Стас Колокольников
День Бахуса
Весенним утром я выходил откуда-нибудь с лицом одухотворенным похмельем, чувствуя себя словно лысая собачка ксоло, по незащищенному тельцу которой разбегаются вибрации действующего мира, и ощущал настолько неуёмную радость, что вскруженная голова требовала немедленной беатифакции (причисления к лику святых).
Двенадцать месяцев в году их дюжина считай, но веселее всех других весенний месяц май.
– Компа-а-а-й! – кричал я в восторге на японском наречии, подымая ежедневную чашу за любимый месяц.
В Африке есть такое лайфхак, мол, достаточно женщине, встретившей в джунглях удава, раздеться перед ним донага, как тот сразу вытягивается в струнку, словно загипнотизированный. И пока удав заворожено глазеет на лесной стриптиз, женщина может потихоньку приблизиться к нему и нанести смертельный удар по голове спрятанным за спиной тесаком. Вот такая охота.
Весна, наряжаясь в май, походила на эту женщину, а я на зачарованного удава. И вся красота весны и её первозданность делали из меня конченого язычника. Всем сердцем я отдавался листьям и травам, словно Фердинанд Монтера де Эспиноса, отправленный возглавить христианство на Филиппинах, после пяти мучительных месяцев плавания через океан увидевший сказочно цветущий мир, плененный и обращенный ведьмой Урдухой в язычника, жреца дикой природы.
Поклоняясь природе, как мудрейшему источнику жизни, я искал поддержку у Ангела и Ганео. Они продолжали купать меня в вине, потакая моим прихотям и желаниям.
Отцветала черемуха. Я проснулся до рассвета в чужом доме на старом диване. Звезды сходили с неба. Освежающая прохлада струилась в распахнутое окно, за ним, вплотную подступив к комнате, шелестели листьями деревья. Стараясь согреться, в тишине еще не нарушаемой гулом и лязгом металлических предметов, они пересказывали друг другу зимние сны.
Поеживаясь, я поднялся. Голова наполнилась равномерным гудением. Вчера было весело, грандиозная вечеринка удалась. На столе стояли недопитые бутылки вина. Вокруг в разных неестественных позах лежали люди, будто их между делом скосили пробегавшие мимо косари.
Посомневавшись, я для начала разбавил вино водой и выпил. Похорошело. Потягиваясь и добродушно зевая, я ласково осмотрел лежавших в неудобных позах вчерашних собутыльников. Ни Ангела, ни Ганео среди них уже не было. После того, как им рассказал про Сибаритова, они долго не появлялись. И теперь во время кутежей уходили раньше всех и встречали меня на пороге моего дома, чтобы продолжить на троих.
В соседней комнате кто-то зашевелился, громко засопел и завздыхал, как недобитая выпь. Там запутавшись в одеялах, спал хозяин дома, ему снилось, что он на тонущем корабле запутался в свалившихся на него с фок-мачты нижних парусах. А вчера он держался дольше всех и с удовольствием бегал за вином до последнего, пока носили ноги. Мы даже успели с ним потанцевать под архивный винил «Ярдбердз», напоследок обрушив пару книжных полок и разморозив холодильник. Теперь лужи по всему дому напоминали об окончании ледникового периода.
Всюду витали подтухавшие пары минувшей попойки, извращая утро до легкого безобразия. Я представил, что будет здесь через несколько часов и, хлебнув еще красненького винца, натянув чью-то полосатую кофту, вышел.
На улице светлело. Сырость и туман отступали за стены домов.
Я постоял у подъезда, решая куда пойти. Напротив стоял высокий тополь в три обхвата, слева детская площадка с корабликом, справа телефонная будка и пузатый белый автобус. Я пошел налево вдоль дома. Звуки шагов одиноко гуляли по пустому зеленеющему двору между клумб, песочниц и качелей. Утро обещало стать теплым днем. Из-за угла дома блеснуло солнце и вскоре оттуда брызнуло ярко-голубое небо. Встрепенувшись, зачирикали птицы.
Первые движения окончательно оживили мир.
Впереди через дорогу я увидел овраг, а за оврагом пустырь. Там всё было залито солнечным светом и желтым ковром одуванчиков. Я перешел дорогу и спустился в овраг.
