Станислав Венгловский
Античные цари
Афинские цари
После того, как в Афинах воцарился Кекроп и вся эта область, дотоле называвшаяся по имени местного жителя Актия – Актикой, стала называться Кекропией, прошло 1318 лет.
Паросский мрамор[1]
Аттика
Можно смело сказать: Аттика находилась в центре эллинского мира. Вместе с тем, даже на первый взгляд, – казалось, что она размещена чуть-чуть в стороне от главных, а тем более – от сухопутных дорог всей Эллады…
Известно, что любое живое существо гораздо комфортней и безопасней ощущает себя в каком-нибудь закутке, ограниченном всего лишь двумя, зато очень надежными стенками, расходящимися у него за спиной, под более или менее тупым углом. Так, например, ведет себя в незнакомом ему помещении чересчур уж малый, – зато чрезмерно милый котенок. Так поступает и слишком веселый щенок… Обезопасив свои тылы, все животные как-то спокойнее следят за тем, что происходит перед их широко раскрытыми на все глазами…
Нечто подобное, уже с древних времен, испытывали также те люди, которые вдруг оказывались на полуострове, речном или даже морском мысе, где слева и справа виднеется одна лишь сплошная вода. Именно в таком положении очутилась и вся античная Аттика.
С запада, точнее с северо-востока, – аттические берега омывала узенькая водная полоска, представлявшая собою не слишком четко и очерченный морской пролив, который отделял ее от обширного, довольно гористого острова под названием Эвбея.
С юга на Аттику набегали волны вечно синеющего, почти голубого, Саронического залива, по гладкой поверхности которого, при тихой погоде, среди множества островов и островков, – довольно легко удавалось различать четкие контуры большого острова под названием Эгина.
Пешему человеку, которому приходилось не раз пересекать этот остров с юга на север, и в обратном ему направлении, – удавалось проделать все это за каких-нибудь два современных часа. За этим островом возвышался сам Пелопоннесский полуостров, точнее – гористая земля Арголиды, с древними, полузабытыми теперь городами: Микенами, Аргосом и Тиринфом.
А совсем рядом с Аттикой, у южных ее берегов, но гораздо ближе к западной части, – восставал из моря другой, тоже довольно крупный остров – под «гордым» названием Саламин.
Саламин всегда служил для Аттики предметом ожесточенного спора с соседствующим государством – с Мегарами. Мегарская земля для Афин как раз была тем местом, за которым приходилось неусыпно следить, опасаясь исходящей оттуда грозной опасности.
Мегарская земля, соседствующая с Аттикой на юго-западе, отличалась чрезмерной гористостью ландшафта, вдобавок – еще и своим, каким-то вечно-песчаным бесплодием. Территорию Мегар прорезали дороги, бегущие с севера на юг и в обратном ему направлении.
В северной части мегарской земли, тоже чрезмерно гористой, – возносился каменистый горный кряж Герания, в котором пробит узкий проход над морем, напоминающий собой такие же узенькие Фермопильские ворота, расположенные где-то на севере Греции, уже в пределах фессалийской земли. Эти ворота, надо заметить, как раз представляли собою серьезную преграду для всех врагов, вторгшихся в Элладу с европейского континента…
На северо-западе с Аттикой граничила богатая во всех отношениях Беотия, знаменитая своим древним городом – семивратными Фивами.
Быть может, именно мысль об узком и тесном мегарском проходе, прежде всего, овладевала умами завоевателей, которые продвигались по указанному пути уже с севера на юг, принося за собою смерть и разрушения.
Нельзя исключить и того, что, разорив и миновав богатую Беотию, завоеватели напрочь выбрасывали из головы саму мысль о встрече с еще более гористой Аттикой, почитая ее нисколько не привлекательной. Она оставалась по левую руку, совершенно невидимая и нисколько не ведомая, пусть даже и самым прожорливым захватчикам.
Они устремлялись вперед, к горному проходу, не без основания подозревая, что встретят там еще более вооруженных, уже до зубов, местных воинов, отлично знающих каждую тропку и каждый выступ в ее отвесных, крайне недоступных любым захватчикам скалах.
