Скотт – Коутон
FNaF: Into the pit
– “Говорил. Но это был мой первый день. С тех пор я стал встречать и других крутых людей”.
– “Как Брук?” – голос Милли сочился сарказмом.
– “Что, тебе не нравится Брук?” – сказал Дилан.
– “Она блондинка и простая”, – сказала Милли. Не стесняясь в выражениях. Правда есть правда.
– “Ты когда-нибудь разговаривала с ней?” – спросил Дилан. – “Ты хоть знаешь, какая она?”
Слышала ли Милли когда-нибудь, чтобы Брук что-то говорила? Милли предположила, что на уроке политики США она вела себя тихо, потому что ей нечего было сказать интересного или важного. – “Я никогда с ней не разговаривала”, – сказала Милли. – “Я вообще ни с кем не разговариваю”.
Дилан покачал головой. – “Ну, Брук – это не просто кто-то. Она умная, начитанная и милая. Она хочет стать ветеринаром. Почему так важно, какого цвета у неё волосы?” – Дилан посмотрел на неё так пристально, словно смотрел сквозь неё. – “Милли, я разочарован в тебе. В тебе, с твоим чёрным гардеробом, чёрной подводкой для глаз и чёрным лаком для ногтей. Похоже, ты знаешь, что лучше не судить о человеке по его внешности. Тебе не нравится, когда люди делают это по отношению к тебе, и всё же ты виновата в том же самом злодеянии. Я почти уверен, что это называется лицемерием”. – Он встал. – “Думаю, этот разговор окончен”.
По мере приближения зимних каникул настроение Милли становилось всё мрачнее и мрачнее. Холодная температура, серое небо и голые деревья – всё это прекрасно соответствовало её эмоциональному состоянию. Весёлые праздничные огни и пластмассовые Санта-Клаусы на домах людей наполняли её гневом, а звуки рождественских песен в магазинах и других общественных местах приводили её в ярость. Она чувствовала, что не сможет отвечать за свои поступки, если ей придётся ещё раз услышать «Зимнюю Сказку».
Праздничное настроение, мир на земле и доброжелательность были просто ложью, которую люди говорили сами себе. Зима была временем смерти.
За ужином, овощной стир-фрай был для Милли, куриный и овощной стир-фрай был для дедушки, дедушка сказал: – “Что ж, ты волнуешься, что завтра последний день перед зимними каникулами?”
– “Не совсем”, – ответила Милли. – “Послушай, я как раз собиралась сказать тебе, что я не буду праздновать Рождество в этом году”.
Лицо дедушки вытянулось. – “Не будешь праздновать Рождество? Но почему нет?”
Милли ткнула вилкой в кусочек брокколи. – “Я отказываюсь притворяться счастливой в какой-то определённый день только потому, что общество говорит мне, что я должна быть счастливой”.
– “Речь идёт не об обществе. Речь идёт о семье” – сказал дедушка. – “Речь идёт в том, что мы собираемся вместе и наслаждаемся компанией друг друга. В канун Рождества приезжают твои тётя, дядя и двоюродные братья, а твои мама с папой собираются связаться по Скайпу, чтобы они могли быть частью происходящего. Мы устроим большой ужин и обменяемся подарками, а потом будем пить горячий шоколад с печеньем и играть в настольные игры”.
Милли почувствовала тошноту при мысли обо всём этом фальшивом веселье. – “Я буду здесь, потому что мне больше некуда идти, но я отказываюсь участвовать в празднествах”.
– “Это факт?” – сказал дедушка. Он отодвинул тарелку. – “Послушай, Милли, ты никогда не была особенно весёлым ребёнком. Небеса знают, что ты была самым суетливым ребёнком, которого я когда-либо видел, и когда ты была малышом, твои истерики были легендарны. Но мне кажется, что сейчас ты особенно несчастна здесь, со мной, и я искренне сожалею об этом. Я старый человек и не специалист в том, что нравится молодым девушкам, но я старался сделать всё так хорошо, как только мог. Может быть, было бы лучше, если бы ты решила переехать за границу вместе с мамой и папой. Я знаю, как тяжело быть так далеко от них”.
