Станислав Венгловский
Античные цари
Вполне возможно, что Тесей отговаривал приятеля от такой безумной затеи, но не смог ничего поделать с ним.
Друзья начали готовиться к спуску под землю, вход куда, впрочем, находился совсем неподалеку от города Афин: в глубокой земной расщелине, о существовании которой знали почти все окрестные пастухи.
Под землей герои действовали совершенно по привычке, безо всякой робости. Они сразу же обратились к самому подземному богу, к вечно хмурому Гадесу.
Гадес, заранее зная об их истинных намерениях, встретил их с показным спокойствием на бледном лице (от постоянной подземной жизни). Он выслушал требования и пригласил их присесть на какое- то возвышение, что-то вроде трона. И тут с ними случилось самое невероятное…
Едва только пришельцы, лишь переглянувшись между собой, согнули в коленях ноги, кажется, едва прикоснулись телами к сидению, как тут же оба оказались в мощнейших оковах, в которых им предстояло томиться бессрочно, как известил их сам Гадес.
Подземный бог не ведал ни малейшего снисхождения к своим жертвам, к людям, лишь временно живущим у него над головою.
Правда, какое-то время спустя, Тесей оказался все же на свободе – благодаря заступничеству Геракла, спустившегося в подземное царство ради очередной прихоти его постоянного мучителя, тиринфского и микенского царя Эврисфея.
Снисхождения удостоился только Тесей, поскольку он согласился на преступное действие не ради собственной пользы, ради помощи своему товарищу.
Пирифой же остался в подземном мраке навечно.
Возвращение на родину не принесло аттическому царю прежней радости.
Оказалось, во время его пребывания в Подземном царстве Диоскурам удалось пронюхать, где спрятана их любимая сестра Елена. Братья освободили сестру и возвратили назад ее под отцовскую крышу, заодно прихватили в качестве служанки для нее престарелую мать Тесея – хорошо известную нам Этру.
По другим версиям, Диоскуры обнаружили Елену вовсе не в Трезене, но в самих Афинах, и, ради освобождения ее, им пришлось штурмовать столицу всего Афинского государства.
Как бы там ни было, в Афинах Диоскуры побывали и постарались как можно чувствительней отомстить отсутствовавшему там Тесею. Царскую власть в государстве они передали его родственнику Менесфею, так что возвратившемуся, наконец, постаревшему и отощавшему до неузнаваемости Тесею, пришлось помыкаться тщетно в городе, ставшем для него уже совершенно чужим. Тесея не только не пустили в царский дворец, но даже не позволили ему подняться на высокий акрополь.
Ничего не добившись, герой удалился вообще из Афин, почти что бежал из них, прихватив с собою лишь своих сыновей – Акаманта и Демофонта.
Ночной порою, с борта неказистого суденышка, в последний раз в своей земной жизни посмотрел он на такую дорогую ему аттическую землю.
На горных склонах горели редкие костры, а возле них метались огромные тени, похожие на каких-то сторуких великанов. Возле огней бодрствовали чуткие ночные пастухи, опасавшиеся нападений чутких хищных волков.
Отставной царь отправился на остров Скирос, что в Эгейском море, также получившем свое название в честь его отца – Эгея. На указанном острове отец его обзавелся когда-то плодородными земельными владениями.
На Скиросе Тесей был с пониманием и даже с определенным сочувствием был принят тамошним царем Ликомедом.
Однако так только казалось. На самом же деле Ликомеду не хотелось портить отношения с новым правителем почтенного аттического государства, тем более, что он знал: отправляясь в изгнание, удрученный Тесей в сердцах проклял свое государство, предавшее забвению его прежние перед ним заслуги. Кроме всего прочего, царь Ликомед, наверняка, помышлял о том, как заполучить принадлежавшие Тесею его наследственные земли.
Трудно сказать, что взяло верх в размышлении Ликомеда и сколько времени пришлось ему дожидаться того счастливого момента, пока он решился на самые радикальные действия.
