София Брюгге
Свидетельница
– Да неужели! – удивилась я, – Ну-ка, ну-ка, когда такое было?
По полдня? Стоны? Вот сказочница. Мне даже стало интересно, какую дату она назовет. Какой месяц. Вернее даже, какой год. Потому что я-то прекрасно знаю, когда у меня были последние хоть какие-то отношения.
– 2022-ой! – победно восклицает она.
Грустное зрелище: женщина, у которой личной жизни нет настолько, что она запоминает и лелеет, что было у соседки где-то раз больше года назад.
– У меня на телефоне есть видео! – добавляет она.
Еще грустнее.
– Хотелось бы на него посмотреть, – замечаю я.
– А вот и принесу!
Бабушка отворачивается от нас и начинает снимать обувь. Разговор свернул куда-то не в ту сторону.
– Мне нужно с вами поговорить, – еще раз безуспешно пробую я.
Соседка пытается закрыть дверь, но я подставляю в щель ногу.
– Что это такое? – наигранно вопит она, – Это незаконное проникновение в жилище! Вы врываетесь в нашу квартиру!
Я продолжаю стоять на пороге.
– Женя, иди сюда! – кричит соседка, – С телефоном! Сними, как эта ненормальная к нам проникает.
Из комнаты выбегает девочка. В руках у нее телефон.
– Ты снимаешь? – назидательно спрашивает мама.
Та кивает.
– Она врывается в наш дом! – еще раз восклицает соседка и, прыгнув, хватает меня за пояс кардигана.
Несколько секунд она тянет всем весом внутрь, а я никак не обороняюсь, просто удерживаюсь за проем руками. Но я сильнее. Хлястик, через который просовывается пояс, почти трещит и начинает отрываться. Понимая, что вот-вот порвет одежду, а я смогу это предъявить, соседка отпускает руки и валится на пол. Смотрит на меня снизу, упрямыми, злыми, собачьими глазами.
– Я хочу поговорить с вами, – еще раз через нее говорю я бабушке, которая неподвижно на это взирает, – Ваша дочь жестоко обращается с вашей внучкой.
– Пойдем выйдем, – резко подскакивает с пола соседка, она выталкивает меня в коридор между квартирами, выходит сама и захлопывает дверь, отсекая окружающих. Мы остаемся вдвоем.
– Чего тебе надо, а? – наезжает она, – Что, самая крутая? Чего ты сюда притащилась? Своих детей нет, в чужую семью лезешь? Да я тебе…
И вот тут я понимаю, что сейчас сделаю. В полном, кристально ясном сознании, я достаю электрошокер, отключаю предохранитель, подхожу к ней, одной рукой хватаю за руку, другой приставляю шокер к животу и даю разряд. Недолгий. Секунда, две. Смотрю, как она слегка сгибается. Но шокер не действует так сильно, как я ожидала: ни обморока, ни шока нет, соседка смотрит на меня так же, как смотрит, только чуть снизу, рот приоткрылся, а в остальном ничего не меняется. Хорошо, что не пришлось испытывать на наемниках: долго бы я не прожила.
Видя, что особого эффекта нет, я отключаю игрушку. Что толку – пригрозила и пригрозила. Достаточно.
Она стоит на двух ногах, но чуть скрючившись. Придерживает рукой место ожога.
– Да ты чооокнууутааааая… – тянет.
Опять-таки – больше, чтобы задеть.
Мне хочется, чтобы она меня боялась. Чтобы не совалась снова. Поэтому я максимально ровно и спокойно отвечаю.
– Да.
Как и положено психопатке-сумасшедшей.
– Да я тебя из перцового баллончика оболью! – силится соседка.
Я, на полпути к своей квартире, оборачиваюсь и добавляю:
– У меня такой тоже есть.
С этим захожу к себе и запираюсь.
Несколько минут я стою, не дыша. Прокручиваю в голове произошедшее. Прислушиваюсь. Тишина. Затем из-за стены разносится протяжный вопль и крик:
– Ссскотина!
Крик продолжается. Он тянется и тянется.
– Уауауауауауаааааааааааааа…
Наверное, сорвалась на девочку. Ну надо же на кого-то сорваться. Мое тело абсолютно неподвижно, оно меня не слушается. Я устала. Половина двенадцатого.
В дверь звонят. Беру и шокер, и баллончик. Гляжу в глазок. Но это бабушка.
Я открываю дверь.
– Вы меня впустите?
Помедлив, пропускаю ее в квартиру. Она заходит, как ни в чем не бывало. Я отставляю с коврика обувь, чтобы ей было больше места, спокойно разворачиваюсь к ней спиной. Через стену, через окно продолжается затяжное «уааааааааааа».
Оборачиваюсь к даме. Та неподвижна.
– Так о чем вы хотели со мной поговорить?
Бабушку я вижу редко, даже умудрилась забыть про ее существование. Возможно, она не постоянно тут живет, а изредка приезжает. Я пожимаю плечами.
– Я уже все сказала. Ваша дочь бьет вашу внучку. Орет на нее и унижает. Я вчера вызывала полицию.
– Простите, – перебивает меня бабушка, – А у вас есть дети?
Какой же слабый, предсказуемый ход! И какое глупое мышление. Сейчас я отвечу, что детей нет, потом мне предъявят, что как же я могу судить о материнстве, а я полночи буду доказывать, что необязательно иметь детей, чтобы прийти к тому, что поднимать руку и унижать ребенка – это преступление.
Решаю сократить на пару часов эту дискуссию.
– Дети есть.
Бабушка аж слегка поперхнулась.
– …где? – она обводит взглядом пустую квартиру и чемодан посреди прохода.
– У матери. В другом месте, – невозмутимо парирую я.
– Но почему…?
– Это моя личная жизнь.
– Ну, допустим, – бормочет себе под нос дама и смотрит на меня по-новому. Допущение, что однажды я с кем-то переспала, а затем показала свою анатомию акушерам, явно наделяет меня некой сверхспособностью и выводит разговор на новый уровень. Плевать, что этих гипотетических детей я не воспитываю, и даже с ними не живу.
– Ваша внучка вчера была вся в слезах, – начинаю по новой я, за окном аккомпанирует протяжный вой, – Как сейчас, слышите?
– Это не Женя, – перебивает меня снова бабушка, – Это Кристина.
Пара секунд у меня уходит на понимание.
– Это сейчас Кристина кричит? Ваша дочь?
– Да. Женя обычно молчит.
Я представляю девочку, в молчании смотрящую на мать, которая корчится перед ней в истерике, бьет по стенам тяжелыми предметами и воет уже дольше десяти минут без передышки.
– Вы хотите сказать, что ваша дочь кричит, срывается, а девочка на все это смотрит, терпит – и молчит? Вы понимаете, что так не должно быть? Это называется взрослый ребенок эмоционально незрелого родителя…
– Вы психолог? – перебивают меня снова.
– Нет, – выдерживаю паузу и гляжу ей прямо в глаза, – Но я видела многое.
Она молчит. Верит.
– В любом случае, вчера именно ваша внучка была в слезах. Она вчера плакала. На нее кричали, ее ударили – из-за каких-то огурцов с помидорами! – она выскочила из комнаты с криками, что ненавидит. А потом весь день слушала на полной громкости Rammstein, потому что ей было плохо. И у меня к ней никаких претензий, – спешу дополнить я, – потому что в ее возрасте я сама была такой девочкой, которая по той же причине, на такой же громкости весь день слушала Evanescence. Я ее понимаю.