– “Я не скучаю по своим родителям!” – выкрикнула Милли. Но даже произнося эти слова, она не была уверена, что это правда. Конечно, они иногда сводили её с ума, когда они были вместе, но было странно, что они были так далеко, и общение с ними по Скайпу в воскресные вечера не могло компенсировать их отсутствие в её повседневной жизни. Не помогало и то, что она, как правило, была в плохом настроении во время их встреч через Скайп, – злилась на них за то, что они уехали, – и поэтому разговоры не всегда были приятными.
– “Ладно, может и так”, – сказал дедушка. – “Но в последнее время тебя что-то гложет – может быть, проблемы в школе или ссора с другом? Я не говорю, что мог бы помочь, но иногда помогает просто выговориться кому-то”.
Против её воли в голове всплыл образ Дилана – Дилана в свой первый день, когда она встретила его, когда она не могла поверить, что этот крутой новенький, который мог сесть где угодно в столовой, решил сесть прямо напротив неё. Что ж, больше этого никогда не случится. Теперь он сидел за одним столом с теми парнями, которые никогда не говорили ни о чём, кроме фэнтезийных ролевых игр, а Милли сидела одна в компании одной лишь книги.
– “Я говорила тебе, у меня нет друзей”, – сказала Милли.
– “Ну, может, тебе стоит попробовать завести одного”, – сказал дедушка. – “Тебе не обязательно быть общительной, если ты не хочешь, но всем нужен один хороший друг”.
– “Ты не знаешь, что мне нужно!” – Милли встала из-за стола. – “Я пойду делать домашнее задание”. – У неё на самом деле не было домашнего задания, так как завтра был последний день перед каникулами, но она сказала бы всё, что ей было нужно, чтобы уйти оттуда.
– “А я пойду в свою мастерскую”, – сказал дедушка. – “Ты не единственная, кто может вылететь из комнаты, девчушка”. – Впервые с тех пор, как она переехала к дедушке, он говорил так, будто действительно злился на неё.
В своей комнате Милли открыла ноутбук, зашла на Ютуб и набрала «музыкальные клипы Курта Кэрриона». Она кликнула на «Маску Смерти», свою любимую песню. Видео было наполнено изображениями воронов, летучих мышей и кружащих стервятников. В центре всего этого был сам Курт Кэррион, рыча мрачную песню, его чёрные волосы торчали в разные стороны, лицо было бледным, а чёрная подводка для глаз была идеальна. Милли казалось, что Курт Кэррион – единственный человек на планете, который её поймет.
Кого она обманывает? Никто её не поймёт.
– “Пожалуйста, не кипяти меня заживо”, – сказала Милли. Она должна была найти способ выбраться. Внезапно ей отчаянно захотелось жить.
– “Не кипячение? Ну, это понятно. Судя по всему, это очень неприятный способ. Люди, наблюдавшие кипячения во времена Генриха VIII, говорили, что это было настолько отвратительно, что они предпочли бы видеть обезглавливание. О! Есть один хороший вариант, о котором мы ещё не говорили. Обезглавливание!” – Он сказал это так, словно это было какое-то счастливое слово. – “Конечно, есть много способов отрубить голову, и когда лезвие достаточно острое, то этот вариант довольно быстрый и безболезненный. Впрочем, когда лезвие недостаточно острое… ну, бедняжке Марии, королеве Шотландии, пришлось получить три удара тупым старым топором палача, прежде чем её голова освободилась от тела. Гильотина же была быстрым и чистым способом, хоть и не требовала особого мастерства со стороны палача, что позволяло легко избавиться от всех этих богатых сопляков во время Французской революции. Они просто выстраивали их в ряд и прогоняли через гильотину, как по конвейеру. Можно сказать, по линии разборки!” – голос снова сделал паузу, чтобы хихикнуть. Как бы то ни было, но он, похоже, очень хорошо проводил время за счёт Милли. – “В Саудовской Аравии – где сейчас твои родители, я прав? – всё ещё используют обезглавливание как свою излюбленную форму смертной казни. Они используют меч, который я нахожу довольно стильным и драматичным”.