Когда же замысел его вызрел полностью, – Ликомед пригласил знатного гостя на высокий обрывистый берег, будто бы ради обыкновенной прогулки. Улучив момент, когда гость глядел в сторону афинского государства, спрятанного за горизонтом не только из-за огромного расстояния, но и в результате наличия перед ним гористого острова Эвбеи, – коварный царь Ликомед ловким движением руки столкнул его в неумолимую бездонную пропасть.
Так завершилась жизнь замечательного афинского реформатора, царя-героя.
Для исторической науки Тесей пребывает в статусе мифологической фигуры, но память о нем в его столь любимом им городе не умирала с тех пор уже никогда.
Когда афиняне выступили против высадившихся под Марафоном персов, когда они бросились на захватчиков, – то все вдруг увидели, что их возглавляет неведомо откуда-то взявшийся царь Тесей.
Любимый народный герой был в полном воинском снаряжении. Медные доспехи на нем горели точно так же, как они горели тогда, когда на этом же поле повстречался он со своим будущим другом Пирифоем.
Увиденное настолько сильно подействовало на будущих победителей, что они с готовностью и большим пониманием восприняли повеление дельфийской пророчицы Пифии: во что бы то ни стало отыскать на острове Скиросе останки великого героя. Затем – перенести все это в Аттику, похоронить в Афинах на самом почетном месте.
Кости Тесея отыскал уже полководец Кимон, сын знаменитого Мильтиада, автора славной Марафонской победы над персами.
Место в Афинах, где Тесею насыпали высокую могилу, считалось священным и неприкосновенным убежищем для всех беглых рабов, изгнанников и всякого рода обездоленных людей.
В честь героя Тесея, уже в исторические времена, в Афинах ежегодно отмечались праздники, посвященные освобождению молодежи от критской неволи. Там же, в Афинах, был основан и специальный храм, получивший название Тезейон.
В морском порту, носившем название Пирей, уже в исторические времена, показывали триеру, на которой Тесей отправлялся на остров Крит в качестве жертвы другому сыну царя Миноса Минотавру и на которой он с триумфом возвратился назад, в Афины.
Хотя самой триере было свыше тысячи лет, а все же она выглядела как новенькая, чему никто не удивлялся нисколько. Афинские власти открыто заявляли, что на судне постоянно обновляются все его обветшавшие части.
Почетом пользовалась в Афинах также родственники великого героя.
В исторические времена на акрополе показывали даже остатки фундамента, где некогда высился дворец царя Эгея, а также демонстрировали то место, откуда старик в отчаянье бросился в море, завидев на синих морских волнах тугие черные паруса.
Никого не смущал при этом вопрос, каким именно образом престарелому человеку удалось свалиться с Акрополя в морские волны, когда само море находится оттуда на расстоянии в несколько тысяч шагов.
Афиняне крепко помнили и то место, где упал и разбился кубок, уроненный старым Эгеем уже после того, как обреченного на смерть пришельца царь признал своим первородным сыном.
Показывали в Афинах также иные памятные места, так или иначе связанные с памятью о трезенской царевне Этре. Возле этих памятных знаков, преимущественно уже могил, всегда толпились огромные народные массы.
Здесь необходимо отметить, что мать героя, царевна Этра, очень долго пребывала в качестве служанки при красавице Елене, ставшей впоследствии женой Менелая. За Еленой Этра последовала даже в далекую, заморскую Трою, откуда ее, после долгой и унизительной службы, вызволили и привезли в Афины внуки ее – будущие афинские цари Акамант и Демофонт.
Меланфий
Что же дальше было с царской властью в Афинах?
Согласно с некоторыми преданиями, ставший во главе аттического государства царь Менесфей, затем возглавил афинский отряд, который отправился в далекую заморскую Трою.
О Троянской войне поговорим в своем месте, а пока что скажем одно: в борьбе с троянцами Менесфей погиб, так что сыновья Тесея, известные нам Акамант и Демофонт, возвратившись на родину, снова обрели наследственный отцовский трон.
