Станислав Рем
Принимая во внимание
Честно говоря, мне всё это было неинтересно. Терпеть не могу, когда, к примеру, прихожу в музей, или на выставку живописи, и мне начинают читать лекцию. Вот, это было найдено там-то…. А это портрет такого-то… А здесь лежит то-то… И никто не спрашивает, интересно мне слушать, или нет. А, может, я пришёл просто посмотреть на всё своими глазами. Именно своими, а не чужими. Так и тут. Я бы, может, и дальше бы любовался городом, но Егор Иванович так достал меня своими речами и постоянным дёрганьем за рукав, что я плюнул на всё и отвернулся в противоположную сторону.
На китайский берег смотреть было неинтересно. Сплошной лес, с изредка выглядывающими из зарослей строениями – лачугами. Такое ощущение, будто там все перессорились и простроили свои дома подальше от соседей.
Вскоре, с правого борта, мимо нашего катера проплыла лодка с китайским рыбаком. Старая лодчонка покачивалась на волнах, с трудом выдерживая вес маленького китайца, который, завидев нас, тут же принялся размахивать свободной рукой и выкрикивать на своём языке следующую фразу:
– Русский, уходи домой! Это мой дом! – перевёл я.
– Ого! – удивился Левшов. – Ты что, по ихнему шпрейхаешь?
– Есть немного.
Я в тот момент был собой недоволен. Нужно было промолчать, а нет ведь, выпендрился.
– И с каких это пор в Алма – Атинском училище погранвойск начали преподавать китайский? – Левашов смотрел на меня с недоумением.
– А кто сказал, что я закончил погранучилище? – теперь пришла моя очередь для удивления.
Капитан пожал плечами.
– Так к нам только оттуда и шлют вашего брата.
– Выходит, я исключение.
Левашов прищурился. Весело. С любопытством. Мол, давай, выкладывай, откуда к нам залетел.
Я и выложил. У бедного глаза на лоб полезли.
– А какого ляда тут делаешь?
– По комсомольской путёвке.
А что мне ещё оставалось говорить? Что решил пойти стопами отца? Который был против моего решения. Банально бы как-то это прозвучало. Неестественно. Как враньё. Не забуду, в десятом классе у нас зашёл разговор в спортивной раздевалке по поводу того, кто в будущем вступит в партию. С чего этот разговор разгорелся, не помню. Кажется, обсуждали новый фильм про войну. Вот и зацепилось. Игорь Носенко, наш комсорг класса, тогда заявил, что точно вступит. А ему пацаны взяли и брякнули: мол, а как же иначе? Он ведь хочет быть большим начальником, как папаша. Ему туда самая прямая дорога. А потом ждали, что бросится с кулаками. Ждали, чтобы под причину, морду комсоргу в кровь разбить. А Игорёха молчал. Губы дрожали. На глазах слёзы. Но молчал. Долго молчал. А потом развернулся, и ушёл. После мы узнали, что батя его, коммунист, в тот день в больницу попал, с инсультом. И больше на ноги не встал. Дураки, так и не извинились. После выпускного, Игорь исчез из моей жизни. Как и все остальные. К чему это я? Ах, да. Вспомнил. Идти стопами отца. А ведь действительно, я пошёл по его стопам. Правда, папка хотел не этого, всё рассчитывал, что с ним останусь.
Не помню почему, но я снова посмотрел на удаляющуюся лодку.
– А хорошо здесь рыба ловится?
Левашов пожал плечами.
– Где как. Только в сампане[3] не рыбак. – Капитан тоже посмотрел на китайца и сквозь зубы сплюнул в мутную воду реки.
– А кто?
– Шпион.
Ответ прозвучал обыденно спокойно, словно слово «шпион» мне послышалось, а на самом деле было произнесено «мужик», или там «старик».
– С чего вы взяли, что он шпион?
– А мы местных рыбалок всех наперечёт знаем. Это раз. Он уже по средине реки, так? Так. А снасти не разобраны. Два. И выбрит, сволочь, до синевы. Три. Вот тебе все слагаемые. И вообще, мотай всё на ус, если к нам попал. Здесь – граница! А значит, уши нужно держать по ветру, а глаз востро.