Когда по узкой тропинке, заросшей молодой крапивой, я поднялся на другую сторону оврага, то впереди в метрах ста, вместо поля цветущих одуванчиков и пустыря, закиданного железом и битым мусором, увидел широкую нежную гладь моря с качающимся на волнах знакомым кораблем, чья палуба не раз гудела под веселыми пирушками чесночных королей. Вид судна, на котором я пережил одни из самых лучших моментов жизни, наполнил меня огнем воспоминаний. Его появление я воспринял, как обещанное ангелами небесное пришествие. Оно избавит от житейских страданий и заберет в последнее плавание.
От кромки моря в мою сторону шел человек. Солнце слепило глаза, но узнать капитана Беллфиосса было не трудно.
– Эвое! – радостно завопил я и побежал навстречу. – Эвое!
Радость моя поостыла, когда я увидел лицо капитана. Серьезное, строгое, и усталое оно не вязалось с моим восторгом, к его выражению больше подходили проводы родных братьев на гильотину.
– Здравствуй, капитан, – скромно поздоровался я. – Ты не рад мне? Что-то случилось?
– Случится, когда воображение сыграет с тобой самую злую шутку и притом последнюю, – сказал капитан Беллфиосса.
Если после долгой разлуки вместо теплых рукопожатий и объятий мой друг капитан Беллфиосса говорил, что дела мои не очень, значит, так и было, но я не хотел этого понимать.
– А что я такого сделал? – огрызнулся я. – В чем собственно делол? Ты же сам говорил, что тиреус мне нужен, чтобы подгонять воображение. Я так и сделал.
Капитан проговорил так, словно каждое слово одолжил взаймы:
– Неужели, ты веришь своему воображению и тиреусу?
– В общем, да.
Капитан Беллфиосса нахмурился.
– Не томи душу, капитан. Скажи прямо, в чем дело.
– Не рано ли тебя стали ангелы навещать, сынок? Ты, я смотрю, круто сеешь.
– Ангелы! А что же тут плохого?
– Да уж куда хуже. Хуже не придумаешь.
Глаза капитан Беллфиосса сделались прозрачными и глубокими.
Поток, хлынувший оттуда, размыл мою затвердевшую форму, прожег оболочку и открыл внутри меня тень ловца человеческих душ. Я с ужасом увидел, как Великий NUESTRO SENOR ENEMIGO (Господин враг наш) с безупречной хладнокровностью серийного убийцы строит коварные планы, выдавая свой наступающий хаос за удивительный мир грядущих чудес. Люди, как дети, охотно верят ему, хотят скорейшего приближения, не понимая, что это изощренная ловушка.
Тень его лежала и на моей душе, исходившей трещинками, как разбитое зеркало. Глядя в него виделось, как otro misterio mas (еще одна тайна) крошится, теряя притягательную силу. Но теряя лишь на миг, как стервятник выпускает добычу и тут же подхватывает её в воздухе с удвоенной силой и ловкостью. Ибо в этой тайне всё – где мы и куда направляемся. Никто не знает этого, потому что это знание дает власть над миром.
Когда я пришел в себя после увиденного, то почувствовал, как император Константин, которого папа Сильвестр в порыве благодушия исцелил от слепоты.
С трудом я перевел дух и спросил:
– Ты хочешь сказать, капитан, что ангел посетивший меня не ангел, а демон?
– Самому трудно было догадаться?
– Но в таком обличье… крылышки… перышки белые…
– Обличье, – усмехнулся капитан Беллфиосса. – Тирренским разбойникам Дионис тоже показался дивным юношей, пока не обернулся львом.
– Так он их потом в дельфинов превратил, неплохо с ними обошелся.
– Не дури. Ты слишком часто полагаешься на течение. Так нельзя.
Моя левая щека дернулась. Когда меня начинают поучать, пусть даже самые мудрые люди, я становлюсь в позу несправедливо оскорбленного патриция.
– Всё понятно, капитан Беллфиосса никогда не ошибается. А что если…
– Никаких если.