Если верить преданиям, то потомки Тесея еще долго продолжали царствовать в Афинах, пока не появился там исполненный энергии и смелости человек по имени Меланфий.
Этот Меланф (или Меланфий), сын Андропомпа, уже царствовал когда-то в довольно отдаленной от Аттики Мессении, что на юго-востоке всего полуострова Пелопоннесса.
Однако он был оттуда изгнан потомками Геракла, так называемыми Гераклидами.
Для изгнанного экс-царя началась беспокойная, весьма трудная жизнь. Он долго скитался по всей эллинской земле, поскольку наверняка уж считал себя высокопрофессиональным правителем, пока, наконец, не обратился в Дельфы, где тамошние прорицатели, весьма чутко следившие за всеми событиями, протекающими в Элладе, не дали ему предсказание: надо срочно, немедленно отправляться в Аттику!
В Аттике государственные дела, к тому времени, шли из рук вон плохо.
Аттика, наверняка, уже потеряла своего достойного правителя, потому что энергия Тесеева рода к этому времени окончательно выдохлась и как-то вполне иссякла.
Местная царская власть требовала вливания новых, живительных сил.
На аттической земле не раз бесчинствовали войска беотийского государства под командованием Ксанфа[10], рыжего великана, как о том говорит уже само его имя.
Это был человек, со звериным, каким-то крайне беспокойным взглядом, с неправдоподобно длинными и ухватистыми руками…
Вероятно, присоединившийся к нему, да и ко всему аттическому войску, человек по имени Меланф (или Меланфий), показался войску ловким, умелым, умным и каким-то в корне бесстрашным воином. В критические моменты Меланф не любил пустого разглагольствования о чем-то, совершенно туманном. Нет, он сразу же брался за дело. Он не искал для себя безопасного места. Вот и на этот раз, – безо всякого, даже малейшего промедления, вызвал на поединок беотийского царя-великана!
Рыжий Ксанф, конечно, от удивления вытаращил глаза и едва не выронил из рук оружия. Но вызова не отверг, принял. Хотя в голове у него мелькнуло сильное подозрение: а нет ли здесь какого-нибудь мерзкого подвоха? Да только сам же и успокоил себя: дескать, какого подвоха может устрашиться уверенная в себе могучая сила?..
В назначенный день, с утра, оба неприятельские войска, принеся богам жертвы и погасив свои походные костры, вышли в поле, готовые сразиться заново, если такое от них еще может понадобиться.
А пока что воины сгорали от любопытства, чем завершится уже объявленный вслух поединок двух отчаянных смельчаков! Такие поединки, даже в те, далекие от нас времена, были все еще в диковинку.
К тому же – они много значили. Если боги замыслили умертвить царя, были уверены воины, то это значит, что у подвластного ему войска не может быть победы. Спасение его подданных – только в немедленном бегстве с поля битвы.
Правда, в данном случае тоже смущало одно веское обстоятельство.
Меланф вовсе еще не был афинским царем, но был просто рядовым пока еще воином. Вроде наемника. Вернее – он сам находился как бы в отлучке, от далекой отсюда его собственной родины. Так что если Меланфий и победит… Пользы от этой победы не будет ни на грош…
И все же мысль о подобном исходе поединка – окрыляла афинян, а фиванцев от нее бросало в мелкую дрожь.
Когда соперники предстали друг перед другом, сверкая медью своих доспехов и потрясая воздух своими копьями и щитами, то фиванцы все-таки радостно закричали. Все они верили, что победа будет на их стороне.
Да и как тут было не верить!
Хотя бы потому, что рядом со стройным, еле державшимся определенного места на земле Меланфом, рыжий Ксанф выглядел просто горою.
Однако фиванцы не успели даже насладиться сомнительной уверенностью, потому что все уже было кончено.
