Соро Кет
Последний сын графа
– Купил тебе кое-что!
Себастьян подал ей руку и развернулся, моля всех по очереди богов, чтобы Лулу уже ушла и… ее там не было! Дядя галантно помогал Элизабет сесть.
Их взгляды встретились, и одними губами, граф прошептал:
– Спасибо!
Дядя молча и глубоко моргнул. Его самый лучший друг, его извечный ангел-хранитель…
…Граф отставил стакан и отпил прямо из бутылки. Горло сжималось. Как же он горевал по нему. Стоило лишь опомниться, осознать, что дядюшка не уехал в Рим, а ушел навеки, как слезы подступали к глазам.
Каким утешением было говорить о нем с Лизель. Каким утешением было знать, что за делами конюшни присматривает Ви.
Себастьян уже давно понял, что его Маленькая Жена внимательна и сообразительна. Еще когда она вела весь дом Фила. Сперва, она занялась поставщиками кормов, опилок и прочего. Затем как-то незаметно переняла у него всю скучную, но необходимую часть работы по обеспечению жизнедеятельности конезавода, которую раньше Себастьян контролировал только сам. Те навыки, что она получила, ведя хозяйство Филиппа, работали и с его лошадьми.
И вскоре Ви уже сама всем этим занималась, раз в неделю предоставляя ему отчет.
У них в гостях постоянно толклись какие-то интересные люди. Заводчики лошадей и собак, бизнесмены, которые пытались пробиться в аристократию, политики, спортсмены и девочки Ландлайен всех возрастов, которые привлекали мужскую аудиторию.
Неудивительно, что мало-помалу подтягивались остальные мужчины, да и женщины Штрассенберг. И Марита уже не сзывала так часто своих художников, а пыталась привлечь кого-то из гостей Ви. Верена абсолютно не возражала: ей было все равно, кто кого и куда зовет.
– Главное, чтобы ты был счастлив!
Работники конюшен тоже были восхищены. Они признавали, конечно, что его Фрау Виви —пока неопытная, но отмечали ее старательность, приветливость, простоту.
– Если она чего-то не знает, то не пытается делать вид, будто компетентна, а сразу же зовет кого-то из нас.
– Она не стесняется чего-то не знать и всегда готова учиться.
– И ей интересно, – видно, что интересно.
– Она разбирается в людях, что очень важно, когда разводишь настолько дорогих лошадей. Помните, она вас отговорила нанимать конюха, хотя у него рекомендаций был чемодан? Сказала, что у него глаза как-то не так бегают?.. Так вот, он смотрите, напился и угробил новую перевозку. Слава богу, пустую, без лошадей.
Теперь ему нужно будет опять этим заниматься. Боже, как Себастьян этого не хотел! А секс? А ее любовь? Где он найдет вторую такую же? Теперь он гораздо лучше понимал сыновей. И бешенство, что они испытывали, когда Верена ушла, вырвав с корнем все, что сама же взрастила.
Она вросла в его жизнь, пустила корни во все, чем он занимался, что было ему дорого, все, что он любил. Себастьян потерял не просто женщину. Он потерял человека, который решал скучные вопросы и наполнял жизнь удовольствием. Даже Марита при Верене была другой. Теперь опять, наверное, начнет истерить и вмешиваться в его дела, пытаясь казаться важной.
Верена закатила ему истерику лишь два раза. Когда он не хотел спать с ней в самом начале. Когда она думала, что он ее расхотел.
Себастьян мрачно почесал нос.
Даже закатывая истерики, чтоб получить желаемое, Ви делала счастливым и его самого. Как ветер, наполняющий паруса, она придавала их лодке скорость, но руль всегда держал он, Себастьян.
Если она ушла молча, значит она ушла. И она, и Риччи. Себастьян сомневался, что она любит мальчика так сильно, как любил он. И сомневался, что она понимает, как Себастьян хотел его…
Снова полезли воспоминания. С самого первого дня, когда Ви его раскатала, заставив сдаться и лечь в постель.
В тот день он не особо к ней рвался. Да, Ви красавица. Но такой же красавицей была Джесс. И Лизель, вон, до сих пор красавица, а что толку? Кого из своих мужей Джесс сделала хоть немного счастливым? А Лизель? А сама Ви?