– Почему тогда мы его не задержали? – я, помнится, кивнул в сторону удаляющегося водоплавающего корыта, под шикарным наименованием сампан.
– А за что? За то, что выбрит? – Левашов выбил из пачки «беломорину» и ловко кинул её в рот. – Этот хоть сидит и только пялется. Не вредный. Тут, брат, иногда повеселее дела случаются, и то вынуждены закрывать глаза. – Капитан затянулся дымом, и, думая о чём то своём, проговорил. – Правда, сами китайцы их к себе забирать не хотят.
– Кого забирать?
– Перебежчиков. Кого же ещё. – Левашов вынул изо рта «беломорину», стряхнул пепел в банку из-под консервов. – Потерпи. До заставы доберёмся, тебе там всё в деталях опишут. И в красках.
Капитан курил тяжело, будто выполнял предписание врача. Не хотел, а затягивался.
Потом он удалился в моторное отделение, а я остался на палубе один.
Китайский берег ничем не отличается от нашего. Та же растительность. Тот же песок. Те же обрывистые берега. И всё-таки складывалось ощущение, будто всё равно это не наш берег. Чужой. Какой-то тёмный, что ли. Загадочный. Таинственный. Кажется, вот-вот из нависшей над водой растительности появится злобная физиономия противника.
И мне, в тот момент, неожиданно вспомнилась практика на третьем курсе. Впрочем, ту лингвистическую практику таковой и назвать то было невозможно. В ноябре 1964 года меня, и ещё троих одногруппников вызвал к себе ректор и в приказном порядке отправил обслуживать китайскую делегацию, которая прибыла в Москву из Пекина для участия в праздновании годовщины Революции. Наша задача оказалась проста: отработать два дня переводчиками. Собственно, ничего сложного не предполагалось. Простое, из года в год однотипное празднество, штампованные речи, штампованные тосты. Бытовые разговоры кружились вокруг обедов и нарядов, так что ничего сложного. На такую практику все шли с неохотой. Я тоже думал, что отрабатываю серую повинность. Но, когда казалось, что всё уже идёт к успешному окончанию чествования Октября, произошло нечто из ряда вон выходящее.
Во время праздничного ужина, организованного для гостей и членов правительства, глава китайской делегации Чжоу Эньлай решил пообщаться с нашим министром обороны. Малиновским. Маршал, к тому моменту, уже успел принять «на грудь» изрядное количество спиртного, и от того речь свою не редактировал. А потому, когда китаец предложил выпить с ним, министр, блистая на груди двумя Золотыми Звёздами, выдал следующий тост: «Давайте выпьем за советско-китайскую дружбу! Вот мы, к примеру, своему Никитке под зад коленкой дали, так и вы то-же самое сделайте с Мао Цзэдуном. И дела у вас пойдут лучшим образом!»[4] и первым осушил бокал.
Мы, естественно, перевели тираду слово в слово. А через двадцать минут нас «сняли» с практики, и отвезли на Лубянку. Скандал вышел ещё тот. Я и мои товарищи получили по «первое число», за дословный перевод. МИД «раскрутился» на дипломатический скандал. И если бы не Андропов[5], кто его знает, чем бы всё закончилось…
Вскоре, мы пристали к берегу. Левашов первым сошёл по трапу на берег, и откозырял встречавшему нас начальнику погранзаставы, в чине капитана, после чего крепко пожал ему руку:
– Привет! Вот, привёз. Новое начальство!
Я тоже отдал честь, отрапортовался и добавил:
– Начальство временное. Буду выполнять обязанности руководителя особого отдела до назначения нового лица.
Пограничник стянул с головы фуражку, вытер широкий, коричневый от загара, лоб платком.
– А по мне сидите в отделе хоть до второго пришествия. – И тут же добавил. – Хотя, с лейтенантскими погонами оно не солидно. Ладно, пошли. Покажу своё хозяйство.
Слово «своё» капитан выделил особо. Чувствовалось, гордится тем, где живёт и служит.
«Хозяйство» Сковородинского пограничного отряда оказалось солидным. Три заставы, более ста километров пограничной полосы, плюс береговая линия Амура. И всего два поселения на весь район.
