Стас Колокольников
День Бахуса
И вот перед нами земля.
Опасаясь подводных камней, мы не решились в темноте подплывать ближе и с нетерпением ожидали утро.
Единственный, кто не разделял общую радость и нетерпение, был капитан Беллфиосса. Он с задумчивым видом забивал поминутно трубку и, прячась в клубах дыма, созерцал доступное только ему.
Тут, наверное, пришла пора вспомнить и рассказать вот о чем. Жезл Вакха, находившийся при мне с того печального дня, как я покинул остров любви, очень заинтересовал Беллфиосса. Он увидел эту штуковину во время одной из наших посиделок и присвистнул от удивления. Мне очень хотелось узнать, что означают имеющиеся на жезле руны, и показал тиреус в надежде, что капитан Беллфиосса разберется в надписях. Капитан долго изучал их, потом листал какие-то старые книги и перебирал древние свитки.
– Ну и что? – нетерпеливо спрашивал я. – Проясняется что-нибудь?
– Знаки, начертанные здесь, говорят о многом, – после долгих изысканий проговорил Беллфиосса. – А если в двух словах выразить общее и главное, на латыни это будет звучать: in noc signo vinces.
– А что это значит? Я не силен в латыни.
– А, ну да. Это, так сказать, вывеска жезла. Его заглавие. Оно означает: «Этим победишь».
– Вывеска, – недоуменно повторил я, – но и она мне мало понятна. Что или кого должно побеждать? Насколько помню, я находил ему другое применение.
Я подробно пересказал почти всё связанное с жезлом, опустив только то, что касалось Домины и меня. Беллфиосса слушал внимательно и не перебивал вопросами, а в тех местах, где я старательно обходил упоминание о Домине, он отводил пытливый взгляд и делал вид, что желает чихнуть и не замечает недомолвок.
– Что ж, мой милейший друг, – проговорил Беллфиосса, когда история закончилась, – мне все ясно, и я, пожалуй, на некоторое время возьму жезл. Так сказать, для общей пользы дела.
– Как это возьму? – удивился я. – И не поделитесь тем, что вам стало ясно?
– Поделиться, конечно, можно, мой чудесный друг, – мягко говорил капитан Беллфиосса, – но вряд ли вы это правильно истолкуете.
– А я настаиваю. Вы уж это…постарайтесь, капитан, втолкуйте.
– Любознательный друг, могу только напомнить вам одну старую английскую пословицу, в коей говорится, мол, чем ближе к косточкам, тем вкуснее мясо. Но только, тсс-ссс-сс. Об этом никому, ни-ни.
– Что?! – изумленно воскликнул я. – Что за чушь?! Причем здесь какие-то мясные косточки?!
– А ни при чем. Так просто, пословица вспомнилась. Проголодался я, что ли? – расхохотался капитан Беллфиосса, давая понять, что надул меня.
Однако глядя в глубину его глаз, я понял, что и в этой шутке он припас долю серьезного.
– Дорогой друг, вам еще рано заниматься некоторыми вещами, – спокойно добавил капитан Беллфиосса. – Хватит болтать на ненужные темы, я забираю жезл и делу конец.
– Но…
– И ни каких но.
Спорить с капитаном Беллфиосса бесполезно. Он обладал магнетизмом, который подчинял любую волю. Проще было уболтать Колумба вернуться с половины пути в Испанию, чем переспорить Беллфиосса. Я понимал, что знания Беллфиосса значительнее моих, и потому доверял ему полностью. Я согласно кивнул, отдавая тиреус, всё же огорченный таким поворотом событий. А вскоре приключился со мной тот недуг, при котором Беллфиосса прописал мне уединение.
Сейчас же, когда Беллфиосса стоял на мостике, раскуривая трубку за трубкой, я, глядя на его суровое медальное лицо, вспомнил о жезле. Подойти и спросить о нем, я не решился, уж больно строго выглядел капитан. Черты его лица обострились, делая похожим на каменное изваяние с острова Пасхи.