В пылу завоевательного рвения, захватчики нисколько даже не предполагали, что за горным массивом, закрывающим собою полнеба, лежит довольно обширная страна под названием Аттика.
Преградой, прикрывающей Аттику со стороны Беотии и Мегар, были разветвленный горный массив Киферон (наивысшая точка его достигала 1409 современных нам метров) и его продолжение – горы Парнес (высшая точка данных гор – 1413 метров над уровнем моря).
Те же люди, будь они хоть завоевателями или даже абсолютно мирными купцами, или же просто путешественниками, которым все-таки удавалось преодолеть указанные горы, – попадали, наконец, в саму Аттику.
В таком случае – перед ними простиралась тоже довольно сильно возвышенная равнина. Это был вытянутый с юга на север значительный полуостров, от южной оконечности которого и до северных его границ насчитывалось добрая сотня нынешних километров, тогда как ширина его была едва ли не в два раза поменьше.
Да, таковым оказывался он и на самом деле, довольно бедным водою и гористым. В северо-восточной части Аттики возносились горы Пентеликон, высотою до 1109 метров, недра которых распирали залежи добротного мрамора, а на юго-востоке – горы Гиметт (высшая точка которых тоже превышала одну тысячу метров).
В древние времена эти горы были известны, в первую очередь, своим медом, получаемым от диких или уже прирученных пчел, а затем – и не менее дивным мрамором чудного белого цвета, с каким-то нежно голубоватым отливом…
А еще, на юго-востоке Аттики стояли невысокие горы Лаврион, хранившие в себе запасы очень ценимого, особенно в древности, – удивительного серебра.
С указанных гор стекали редкие в Аттике реки, именно – с Пентеликона Кефис, а с Гиметта – Илис, который впадал в довольно быстрый, даже на равнине, – Кефис.
Летом обе реки мелели, пересыхали, пропадали вовсе.
Значительную часть аттической территории составляли зеленые равнины: Афинская, Элевсинская, Марафонская и так называемая Мезогайя – Серединная земля, упиравшаяся своими краями в горы Гиметт и Пентеликон…
На указанных равнинах греки выращивали сельскохозяйственные растения и занимались весьма прибыльным скотоводством.
Нет ничего удивительного, что именно на этих равнинах и появились первые древнейшие поселения, и что сами названия этих равнин, только что приведенных нами, даны были им как раз по названиям указанных выше городов: именно Афины, Элевсин, Марафон.
Исключение составляла разве что земля Мезогайя.
Кекропс (Кекроп) – первый аттический правитель
Вблизи Саронического залива, всего в пяти-шести километрах от морского берега, внимание людей привлекало слишком заметное, даже издали, – возвышение из крепко слежавшегося бурого известняка.
Необычное среди сплошного зеленеющего пространства, оно было вытянуто с запада на восток. Наивысшая точка его возносилась над уровнем моря на целых сто сорок шесть метров.
Первое, что поражало местных жителей при одном лишь взгляде на этот огромный холм, – какое-то жуткое обилие на нем всевозможных пресмыкающихся, то есть, – обыкновенных змей.
Надо сразу сказать, что змеи в древности казались людям обладателями какой-то сверхтаинственной силы. Эта сила угадывалась уже во взгляде крошечных глаз на совершено маленькой, как бы выточенной головке, а еще – в движениях чуткого, чрезвычайно извилистого тела.
Все змеи в древности считались олицетворением извечной мудрости, возможно, благодаря своей близости к матери земле. Потому и все змеи прослыли у древних людей порождением самой земли.
Конечно, похожим образом относились к змеям и в Аттике. Однако то, что жители Аттики наблюдали на этом холме, – превосходило все человеческие представления: на холме бурлило настоящее змеиное царство. Змеи там просто кишели.
На раскаленных солнцем каменных склонах выгревалась живая шевелящаяся масса. Гибкие тела, словно стебли дивных растений, обвивали корявые столбы, каким-то чудом сохранившиеся среди камней оголенные древесные стволы. Желтобрюхие змеиные существа шлепались на камни и с леденящим душу шуршанием втискивались в совершенно невидимые для постороннего глаза норки и в еле различимые даже для них самих, довольно узенькие расщелины в сплошной горной породе.