– А что деревень мало? – поинтересовался я, когда мы объехали на «газоне» территорию и вернулись в штаб. – Или рядом с границей не хотят селиться?
– И слава богу, что мало. – Тут же отреагировал капитан Ковалёв. Такова была фамилия моего собеседника. – Нам и этих двух деревень с головой хватает. Как уборочная начинается, хоть вешайся.
– Китайцы переплывают через Амур, – принялся объяснять Левашов, который дожидался меня, – Тут всё и начинается. То под комбайн лезут. То под косилку.
– Зачем? – не понял я.
– Как зачем? Мешают урожай собирать.
Мы прошли в кабинет Ковалёва.
– Так ведь их же убить может!
– Так они для того и лезут. Камикадзы грёбаные. – Левашов сел за стол. В расстёгнутом кителе он напоминал анархиста из фильма про Гражданскую войну. – Уже двоих комбайнёров с инфарктом в больницу доставили. Косят, косят, а тут бац… Кровищи не меряно. Мяса. У того, кто с психикой дружит, ещё ничего. А остальных без ста грамм за рычаги и не посадишь. А китайцы всё прут и прут!
Ковалёв скинул китель, и оказался в десантном, в голубую полоску, «тельнике».
– Как посевная, или уборочная, словно тараканы через границу лезут. А мне приходится весь отряд на ноги ставить. – Командир погранотряда принялся расставлять на столе заранее заготовленную нехитрую закуску. – Дежурство в такие дни несём не только по полосе, а на полях, на реке, на дорогах. Люди по два – три часа спят. С ног валятся. И так, пока вместе с колхозниками посевная не закончится. Потом маленький перекур. А как Амур встанет, снова стычки с китаёзами. Только уже на льду. Чуть ли не каждый день нарушения.
– Пытаются к нам перейти?
– Да кто как. – Пограничник изъял из шкафа бутылку водки. – У кого родни нет, те пытаются. Жрать то там, с их «культурной революцией», нечего. Вот и бегут. Но таких единицы. Редкий случай. В основном, нарушители выполняют директиву своего руководства.
– А директива у них одна, – вставил Левашов, потирая руки, в предвкушении трапезы. – нервы нам трепать. И чем чаще, тем лучше.
– Ладно, хрен с ними, с китайцами. – Перебил капитана Ковалёв, разливая спиртное, – Давай выпьем за знакомство.
И мы выпили. Вот так я познакомился с реальностью, о которой смутно догадывался в Москве. Оказалось, не всё так было гладко и спокойно, как казалось в столице.
Когда возвращались в город, я, рассматривая противоположный берег, находился в некоторых раздумьях.
К тому, что происходит в Китае, отношение в Москве было неоднозначным, точнее, я бы сказал, «желеобразным». Даже у нас, в институте, на Дальневосточном факультете, не было единого мнения о том, правильно действует Пекин, или нет? А что говорить о других, о тех, кто о Китае знал только из сводок газет? Одни преподаватели твердили, будто в Китае победила мелкая буржуазия, скрывающаяся под маской революции. И что Мао правильно делает, когда расправляется с ней. Другие отстаивали точку зрения, будто Мао – «китайский вариант Иосифа Виссарионовича», и в Пекине уже складывается «культ личности Мао Цзэдуна». Третьи на лекциях доказывали нам, будто Китай идёт по своему собственному, азиатскому, пути развития, который в корне отличается от советского, но это не значит, что его путь ошибочный.
Одним словом, в наших головах, после такой неоднозначности, был полный бардак. Но из всего сказанного, выслушанного, продискутированного, обговоренного, выспоренного, с пеной у рта выкричанного, вывод возникал один, и он был вопросом, на который никто нам ответить так и не смог. Как так получилось, что одна страна строящегося коммунизма не может помириться с другой страной строящегося коммунизма? Вместо ответа слышалось молчание. Больно вопрос оказался больной. А после молчания поползли слухи. Разные. Чаще пугающие.
Когда я поступил в институт, то на первой лекции по истории взаимоотношений нашей страны с Китаем, профессор Клюев прочитал нам, первокурсникам, строки из Маяковского:
Мы всем рабам рады помочь,
Сражаясь, уча и питая,
Мы с вами, китайцы! – Прочь
Руки от Китая!