Мысль о жезле не покинула меня, напротив, с настойчивостью уличного прилипалы она домогалась решения. И я направился к каюте капитана. Впрочем, так неуверенно, что приходилось подбадривать себя тем, что хочу лишь взглянуть на вещь принадлежавшую мне.
«Ничего плохого в этом нет, – говорил себе я, – ничего плохого в этом нет. И хорошего ничего нет. И плохого ничего нет».
Никаких дверных запоров на корабле не существовало, я без усилий попал в знакомую каюту. Уют и порядок царили здесь, причем даже в наборе предметов обихода и их расположении можно было угадать добрый и веселый нрав хозяина.
Тиреус хранился в верхнем ящике письменного стола рядом с манускриптом непонятного содержания. Я выдвинул ящик. Жезл лежал на месте. Как только взгляд ощутил его притягательную форму и силу, мысли засуетились, как торговки на базаре, они зашептали, что вещь принадлежит мне и я могу забрать её с чистой совестью.
Колеблясь, я взял жезл. Как только он оказался в моих руках, все сомнения покинули. Незаметно я отнес тиреус к себе и спрятал. Поразмыслив, я решил более не выходить на палубу, а провести время на кровати, в недрах которой я и укрыл кочующий жезл.
Подогретое вино и легкая порция бенга настроили чувства на снятие плотности мира, на его бестелесность. Я лежал на спине и глупо улыбался неизвестно чему. Необъяснимые словами образы рождались в сознании и тут же, оживая красочными картинками, разрастались в бесконечные миры, наматываясь на глазные зрачки, развлекая не хуже нового домашнего кинотеатра.
Ночью в мой сон попала Домина. Она в одиночестве гуляла по цветущему саду погруженная в созерцание. В руках она держала ветку акации. Она проходила мимо. Я торопливо заговорил с Доминой, спросил где она и что с ней. Видимо моё присутствие было невозможно, и слова остались без внимания. Домина прошла немного вперед, как вдруг её детская задумчивость сменилась налетевшим облаком переживания.
«Ты здесь?» – чуть слышно спросила она.
Я попробовал коснуться её плеча. Словно леденящий ветер задел Домину своим дуновением, она тревожно обернулась.
«Я знаю, ты здесь, – тихо проговорила Домина. – Зачем ты здесь?»
Вряд ли я как-то мог ответить ей. Чувствуя, что моё незримое появление доставило Домине страдание, я и сам был готов расплакаться. Свидание оказалось печальным, как из дамского романа. Встреча в чудесном саду на дальней аллее двух влюбленных, одного из которых не видно. Душещипательно, merde.
Домина стояла наделенная красотой своего мира, похожая на невесомое облако. Вторая Ида Лаура Пфейфер, женщина-путешественник, из неё не получилась. Она могла бы стать отличным художником или чьей-то музой, практикующим учителем латыни, греческого или французского, преподавать сольфеджио или на крайний случай лучшим ветеринаром года. А теперь она служила каким-то другим целям. Эх, если бы знать, каким?
Уныние овладело сердцем, жизнь показалась ненужной. Я почувствовал себя игроком, который занят бесконечным бессмысленным риском долгого путешествия, выбирая специально окраинные тропы, подальше от любимых дорог, запутывая от себя самого еле заметные следы.
Это так ужасно – представлять себя неудачником и прожигателем жизни. Видимо угадав мое состояние, Домина взмахнула веткой акации. И я увидел совсем иное. Мы шли с ней по дороге, вьющейся среди желто-зеленых холмов, и беседовали. Судя по выражению смеющихся лиц и нашей жестикуляции, беседа была приятна обоим. Но успокаивающее видение длилось недолго, кто-то уже тряс меня за плечо, вызывая по имени.
Я открыл глаза.
Разбудил один из приятелей, его восторженная физиономия давала понять, что повод для раннего пробуждения существует.
Расстроенный, что меня забрали из такого хорошего сна, я, поеживаясь от прохлады, вышел на палубу. Утренний туман рассеивался, являя взору долгожданную картину. Большой остров, а может, материк лежал прямо по курсу. Влево и вправо, куда не глянешь, уходили высокие скалистые берега, на которых росли разлапистые деревья-великаны, похожие на сосны.