– Ну подождите, капитан. В к примеру, Парацельс, он же доктор Гогенгейм, тоже водился со всякой нечистью. Сильфы к нему приходили, ореады навещали, ундины там всякие Природные духи были с ним дружны. Или нет?
– Тебе то, что до него?
– Может, в его судьбе что-то перекликается с моей.
– Не дури, говорю.
– Расскажите про него, пожалуйста. Безумно интересно. Вы наверняка с ним знакомы. Я знаю, что вы были в Базеле, когда он там преподавал. И его редкий день видели трезвым. Не вместе ли вы выпивали?
– Хм, – хмыкнул Беллфиосса, его лицо поприятнело, погрузившись в воспоминания. – Я познакомился с Филиппом Теофрастом в Константинополе, когда ему было чуть больше двадцати четырех. Он уже объездил Европу и направлялся в Азию. Встретились мы в доме одного ученого араба. Будучи уже навеселе Филипп отвел меня в сторону и по секрету признался, что здесь на Востоке ему открылись некоторые знания, с помощью которых он развил в себе прежде недоступные возможности, и с их помощью, якобы невольно, проучил одного негодяя, конокрада из Молдавии. Какие знания он получил, Теофраст умолчал. В свою очередь я предложил встретиться вечером или на следующий день, желая поделиться с ним кое-какими соображениями о предмете нашего разговора и услышать его мнение. Наша встреча состоялась следующим вечером. Тогда-то, выпивая с ним в одном укромном заведении, я и узнал ближе этого удивительного человека. При всем вспыльчивом характере он имел глубину ума необыкновенную. Во хмелю же был необуздан, словно одержим бесами. На моих глазах он прокусил нос одному индийцу, решившему возразить Филиппу по поводу его учености. Вторая наша встреча была уже в Базеле, когда ходило множество слухов о докторе Парацельсе, Мастере Эликсира Жизни. На самом деле в эти годы профессор уже не касался ни вина, ни женщин, видя в том и в другом корни помешательства. Правда, и сам он тогда имел вид довольно странный, видимо, сказывалось общение с силами, к коим он часто взывал, пытаясь их приручить. И всё, как он объяснял мне, лишь для того, чтобы лечить болезни и исцелять безнадежных. А ведь мудрейший был человек.
– А что с ним сталось? Говорят, убили его. Правда?
– Таких людей не убивают, а … – шептал Беллфиосса и вдруг как бы очнулся. – Тебе-то что? О себе подумай!
– Выходит, всех этих алхимиков, искателей философского камня и эликсира жизни, мечтавших пробраться в тайны пространства и времени, прибрали к рукам черти? Так?
– Мудрейший был человек, – вздохнул капитан Беллфиосса. – Как врачевал. А вот на тебе, связывался с кем попало. И одному богу известно, что с ним теперь.
– И тебе не известно ? – спросил я.
– Мне всё известно, – мрачно заявил капитан. – Про тебя уж точно.
После этого интригующего заявления капитан Беллфиосса замолчал, погрузившись в думы.
– Что дальше-то, капитан? – осторожно спросил я. – Куда поплывем ?
– А? Кто здесь? – вздрогнул капитан. – Это ты? Ты еще здесь? Ступай! Хватит болтать!
– Как? А разве? – я указывал на корабль.
– Отплавал ты своё, – заявил Беллфиосса.
– Почему? Я же…
– Помолчи, – затыкал меня капитан. – Тоже мне, Жанн Ив Кусто нашелся.
– Да что значит отплавал?
– Отвали, балбес! – по-разбойничьи рявкнул Беллфиосса.
– Вот ты как! – взвопил я. – Так и разойдемся?!
– Достал ты меня. До свидания, – спокойно сказал капитан Беллфиосса и исчез вместе с морем и кораблем.
Я стоял один, как облитый помоями, посреди пустыря, заваленного старым мусором.
– Ну и хрен с тобой, пердун старый! – в сердцах плюнул я и пошел прочь.
Ужасно расстроенный и злой я вошел в свой дом. Только закрыл за собой дверь, как появился Ангел. И он был чем-то встревожен. Наполовину выйдя из стены, Ангел посмотрел на меня пытливо и подозрительно, как сытый удав на взрослого кролика, решившего пробежать мимо.
