Соня Дивицкая
Советский пломбир
– Тогда попались вы, Любовь Петровна. Так и влетите на раздел имущества.
– Да что ты, Славик? Он же ж у меня старый. Пятьдесят лет, какой раздел имущества? Все на меня записано. Двухкомнатная старшому – на меня, однокомнатная под квартирантов – на меня, ток наша трешка на него… А дача на меня… Дача, кажись, тоже на меня.
– Та вы хоть гляньте ж телефон, кому он звонит…
– Он у него на блокировке. Я ж пароль не знаю.
– Шо вы за дерево, Любовь Петровна? – Славик потрепал ее по завитой макушке. – Смотрите! Звездочка, решетка, – он усмехнулся: – Пароль!
И ведь она не хотела! Не хотела совать свой нос в мужнины дела. А все любопытство, глупое праздное любопытство.
Любовь Петровна улучила моментик, когда Димок выпил пивка и приснул на диване, как младенец. Она взяла его телефон, посмотрела звонки и дальше, как обычно, по схеме – один и тот же номер, женский голос, «Димочек? Зая? Это ты?»
Вот тут-то все и всколыхнулось. И наались страдания. «А мать мне говорила: «Зачем он тебе нужен, дохлый?» И бабки на свадьбе пели, ведь как пели: «Мы думали, шо сваты богаты, а они убоги» … И вот тебе на! И Димочек, и зая».
Всю ночь Любовь Петровне снился главный инженер. «Покойник! – она испугалась. – К себе зовет!» А как спалось-то раньше, как же сладко-то спалось. Но машина следствия была запущена, и Любовь Петровна загорелась тем азартным огнем, который бывает у рыбаков, когда они подтягивают на тонкой леске большую рыбку.
И сразу у нее прошла усталость, и лень, и мысли о здоровье, и скука душных вечеров… Тогда-то Любовь Петровна и надумала худеть. Даже маслице с холодильника таскать перестала. «Куда мне? Морозилка вся забита». И пирожки жарить бросила. Ой, и бросила-а-а.
– Все всколыхнулось… – горевала она в первый день без обеда. – Все, все всколыхнулось.
– Поехали, Любовь Петровна, – Славик заводил погрузчик, – прокачу!
Любовь Петровна залезла на сиденье и под рокот мотора кричала Славику на ухо:
– Я ему даже лодку купила на день рождения. Хотела утюг подарить, у меня утюг сгорел, а тут думаю: нет, куплю своему лодку. Зарплату получила 20 июня, а 24-го все ему на лодку отдала. Пущай на рыбалку, чем к этой твари. А то ж ведь теперь каждый вечер волнуюсь. Звоню ему: «Ты где?» – «Я на работе». А как я проверю, на работе он чи на диване?
– Сидите смирно, Любовь Петровна, – Славик ей сказал. – Шо там от вас убудет?
– А вдруг она родит? И что? Делить с ним хату? А он делить надумает! А и надумает! Он же ж гад, жадоба, весь в маменьку свою.
– Отдайте ему однокомнатную, – Славик остановился у дальней стенки.
– Щаз!
– Да ладно… – он усмехнулся и полез за ящики. – Я ж шутками. Шоб ваш Димок на молодую разорился? Да я ни в жизни не поверю!
– А как узнать? То я ж не поняла по голосу…
– Наймите детектива, – Славик пошутил, ведь правда пошутил. – Чи сами. Такси берете – и за ним.
– То ж дорого.
– Та не дороже вашей хаты, – он вытащил тяжелый сверток, замотанный полиэтиленом. – Кенгурятина нужна?
– Возьму!
Славик поставил свой товарец на лаги и скомандовал:
– Садись вперед, Любовь Петровна. Дам тебе порулить.
– Ой, Славик… – она жеманно захихикала. – Да шо ты! Я руля боюсь!
Славик подтолкнул Любовь Петровну, и она покатила. Оказалось, ничего сложного. Любовь Петровна рулила по холодильнику, и на щеках ее обширных забегал подозрительный румянец. Смекать начала прямо там, в холодильнике.
Через пару дней утром она сделала вид, что идет к остановке на вахтовый автобус, а сама взяла такси и показала на мужнину машину:
– За ним.
– Восемьсот, – сказал водитель.
– Какие восемьсот? Триста!
– А конфиденциальность?
– Ладно, – она поджала губы.
Ехать далеко не пришлось, всего один квартал, Димок запарковался у супермаркета «Кубань-еда».
В этот магазин Любовь Петровна забегала каждый день после работы и каждый раз, перед тем как войти, звонила мужу. Она всегда спрашивала: «Дим, ты хлеб купил?» Если он еще не купил, она брала буханку белого пышного, а если уже купил, не брала.
От земли знаменитой кубанской, на которой одуванчики вырастают с кошачью голову, она давно оторвалась, но к хлебу у нее осталось щепетильное крестьянское отношение. Выбрасывать рука не поднималась. Можно было выбросить прогорклое масло, можно было вышвырнуть прокисшие щи, вонючую курицу, а хлеб – нельзя. Из черствого Любовь Петровна жарила гренки. Она звала их по-кубански, с ударением на «и» – «гренки». И чтоб не жарить, не колготиться, она звонила мужу каждый божий день в 5.30 и спрашивала: «Дим, ты хлеб купил?»
У «Кубань-еды» Димок вышел и свернул во двор. Любовь Петровна с тоской собачьей посмотрела на водителя, и он пошел за мужем, проследил.
– Четвертый подъезд, – отчитался. – В лифт уж я не стал заходить. Будем ждать?
– Сколько? – спросила Любовь Петровна.
– Пятьсот в час.
Денег было жалко, но ждать пришлось недолго. Через полчаса Димок вернулся к машине. С ним была женщина.
Любовь Петровна, увидев даму, просияла изумленно и с вопросом посмотрела на водителя.
– Доска, – он заценил.
– Да старая! – закачалась Любовь Петровна. – Мне ровесница! Ток худее.
– За ними! – рванул таксист.
– Сколько? – открыла кошелек Любовь Петровна.
– Договоримся!
Димок объехал квартал и высадил женщину у местного казачьего рынка. Она пошла в ряды, кокетливо оглядываясь.
