Чего я хочу? Мирового господства?
Иль, может быть, славы, богатства и лоска?
Людского глумления и превосходства?
Иль чести, что тает как капелька воска?
Мне годы отмерены разве на это?
Зачем лицемерно скрывать лицо маской?
Зачем прекословить в искусстве поэту?
Зачем малышей отравлять с детства сказкой?
Скажите, действительно стоит бояться,
Когда вас с обрыва жестоко столкнули?
Скажите, а можно на казне смеяться?
И смело глядеть, как в тебя летит пуля?
А правда, что чудо бывает со всеми?
А правда, что люди бедою любимы?
Что смерть настигает в роскошной постели?
А жалкое ложе хранят херувимы?
Я слышал еще, человечество – горе,
Пустые ненужные миру отбросы…
Уверен, я все осознаю сам вскоре,
Ведь Жизнь – это точный ответ на вопросы.
Я – Хаоса начало, отец богов, богинь,
Навеки проклинаю ту, с кем я был един!
Ты, матерь Ламму, море, бездонный океан,
Отныне будешь долго молить за свой обман.
За то, что не посмела ты Эйа погубить,
Когда он в сон коварный меня смог погрузить!
За то, что лютым детям позволила испить
Ты крови первозданной и трон наш захватить!
За то, что бросив мужа околевать от ран,
Сама, создав тварь-Кингу, с ним предалась мечтам!
За то, что ты забыла за мужа отомстить,
Позволив на останках храм Эйа сотворить!
За то, что так позорно Мардуку поддалась,
Хотя сильней стихии не сыщешь в мире власть!
И, наконец, за горечь, что первый бог зачат
Был именно с тобою, с бездушной Тиамат!
Я засыпаю, я чувствую это.
Мир мой лежит на руках,
Медленно вняв уверенью поэта,
Он превращается в прах.
Я засыпаю, я вижу, как тени
Нервно скользят по углам,
И, подчиняясь ликующей лени,
Я ухожу в царство к снам.
Чувствую твердо, нельзя мне сдаваться.
Мир, погруженный в кошмар,
Сам забывает, что нужно бояться,
И пропускает удар.
Только уже ничего не поделать:
Гаснут вдали фонари.
Тихо паря в безызвестных пределах,
Я дожидаюсь зари.
Поезд едет вперед. За окном – города,
На замерзшем стекле – следы тонкого льда.
Я бездушен и строг, словно умер давно.
Поезд едет вперед. Мне уже все равно.
Сколько долгих ночей проводил я один?
Мне туманом служил серый, с горечью, сплин.
И бежит за окном чьих-то жизней парад.
Поезд едет вперед. Поезд едет в закат.
Между нами стекло, как холодная ткань,
Пусть прозрачно оно – не разбить эту грань.
Здесь не жизнь – только сон, будто вечная ночь,
За окном – пробужденье, что в силах помочь.
Поезд едет вперед. Я сойду в тишине.
В чистом поле, в снегу, на немой глубине,
Лечь на тысячу лет, свою душу храня.
Поезд едет вперед. Только нет в нем меня.
Порок не даст вам умереть,
Как паразит, сжирая плоть,
Он будет вашу душу греть,
Себя позволив побороть.
Спустя незримый сонм веков
Опять преданием замрет
И, сбросив подлый гнет оков,
Внезапно в теле оживет.
Противным червем ранит грудь,
Шипит и жаждет вашу кровь.
В попытках свой порок спугнуть
Погибнете во мраке вновь.
В глазницах – боль и торжество,
В клыках – победы хладный труп.
Рожденье,
Гибель,
Божество,
Судья,
Палач,
Небесный суд.
Пустая. Бледная и голая. Квартира.
В ней тени вольно кружатся у ламп,
Бесстыдство гордости и одичалость мира
Ничто для ней, а суетность – лишь штамп.
Дрожит печальный отголосок бури
Прошедшего, сплетаясь по углам.
И неба нежного прощальный цвет лазури
Померкнет, словно старый грубый шрам.
Промчатся в комнатах, тоску развеяв, скрипы
Полуумерших, но полуживых,
Отчаявшихся душ немыслимые хрипы,
Рожденных здесь, страдальцев и больных.
Отчуждены они от мира и от бездны,
Повисли в середине золотой,
Где каждый миг для них, томительный, безвестный,
Наполнен только мрачностью одной.
Нет вовсе места здесь ни солнечному свету,
Ни радости, ни счастью – никому.
И я скажу вам по ужасному секрету:
В квартире место мне лишь одному.