши да половинку яйца. При мысли о человеческой пище у меня потекли слюнки.
Мы приземлились за столик. Нам принесли салат. Круассаны с ветчиной. Ароматный кофе.
– Я встретила мужчину, – не глядя на меня, сказала Аиша.
– Что?!..
Я чуть не расплескал свой кофе.
– Я… встретила другого мужчину. Я… люблю его, – тихо – но четко – произнесла жена.
Сердце у меня точно остановилось. А потом запрыгало мячиком.
О!.. Я должен был сообразить!..
Вот почему еще полгода назад Аиша была на наших свиданиях в ДПУ такой рассеянной и задумчивой.
Ну конечно!.. Конечно!..
А чего мне следовало ждать?..
Молодая красивая женщина осталась одна. Без мужа – чокнутого анарха, который (будем честны!..) очень мало о ней заботился.
Все логично. Все абсолютно логично!..
Я не в состоянии был расспрашивать. Но Аиша сама вкратце рассказала.
Как раз полгода назад она случайно познакомилась с симпатичным вдовцом. Преуспевающим химиком из научно-исследовательского института. Дружба переросла в нечто иное…
– Я больше не могу быть с тобой, – чуть глухо сказала мне Аиша.
– Понимаю… – вздохнул я.
Прямо из кофе – едва дожевав свои круассаны – мы поехали в ЗАГС. Поскольку детей у нас не было – чиновники вмиг оформили развод.
Аиша дала мне ключи от квартиры и банковскую карту.
– Вот. На карте деньги. Тебе хватит… на первое время. Я написала отказ от притязаний на квартиру… твоей мамы. Будь счастлив. Береги себя.
Аиша кивнула мне. И – не оглядываясь – зашагала к уже поджидавшему ее такси.
Я смахнул слезу.
Мы больше не виделись.
13. Петр
Я не отправился сразу домой.
Мне было жутко при мысли, что я один окажусь в до боли знакомых стенах. Не увижу там даже вещей Аиши. Сердце мое рвалось на части.
Я вспомнил товарищей. Петра да Ивана. Они одни у меня остались. У них я хотел найти утешение.
Надо бы проведать их. Тем более: они должны были выйти на свободу раньше меня.
Петр жил с родителями неподалеку от ЗАГСа.
Я потопал прямиком к приятелю на квартиру.
За какой-то бабулечкой – прошмыгнул в подъезд. Поднялся на пятый этаж. Позвонил в дверь.
Из-за двери донеслись смех, голоса. Кажется, я уловил еще тихую музыку.
– Ой, вот нам и пиццу привезли. Петь!.. Иди – открой.
Я невольно улыбнулся. Представил: как же обрадуется Петр – когда вместо доставщика пиццы увидит своего давнего друга.
Дверь со скрежетом отворилась.
– Петь, привет!.. – протянул руку я.
Петр стоял на пороге – бледный, как призрак – и таращился на меня в четыре глаза.
Не пожав мне руки – приятель обернулся. И пролепетал:
– Пап. Мама.
– Петр. Я… – попытался я что-то сказать.
Но меня уже чуть ли не за грудки схватила парочка разъяренных стариков.
– Это ты, чертов блогер?.. – наорала на меня мама Петра – страшная, как моя жизнь. – Ты втянул нашего сыночка в свои анархические игры?!..
– Что?.. Что?.. – не мог проморгаться я.
– Петр больше не разделяет твои экстремистские убеждения, – пояснил немного более сдержанный папаша моего приятеля. – Катись-ка ты отсюда сарделькой.
– Колбаской, – машинально поправил я.
Меня прогнали с позором. Хорошо хоть – с лестницы не спустили.
14. Судьба Ивана
В не слабом таком шоке – я долго сидел на скамейке. Под роняющим листья кленом.
Жена ушла. Приятель не хочет меня знать. Я готов был расплакаться.
Но я не забыл про Ивана. Может быть – хоть он от меня не отречется?..
Я достал телефон. Но не сразу решился набрать номер товарища.
Длинные гудки. Длинные гудки. Ответа – нет.
В отчаянии – я уже хотел швырнуть телефон на покрытый трещинами асфальт. Когда из трубки раздался немолодой – очень тихий – женский голос:
– Алло.
У меня отвисла челюсть от изумления.
– Алло. Алло, – повторили из трубки.
– Мне бы Ивана… – робко промямлил я.
– А кто вы?.. – спросила женщина.
Я – в общих чертах – объяснил.
Женщина немного помолчала.
– Адрес знаете?..
– Да, – ответил я.
– Приезжайте.