Осторожно направляя корабль вдоль берега, мы искали признаки жизни. И каково же было наше изумление, когда неожиданно береговая линия причудливо изогнулась, и образовался приличный залив, в гавани которого стояли корабли. А от гавани вверх по склонам уходил город. Мы ждали чего угодно, но только не этого. Никто из нас не мог даже предположить, что за город и чьи корабли. Многочисленные догадки лишь подстегивали любопытство.
Капитан Беллфиосса зачем-то с утра изрядно выпил и на наши вопросы отвечал только пьяной недовольной ухмылкой, щурил глаза и показывал язык и рожки. И два раза, как заправский факир, пустил из-за рта короткую огненную струю. Это означало одно – Беллфиосса чем-то недоволен и дает понять, что все происходящее его мало интересует, поскольку оно не то чем кажется. И предназначено не нам, а нашим двойникам, тоскующим по оседлой жизни.
Нам было некогда, да и честно говоря, не очень хотелось обращать внимание на причуды капитана и разбираться в его знаках. С берега уже заметили «Garlic kings», о чем оповестил холостой выстрел береговой пушки. Сигнал приглашал в гавань. Капитан нехотя отдал последние распоряжения, и вскоре мы опускали якорь, отдавали швартовый и готовили трапы.
Читая названия окружавших кораблей, а мы втесались между речным пароходиком «Iron mountain» и парусные шлюпы «Adventure» и «Resolution», я готов был поручиться шляпой, поспорить на что угодно, что вижу их не в первый раз. Когда я сказал о том капитану, то он, скорчив бесподобную гримасу, объяснил, что одни из стоявших здесь кораблей совершили дальние и кругосветные плавания в разное время, а другие, подобно нашему, считаются пропавшими без вести.
По трапу на борт «Garlic kings» поднималась делегация из восьми человек. Степенность их движений, серьезность лиц и запах дорогих сигар выдавали важных персон. И действительно, к нам явились отцы города. Капитан Беллфиосса принял делегацию с прохладной почтительностью. Он стал воплощением Гарпократа, бога молчания, не роняя ни слова, молча слушая приветственные речи и кивая головой, даже когда в том не было особой нужды. И глядел на явившихся людей, как осиновый кол на вампиров.
Беллфиосса также остался нем, когда важные персоны предложили осмотреть город. С их слов выходило, что город основали первые искатели приключений, когда убедились, что здесь последняя граница, за которой лишь мрак и пустота, непригодные для жизни и плавания.
Все моря рано или поздно пересекаются в одном условленном месте. И каждый, кто скитался по морям и не хотел сгинуть в пустоте, бросал якорь здесь и оставался жить. Город по утверждению важных персон – последняя точка обетования для тех, кто когда-то пустился в плавание по бескрайнему морю Бахуса. В городе есть всё для уставших скитаться без цели, ибо город вместилище всех явных и тайных желаний. Не успел подумать, а оно уже сбывается. И чтобы убедиться в том, надо просто ступить на его площади и улицы, заглянуть во дворы и переулки.
Такое предложение не могло не заинтересовать. Однако прежде мы хотели узнать мнение капитана – нет ли здесь какого подвоха, но Беллфиосса, видно, решил играть приглянувшуюся роль Гарпократа до победного конца. Он безмолвствовал, одаривая нас безупречным молчанием и кислой улыбкой, не проявляя должного внимания происходящему.
Делегация отцов города, ничуть не обескураженная приемом капитана, вскоре удалилась, на прощанье еще раз пригласив команду навестить город и одарив в целях рекламы всех по носовому платочку с вышитым девизом города: dignus est, quicum in tenebris mices (ему можно доверять с закрытыми глазами»)
Посовещавшись, мы решили после завтрака прогуляться в город. Тем более всё, что оценил наш взор, вооруженный подзорной трубой, оставляло самые приятные впечатления. Мы по очереди глядели в окуляры и восторгались милейшим из виденных мест. Там гуляли беззаботные красивые люди и не обращали внимания на прибытие очередного корабля.