Рабочий, разбойничью ночь
грому, ракетой кидаю
горящий лозунг: – Прочь
руки от Китая!
Прочитал красиво, с выражением. Как заметил тогда мой сокурсник, «хохол» Игорь Теряев: «Смачно!». Чуть позднее, мы кое-что узнали про Клюева. Поговаривали, будто Николай Фёдорович, перед войной, выполнял какую-то особую миссию в Пекине. Но сам он никогда не подтверждал эти слухи. Хотя, скорее всего, так оно и было. Клюев знал о Китае много. Очень много. Столько, сколько мог знать человек, побывавший там. Именно от него я услышал такое знакомое, и одновременно пугающее словосочетание: «культ личности Мао». Мы стали последними студентами, кому он цитировал Маяковского. Будущим первокурсникам он этих стихов не читал….»
13 марта, 1969 года. 11.44
Глебский первым вышел из здания управления, и чуть не упал, поскользнувшись на мраморном крыльце.
– Осторожнее. – С запозданием посоветовал Малышев, прикрывая тяжелые входные двери.
– Какого дьявола в вашем климате делать гранитные пороги? – выругался подполковник, с трудом пытаясь сохранить равновесие. – Они же скользкие.
– Зато как в столице. – Тут же аргументировал майор.
– Иванова инициатива? – догадался Глебский.
– А кого ж ещё.
– Твою мать…
С трудом преодолев скользкое покрытие, после чего, очутившись на более – менее твёрдой поверхности шершавого льда тротуара, подполковник почувствовал себя несколько увереннее.
– Ну, братцы, если захотите угробить следующую проверку, то вам это удастся наверняка.
Малышев усмехнулся и посмотрел по сторонам. Собственно, идти можно было двумя путями. Либо левой стороной, мимо магазина службы быта, либо правой. Мимо булочной, и общежития школы милиции. Майор выбрал второй. Там, всё-таки, ежедневно прибирали курсанты, а потому было почище. Глебский, поскользнувшись вторично, негромко выругался. Малышев постарался скрыть улыбку.
– Как у вас тут настроения, в связи с последними событиями? – неожиданно поинтересовался приезжий.
– Ситуацию держим под контролем. – Нашёлся Александр Константинович.
– Панических настроений нет?
– Отсутствуют.
– И не было? – следователь притормозил перед перекрёстком, поднял голову и посмотрел на светофор. Для пешеходов горел красный свет.
– Никак нет. Народ в городе сознательный. К тому же, уверенный в силе нашей армии. И партийные организации на местах провели соответствующую работу. О чём и было доложено неделю назад. К вам наш рапорт должен был поступить.
– Если должен – значит поступил. – По обе стороны дороги не виделось ни единой машины, но Глебский упорно продолжал стоять на перекрёстке в ожидании зелёного света. – Это хорошо, когда всё под контролем.
Малышев хотел, было, сунуть руки в карманы, но одумался, и принялся натягивать кожаные перчатки.
– А вы что, не ознакомились с документами? – сделал выпад майор.
«Молодец! – мысленно похвалил Малышева Глебский. – Чётко срезал!»
– Признаться, не успел. – Солгал подполковник. – Да суть не в этом. В каком режиме работает управление сейчас?
– Повышенной боевой готовности.
– Во время событий на границе из здания отлучались? Казарменное положение вводили?
– Нет. Не видели необходимости. Весь состав управления проживает максимум в пятнадцати минутах езды к месту сбора. К тому же, часть состава отправлена на заставы. Ввели особое положение. Со второго по шестое марта. Усилили дежурство.
На светофоре загорелся зелёный и Глебский первым сделал шаг на проезжую часть дороги.
– И Иванов вёл себя соответственно обстановке? – переходя через перекрёсток, спросил следователь.
– А как же? – невозмутимо отозвался майор. – Как все.
– Понятно. – Андрей Сергеевич стрельнул прищуренным взглядом по собеседнику.
Малышев прочитал в глазах подполковника недоверие.
– Сомневаетесь?
– Да.
– Ваше право. – Малышев принялся поправлять на голове шапку, которая и так отлично на ней сидела.