Могучий Ксанф лежал на земле, еще более подобный горе, и тело его подплывало хлещущей из раны в горле кровью, поскольку Меланф, лишь подбежав к нему, сразу же вытащил из раны без промаха бьющее свое копье.
Едва лишь только завидев все это, даже не поняв до конца всего смысла случившегося, все фиванцы с криками устремились в паническое бегство.
Афиняне тоже не сразу поняли, что произошло в поединке, как удалось Меланфу добиться столь быстрой победы. Уже задним числом афиняне сочинили и оставили потомкам вполне удовлетворительное объяснение этого случая.
Оказывается, когда Меланф и Ксанф еще только изготовились к бою, то Меланф увидел за спиной у соперника красивого молодого человека в мохнатой козьей шкуре, который подталкивал рыжего великана вперед и вроде бы направлял острие своего копья прямо в глаза Меланфию…
Все это дало и ему, Меланфу, право даже закричать:
– Что же ты явился с помощником, Ксанф? Этак дело не пойдет. Это – нечестно!
Ксанф, изумленный упреком, тотчас же оглянулся, чтобы удостовериться в наглой лживости своего противника, и тут же был проткнут необыкновенно быстрым копьем самого Меланфа.
А третьим участником этого поединка, сослужившим столь печальную службу рыжему Ксанфу, явился, как говорили все очевидцы, бог виноделия – чрезвычайно хитрый Дионис.
У бога Диониса имелись все основания не любить фиванских государей. Поскольку они, фиванские захватчики, потревожили посевы его виноградников… Да что там говорить… Они просто издевались над ними, вытаптывали всю площадь своими ногами, обутыми в тяжеленные сапоги.
Надо ли говорить, что все фиванцы, потеряв своего предводителя, были немедля изгнаны из аттических пределов.
После этого сражения афиняне единогласно избрали храброго пришельца своим новым царем.
Таким вот образом – они положили конец господствовавшей у них прежней царской династии.
Конечно, Меланф не остался в долгу перед богом Дионисом. Появление этого бога во время своего поединка – он нисколько не отрицал и толковал все случившееся с ним как благоволение бога к себе, а также к подчиненному ему всего афинского народа.
В честь же веселого и постоянно пьяного бога, родиной которого считались Фивы, в Афинах учредили нарочитое святилище и установили праздник Диониса.
Этим самым афиняне хотели подчеркнуть, что фиванцы оскорбили бога, своего земляка. Он от них отвернулся, – и вот результат.
Афинские холмы с того времени стали обрастать еще больше виноградной лозой. Аттическая земля, неспособная давать урожаи зерна, приносила великолепные доходы также возделывателям винограда.
Красная, пьянящая жидкость с тех пор ежегодно переполняла амфоры, которые сотнями, а то и тысячами свозились в Пирей, где измокшие от пота рабы грузили их на суда рыжебородых заморских купцов.
Виноград стал для Аттики новым источником богатейших доходов.
Кодр
Последняя страница в истории царской власти в Афинах связана с именем Кодра, сына храброго и весьма предприимчивого царя Меланфа.
Вполне возможно, что новый царь нисколько не уступал в мужестве и храбрости своему родителю, однако в дальнейшем, со всей очевидностью, можно утверждать, что положение афинского государства ко времени правления Кодра необыкновенно усложнилось, если не сказать, что само государство, к тому времени значительно ослабело и даже пошатнулось.
Главному городу всей Аттики угрожали воинственные пелопоннесцы, из тех дорийцев, потомков Геракла, которые с огнем и мечом прошли весь Балканский полуостров, не заметив поначалу тихую и спокойную Аттику, но, в конце концов, вроде бы поняли собственную оплошность и решили наверстать упущенное ранее.
Натиску пелопоннесцев трудно было противостоять во все времена, в том числе даже и в исторической эпохе.
Но в указанный период задача пелопоннесцев осложнялась еще и тем, что они, пелопоннесцы, получили какое-то замысловатое предсказание дельфийского оракула: захватить Афины удастся им лишь при условии, что во время боевых действий живым и невредимым останется афинский царь Кодр.