После завтрака, перед уходом, я сбегал в каюту и взял тиреус. В легком возбуждении мы сходили на берег. На корабле оставался лишь капитан Беллфиосса, так и не пожелавший объяснить своих молчаливых причуд. И мало того, когда мы сходили на берег, он показывал нам язык и покручивал у виска пальцем. Вот так.
Конечно, каждый из нас отдавал себе отчет, что в высшей степени странное поведение капитана Беллфиосса неспроста, имеет разумное объяснение. И возможно, даже предостерегающее, ибо не тот это капитан, чтобы зазря валять дурака. Но вид чудесного города так обворожил, что каждый находил для себя вполне безобидное объяснение. И мы более старались не говорить о том, негласно решив отложить до возвращения, полагая, что большее, что может нам угрожать – пьяная поножовщина в кабаке.
Ступив на землю, отдавая дань традиции, мы для начала зашли в портовый кабачок и закатили небольшую пирушку. И, угощая посетителей, принялись расспрашивать о здешних нравах. Бойкие до выпивки утренние завсегдатаи плели небылицы, как кружева, выдумывая их сходу в промежутках между глотками.
Изрядно подзаправившись, узнав мало полезного, веселой шумной компанией мы вышли в город, всюду привлекая любопытные взоры. Лица прохожих загорались нескрываемым интересом при виде нас. Они наблюдали за нами, словно за стаей королевских пингвинов или межгалактической футбольной командой чемпионов.
Вблизи город оказался несколько скучнее, чем мы ожидали. Обычные люди, дома и машины. Мечтая, как следует промочить горло, мы прошли через главную площадь со сломанными часами на старой башне и наткнулись на питейное заведение со скромной вывеской: «ЭГАД&КЕНОТАФА. Вино и закуски. Днем и ночью».
Пройти мимо места, где по французской морской терминологии берут пресную морскую воду, мы не смогли. Правда, так и не вспомнили, что такое «кенотафа*». (Кенотафа – бухта острова на пути Лаперуза, где странная воронка захватила лодку, плывущую к берегу, и увлекла на дно).
Остановка у эгады* перешла в хорошенький кутеж, словно мы не собирались осматривать город, а прибыли только за тем, чтобы напиться. До вечера мы пили, шумели и хохотали, как спятившие клоуны. Было так весело, что все охрипли.
Кроме нас в темном зале, отделанном в стиле средневекового подземелья, почти никого не было. В самом дальнем углу, под потухшим факелом, сидел лишь старик и дул пятую кружку портера. На наши приветствия и приглашения он не отвечал, а старательно прятался за огромным куклусклановском капюшоном черной накидки и курил трубку.
– Эй, старик! – в очередной раз крикнул я. – Присоединяйся к нам, расскажи о городе, мы здесь впервые и ненадолго!
Старик чему-то беззвучно засмеялся.
– Ты чему радуешься, старик? – тоже смеясь, спросил я.
Я сидел к старику ближе всех и, взяв бутылку вина, направился к нему. Он еще глубже окунулся в капюшон.
– Ты чего, старик? От кого прячешься? – весело спросил я. – Ты разбойник? Признайся.
Старик сердито закряхтел и чуть приподнял голову.
– Извини, старик. Ты только не сердись, – отреагировал я на его недовольный взгляд. – Хочешь вина?
– Спасибо, не хочется, – ровным голосом отклонил он предложение.
Обрадованный, что старик не немой, я попытался его разговорить.
– А что, старик, невесты в вашем городе есть?
– Хм, кому и кобыла невеста, – подмигнул старик.
Мы оба рассмеялись довольные собой. На нас никто не обращал внимания. Товарищи бурно веселились, откупоривая бутылки, а хозяин устало дремал за стойкой, подперев голову руками.
– За знакомство, старик! – поднял я бутылку вина и хлебанул прямо из горла. – Как тебя зовут?
– Меня не зовут. Я сам прихожу, – хмуро заметил старик.
– Да ладно, чего ты. Все-таки обиделся?
Старик приподнял капюшон и посмотрел на меня. Взгляд его был ясен и глубок, не приходилось сомневаться, что он приходит без всяких позывных. И никогда не обижается. У меня даже глаза закосило от его взгляда, я крепко приложился к бутылке и окончательно захмелел.