– Иванов со своими обязанностями хорошо справлялся?
– Нормально.
– Что значит: нормально? – Глебский сделал вид, будто не понял ответа.
– То и значит. Москва претензии к нему имела? Нет. Вот то и нормально.
– А с вашей точки зрения?
– С моей лично? Или всего управления?
– Начнём, с вашей, личной, точки зрения.
– А моя точка зрения пусть останется при мне. – Малышев проследил взглядом за машиной «скорой помощи», которая, пронзая воздух сиреной, промчалась по узкой улице.
– Не хотите попасть впросак? – поддел собеседника Андрей Сергеевич. – Моя хата с краю…
– Очень даже неплохая позиция.
– Да. Особенно в данной ситуации. – Специально поддел Глебский.
– Представьте себе.
– И что? Душа совсем не болит? Всё-таки, человека убили.
– А вы в мою душу не лезьте! Вы не поп, и я перед вами исповедоваться не обязан. – неожиданно вспылил майор. – Отболела душа! За два года! Пришлют чёрте кого, а потом про душу волнуются.
– Вы Иванова имеете в виду?
Малышев промолчал.
– Я что так зло? Ведь его не я присылал!
– Но и мы его к себе не выписывали! – не сдержался Александр Константинович.
– А почто таким тоном? – решил усилить инициативу в разговоре следователь. – Посмотрите, как мы раздражены!
Малышев резким движением достал из кармана шинели носовой платок и, отвернувшись, высморкался.
Идиот! Кретин! Не сдержался. – Выругал себя майор, прикладывая материю к носу. – Теперь придётся выкручиваться. Впрочем, какая разница? Всё равно бы, рано или поздно, сорвался. А так, даже к лучшему. Хоть вокруг да около не придётся ходить. Заодно, и москвича проверим, чем дышит.
Спрятав платок в карман, Малышев проговорил:
– Нас, почему-то, отшибом считают. Всё, что не нужно, сюда сбрасывают. На перевоспитание, что ли? Только мы ведь не колония. Взять вашего Иванова. Ведь здесь граница! Что, не могли вместо провалившегося партийного чиновника, прислать опера? Или, на крайний случай, любого кадровика, но из «конторы»? И то толку б побольше было.
– Выходит, из ваших слов, Василий Трифонович не справлялся?
Майор покачал головой:
– Провоцируете? – уголки рта Малышева приподнялись в неприятной улыбке. – Не выйдет!
Глебский ускорил шаг: а таки инициативу он перехватить не смог.
– Если бы было, кого другого прислать, то, наверняка, прислали. – Наконец, смог найти ответ Андрей Сергеевич.
– И бык давал бы молоко, кабы был коровой. – Едко заметил Малышев.
– И всё-то у вас негативно! – теперь не сдержался подполковник. – Я-то вам, вроде, ничего плохого сделать не успел!
– Извините! – выдохнул Малышев и остановился.
– За что извинить?
– Да вот, что был несдержан. За то самое.
Глебский встал напротив майора.
– Идите вы к чёрту, со своими извинениями. А то, что открылись, мне нравится. Не люблю работать с амёбами. А посему, давайте примем ряд условий. Первое: предлагаю перейти на «ты». Так проще. Для дела. Второе: говорить обо всём открыто. Опять же для пользы. Принимается?
– Вполне.
– И ещё момент. В виде уточнения. Меня прислали не для того, чтобы отмывать «честное имя» товарища Иванова. А для того, чтобы провести полное и тщательное расследование. Чем и буду заниматься. А вы мне обязаны в этом помочь.
– Не вы, а ты.
– Что? – не понял Глебский.
– Сами же предложили перейти на «ты». Или передумали?
– Ни в коем случае! Итак, перефразирую вопрос: Иванов был настолько глуп, что не мог справиться с возложенной на него задачей?
Малышев чуть отошёл в сторону, пропуская идущую на встречу женщину с двумя авоськами в руках.