Пелопоннесцам пришлось действовать исключительно осторожно, с оглядкою на каждом шагу, буквально всматриваясь в лицо каждого неприятеля, чтобы как-то не задеть и даже не убить царя, которого они, конечно, лично знать не могли, а лишь надеялись каким-то образом почувствовать, кто перед ними в данный момент.
Дело осложнялось еще и тем, что афиняне тоже знали об этом пророчестве. Вполне возможно, что дельфийские жрецы не держали этого в глубокой тайне, преследуя свои какие-то сокровенные цели.
Кто теперь в силах сказать, какие именно мысли могли прийти в голову самому афинскому царю Кодру?
Кажется, у него не оставалось даже сомнения, что именно сейчас настал его звездный час. Возможно, как никто иной в его окружении, афинский царь Кодр понимал всю безвыходность положения возглавляемых им защитников города и всего государства. Возможно, он ощутил всю безнадежность существования в государстве царской власти, а тем более – невозможность сохранить ее для потомков-наследников…
Как бы там ни было, как бы ни размышлял афинский царь Кодр, однако он поступил воистину благородным образом. Взвесив все обстоятельства, мудрый правитель решил спасти государство ценою собственной жизни. Отыскав в подвалах замка веревку, которую обычно употреблял для своих занятий старый садовник, переодевшись в пыльные лохмотья, тоже найденные в тех же подвалах, – царь Кодр медленно выбрался за крепостные ворота.
Всем своим видом и поведением он изображал человека из простонародья, спешащего в рощу за охапкой хвороста. Свою роль ему предстояло сыграть очень тонко и безошибочно, ничем не выдав себя перед внимательными врагами, чтобы не дать им повода заподозрить, кто перед ними на самом деле. В противном случае все пелопоннесцы взяли бы афинского царя в плен живым и невредимым, и тогда афинянам было бы вовсе не на что надеяться.
Все задуманное Кодру удалось исполнить сполна.
Дерзкими речами, своим «наглым» поведением царь возбудил у врагов такую ненависть и такую злость, что они без зазрения совести прикончили этого, слишком язвительного старика.
Конечно, все задуманное Кодр постарался устроить таким непременно образом, чтобы истинные его намерения стали известны афинянам, чтобы они без труда доказали врагам, кого те убили на самом деле.
Как только это произошло, как только раскрылось все, – у пелопоннесцев тут же опустились руки. Убедившись, чей это труп лежит на крепко утоптанной дорожке, ведущей в рощу, – пелопоннесцы поняли, что дали себя одурачить. Они были дисциплинированными людьми и без тени сомнения верили всем предсказаниям.
Пелопоннесцы в тот же день сняли свою бесполезную осаду и удалились вовсе из аттических пределов.
Погибшего за родину царя афиняне похоронили с достойными его подвига почестями. На Акрополе насыпали высокую могилу, приметную с большого расстояния, и учредили в городе культ покойного царя. А похоронили его в могиле, где уже были похоронены выдающиеся афиняне: Писистрат и Солон.
Произошло все это если верить надписи на Паросском камне, в 1085 году до новой эры.
Одновременно с этим в Афинах было решено, что царей у них в государстве больше не будет, что верховную власть в стране будут осуществлять избираемые народом правители, которым позволено становиться из числа потомков покойного царя.
Первым правителем, так называемым архонтом, возглавившим Афинское государство после смерти последнего царя, – стал его сын по имени Медонт.
Этому Медонту (или Медону[11]) предстояло управлять Афинами уже до конца своих дней. Однако установленный первоначально порядок правления со временем сильно переменился. Впрочем, наш рассказ об этом времени уже сильно выходит за пределы всей нашей книги…
Фиванские цари
После того, как Кадм, сын Агенора, прибыл в Фивы…, а случилось это в царствование в Афинах Амфиктиона, и построил там Кадмею, прошло 1215 лет (1518/17 год до нашей эры).