Пастухи, у которых время от времени отбивались от стада весьма непослушные козы, в поисках этих животных заглядывали в пещеры на склонах жутко-загадочного холма и затем клялись окружающим всеми богами, что творящееся в пещерном полумраке превосходит все, уже виденное человеческому глазу на наружных каменных склонах.
Пастухи уверяли, будто в пещерах обитают змеи невиданных прежде размеров, будто у них существуют свои государи и свои «настоящие» подданные. А еще: будто бы им, пастухам, приходилось видеть даже змею в золотой короне и в пышных, необыкновенных одеждах, как две капли воды, – похожих, даже по внешнему виду, на истинно царские…
Пастухов слушали, им – доверяли. Змеиные цари, вроде, тоже каким-то таинственным образом могли быть связаны с небом, с могущественной богиней Геей.
Первым аттическим царем традиционно считалось существо исключительно загадочное.
Правда, таким являлся лишь первый аттический правитель. А для потомков, даже для его современников, которые, спустя время, когда само его имя, образ и годы правления покрылись удивительно легкой дымкой забвения, – он таким уже не был…
Все дело в том, что на такой незначительной территории, каковой являлась на самом деле вся античная Аттика, – невозможно было облечь таинственностью распорядок и саму суть всей царской жизни. Тогдашние и тамошние цари – были не в состоянии укрыться от зорких глаз своих подопечных и подданных.
Все сказанное усугублялось еще и тем, что жители древней Аттики справедливо считали себя автохтонами, то есть людьми, – живущими здесь, в данной местности, от сотворения мира, из поколения в поколение.
Они знали всю родословную каждого своего соседа, поскольку сами ничуть не смешивались с пестрой массой пришельцев, если не считать немногих изгнанников, так и не нашедших для себя какого-либо приюта. Сами же обитатели Аттики не поддавались никаким завоевателям. Они никогда не покидали своих родных, крепко обжитых ими мест и пашен.
Одним словом, жизнь аттических царей не походила на жизнь настоящих самодержцев, вроде позднейших персидских монархов, в подчинении у которых ходило много различных народов на трудно вообразимых азиатских просторах.
Кроме того, сама царская власть во всем эллинском мире, да еще в то, патриархально далекое время, – выглядела несколько забавной для нашего понимания. Эту власть ограничивали многочисленные советники, ограничивало и нечто, вроде подобия народного собрания, состоящего если и не со всего народа, то, по крайней мере, – из людей известных, опытных. Они всего повидали на своем веку, были чересчур почитаемы, храбрыми, необычно инициативными.
Отзвуки царского правления видятся и в картинах, оставленных нам великим поэтом древности Гомером, пусть и жившего гораздо позже, где-то уже в IX–VIII веках до нашей эры, однако изображавшего жизнь и не очень далекого от нас, XII столетия, тоже, кстати, до нашей эры…
Представление о древних царях дает нам образ хитроумного Одиссея, умевшего делать все своими собственными руками, и даже сделавшего ими очень уж многое.
Одиссей, по правде сказать, царствовал в небольшом государстве, расположенном на острове Итака. Однако, подобными качествами наделены у Гомера и могущественные иные государи, вроде Агамемнона, Менелая и прочих, прочих, повелевавших массами людей, а также распоряжавшиеся всеми огромными богатствами людей древнего мира. А все же и эти цари были ограничены в своих действиях. Они тоже зависели как от первейших советников, своих соратников, так и от разноликой воинской массы.
Конечно, первый аттический царь в глазах многих своих современников выглядел совершенно непохожим на того государя, каковым он сделался в устных преданиях, уже после того, как сам сошел в могилу. Возможно, лишь после смерти своей обрел себе он какое-то даже имя, которое так и осталось в сознании его потомков.
Вот и царь Кекроп… Если верить самым древним сказаниям, он был рожден богиней земли Геей, а потому и выглядел внешне тоже довольно странно: вроде бы и настоящим уже человеком, со всепонимающими умными глазами, однако с гривою жестких волос, ниспадающих ему волнами на довольно, даже слишком, широкие плечи.