Что с ней не так, если парни пятятся, как от спрута? И Фил, и Ральф.
Себастьян знал, что женщины прекрасно умеют лгать и притворяться в постели. И понимал, она будет притворяться. Был лишь один только способ отбить Верене охоту притворяться с ним. На всю жизнь.
Граф всегда учил своих сыновей, не мучить женщину техникой. Если видишь, что в голове у нее другой, не надо всех этих фокусов, – говорил он, повторяя за своим дядей. Трахни ее по-быстрому, получи свое и оплати время. Их удовольствие начинается в голове и если ты не живешь в мозгу этой женщины, то удовольствия с тобой она не получит. Лишь отвращение к себе и к тебе. За то, что ты не тот, кого женщина хотела.
Он был уверен, Верена просто играет и притворяется. Не верит ни в единое слово, что говорит, желая лишь одного: чтобы он поверил. И он ей верил, хотя и думал, что она врет. От души желая поставить ее на место, наказать за такую наглую и подлую ложь, Себастьян показал Верене весь свой репертуар. За раз.
– Ты так меня любишь, девочка? Ну, вот он я. Поехали: наслаждайся!..
Он ждал новых трюков, уверток, ласкового вранья, что Верена кончила и уже устала. А вместо этого открыл в ней свой новый мир. Она не врала и не притворялась; она слилась с ним, слилась в единое целое, поймала его волну и когда она кончила, это было наверняка.
Пока Верена валялась в позе морской звезды, не в силах перестать улыбаться, Себастьян принял душ и все еще раз обдумал. Мысль была короткая и простая: похоже, она не врет.
И Маркус не врал, когда упрекал его, что Себастьян не принимает ее всерьез в то время, как Верена вполне серьезна. И Филипп, когда предлагал ему сделать ребенка Ви. И дядя Мартин, который твердил: сынок, у нее уже были два твоих Помоложе!
Теперь, оглядываясь назад, Себастьян был уверен: они зачали Рича в тот самый первый раз. Он это чувствовал. Маркус был абсолютно прав, когда орал, что Себастьян знает, что Ви беременна.
Но Ви так мило притворялась, будто не знает, что Себастьян подыгрывал ей.
Было так тепло и весело вспоминать, как оба они притворялись, будто не видят, как еще больше набухает и без того налитая грудь. Как постепенно, холмиком, выпирает ее немного впалый живот.
Себастьян ощутил биение этой новой жизни даже раньше, чем сама Ви.
Не разумом даже, а каким-то чутьем. Как понимал внезапно, что понесла кобыла. Просто притронулся к ней однажды и понял все.
В тот день, лежа с нею в постели посреди бела дня и слушая, как Элизабет в кабинете разносит Маркуса, за то, что он им мешает, Себастьян вдруг понял, что про себя, уже называет будущего ребенка Рихардом.
И стопроцентно уверен, что будет именно он.
– Ты уже придумала ему имя? – спросил Себастьян, приподнявшись на локте.
После секса Ви была так податлива, что соглашалась сразу на все.
– Я? – она перестала мечтательно улыбаться люстре и с легким удивлением глянула на него. – Я думала, имя мальчику выбирает отец.
Граф рассмеялся, но тут же взял себя в руки. Притворился, будто бы в самом деле сам выбирает всем имена.
– Рихард? Как тебе?
– Рихард, – нараспев повторила Верена, словно пробуя имя на слух. – Ри-и-иха-ард! Мне нравится.
В тот миг Себастьян впервые ощутил себя по-настоящему отцом, а не просто биологическим донором, как с Маритой. Или сволочью, как с Агатой. Сволочью, которая, сидя в церкви, считает по пальцам, не от него ли Агатин красивый мальчик, унаследовал его черты и глаза.
С Ричем он с самого начала был, ожидающим рождения ребенка, отцом. Ни дня ее беременности не пропустил, лишь роды.
Когда оскорбленный, обиженный, Себастьян с какой-то дурацкой шуткой опустился перед кроватью, на которой Верена лежала со свертком в руках, их мальчик дернул тщательно спеленатыми ножками.
– Рихард снова толкается! – восхищенно прошептала юная мать и со слезами посмотрела на графа. – Толкается, как только слышит твой голос! А ты не верил!..