Скоро я прыгнул в автобус. И поехал в район, где жил Иван. В голове я строил тысячи невеселых предположений.
На звонок ответила – похоже – мама Ивана. Почему не он сам?.. Не случилось ли с ним чего-нибудь?..
Минут пятьдесят спустя я постучался в квартиру Ивана. Мне отворила пожилая женщина – на лице которой застыло выражение такой безысходной печали, что сердце мое разом раскололось пополам.
– Я Авдотья Михайловна. Мама Ивана, – представилась хозяйка. – А ты – его приятель анархист?..
– Д-да.
– Заходи, голубчик.
За Авдотьей Михайловной я вступил в комфортно, хотя и бедно, обставленную квартиру – во все глаза высматривая Ивана.
– Не старайся, дорогой, – так же тихо, как и по телефону, сказала Авдотья Михайловна. – Мой сын… умер.
– Умер?!..
Я замер оглушенный – чувствуя, как пол уплывает у меня из-под ног.
– Садись, золотой. Чаю попьем, – пригласила Авдотья Михайловна.
Как будто не она только что сообщила мне о смерти своего сына и моего друга.
На столе – поднос с ватрушками. Большая тарелка с бутербродами. Авдотья Михайловна разлила по чашкам душистый зеленый чай.
Я не мог сделать и глотка. А все смотрел на Авдотью Михайловну. В висках у меня гудело. В груди – покалывало.
Авдотья Михайловна угадала мой немой вопрос.
– Мой Ваня. Он… В ДПУ он подвергся сексуальному насилию. Над моим сыном… надругались. Понимаешь?.. Иван не пережил это. Он всегда был гордый и ранимый… Выйдя из «учреждения» – он повесился…
Я поставил чашку – чтоб не разбить. Пальцы мои дрожали.
Я точно язык проглотил. Я очень хотел найти – но не находил слова поддержки для Авдотьи Михайловны.
Я думал: мама Ивана будет жестоко меня упрекать. Ведь это мы с Петром втянули ее сына в авантюру – которая, в конечном счете, стоила бедняге жизни.
Но Авдотья Михайловна была приветливой и ласковой.
– Ты знаешь: я так гордилась своим Иваном, когда он говорил про свою анархию. Про то, что жаждет помочь всем обездоленным. Угнетенным. «Романтик мой. Благородный мечтатель», – думала я. Кажется: я и себя тогда ощущала анархисткой…
Часа полтора мы вели неспешную беседу об Иване.
Авдотья Михайловна показала мне детские фотографии моего друга. Его любимые книги. Я чуть не прослезился, увидев потрепанное издание «Хлеба и солидарности» – все в закладках и карандашных пометках.
– Ну а у тебя как дела?.. – спросила добрая Авдотья Михайловна. – Давно ли ты вышел… из ДПУ?..
– Сегодня, – грустно ответил я.
– Ты, голубок, вроде женат. Почему ты не с женой?..
Я ответил – едва не плача:
– Моя Аиша… разлюбила меня. Мы развелись. Пару часов назад.
– Прости.
Авдотья Михайловна не отпустила меня, пока не напоила чаем и не накормила трехэтажными бутербродами. Напоследок мы обнялись – как мать и сын.
– Ты не забывай меня, – сказала мне эта удивительная пожилая дама. – Захаживай в гости. Только тебе я и могу рассказать про Ваню.
15. Почему ты плачешь?..
Выйдя от Авдотьи Михайловны – я понял: надо выпить. Мне срочно надо выпить.
Крепкий алкоголь я никогда не жаловал. Но в ближайшем же магазине я купил пару бутылок легкого фруктового коктейля. Выпил в память об Иване.
Справив в кустиках малую нужду (простите за подробности) – я решил выпить еще. И на этот раз выбрал темное пиво.
Так я перемещался от магазина к магазину. Пока нетвердо ступающие ноги не принесли меня на грохочущий многолюдный вокзал.
Моросил сентябрьский дождик.
Чтобы не промокнуть – а заодно еще разок залить глаза коктейлем да заморить червячка – я завернул под грязно-желтую вывеску бистро.
Взяв свой коктейль и пару пирожков с капустой – я сел за пластмассовый нечистый столик. Откупорил бутылку. На меня нахлынули воспоминания.
Я думал то об Аише, то об Иване.
Бывшая жена казалась мне лучшей девушкой на свете. А Иван – самым надежным товарищем. Сердцем и разумом нашей развалившейся анархо-тройки.
– Дяденька. А почему ты плачешь?..
– Что?..