Однако он был еще не совсем человеком по причине наличия у него змеиного хвоста, который извивался у ног его какими-то странными, крупными кольцами.
Впервые представ перед людьми, сбежавшимися на его зов, своими вероятными подданными, – это существо заявило скрежещущим голосом, стоя на высоком природном холме:
– Ке-кропс! Зовите меня просто Кекропом! Я буду править вами по указанию высоких небес!
Под одеждами у Кекропа (или Кекропса) все также шевелился мощный змеиный хвост, но это мало кого удивляло, потому что о подобных змеиных царях давно уже говорили все на свете ведающие земные пастухи.
Жители аттической земли не без удовольствия подчинились даже такому змеиному существу, дарованному им высокими небожителями.
Конечно, о несомненной связи нового царя с небесными богами стало гораздо легче говорить при его наследниках, у которых уже совершенно исчезли все признаки их змеиной, какой-то чисто божественной сути. Цари, к тому времени, казались похожими на всех прочих земных обывателей, и современникам их оставалось лишь поверить в то, что утверждалось в сказаниях предков.
Первый аттический царь слишком рьяно взялся за дело. Волочившийся по земле змеиный хвост совершенно не мешал ему в занятиях и нисколько не пригашал его сверхкипучей энергии.
Кекроп довольно быстро возвел на холме укрепление, ставшее центром всего государства. Крепость назвал он по своему имени – Кекропия. Впрочем, говорили впоследствии, это название перешло и на все аттическое государство.
В царствование Кекропа произошло еще одно, слишком важное событие. В греческой жизни появилась первая выдающаяся женщина, так называемая Пандора (в переводе с древнегреческого языка это имя, как бы в насмешку, означает – всем одаренная).
Она была создана богиней Афиной и богом Гефестом.
Говорили, будто бы Зевс, разгневанный из-за того, что Прометей, похитив у богов огонь, решил передать его людям. В отместку за это верховный бог, Громовержец Зевс, и приказал создать эту вот женщину.
По личному указанию Зевса, его сын Гефест слепил ее, смешав землю с водой, а богиня Афина, любимая дочь Зевса, одела Пандору в серебряное платье и увенчала ее голову золотым венцом.
Пандора, по замыслу Зевса, – должна была приносить людям соблазны и всяческие прочие несчастья. По мнению более поздних древнегреческих поэтов, Гермес вложил в ее лживую и хитрую душу надежду на исполнение всех нечестивых человеческих желаний. Более того, когда Пандора открыла сосуд, врученный ей милостивыми, но чрезвычайно коварными богами, в котором заключены были все людские пороки и несчастья, – то по всей земле расползлись сплошные болезни и слишком большие бедствия для людей.
Только надежда осталась на дне сосуда, но Пандора, пытаясь спасти положение, поспешила захлопнуть крышку сосуда. Люди, поэтому, лишены были даже надежды на лучшую жизнь…
Посейдон и Афина
В царствование Кекропа произошло еще одно, чрезвычайно важное событие в жизни Кекропии: подвластная царю-змею земля попала в поле противоборства всесильных олимпийских богов – Посейдона и Афины.
Эти боги, во что бы то ни стало, – стремились заполучить для себя чудесный уголок аттической земли, а потому и устроили по такому поводу своеобразный конкурс.
Победитель конкурса становился покровителем благодатного участка земли, жители которой обязывались приносить ему жертвы, возводить для него многоколонные пышные храмы, ставить ему многочисленные жертвенники, украшенные его статуями, и прочее, прочее…
Храмы, как известно, служили богам лишь временными жилищами, куда они являлись по мере надобности и ввиду неблагоприятно сложившихся обстоятельств. Так полагали и все прочие эллины, жители Аттики нисколько не составляли здесь исключения. Названные боги, в самом деле, были существами грозными и могущественными.