– Чего удумал, мурзик? – спросил он.
Наверное, мой вид давал повод полагать, будто я что-то удумал. Это было не так. Я еще ничего не удумал и только собрался ответить в том же духе, как в дверь позвонили.
Пришел Ганео с полной корзиной еды и выпивки.
– А вот и я! – радостно сообщил он. – Вся честная компания в сборе! Отлично! Можно начинать вкусно пить и жрать, всегда найдется повод, надо полагать!
Это была такая его походная шутка.
Молча я проводил его на кухню, где он принялся сооружать на столе баррикады из принесенных продуктов. Я вернулся в коридор. Ангел сидел на тумбе у зеркала и курил сразу две сигареты. За все это время я не произнес и звука.
– Ну что же ты молчишь, мурзик, – глядя на меня в зеркало, проговорил Ангел. – Я все знаю.
– Что знаешь ? – еле выговорил я слипшимися пересохшими губами.
– Всё знаю.
– Ну и …
Ангел захохотал, не дослушав моего лепета.
– Ты что испугался? – спросил он.
– А чего мне бояться? – неуверенно пробормотал я.
– Действительно, чего, – поддержал Ангел.
Мы стояли друг напротив друга и как ни в чем не бывало скалили зубы, как два молодых волчонка. Ангел выглядел нагло, а я испуганно.
– Эй, брудеры (братья), ну где вы там! Идите же! – позвал Ганео с кухни. – Всё готово! Давайте похмеляться!
– Ну что, пойдем, – сказал Ангел.
– Ну пойдем, – сказал я.
За столом, работая руками и ртом, я наелся и напился в считанные минуты. Разговор шёл о чем-то смешном, кажется, об одной девице курившей пупком на вечеринке у группы Queen. Как вдруг, стукнув по столу кулаком, я неожиданно прервал беседу и крикнул:
– Итак, сударики! Значит, вы и есть самые настоящие черти! И правда, получается, не так страшен черт, как его малюют!
– А ты кто ? – поперхнулся Ганео, изумленно глядя на меня, будто увидел в первый раз. – Ты-то сам, думаешь, кто?
Опешил и я.
– А я кто ?
– А ты кретин! – злобно засмеялся Ангел. – Болбес, тебе ж сказали!
Обиженный не лестным замечанием в свой адрес я схватил со стола бутылку и замахнулся, чтобы заехать обидчику в лоб. Но не рассчитал. За спиной что-то зазвенело, из разбившейся бутылки мне на голову и за шиворот полилось вино. Ангел с силой пихнул меня в грудь, и я повалился на бок. Голова въехала в угол чего-то твердого, одаривая веселыми искрами и звездочками перед глазами. Охнув, я отключился от мира.
В сознание я пришел глубокой ночью. Было темно и окна соседних домов не светились. Никого рядом не было. Потрогав гудевшую голову и слипшиеся волосы, чувствуя легкую тошноту и желание пить, я еле дотянулся до стола и пошарил по нему рукой. Пустые тарелки, бутылки и стаканы жалобно зазвенели в ответ. Выругавшись, не поднимаясь с колен, я пополз в ванную. И хотя чувствовал я себя прескверно, соображал туго, не составило труда понять, что нахожусь я не у себя дома.
В том месте, где должен быть проход в коридор, моя голова воткнулась в треножную подставку для цветов. Таковой у меня никогда не водилось. С предельной комичностью глиняный горшок смазал мне по виску и разбился, предоставляя возможность ощутить всю прелесть положения человека, пришибленного горшком и усыпанного землей.
В дальней комнате включили свет. И я распластанный на полу, усыпанный комьями, словно пехотинец после артобстрела, увидел, что вход в коридор был несколько правее, и кто-то шлепал по нему босыми ногами.
Когда надо мной загорелся свет, я буквально чуть не превратился в мышь, готовую забиться в любую щель.
Я приподнял голову. В дверном проеме стояла молодая заспанная женщина и с упреком смотрела на меня.
– Здрасьте, – как можно приветливей кивнул я, – не волнуйтесь, мадам, сейчас всё уберу.
Женщина, зевая, села на табурет.