– Вы, правда собираетесь, так его назвать? – опять завела Марита.
– Мы уже его так назвали. Себастьян так захотел и это не обсуждается!
– Но…
– Да хватит! Не порти момент! – шикнула Верена. – Мой сын впервые видит своего папу.
– Ему не нужен папа, ему нужна твоя грудь.
– Когда Рихард вырастет, я лично подыщу ему девушку, у которой будет точно такая же, – гаденько так сказала Верена.
Пока они грызлись, Себастьян молча взял чистенького, умытого ребенка на руки. Тот смотрел на него серьезными мутно-серыми глазами.
– Ну, здравствуй, сын! – сказал он, стараясь не выдать обуревающих его чувств. – Вот ты и родился!.. – Себастьян хотел сказать еще что-то, но мальчик вдруг разинул рот, словно улыбнулся.
И все, кроме Мариты, улыбались глядя на них. И Ви, и Лизель, и Мартин с экрана ее смартфона…
– Черт, дядя, – прошептал Себастьян, глядя на камин, у которого Мартин умер. – Я даже смерть родителей спокойнее перенес… Как мне теперь со всем этим разобраться? Без тебя?
Лизель, конечно, обещает не разлучать их с мальчиком, но это сейчас, пока она думает, что он у нее единственный. Что, если Марита решит сейчас за все ему отомстить и расскажет Лиз, что не только Фредерик догадался родить ей внучку? Объяснит ей, что у Маркуса внук?
Да, Ферди гей, это правда. Но геи так любят жениться и заводить детей. А этот, к тому же, без ума от самой Лизель. Покорен ее вкусом, изяществом и манерами.
Если она попросит, Фердинанд руку вывихнет от усердия, чтоб она могла завести других внуков.
Марита плакала и клялась, будто Фердинанд не от Маркуса. Что его отец ее друг, известный венский скрипач, но граф ей не верил: скрипач был еще голубее самого Фердинанда и вел себя, как шестнадцатилетняя победительница конкурса красоты.
Отцом Фердинанда был Маркус. Он, только он.
Знал ли об этом дядя? Конечно, знал!.. Не потому ли он убедил Лизель отдать Верену Себастьяну? Связать их семьи ребенком, в котором будет и ее кровь. Связать их, чтобы после его кончины, Лизель не встала на сторону оппозиции, которая устроила закулисную возню, выдвигая в наследники Фердинанда.
Себастьян покачал головой.
Он пьян, разбит, вот и лезет всякая дичь в голову. Какой из Фердинанда наследник? Один анализ на ДНК и, невзирая на законных детей, Марита пойдет к чертям по законам клана. И ему тогда ничего не останется, кроме как… Себастьяна прошибло потом от собственной подлости, но мысль уже пришла в голову и не так уж просто было ее прогнать.
Ему ничего не останется, кроме как жениться на Ви!
И пошли бы все вокруг в задницу. Да, у них есть разница в возрасте, но она никого не касается, кроме них самих!
– Дай тебе бог когда-то встретить девчонку, которая станет любить тебя, как меня моя Лиззи, – прошептал голос Мартина. – Я так и сказал: для нас с тобой уже поздно, но я готов раздвинуть границы для Себастьяна и Вивс…
И внезапно, смысл происходящего дошел до него. Все упреки жены, намеки людей, что не надо так вот, ртом в рот, целовать девочку-подростка.
И голос Маркуса:
– Она подкатывает к тебе! Я не позволю тебе опозорить жену, связавшись на глазах у всех с малолеткой! Я отослал ее в Баварию, к Ральфу…
И ее же собственные слова:
– Мне говорили, что ты женат, но чем старше я становилась, тем меньше верила, что для тебя хоть что-нибудь значит брак. Пфф… Ты всегда был так верен Марите.
Слезы, которых Себастьян не позволял себе много-много дней, брызнули ему на руку. Теперь он понял, что пытался дать ему дядя, когда заставил взять вторую жену.
Любовь, лишь любовь и ни словом больше.
– Господи! – прошептал Себастьян. – Мне так тебя не хватает!..
Старый, сентиментальный хрыч
Рене:
Младший вприпрыжку сбежал по лестнице.