Посейдон – всесильный повелитель морских просторов, колебатель земной суши. Он приходился старшим братом Громовержцу Зевсу. Посейдон и помог брату свергнуть с престола общего для них обоих отца, кровожадного бога Крона, который пожирал своих собственных детей, поскольку отлично помнил зловещее предсказание: подросшие дети лишат его верховной власти, свергнут в мерзейший Тартар[2]…
Эллины воочию видели силу и мощь Посейдона. Ради этого достаточно было оказаться на берегу зимнего моря, поглядеть на его серо-черные волны, которые с грохотом и с оглушительным ревом разбиваются об острые камни. Все это, опять же, делалось по малейшему мановению руки самого Посейдона. Вооруженный трезубцем, разъезжал он по морским волнам в золотой колеснице, запряженной белогривыми конями. Более того, то, что какому-нибудь чужеземцу могло показаться обыкновенной морской пеной, все это эллины воспринимали довольно правильно, как и полагается им. На самом деле – на море так густо мелькают белые конские гривы!
Впрочем, с таким же успехом, ударами своего трезубца, Посейдон усмирял и морскую стихию.
Эллины твердо знали, что бог морей обитает в непосредственной близости от принадлежавшей им Аттике. Что, невдалеке от гористого острова Эвбея, на его морском дне, возведен для него удивительный дворец из огромных морских камней, из сверкающих глубинных раковин и великолепных подводных жемчужин.
В этом, неколебимом ни при каких обстоятельствах дворце, – поселился сам Посейдон со своей супругой Амфитритой, богиней моря, дочерью самого Нерея, приходившегося отцом для всех нереид[3], – и столь же славной морской богини Дориды.
Поначалу он разыскал Амфитриту с помощью вездесущего дельфина, поскольку она никак не хотела выходить за него замуж, пряталась в одной из многочисленных водных пещер, находившихся тоже в бесконечных морских углублениях… Там же обитает и все его многочисленное семейство.
А в чудесных конюшнях, вырубленных в скрытых глубинами подводных скалах, набираются сил те самые лошади, которые таскают его чудесную колесницу вдоль по морским волнам.
Надо сразу заметить: морского бога все эллины опасались.
Подумать только: прогневишь его своими неосторожными поступками или даже каким-нибудь недобрым словом о нем самом, – и все. И не смей тогда даже приближаться к воде.
А ведь любой человек, особенно в Аттике, был тесно связан с морем. Путешествия по морской воде, еще в глубокой древности, прослыли самыми дешевыми и, в определенной степени, – даже самыми безопасными…
Богиня Афина – тоже почиталась всеми эллинами – была наиболее любимой дочерью Зевса.
Афина ведала важнейшими делами в жизни эллинов. Первоначально, в их понимании, она просто гоняла по небосводу какие-то явно бесхозные тучи, хранила в своих закромах отцовские разящие молнии. Однако, со временем, резко переменила обычный ход и род своих повседневных занятий.
Вскоре греки узнали, что эта, голубоглазая, светловолосая красавица так и родилась уже с копьем в одной руке и со щитом – в другой. Что на голове у нее, еще при рождении, засверкала медь ничем не пробиваемого для всех смертных шлема.
А родилась она уже взрослой воительницей из головы Зевса, поскольку он сам, перед этим, проглотил свою беременную прежнюю жену Метиду. Родившись на свет, она помогла своему родителю одолеть богов титанов. Так же, как и Посейдон, она способствовала ему как можно надежней усесться на олимпийском троне.
Да и вообще – едва появившись в мире, она не упускала любой возможности втиснуться в первые ряды воинов, слишком торопящихся в ближайшее воинское сражение. И в этом тоже нисколько не трудно было убедиться почти каждому смельчаку!
Однако война так и не стала для этой богини основным ее занятием. Война лишь способствовала ей добиваться установления спокойной жизни, такой естественной для всего человеческого рода…
А в мирной жизни богиня Афина научила эллинов запрягать в телегу мулов, до тех пор лишь праздно шатавшихся по земле, и более редких коней, – таких дорогих животных и очень ценимых даже в очень глубокой древности.