– Да нет. Я бы не сказал, что Василий Трифонович был глуп. – Майор, перед тем, как произнести фразу, оценил в уме каждое слово. – Хотя, то, что он был не на месте – факт. В последнее время, по крайней мере, такое у меня, да и не только у меня, сложилось впечатление, будто в область «Центр» стал направлять только тех, кого, вскорости, собираются отправить на пенсию. Либо тех, кто не смог справиться со своими обязанностями на прежней службе. Я в Амурском управлении восьмой год. При мне началась эта свистопляска. Сначала, в шестьдесят третьем, прислали Антонова, Григория Николаевича. Мужик хороший, ничего не скажу. Только бесхребетный. Что бы первый секретарь обкома не говорил, всё выполнял. У нас весь личный состав управления перед Днём советской армии улицы чистил! Можете себе такое представить? Капитаны, майоры со скребками вдоль улицы стоят, словно дворники. Только потому, что такой приказ пришёл сверху.
– И у нас чистили улицы. – Тут же заметил Глебский. – Я лично с ломиком лёд долбил. Ничего. Как видишь, корона с головы не упала. Только это дела давно минувших дней. Давай ближе к существующему моменту.
– А я о деле и говорю. Антонов к нам откуда пришёл? Из отдела кадров Новосибирского управления. С оперативной работой вообще знаком не был. Ну, да при нём граница ещё была более – менее спокойна. А вот когда два года назад прислали Иванова, тут то мы и поняли, что Антонов был далеко не самый худший вариант.
– Подробнее.
– А что там подробнее. – Майор в сердцах махнул рукой. – У нас, в последнее время, каждое лето чуть ли не военные конфликты происходили. Китайцы постоянно переплывали Амур. То мешали уборке урожая. То скотину воровали в сёлах. А сколько раз под косилки бросались… Два года назад рыбак пропал без вести. Может, китайцы здесь и не причём, да больно смахивало на то, что всё-таки «ходи» имели к этому отношение. У них же голодуха. А за плоскодонку можно семью целый год кормить. Живут в землянках. Ходят в робах, как оборванцы. Зато гонору – хоть отбавляй! Чуть что – цитатниками в морду тычут. Мао! Мао! Политическая, понимаешь, обстановка! Мать её…
– Наверх докладывали?
– А как же! Всё через товарища Иванова. Только без толку. Думаешь, тот сообщал выше по инстанции? Чёрта с два! Капитан Еремчук, из «особого отдела», Иванову «Войну и мир» из докладных написал. И что? Как выяснилось, ни одна записка в Москву не ушла! Ни единая! Даже когда в прошлом году в Сковородино погиб пограничник. Все знали, что мальчишку убили во время несения боевого дежурства. Китайцы пытались перейти по льду на нашу сторону. Еремчук об этом сообщил в рапорте. А результат? Смерть списали на неумелое обращение с оружием. И всё! Нет пацана. И проблем нет! Зато партийных собраний, за два года правления Иванова, в управлении было проведено в три раза больше, нежели за все предыдущие годы. У нас ведь как стало при Василии Трифоновиче? Чуть что – в Ленинскую комнату! Обговорить сложившуюся ситуацию. Вместо того, чтобы просто дело делать, три часа обсуждаем, как его сделать лучше.
– Но после-то, в противовсе ему, делали?
– Делали. – Вынужден был признать майор. – И именно в противовес. И хорошо делали. Да в «Центр» Иванов совсем по иному докладывал. Всё преувеличивал да в красках красивых рисовал. Себя показать хотел. Выставить, так сказать, товар лицом. – Малышев скривился, словно от зубной боли. – На кой ему нужны были мальчишки – пограничники? На них разве имидж заработаешь? Хрен с два. Иванов всё время шпионов выискивал. «Манечка» у него такая была: найти диверсанта. Искал, где только мог. Выслужиться хотел. Мечтал вернуться в Москву. На белом коне. Вот, вернулся.
– Ты, майор, словами то не раскидывайся. Думай, что говоришь.
– Так мы же договорились. – Усмехнулся Малышев.
– Мне – говори всё, что хочешь. С остальными держи язык за зубами. – Глебский приостановился, и, повернувшись в сторону собеседника, тронул того за кожаную портупею, – У вас тут хоть и край света, а уши всё одно имеются. – И тут же продолжил. – Получается: руководитель управления не занимался государственным делом? А только личным? Не преувеличиваешь? На личном фоне?