Он проснулся рано, без Маргарет. Сам умылся, сам заправил постель и до самого завтрака смотрел фотографии, которые наделал вчера. И костер, и зефир на палках и сэндвичи… и себя между двух своих старших братьев! Вчерашнее счастье плескалось в его груди и требовало повторения.
Время двигалось бесконечно. Так рано во всем доме вставала только Лизель и Рене без конца прислушивался, но в Западном крыле было тихо. Наконец, услыхав, как открылась одна из спален, он сорвался с места и чуть ли не кубарем слетел вниз.
Быть может, Виви просто ночевала у папы?
– Папс!
Отец был мрачен и едва заметно поморщился, в ответ на его приветственный вопль.
Подбежав ближе, Рене заметил, что тот опух и небрит. И вышел в халате поверх пижамы, что с ним случалось крайне и крайне редко.
– Все в порядке, папа? Или ты заболел?
– Я вчера напился, – честно ответил Себастьян.
Мальчик сперва игриво округлил рот и погрозил пальцем, но что-то в лице отца подсказало, что речь шла не о чем-то хорошем. Он вспомнил, как сразу погасла вчера Верена, едва они вошли в дом. И понял, все это неспроста.
– А где Верена? Где все?
– Слушай…
Он не стал слушать. Резко развернувшись на пятках, Рене побежал наверх. Пересек коридор и ворвался в детскую Рича. Там было пусто. Лишь витал слабый запах присыпки и детского шампуня. В комнате Лизель никого не было, ее вещей – тоже. В комнате Верены вещи оставались на месте, даже свисал со стула ее халат, но дома она не ночевала.
Медленно, как старик, Рене подошел к стулу и сев на пол, по-взрослому, тихо-тихо расплакался, уткнувшись лицом в халат. Ему казалось, он никогда уж не будет счастлив.
Марита:
Графиня встала позже всех остальных.
Горничные тут же доложили ей обстановку, и она велела пока что оставить все на своих местах, но ей передали записку от Лизель. Та просила собрать все оставшиеся вещи, упаковать их и сообщить Марии, когда их можно будет забрать.
Марита спустилась к завтраку, оглушенная непонятно чем.
Конечно, как женщина, она была очень рада такой развязке. Она победила, как побеждала всегда. Соперница поняла, что ничего ей не светит и удалилась. Муж остается с ней. Но в глубине души, она понимала, что именно ей останется.
Годы взаимных придирок, упреков и его хамства в адрес ее гостей. И очередная молоденькая свистушка, которой муж начнет сливать деньги с королевским размахом. И сплетницы, которые будут названивать ей, чтобы рассказать, где, когда и с кем его видели.
С Вереной он, хотя бы, не выходил. Вся их любовь оставалась в Штрассенберге. На публику он выходил лишь с женой, и замужние приятельницы завистливо говорили Марите:
– Дорогая, ты совершила чудо! Себастьян выглядит, словно у вас обоих медовый месяц! У вас опять есть секс?!
И Марита загадочно улыбалась: медовый месяц был, только у него. Но все ведь думали, – верили, – что у них обоих! И это было единственное, чего ей хотелось. Казаться любимой графом ей нравилось куда больше, чем быть.
Наверху кто-то уронил стул, и женщина раздраженно подумала, что Рене теперь тоже ее проблема. Она не любила сына. Возможно, из-за того, что он не был тем Рене и один лишь звук Его имени, обращенный к другому, вызывал глухое сопротивление. Она позвонила, чтоб вызвать Маргарет, но вспомнила, что та отпросилась по семейной причине. И Марита разрешила, полагая, что после школы, мальчик станет хвостиком бегать за Лизель, или уедет с Ви.
– Еще не хватало, чтобы эта дура оказалась беременной и мне потребуется новая няня, – с тоской подумала Марита. – И еще целый год пройдет прежде, Рене отправится в интернат.
Плач ребенка бесил ее, и она зажала уши ладонями. Интересно, где, черт возьми, граф?!
Себастьян:
Он сидел на кровати, глядя, как шипит и пенится аспирин в стакане. Не стоило вчера напиваться, но он и без того был разбит, а головная боль немного умаляла душевную. Он слышал, как тихо плачет Рене, как Марита скребет ножом по тарелке… Дом словно усиливал звуки; они шрапнелью били по его нервам.