Впрочем, она сама и придумала для них телегу и ярмо, научила людей обращаться с плугом, что было также ее придумкой. Изобрела она и гончарный круг, отчего работа у гончаров закипела с невиданной дотоле скоростью, а посуда, выходившая из их рук, обрела такие красивые и гладкие стенки, что стала с тех пор подлинным загляденьем.
Желанная всеми богиня научила эллинских женщин прясть, ткать, шить. Она же, естественно, обеспечила их и придуманными ею самой инструментами, вроде веретена, иголки, прялки, а также – необыкновенно сложного ткацкого станка…
И вот, в назначенный день к выстроенному Кекропом укреплению на высоком холме, – начали собираться толпы аттических жителей. Они стекались со всех равнин, даже – со склонов окружающих эти равнины довольно высоких аттических гор.
Шли осторожные охотники, умевшие выслеживать диких зверей. По одиночке и даже небольшими группами, тянулись вдоль узких тропинок пропахшие козьим и коровьим по́том, – загорелые до черноты пастухи. Они, в большинстве своем, так и сохраняли на собственных лицах повсеместные белозубые улыбки.
Широко расставляя ноги и как-то даже крадучись ступая, шли такие же обветренные мощные рыбаки, без особого удовольствия – оставившие свои обдутые непогодой сети, лодки и, подвластные только ветрам, – тугие свои паруса.
Явились в сиянии лиц и одежд и могучие небожители во главе с самим главным богом Зевсом, шаги которого раздавались подобно урчанию совсем уже недалекого грома.
Конечно, боги разместились на вершине высокой скалы, нисколько не смешиваясь с простыми землянами. Однако так же, как и простой народ, они понимали всю важность предстоящего события и всю ответственность будущего судейства, которое Зевс всецело поручил змеехвостому царю Кекропу.
Наконец, все уже было готово. Затаив дыхание, замерли люди.
И вдруг стало слышно, как шуршат убранства стоящих на высоких скалах богов, как трещит, оседая, земная масса под тяжестью Зевсовых стоп, как мечутся в тревоге на каменных выступах чересчур любопытные змеи.
Распорядитель торжества, завидев знак царя Кекропа, издал свой зычный голос, – первым выступил вперед и остановился на виду у богов и народа гордый морской владыка. Он был виден всем собравшимся людям.
Перед ними предстал могучего телосложения чернобородый великан.
– Можно начинать! – прокричал распорядитель.
Легко, словно играючи, мускулистая рука взмахнула тяжеленным трезубцем и так же легко и ловко опустила его опять на землю.
– Эх-х!
Послышался скрежет металла о камень, – и под восхищенные крики из камня вырвался пенистый сноп воды. Он вознесся высоко над головою морского бога, и серебряные брызги так и рванулись по камням, добираясь даже до ног вконец изумленных людей.
Кто-то из простого народа зачерпнул влагу горстью, поднес ко рту руку и тут же закричал во все горло:
– Вода! Вода – сладкая!
Всеобщему ликованию не было предела:
– Вода!
– Вода!
Еще бы! В жаркий летний день, посреди засушливой Аттики, потребность в охлаждающей влаге ощущается как никогда исключительно остро. Пресная вода – лучшего подарка трудно даже вообразить себе…
Конечно, все это прекрасно понимали боги. Снизу было даже отчетливо видно, как они согласно почесывают свои кудрявые бороды, как улыбчиво отвечают друг другу.
Взгляды землян и высоких небожителей тотчас уставились на Кекропа, – и тут же у него с шумом свернулся в кольцо разомлевший на солнце его изумрудно-зеленый хвост.
И вот уже распорядитель судилища, по какому-то новому знаку царя Кекропа, вызвал богиню Афину.
– Можно начинать!
Афина ступала легко, как и полагается девице, однако земля у нее под стопами издавала легкое, почти невесомое колебание, как будто там проходило стадо незримых ни для кого быков.
Глядя в упор на богиню, все люди щурили свои глаза и прикрывали головы руками, – настолько невыносимо ярко сверкали на солнце ее золотые и медные сплошь доспехи. Однако сама богиня ничуть не терпела чрезмерной медлительности. Ударив землю своим копьем, она здорово опередила чей-то восхищенный, слишком поспешный крик.