– Да какие тут преувеличения! – майор в сердцах махнул рукой. – Можешь сам проверить. Рапорты мои и Еремчука должны сохраниться. Сысоев, секретарь, их регистрировал. Потом нас Иванов за эти докладные на ковёр вызывал. Разнос устраивал. Мол, мы своей писаниной портим ему всю картину. Дескать, как можно подавать в Москву информацию о том, что у нас погиб мальчишка при переходе китайцем границы. Это ж, – скопировал интонацию покойного Иванова, майор. – получается, рубежи нашей великой Родины не защищены! Думайте, что пишите! – Малышев со злостью сплюнул на обледенелую землю. – Дерьмо!
Глебский потёр ухо: действительно, на улице стоял солидный холод.
– Ай, да Василий Трифонович. – Выбрасывая клуб пара, произнёс подполковник. – Дала, таки, знать, секретарская закваска. Почему на прямую не сообщили в «Центр» о происходящем? Или в округ?
– Смеёшься? У Иванова, знаешь, какие связи в Москве остались? Нет? А ты поинтересуйся. Своими глазами видел у него фотографии. Помнится, день рождения был у его жены. Все шишки города собрались у товарища полковника на квартире. И мне честь оказали. Вот там я некоторые снимочки-то и приметил. Когда он альбом показывал. Знаешь, с кем он там был запечатлён? – Малышев сделал паузу. – Достаточно сказать, на одном из снимков стоял рядом с самим Андроповым. Так-то вот!
– Ну, то, что стоял, ещё ничего не значит. – Глебский недовольно поморщился: разговор пошёл в зыбкое русло. Хотя, в столице, когда он зондировал почву, ему ничего не сообщили о том, что Юрий Владимирович и Иванов были близки. Да и сам руководитель КГБ личной заинтересованности в раскрытии происшедшего в Благовещенске не проявил. Однако, это, как знал из личного опыта Андрей Сергеевич, ни о чём не говорило. От Андропова можно было ждать любой реакции. – Молчание не всегда есть золото, майор. Ладно, забыли. – подполковник бросил взгляд на неторопливо идущих прохожих, и тут же про себя отметил: а в Москве все торопятся, спешат, летят. Вот что значит провинция. – Сколько ещё до милиции топать?
– Минуты три. – Малышев поёжился. Пронизывающий, ледяной ветер неприятно забирался под ворот шинели.
– Вот и замечательно. Расскажи мне за эти три минуты, так сказать, вкратце, что у вас происходило в самые первые дни со дня «Ч». То есть, со второго марта.
Ретроспектива. 02 марта, 1969 года.
Телефонный звонок застал Проклова врасплох. Воскресенье. За полдень. И кто, интересно, мог им заинтересоваться в такой день и в такой час?
Виктор сорвался с дивана, кинулся к аппарату. Звонили из управления. Сообщение потрясло лаконичностью и бескомпромиссностью:
– Срочный сбор! За вами выслана машина!
Проклов стремительно прошёл к одёжному шкафу, натянул галифе, китель, надел шинель, перепоясался портупеей. А мысль всё время сверлила в мозгу: что могло произойти? Что случилось, что собирают всех? А, может, не всех, а только его? Но, вроде, по его направлению все дела находились в надлежащем порядке. Буквально, в пятницу, на «летучке», докладывал о проделанной работе. Даже отдал отчёт в рукописном виде. Может, что-то не учёл? Или, не дай бог, пропустил? Тогда «боров», – чуть не вслух выругался лейтенант, – точно меня со всеми потрохами сожрёт.
Машина прибыла через двадцать минут. В ней, к удивлению Проклова уже находились капитан Еремчук, из «особого отдела», капитан Скворцов, из второго, и старший лейтенант Козлов, из пятого, отдела секретной связи, или попросту говоря «секретки».
– Что случилось? – Проклов втиснулся на заднем сиденье, прижав Еремчука к Скворцову.
– А хрен его знает. – Тот раздражённо выдернул из под тела лейтенанта полу шинели. – Хотел со своими сегодня на каток сходить. Пацаны с утра коньки точили. А тут…
У Еремчука подрастало трое мальчишек, мал, мала меньше. Он в них души не чаял.