– Послушай, ну сколько же можно, – заговорила она таким простецким житейским тоном, что можно было заподозрить, что женщина знает меня очень хорошо и давно, с разных сторон, как сестра или жена.
Причем она еще назвала меня по имени.
– Сибаритов, сколько можно так напиваться? Ты же обещал быть благоразумным. А сам вчера опять учудил такое.
– Какое? – спросил я, не решаясь задавать более конкретных вопросов.
– Да ну тебя, – махнула женщина рукой и ушла в уборную.
Пока она там скрывалась, я осторожно поднялся и осмотрелся.
«Неужели мы вчера куда-то еще ходили, не помню», – подумал я.
Уют царивший вокруг, если не считать бардака на столе и разбитого цветочного горшка, совсем не походил на спартанскую обстановку моей кухни, где мы последний раз сиживали с Ангелом и Ганео.
Дверь из уборной открылась.
– Послушай, может, ты все-таки спать ляжешь, – предложила появившаяся женщина, – завтра все уберем. Надоело. Спать хочется. Хорошо хоть завтра воскресенье.
– Да, конечно, хорошо, спать так спать, – неуверенно согласился я.
Женщина внимательно посмотрела на меня.
– Ты, как будто не в себе, – тревожно произнесла она и заботливо стряхнула землицу с моей головы. – Странно выглядишь. У тебя все в порядке? Не тошнит? Может у тебя сотрясение, а?
– Ничего не помню, – признался я.
– В каком смысле.
– Откуда я здесь?
– На полу, что ли? – не понимала женщина.
– Нет. Вообще, в этом доме.
– Ты здесь живешь.
– С тобой?
– А с кем тебе еще здесь жить? – обиделась женщина.
Она была молода, красива и чем-то напоминала Мэрилин Монро, только что переставшей быть Нормой Джин. Жить с ней, судя по всему, было весьма приятно и не скучно, и я был не против такого расклада житейского пасьянса.
– И давно мы это…так живем? – поинтересовался я, разглядывая её.
– Полтора года, – испуганно произнесла женщина и тут же обиженно надулась. – Слушай не строй из себя дурачка, к чему этот цирк посреди ночи. Ты за кого меня принимаешь?
Ситуация была настолько необычная, что я лишь и сказал, меняя тему:
– Н-да, интересно, с кем это я так вчера напился?
– Не знаю. Ты пришел навеселе с тремя бутылками дешевого портвейна, который якобы, как ты сказал, вынес с поля боя, – сосредоточившись на рассказе, успокоилась женщина. – Я отказалась пить такую гадость. Ты обозвал меня синим чулком и объявил, что отправляешься в плавание один. Я обиделась и ушла к подруге. Возвращаюсь через несколько часов, стол усеян пустыми бутылками, бокалами и тарелками, а ты храпишь во всю на полу, время от времени обращаясь к кому-то с предложением навестить амфитеатр в Афинах, так как там, по твоим сведениям, есть кресло с надписью «Принадлежит жрецу Диониса". И возможно, под этим креслом и спрятано то, что тебе нужно.
Тут женщина сделала паузу и заботливо сказала:
– Нельзя же так напиваться до чертиков, однажды забудешь, как меня зовут.
– Да, точно, – согласился я, пытаясь вспомнить имя женщины.
– Я понимаю, – продолжала она, – ты вот такой творческий человек. Ещё и книгу взялся писать с таким названием. Но подумай, какой год это может продолжаться. Ты уже, по-моему, стал заложником свой бесконечной истории. Хоть бы начал, что-нибудь другое сочинять. «Вечный Трезвенник» или «Час Любви». Глядишь, и в другую сторону бы заклинило.
– Час Любви – это хорошо. Это смешно, – засмеявшись, согласился я. – Нам он бы он сейчас не помешал.
– А ну тебя, – махнула женщина рукой. Видимо, это был привычный ей жест. – Тебе всё хорошо и смешно, лишь бы выпить было. Пьешь почти каждый божий день. Работы бросаешь, когда хочешь. И меняешь их, как Людовик Четырнадцатый свои носовые платки. Да и вообще, пользуешься тем, что я тебя люблю.
– Ты на историческом училась?
– На географическом? Что?