Паросский мрамор
Беотия
Все жители Беотии издавна считались мужланами, недостойными понимания высокого искусства. Среди греков бытовало даже выражение: «Иметь беотийские уши». Оно знаменовало собою своего рода зацикленность в мелких хозяйственных заботах…
Северо-западная часть Беотии представляла собою слишком зеленую, благодатную низменность, чересчур богатую сочными травами. Вдобавок – вся она, Беотия, была окружена высокими и красивыми горами, которые защищали ее от вторжения губительных, чисто северных, леденящих ветров.
Вообще-то, по греческим понятиям, Беотия считалась довольно обширной землей. Она размещалась в самом центре Эллады, и в силу этого казалась вполне соразмерной с Аттикой, лежавшей с ней почти рядом.
На северо-западе Беотию омывали воды Эвбейского пролива, а на юге, напротив ее берегов, плескались воды Коринфского залива. Так что недаром Беотию называли «страною трех морей».
Яркими пятнами на всей этой низменности выделялась синяя гладь Копаидского озера, чрезвычайно богатого рыбой и обросшего по всем своим берегам какими-то, чересчур дородными, камышами. Из них делались великолепные флейты, которые непрерывно звучали по окрестным лужайкам, рощицам и даже, по осыпанными солнечными лучами, – разнообразным пригоркам.
Юго-восточная часть беотийской земли, напротив, – выглядела гористой, изрезанной многочисленными, влажными долинами.
Среди беотийских гор, в первую очередь, – следует назвать Геликон. Наивысшая точка этого горного массива достигала высоты в 1748 современных нам метров. Геликон возносился ввысь к юго-западу от Копаидского озера и считался местом пребывания муз, которых, именно по этой причине, именовали еще также Геликопидами…
Особенно занимательной была западная сторона Геликона. Она находилась к западу от небольшого городка Херонеи. Там различались два грота и две больших котловины.
Ударами копыт в указанных горах волшебный конь Пегас открывал источник Гиппокрену – Лошадиный колодец. В темнофиалковых водах его обычно любили плескаться зычноголосые музы.
С этими местами было теснейшим образом связано проведение различного рода празднеств, посвященных вечно поющим и пляшущим спутницам бога Аполлона.
Очень важной, известной почти каждому жителю Беотии, прослыла также гора Киферон, расположенная между Беотией, Мегарами и Аттикой. Она была посвящена верховному богу Зевсу и его сыну, уже довольно известному нам Аполлону.
Самыми главными реками в Беотии считались Исмен и Асоп.
Исмен брал начало в источнике Мелия и на одноименных с нею взгорьях. Затем – его воды обтекали главный город Беотии – Кадмею, впоследствии – Фивы, а после слияния с источником Дирке, они впадали в озеро Гилике.
Асоп начинался в Беотии, в бурлящем источнике – вблизи города Платеи. Он как-то дерзко катил свои воды по Аттике и вливал их непосредственно в море, напротив острова Эвбея.
В Беотии можно было видеть много древнейших поселений, но прежде всего среди них необходимо назвать, кроме уже упомянутых Фив и Платей, – также города Орхомен, Херонею, Левктры.
В этом богатом крае с большим успехом разводили также крупный рогатый скот, сеяли пшеницу и ловили рыбу.
Вообще, что касается рыболовства, то оно развито было также довольно широко, как и повсеместная в этом крае торговля.
Быть может, именно поэтому все жители Беотии выделялись своим высоким ростом, величественной осанкой, крепким сложением, физической силой и каким-то независимым выражением своего, и без того уже слишком благородного лица.
Правда, сами беотийцы на этот счет были несколько иного мнения.
Не природные свойства своих земель, не изобильное питание ее жителей, не богатство, дескать, являлись причиною столь разительных их отличий. Беотийцы считали себя пришлым народом и касательно этого у них имелись на это свои основательные доказательства.