– Что ты о себе возомнила, Ви? —думал он в бешенстве. – Истеричка долбанная!
И еще о том, что Филипп разошелся с Иден. Не будь этого, Себастьян бы еще пережил, но с возрастом, он все чаще видел в сыне соперника. Филипп поступал, порой, вне логики и пространства, но Себастьян наблюдал за ним много лет. Иден была с ним лишь по одной причине: Иден раздражала Верену.
Две пары, которые распались одновременно…
Какое-то время он играл с мыслью позвонить Фредерику, но потом оставил. В молодости они и правда были друзья навек, но потом между ними встала его жена, а теперь – по какой-то космической шутке, его любовница. У него не осталось уже приятелей, кроме двоих его сыновей.
Подумав, он набрал Филиппа.
– Да, пап? – жизнерадостно прокричал тот в трубку. – Я бегаю. Что-то важное или подождет?
– Ты в курсе, что Ви от меня ушла? – выдавил Себастьян и мрачно посмотрел на белые крупинки на дне стакана.
Рене:
С трудом успокоившись, он сидел в столовой. Ковырял кашу, стараясь не смотреть на злую, напряженную мать. Отец вышел к самому концу завтрака.
– Что произошло? – тут же вскинулась мама.
– Ты сама знаешь, что, – обрубил отец своим прежним тоном. – Радуйся! Ты теперь единственная.
– Я? Я должна радоваться? Еще скажи, это я ее выгнала! Я была добра к ней, как мать!
– Да что ты опять визжишь, как бензопила?! – он встал и швырнул салфетку. – Поем на кухне.
Рене не осмелился попроситься с ним.
Теперь он был уже взрослый. Ему, как взрослому позвонил Филипп и расспросил, что произошло. Попросил хранить звонок в тайне и даже пообещал, что возьмет его как-нибудь к себе ночевать в мешках и они опять нажарят зефира, но Рене чувствовал по голосу, что это – вранье. Когда взрослые в самом деле куда-нибудь его брали, они говорили точнее.
Куда и когда.
А Филипп этого не сказал.
– Поел? – раздраженно спросила мать. – Иди, собирайся в школу.
– Сегодня не школьный день, – процедил мальчик, понимая, как на нее зол. – Сегодня суббота.
– Как ты со мной говоришь?! – вскинулась она.
Рене встал из-за стола и тоже швырнул салфетку.
– Если ты обращалась с Виви, как мать, неудивительно, что она сбежала!
Мать никогда не разрешала ему брать телефон за стол и Рене с нетерпением схватил его, едва вошел в комнату. На экране светился пропущенный вызов. Но не от Виви, а от Лизель. Мальчик почувствовал, как вспотели руки.
Он был так счастлив эти последние недели, но мать не все наврала ему. Она сказала, что сам по себе он не нужен Виви.
– Верена дружит с тобой, пока она любит твоего папу. Не привязывайся к ней сильно, – сказала мать. – Это, к папе, очень скоро пройдет и Ви уйдет, как пришла. Ты – останешься.
Верена ушла. Неожиданно. Не сказав ни слова.
С утра Рене отослал ей пять сообщений, но она не ответила пока что ни на одно. Даже не прочитала. Даже телефон выключила… Теперь, наверное, попросила Лизель сказать ему, что все кончено: они больше не друзья.
Пока он об этом думал, глотая подступающие обиженные слезы, телефон зазвонил опять.
– Привет, Лизель, – сказал Рене, стараясь звучать, как взрослый. – Я уже слышал, что тут произошло…
Он замер, сорвавшись на тонкий, жалкий фальцет и глубоко вдохнул, стараясь не расканючиться.
– Тогда ты знаешь, что Виви нужно немного побыть одной, – проворковала Лизель. – Рано утром, я отправила ее с девочками в Париж. Ты знаешь, где это?
– Да, во Франции, – гордо сказал Рене.
Сердце радостно екнуло! Когда они с мамой куда-то летали на самолете, пилот просил их выключить телефон. И Рене очень часто забывал включить аппаратик. Верена тоже не особенно любила свой телефон и тоже часто про него забывала.