Только сейчас я заметил: за одним столиком со мной сидит молодая красивая таджичка вместе со своей маленькой копией (очевидно – дочкой).
– Эм…
Должно быть – нырнув с головой в воспоминания – я в самом деле пустил слезу.
Таджикская девочка пытливо смотрела на меня своими горящими глазенками – похожими на глаза олененка.
– Извините нас, – сказала мама девочки.
Боже, до чего эта самая мама была привлекательна!..
Классические иранские черты лица. Большие глаза – как черные луны. Восхитительные темные густые кудри. Светло-смуглая кожа…
Я улыбнулся.
Спросил женщину:
– Дочка ваша?..
– Да. Она мое сокровище, – молодая женщина тоже улыбнулась.
– И сколько сокровищу лет?..
– Пять годков.
Я прикинул: если дочке – пять, матери – наверное – двадцать пять. А может быть – только двадцать четыре. Но уж точно: молодая таджичка – не старше меня.
Я смотрел на маму с малышкой – и не переставал улыбаться.
– Пойдем, золото.
Молодая мама взяла дочку за руку. Обернулась на меня:
– Всего вам доброго.
– И вам…
Женщина с девочкой покинули бистро. А я так и остался сидеть с приоткрытым ртом. И еще долго таращился на дверь – в которую вышли очаровательная пери вместе с дочкой.
Я тысячу раз пожалел, что не спросил молодую таджичку: «А как вас зовут?.. А вашу дочку?..».
Интересно: а есть ли у волшебницы муж?..
Казалось бы: есть дочка – значит есть и супруг. Но… Стала бы таджикская луна улыбаться незнакомому мужчине – если бы была замужем?..
Садовая моя голова!.. Надо было стрельнуть у красавицы номерок телефона. Глядишь: что-нибудь у нас да срослось бы…
Я поймал себя на том, что такие мысли – как-то не к лицу человеку, который только-только развелся.
Я вздохнул. И вызвал такси. Чтобы – наконец – ехать домой.
16. Анархист в запое
…Не знаю, сколько я влил себе в глотку дешевого пива, коктейлей и сидра.
Очнувшись после долгого сна – я, по дороге в туалет, несколько раз спотыкался о пустые бутылки.
На дисплей смартфона я не удосужился взглянуть. Так что о том, какой теперь час – тоже не имел понятия.
Но за окном уже висел мрак. Только горели уличные фонари. Капли дождя растекались по внешней стороне стекла.
Я вспомнил, что жена от меня ушла. Что Петр отрекся от анархизма. Что Ивана – нет среди живых. Наконец – что родная сестра хочет отжать у меня хату.
От всех этих думок у меня заболела голова. (Ну – может быть – еще от похмелья).
«Надо хлебнуть, – сделал я вывод. – Определенно: надо хлебнуть».
Я кое-как влез в брюки и куртку – и поспешил в круглосуточный магазин.
Глуша душевную боль – я «хлебал» еще неделю.
17. Друзья из интернет-пучины
Через неделю я отчасти взял себя в руки.
Быть анархистом – значит действовать. Если анархист лишен возможности действовать – он должен хотя бы не потерять себя. А я верил, что я – всему вопреки – анархист.
Мне стало стыдно за мое пьянство.
В сердце моем сидела ржавая тупая игла – но я собрал порожние бутылки и отправил в помойку.
Полдня я валялся – листая роман Степана Сказина «Моя тюрчанка».
Но почувствовал: тоска меня загрызет – и не подавится. Мне – банально – требовалось человеческое общение.
Что делать?..
Так скоро беспокоить Авдотью Михайловну я не решался. Мозолить ей глаза – значило бы напомнить бедной женщине о безвременно покинувшем нас Иване.
Но не мог же я выбежать на улицу – и лезть с душещипательными разговорами к первому встречному-поперечному!..
Кому не хватает собеседника в реале – тот погружается в интернет-пучину.
Так произошло и со мной. Я «реанимировал» свой профиль в популярной социальной сети.
Большинство так называемых «друзей» от меня давным-давно отписались. Тем, кто остался – я был совсем неинтересен.
Но я не пал духом. Черт с ними со всеми!.. Мне нужны новые знакомства.
Я лайкал фото с живописными пейзажами и остроумные мемы. Кидал запросы в друзья красивым девушкам и просто интересным людям. Особое внимание уделял тем, кто в графе «политические взгляды» указал социализм или анархизм. Я ввязывался в обсуждения под серьезными и легкомысленными постами.
В общем: стал активным интернет-кротом.
И мое рвение было вознаграждено. За немного дней я прилично оброс друзьями и подписчиками.