– Успеешь сводить. Каток на «Динамо» до двадцати двух работает. А сегодня не успеешь, так время ещё есть. – Проклов подул на заиндевевшее окно, в результате чего получил обзор в виде маленького кружочка. Теперь он мог рассмотреть, как мимо медленно проплывали невысокие, деревянные одноэтажные дома, возле которых местная детвора каталась на санках и коньках. – Холода ещё недели две стоять будут. Так что лёд не растает.
– Ну да, лёд то не растает. Только в следующее воскресенье моё дежурство.
– Подменю.
На лице Еремчука мелькнула улыбка:
– Ты и так сколько раз подменял…
– Господи! Одним больше – одним меньше. Боря, – Проклов обратился к Скорцову, – а тебе ничего не передавали? По какой причине явка?
Тот мотнул головой:
– Понятия не имею! – и скосил взгляд на впереди сидящего Козлова. Проклов понял, и тут же отреагировал:
– Вот ёлки… Жаль. Хоть бы знать, до вечера вернёмся, али как? Николай, чего молчишь? Вернёмся? Или нет?
Козлов не оборачиваясь, отрицательно мотнул головой. Мол, не знает. «Врёт, – уверенно подумал лейтенант. – Не может быть, чтобы «боров» своему любимцу ничего не сказал. Ничего, «летучка» начнётся, по физиономии сразу станет видно, предупредил его Иванов или нет».
Так и случилось. Едва подчинённые расселись по своим местам в кабинете руководителя областного управления КГБ, единственным, кто никак не отреагировал на неожиданную информацию руководства, оказался Козлов.
Иванов, как только убедился, что весь состав в сборе, поднялся перед присутствующими, резким движением рук оправил китель и произнёс:
– Товарищи! Я вас собрал вот по какой причине. – Полковник прокашлялся в кулак, продолжил. – На границе Союза Советских Социалистических Республик и Китая сложилась тяжёлая обстановка. – Проклов заметил, как Еремчук опустил голову: будто раньше обстановка была спокойна! Однако, продолжение фразы заставило капитана не только вернуться в исходное положение, но и напрячься всем телом. – Сегодня, как мне лично сообщили из Москвы, в десять часов утра, по местному времени, на территории, находящейся под охраной 57-го погранотряда произошло нарушение границы с применением огнестрельного оружия.
Ого, чуть не сорвалось с языка старшего лейтенанта Проклова. Такого действительно ещё не было. Виктор взглянул на Еремчука, и увидел тревогу в глазах капитана. Иванов, тем временем, выдержав паузу, продолжил.
– Есть убитые. В том числе и с нашей стороны.
В кабинете воцарилась гнетущая тишина. Проклов, уткнувшись взглядом в стол, провёл языком по вмиг пересохшим губам. Кто и о чём думал, догадаться было несложно. 57-ой погранотряд нёс службу в Уссурийском крае, всего в какой-то тысяче километров от Благовещенска. Для Дальнего Востока не расстояние. Соседи. А это значило одно: жди нападения и на других участках границы. Не исключено, и на сам город. Вот тебе бабушка и Юрьев день!
– Товарищи! – Василий Трифонович снова нервно оправил китель, будто это движение добавляло мыслей в его изрядно полысевшую голову. Он, как заметили все, явно нервничал. А переживать было с чего. Полковник в подобной обстановке оказался впервые. В обстановке, когда он должен принять единственное и верное решение. А вот тут то и была закавыка: принимать личное решение – это не «ЦУ» выполнять от вышестоящих органов. Тут, за неверный подход, могут и по шапке дать, если что не так сделаешь. Либо вообще голову снять, тогда шапка и вовсе не пригодится. Иванов попытался сдержать тяжёлый вздох, но у него это получалось с трудом. Лицо, за последние часы, побледнело, отекло. Живот неожиданно вырос из-под кителя. И проклятые руки! Они не могли совладать с собой. Их била мелкая, противная дрожь, а потому, Василий Трифонович постоянно пытался прятать их в карманах галифе. Отчего вид полковника становился просто комичен. Впрочем, он этого не замечал. – Каковы будут ваши соображения, товарищи? По поводу доведённой информации.