– Она сказала мне, что обещала весь день провести с тобой и попросила меня перед тобой извиниться. Она ужасно расстроена сейчас, но ты ведь не станешь расстраиваться, правда?
– Нет, я расстроился. Но я уже не малыш, – сказал он чуть раздраженно. – Я понимаю. Я знал, когда у них с отцом все пройдет, Верена тоже уедет. И все закончится.
– Ты очень плохого мнения о своих друзьях, – сказала Лизель, подумав. – И все еще малыш, раз не понимаешь. Наша с тобой дружба тоже закончилась, если твоего дяди Мартина больше нет?
– Нет, но… – Рене как-то растерялся. – Но ты же…
– Что? – по голосу было слышно, что она улыбается. – Уже старушка и не могу любить?
– Ты не старушка! – горячо возразил Рене. – Старушки не могут ходить на «шпильках» и делать гимнастический мостик! У них все болит, и они все время ругаются! Старушки, правда, не умеют любить, но ты была не старушка и ты умела! И мне очень жаль, что он умер прежде, чем ты сумела нас подружить. Мне показалось, он был веселый.
Лизель рассмеялась в ответ.
– Он был замечательный, дорогой! И ты ему ужасно понравился. Не беспокойся насчет Верены. Что бы у них не случилось с папой, с тобой она и дальше будет дружить. Ведь ты и ее малыш-Риччи – братья. Разве не так? Сейчас ей просто нужно время побыть одной.
– Но ты сказала, она уехала с девочками.
– Потому что с девочками она может плакать. Они ее подружки, ты понимаешь? У мальчиков так не принято, но мы очень часто плачем вместе с подружками. Это такая терапия. Знаешь, что такое терапия?
Рене где-то слышал слово, но точно вспомнить, что оно означает, не мог.
– Вот что, скажи-ка Маргарет, чтобы собрала твои вещи и привела тебя к нам. Я объясню тебе кое-что о девочках и почему мы не плачем при вас, когда в самом деле плачем.
– У Маргарет выходной.
Лизель на минутку задумалась, потом сказала:
– Ну, хорошо, сейчас я позвоню твоей маме, и сама за тобой пришлю. Мы с Марией сделаем тебе таких сэндвичей, что Ви опять расплачется и не раз.
Фредерик:
Епископ вошел без стука.
– Да, дорогой? – мать вскинула голову, но хотя слова были те же, из них начисто выветрилась вся теплота. – В чем дело?
– Ты можешь объяснить мне, что происходит?
Мать отложила телефон в сторону и придвинула к себе ежедневник.
– Верена и Себастьян расстались.
– Это я знаю.
– Тогда что именно ты хочешь узнать? Как много шансов у епископа попасть в тюрьму за домашнее насилие?
Фредерик задохнулся.
– Я всего лишь…
– …взял ее за руку. Разумеется. Она показывала синяк. Еще раз возьмешь ее за руку, я тебя за яйца возьму!
Взгляд был прямой и холодный. Совсем, как взгляд Верены вчера.
– Всему есть предел, Фредди, – сказала мать. – Свой ты переступил.
После этого ему захотелось то ли повеситься, то ли побродить одному. Конечно, у него были деньги, но не столько, сколько у матери. Возвращение к былой роскоши далось ему куда легче, чем мысль отказаться от всего этого снова. Тогда, – Фредерик был уверен, – Джессика не выдержит и вновь его позовет.
Она позвала, но было, конечно, поздно. Ее красота ушла, а с этим и его извечное оцепенение в одной лишь мысли о ней. Фред вспоминал, как она била кулаком в его грудь и кричала:
– Почему ты не пришел раньше?!
А он только плакал и повторял:
– Что ты с собой наделала, Джесси? Что ты с собой наделала?
В ее смерти был лишь один виновный. Он – со своей реакцией на то, что с ней стало. И в глубине души, Фредерик сожалел, что его спасли. Теперь он видел Джесс на каждом шагу; ее волосы стали белыми, а черты капельку другими, но это все равно была почти Джесс. Она говорила, как Джессика, пахла, как Джессика, ходила, как Джессика…
Вот только взять ее в постель он не мог. Что не мешало ему хотеть ее, понимать, что он больной извращенец, беситься, бросаясь в бессильной ярости на кровать и утыкаться лицом в подушку, чтоб заглушить крик. Джессика рассказывала, что была влюблена в отца. Он был ей почти чужой, он слишком долго отсутствовал… как и сам Фред.