– Скажи, старик, – спросил я. – А чем этот город замечателен? Есть на что посмотреть? Или нет? Мы загуляли и ничего не увидели.. Как оно здесь?
– И не увидите.
– Почему не увидим?
В старике мне вдруг почудился наш капитан, и я наклонился ближе. Старик неторопливо отодвинулся и встал.
– Поздно уже, – произнёс он.
Бросил на стол монеты и направился к выходу.
– Постой, старик!
Удивленный я выбежал следом. Дело ясное – старик не простой.
Пустая улица уходила к оживленному проспекту. Плавно раскачиваясь в нетрезвой походке, я прошел вперед к ярким огням. В сумерках город похорошел. Теплые промежности мягко светившихся окон. Огни фонарей, причудливые тени домов и деревьев. Движущиеся силуэты прохожих, машин, запахи и звуки. Всё сливалось в бесконечно меняющийся узор дедушкиного калейдоскопа.
Я вспомнил. Вспомнил, как весь день что-то мешало мне расслабиться. С утра заноза сидела в подсознании, зловеще пульсируя. Сейчас, после встречи со стариком, при виде города, полного светлячков, она разрослась в опухоль и нахлобучилась на голову, как виртуальный шлем. Только опьянение помогало этого не замечать. Я устало вздохнул и решил, пора вернуться на судно, лечь спать. Блеск и хмельная нежность города пугали и вызывали приступы животного трепета, словно приманка уже сработала и ловушка захлопнулась.
Оглядевшись, я с трудом вспомнил, зачем стою один, и почему никого из товарищей нет рядом. Я вернулся. Но там, где был вход в питейное заведение, меня холодно встретила кирпичная стена вековой кладки. Наверное, я увлекся прогулкой и в полутьме потерял нужное место. И хотя я был уверен, что не отошел и сотни шагов, испуганно заметался, не зная, что делать и где искать.
Дурные предчувствия с треском разрывали непрочное полотно спокойствия. Потом по швам стал расходиться весь мой мир, со всеми его кораблями, морями и плаваниями. Я не мог ничего поделать, я метался, как затравленный зверь.
Стоило остановиться, как неуверенность и страх слету ударили под дых. Загнувшись, я заплясал на острие бритвы настоящего, словно умирающий паяц на цирковой проволоке.
Казалось бы, чего бояться и переживать. Надо просто пойти поискать товарищей. Но ведь это был не простой испуг перед незнакомым городом. Не просто боязнь одиночества. А мистический страх, пророчески настигающий очередную жертву через века, как неминуемое проклятье. Имей я даже магический шлем Мамбрина, защищавший от любой напасти, и то не смог бы спастись. Мое отчаяние объяснялось не предчувствием дурного, а тяжелым ощущением уже свершившегося.
Я чувствовал, что со следующего шага попаду в черную полосу своей жизни. Конечно, и до того был не курортный роман. Но теперь, словно ослепленный Вилизарий, я погружался во мрак. Морская реальность перестала существовать, из объемной картины она снизошла до еле приметного мазка альфрейной живописи.
Занавес тихо опускалась под хохот публики, а пьяного актера, взявшегося играть бывалого моряка, волокли за ноги. Сердце его остановилось в тот самый момент, когда он должен был поведать миру о глубоком и тонком знании жизни, ловко выковырять из-под ногтей истину, а он вместо этого заломил руки, с хрипом повалился на спину и замер.
Когда я пришел в себя, то обнаружил, что нахожусь черт знает где. Единственный знакомый – звездный шатер, привычно раскинувшийся через бездну. Красавица Кассиопея висела вниз головой, продолжая по настоянию нереид учиться скромности. Ночь наступила давно, я лежал по середине незнакомого, темного и безжизненного двора, разглядывая окружавшее мертвое пространство, как блоха пустую утробу котомки на плече бродяги. Чувствовалось, что-то должно произойти и ожидание терпеливо отпускало необходимые минуты.
Я осторожно поднялся.