– Вот!
Через мгновение произошло еще новое чудо. Из змеистой расщелины в раскаленной земле тотчас же выглянул бледный росточек, который начал шататься, а все же уверенно потянулся кверху, как бы несколько помедлил, – и вдруг выстрелил первым полупрозрачным листиком. Второй листик у него получился еще более насыщенным необыкновенно яркой зеленью.
Сам же росток на глазах у всех становился прочнее. Он, все гуще и гуще, покрывался листьями, украсился даже множеством ярких пятен. Нежные лепестки, которых едва лишь коснулись хоботками упрямо жужжащие пчелы, закачались и как-то разом опали на землю. На том самом месте, где они только что висели, закруглилась еле приметная поначалу завязь. И вот уже, на глазах всех собравшихся жителей Аттики, с ветвей молодого и веселого дерева стали свисать маслянистые сочные плоды.
– Чудо! Чудо! – закричали люди уже в тысячи голосов.
То было оливковое дерево.
Внимательно следивший за всем этим царь Кекроп сорвал с дерева плоды, поднес их к своим по-змеиному сухим и необычно узким устам. Царскому примеру последовала его пышная супруга Аглавра, затем – их зычноголосые дети, а следом – и все шумные придворные явно змеиного царя.
Дерево обступали самые смелые из людей. Они протягивали к плодам свои руки и срывали, любуясь упругостью и веселым их видом. Люди рвали плоды, жевали, передавали в толпу, однако количество плодов на дереве от этого нисколько не уменьшалось.
– Чудо!
– Чудо!
Только и слышалось в обступившей дерево толпе.
Легконогий бог Гермес, покровитель путешественников и разного рода торговцев, самый пронырливый среди множества небожителей, затесался в человеческую толпу и тут же наполнил плодами свою островерхую шапку.
Люди не успевали следить за всем, что было доступно лишь небожителям.
– Берите! Берите! Всем хватит!
Богиня Афина реяла над народом с требовательным выражением сияющего лица. Она была уверена в победе над собственным дядею, владыкой моря, который как-то слишком озадаченно вертел в руках тяжелый трезубец, словно это был прутик в ладонях какого-то, вечно озадаченного, однако – слишком непоседливого ребенка.
Кекроп, на которого глядели все люди и боги, мгновение подумал и произнес вдруг мощным голосом, в котором все еще угадывались какие- то сильно квакающие звуки:
– Спору нет, вода – неоценимый дар. Однако ее можно добыть и в любом колодце… Оливковое же дерево сделает всю нашу землю богатой и самой счастливой!
Кто оказался поближе к тому месту, где все еще находился бог Посейдон, те ужаснулись и даже прикрыли головы своими руками. Они были уверены, что колебатель земли и суши немедленно и тотчас призовет на Аттику свои самые грозные морские валы. Сами они уже готовы были карабкаться на каменные стены холма, на которых привычно шуршали змеи, а на вершине которого величественно высились все олимпийские боги.
Однако, в присутствии всемогущего Зевса, Посейдон как-то быстро взял себя в руки, зато потом, говорили в Аттике впоследствии, оскорбленный морской бог не забывал такого пренебрежения со стороны афинян, он дал полный разгул всем своим разнообразным каверзам.
А пока что, получилось все так, как и предрекал царь Кекроп.
Аттическая земля быстро покрывалась сплошными оливковыми рощами. Неприхотливые деревца приносили владельцам достаточное, и даже – очень значительное богатство. Оливковое масло сделалось предметом торговли с заморскими странами (вскоре к этому добавилась также торговля вином и расписною посудой).
Конечно, благодарные жители Аттики тотчас же стали именовать в честь богини и основанный Кекропом город. Он получил название в ее честь, и стал называться очень уж просто – город богини Афины или совоокой Афины.
Высокий холм, вместе с укрепленным замком на нем, – жители назвали акрополем. На его вершине появился храм, возведенный тоже в честь упомянутой уже нами богини.
Передают, что отныне в нем поселилась огромная желтобрюхая змея, знаменовавшая присутствие в городе высшей покровительницы всего афинского народа.