– Я тоже тебя люблю. А то, что я использую твои чувства, это неправда. Это просто дьявольское наваждение, очнись красавица!
– Не знаю, не знаю, откуда мне знать, – засомневалась она. – И вообще, эта тема не для ночной беседы. Идем спать.
– Правильно. Спать, – одобрил я многообещающую идею. – Только, все-таки, приберу немного.
Посыпая порошком желтые от яичницы тарелки и вилки, я никак не мог дать оценку своим ощущениям. Был ли я сильно взволнован таким поворотом событий. Пожалуй, нет. Я вроде бы чувствовал себя здесь, как дома, и потому необычным казалось не то, что происходило сейчас, а то, что происходило до того.
Я осторожно вышел из кухни. В доме было три комнаты. Как и во многих домах дальней была спальная, а смежная с ней зал. Приоткрыв самую ближнюю дверь выходившую в коридор, я обнаружил кабинет, заставленный книгами, с письменным столом у окна, креслом и кожаным диваном. Здесь обитали знакомые книги и карты. Глядя на них, я почувствовал какую-то невостребованную легкую грусть и одиночество.
Инстинктивно я подошел к столу и немного поворошил бумаги.
Неожиданно я наткнулся на тиреус, он лежал на отдельной бумаге и еле заметно вибрировал. Я развернул бумагу и прочел:
Из Книги Чудес, Аджа-иб-ад-Дуниа, очень забавно и по теме, использовать где-нибудь.
«На пути в Чин на берегу моря лежат горы. В горах у моря есть ущелье. В ущелье поселили людей, дабы они предостерегали корабли идущие туда. Ибо корабли, который приходили туда, сразу же исчезали. Некогда один правитель выстроил судно и посадил на него много людей вместе с провизией и вином. В надежде, что ему удастся выяснить обстоятельства исчезновения кораблей, он направился по морю к ущелью. Конечно же, выяснить ему ничего не удалось…»
Тогда, я подумал.
А разве любое место, где я оказывался по воле своего воображения, не было для меня тем самым ущельем у моря по дороге в Чин. Ведь я исчезал в одном месте и появлялся в другом. Так.
И еще. С помощью жезла, который я сейчас держу в руках совсем не сложно перемещаться в пространстве и времени, совсем не сложно зиму превращать в май, а голый сад в цветущий. Сложно другое… совсем другое…знать точно, где мы находимся и куда собираемся. Ибо никто того не ведает. Ибо знание это освободит нас от многих вещей. Мы перестанем зависеть от них. С этим знанием придет смена миропонимания. Это неотвратимо и необходимо, но…это… еще одна тайна…
Не решившись больше прочесть и строчки, я отложил бумаги и тиреус.
В гостиной, устроенной по всем правилам фэн-шуй, помимо привычных электроприборов, улучшающих быт, под зеленым абажуром стоял большой круглый стол и резные под старину легкие стулья. На скатерти, расшитой желтыми подсолнухами, стоял чайный сервиз и домашнее печенье. Напротив на пианино, прикрыв один глаз, наблюдая за мной, лежала рыжая кошка.
Несколько картин, развешанных по стенам, могли понравиться любому изысканному идиоту. А глиняные фигурки, колокольчики, деревянная модель двухпарусного брига и большой средневековый глобус с автографом Магеллана привели и меня в особое умиление.
«Неужели я здесь живу, – подумал я, – вот так фокусы».
Что и говорить, приятный фокус. И притом, всё происходящее не было сном. Ведь даже в хорошо скроенном сне не бывает полного ощущения жизни и надежды.
Когда я открыл дверь в спальную комнату и при свете миниатюрного бра увидел красивую молодую богиню, возлежавшую с яблоком среди белых волн покрывала, то чуть не ретировался, прежде извинившись за то, что ошибся дверью. Меня остановил лишь нежный взор, ловивший мой взгляд, как ловят дети теплыми губами первый снег.
– Ты невозможный человек, – сообщила богиня, играя яблоком, – ну что ты блуждаешь по дому, будто попал сюда впервые.
– Действительно, – согласился я, не отрывая от неё завороженных глаз.
Чему-то усмехнувшись, богиня отложила спелый плод и погасила свет.