В темноте вздрогнула тень. Я обратился во внимание и слух. Ждать пришлось недолго.
– Скажите, добрый человек, – раздался из темноты испуганный голосок, – почему вы здесь лежали? С вами что-то стряслось? Вы кто?
– Я с корабля «Чесночные короли», прибывшего сегодня в порт. Я потерял товарищей, мы много выпили накануне, – ответил я невидимому собеседнику, а вернее, судя по голосу, молодой собеседнице.
– А я подумала вы горожанин, страдающий странным недугом.
– Нет, я не горожанин. Я впервые в городе.
– Впервые?
Из темного провала подворотни светлым пятном проявился силуэт.
– Скажите, – доверительно спросил силуэт, – вы правда с корабля, а не лгун и бродяга.
Я невольно усмехнулся такой наивности. Кто же тебе расскажет правду, детка.
Видимо, искренний смешок стал ответом, и вскоре из подворотни появилась девушка лет шестнадцати. Роскошные длинные волосы и смешное короткое платьице делали её похожей на дюймовочку.
– Добрый вечер, я Фьюсхен, – представилась она, останавливаясь подле меня и доверчиво заглядывая в глаза.
Мой взгляд успокоил её, и она улыбнулась.
– Я повздорила с мачехой, – продолжала Фьюсхен, не сводя с меня больших заплаканных глаз, – получила от неё пощечину и убежала из дома. Проплакала весь день на чердаке. Домой идти боязно…поздно уже…побьют. Понимаете? Нет, отец у меня добрый, а вот мачеха злая…дерется. Хорошо, что я вас встретила, а то здесь страшно. Правда?
– А где мы? – спросил я, разглядывая Фьюсхен.
– У пустырей. Они за домами. Город здесь кончается, а там дальше ипподром.
– А порт далеко?
– Порт? Река на другом краю города.
– Нет, я спрашиваю о море.
– Какое море? Здесь нет никакого моря, и не было никогда, – пожала плечами Фьюсхен, – только река.
– Ты уверена?
– Конечно. А зачем вам море?
Я молча переваривал услышанное.
– Так зачем вам море?
– Ладно, пойдем куда-нибудь. Потом расскажу. – предложил я.
Отсутствие моря огорчило меня, но я подумал, возможно, маленькая Фьюсхен ничего не знает о море. И если я попал сюда, то надо осмотреться и решить, что делать. Где-то же плещется моё море, где-то же есть «Garlic Kings» и капитан Беллфиосса.
Мы шли бесконечными городскими лабиринтами. Нехитрые истории из жизни Фьюсхен я слушал в пол-уха, больше размышляя о внезапных переменах. Если перемены встают поперек горла и перехватывают инициативу, надо понять в чем их сила. И если это просто хлам, ссыпавшийся на голову, то как можно скорее его надо стряхнуть его.
Не без труда, глубокой ночью, мы нашли приют в самой дешевой ночлежке и до рассвета проболтали за бутылкой вина. За какие-нибудь три-четыре часа Фьюсхен привязалась ко мне, как к родному брату, и к рассвету заявила, что не покинет меня ни на шаг. Я не протестовал, ибо не привык с раннего утра спорить по пустякам. Притом одному без спутника, в чужом городе, первое время не так просто.
Я не собирался задерживаться надолго. Однако, выглянув утром из окна, я тоскливо понял, что улизнуть скоро отсюда не удастся. С корабля мы видели совсем иной город. Город-дитя, открытый и милый. А тут за окном скалился больше похожий на убийцу город-злодей, который подобру-поздорову не отдаст свою добычу.
«Recontare, – уныло шепнуло сердце, – предстоит recontare». Поединок. Но с кем или с чем, мне и сердцу пока было не ясно. Только гадать. С городом? С судьбой? Не всё ли едино. Остатки нечистой кармы прилипли к моей заднице, и оставалось ждать, что будет дальше.
Глядя в окно и на дремлющую Фьюсхен, свернувшуюся в клубок, как котенок, я налил себе вина и, вспомнив надпись на жезле, сказал: «Ergo, bibamus!». Итак, выпьем!