Альфред застрелился, и Джессика осталась одна. Со своей виной и своей любовью.
Когда они были в Гремице, Фредерик был сам готов застрелиться. Ему мерещилось, что Верена, которая тоже его не знала, смотрит на него не как дочь. И он скрывался от нее, от той мерзости, что накатывала помимо воли, и мысли, что он не должен был уезжать от Джессики.
Он всегда любил лишь ее. Просто теперь – в дочери, которая стала чужой. И это было настолько невыносимо осознавать. Он презирал себя, но убить так и не осмелился.
Мысленно разговаривая с Джессикой, Фред не заметил, как дошел до Развалин и Герцог, напрягшись, потянул поводок.
Фред несильно дернул собаку за хвост и когда Герцог обернулся, одними губами сказал ему: фу, стоять!
За деревьями чуть слышно заржал чей-то конь и всхрапнув, переступил ногами на месте. Звонко ударилась о камень подкова. Голос Себастьяна буркнул:
– Тихо, Цез!
Герцог опять принюхался, яростно замотал хвостом и налег на задние лапы. Отпустив поводок, Фредерик вышел на уцелевший от травы пятачок, когда-то бывший каминным залом.
– Так и думал, что это ты, – сказал Себастьян, глядя прямо перед собой. – Цезарь почуял своего друга.
Герцог уже крутился перед конем и тот обнюхивал его, выгнув шею и приподняв висячие уши.
Фредерик обошел их обоих и приблизился к уцелевшей стене, которая доходила ему до пояса. Встав рядом с другом, посмотрел вниз. Прямо перед ними лежал весь Штрассенберг. Два старинных замка, принадлежавших когда-то родоначальникам, двум братьям, которым король за службу подарил солидный кусок земли.
Считалось, что эти подарком король пытался рассорить братьев. Его раздражала их преданность друг другу, что превышала преданность королю. И он сказал: один из вас станет графом, второй – его верным подданным. Решите сами, кто из вас кто.
Братья поклонились и вышли, сделав все так, как велел король. Один из них стал графом, второй – его верным душеприказчиком, советником и слугой. Они разобрали старый замок на камни и выстроили два собственных из этих самых камней. Потом, вокруг, постепенно, были достроены остальные поместья. Все более и более современные. Сейчас насчитывалось около пятидесяти домов, разбросанных в шахматном порядке вокруг холма, который был окружен большим ухоженным лесом.
– Как Ви? – спросил Себастьян. Он был чисто выбрит, причесан и элегантен, но… мрачен и сильно, характерно опух. – Уже нашла себе нового бойфренда?
– Возможно, – Фредерик посмотрел на часы. – Четыре часа прошло.
Верена с кузинами уже должна была быть в Париже. Проклинать свою несчастную жизнь в роскошном номере, с видом на Эйфелеву башню. И кузины, которые точно знают с какой стороны на их крекер сыплют икру, будут ее утешать. Возможно, даже всеми известными с интерната способами.
Его опять передернуло и Фредерик обозлился на самого себя.
Вечером этих молодых куриц возьмут под крылышко старые и выведут в свет. Что будет потом, когда свет погаснет, он старался не представлять, но картинки кружили перед глазами помимо воли. Мать права, надо подыскать себе девушку. Да хоть проститутку снять, но… Стоило ему подумать о проститутке, как Джессика-дочь со всеми своими подружками исчезала и появлялась сидящая на перилах Джессика-мать. Такая, какой она была перед смертью.
– Фре-е-едди, – звала она. – Фре-едди!
И камнем летела вниз; и разбивалась как гигантский томат.
Тряхнув головой, Фредерик мрачно подумал, что импотенция стала бы спасением от всего. Иначе, он сделает то же, что Альфред: прострелит голову, чтобы избавиться от одержимости. Или пристрелит этого мудака, который трахался с его дочерью!
– Смотри-ка, – Себастьян усмехнулся.
Герцог и Цезарь уже пытались играть. Епископ улыбнулся, мысленно обернувшись на много лет назад, когда они с графом были еще мальчишками и отцовский пес Ланселот, носился по манежу с черным, как деготь, конем старого графа.
Они скакали по кругу, то догоняя друг друга, то обгоняя. Когда пес вырывался вперед, конь делал свечку и развернувшись на задних ногах, бежал в обратную сторону. А Ланселот, заметив, яростно лаял и бежал его догонять.
Они могли играть так часами. Только они вдвоем.
У старого графа была собственная псарня, но Агроном играл только с Ланселотом.
– Ты выглядишь, как дерьмо, – сказал Фред, а про себя порадовался, что окончательно бросил пить после операции.
– Твоя маман дождалась вчера, пока я напьюсь и взяла таким тепленьким, что я всю ночь проплакал по дяде Марти, – сказал Себастьян. – А твоя дочь меня бросила. Так что можем снова начать дружить.
Они посмеялись и опять замолчали.
Так много лет прошло, уже и не верится, что когда-то они могли трепаться без умолку, обо всем подряд. Начиная от лошадей и собак и заканчивая девчонками. Теперь им едва хватало воображения сказать какую-то подходящую к случаю фразу.
Фред присел и кинув камешек в ноги псу, привлек внимание Герцога.
Граф громко причмокнул губами и Цезарь, фыркая, подошел к хозяину, уткнувшись мордой в его плечо. Себастьян ласково погладил черную морду любимца, на которой уже появлялись первые белые волоски. Поцеловал коня в твердую щеку.
– Вы так и не сумели найти общий язык? – спросил он.
– Нет, – Фред выпрямился. – Она меня ненавидит. За то, что посмел когда-то любить другую. По страшному совпадению, ее мать. Смешно, но Джесс возненавидела меня за то, что я люблю дочку.
– Пока Джесс была жива, они ненавидели друг друга, – пожав плечами, припомнил граф. – Ты создал отличную, здоровую семью.
Цезарь снова отошел и толкнул мордой Герцога, который склонив передние лапы, как конь, романтично нюхал маленький фиолетовый цветочек. Пес отпрыгнул, сделал несколько прыжков боком и залаял. Цезарь сделал несколько шагов на него.
Тут не было места разыграться, как на манеже, но эти двое явно хотели начать игру.
– Как она смеет так поступать со мной? Какое право она имеет обвинять меня в чем-либо? Она сама точно так же развернулась, бросила ребенка и улетела!..
– Найди себе бабу, – тоном специалиста посоветовал Себастьян. – Лучше, из Ландлайенов.
– Она моя дочь, ты помнишь?
– Нет, не всегда. Прости. Я отдал бы тебе одну из своих, но Фердинанд навряд ли тебе понравится.
– Он из Ландлайенов? – пошутил Фредерик.
А может не пошутил… Себастьян присмотрелся к приятелю, но тот просто наблюдал за тем, как дурачатся собака и конь.
– Могу я тебя спросить? Что у вас случилось?
– Она приехала от сразу двух своих бывших и застала меня в гостиной с женой… Мы разговаривали.
– Как тебя Земля носит? – вздохнул епископ.
– Если тебя утешит, я вчера упал.
– Серьезно, Себбо! Мне сейчас не смешно…
– Я и говорю серьезно! Младшего прихватило вчера, они заехали к Филу и весь вечер провели там. Видно, я должен был стоять на подъездной дорожке у гаражей с фонарем и вглядываться в мрак ночи. Но нет, я решил: поболтаю с Маритой, выпью бокал вина… Единственное, я подарил ей серьги, но я уверен: этот момент был уже позднее. Когда Верена ушла. Потому что Марита сразу же пошла к себе в спальню, а я – к Рене.
Епископ покачал головой.
– Из ее истерического трагизма я понял, что ты и Марита влюблены.
– Влюблены?
– Как дети! – щелкнул пальцами Фредерик. – А когда я спросил, не приняла ли она чего лишнего со своими «бойфьендами», она захлопнула у меня перед носом дверь.
– Ты знаешь, что Филипп вчера собрался с силами и бросил Иден?
– Да, она что-то такое упоминала. И что с того?
– Что с того?!
– Она – верна тебе, – возразил Фредерик. – И с Филиппом… Нет, она скорее с Цезарем попытается, но не с ним.
– С чего ты так уверен?