Саудовская Аравия, подумала Милли. Её родители были совсем далеко. Совсем не в силах ей помочь. И теперь, когда она стояла лицом к лицу со смертью, она по-странному чувствовала к ним больше любви, чем когда-либо прежде. Конечно, они были странными, принимали странные решения и совершали глупые ошибки, но она знала, что они любили её. Она вспомнила ужасные шутки отца и то, как мама читала ей сказку за сказкой перед сном, когда она была маленькой. Может быть, её родители и отличались от родителей других детей, но они всегда заботились о её основных потребностях, и они всегда заставляли её чувствовать себя в любви и безопасности.
Милли хотела быть в безопасности.
– “Милли, хотя бы спустись вниз и поздоровайся!” – позвал дедушка с лестницы.
Это был Сочельник, и дедушка весь день излучал рождественскую музыку, напевая «Серебряные колокола», «Белое Рождество» и другие наименее любимые песни Милли на кухне, пока готовил ветчину и украшал печенье.
Судя по шуму внизу, Милли предположила, что приехали её тетя, дядя и двоюродные братья. Этот факт её не радовал. Её ничего не радовало.
Милли неохотно спустилась вниз. Они собрались вокруг старинной стеклянной чаши для пунша, которую дедушка откопал неизвестно откуда в этом доме, полном всякой всячины.
Все они были одеты в рождественские свитера, даже её надоедливые маленькие кузины. Тётя Шери надела какую-то носимую мерзость с оленем с горящим носом. Дядя Роб, глуповатый брат её отца, был одет в красный свитер с леденцами, а Кэмерон и Хэйден – в одинаковые свитера эльфов. Всё это было так отвратительно, что Милли боялась, как бы у неё из глаз не пошла кровь.
– “Счастливого Рождества!” – поприветствовала её тётя Шери, раскинув руки для объятия.
Милли не двинулась к ней. – “Здравствуйте”, – сказала она, её голос был как капающая сосулька.
– “Отправляешься на похороны, Милли?” – сказал дядя Роб, кивая на её с ног до головы чёрно-фиолетовую одежду. Он всегда говорил ей это и, по-видимому, никогда не переставал находить это забавным.
– “Хотелось бы”, – сказала Милли. Лучше быть в честном печальном окружении, чем в фальшивом счастливом. И уж конечно, она предпочла бы похоронную органную музыку вместо того, чтобы быть вынужденной снова слушать «Зимнюю Сказку».
– “Милли не празднует Рождество в этом году”, – сказал дедушка. – “Но, по крайней мере, она согласилась почтить нас своим присутствием”.
– “Как ты можешь не хотеть праздновать Рождество?” – сказал Хэйден, глядя на Милли большими невинными голубыми глазами. – “Рождество это потрясающе”. Он немного шепелявил, когда говорил «Рождество» и «потрясающе», что, как предположила Милли, некоторые люди сочли бы милым.
– “И подарки это потрясающе!” – Сказал Кэмерон, в волнении тряся кулаком. Оба ребёнка были такими гиперактивными, что казалось, будто родители налили им полные стаканы чёрного кофе. Милли задумалась, было ли когда-то время, когда она так волновалась из-за праздника, или же она всегда знала об этом лучше.
– “Наша культура и так уже слишком материалистична”, – сказала Милли. – “Почему вы хотите ещё больше вещей?”
Её тетя, дядя и двоюродные братья явно чувствовали себя неловко. Хорошо. Кто-то в этой семье должен был сказать правду.
Шери натянула на лицо улыбку. – “Милли, может быть, ты хотя бы выпьешь чашечку гоголь-моголя?”
– “Пить гоголь-моголь – это всё равно что пить мокроту”, – сказала Милли. В самом деле, как такой отвратительный напиток стал частью любого традиционного праздника? Гоголь-моголь и фруктовый пирог больше походили на наказание, чем на праздник.
– “Что такое мокрота?” – спросил Хэйден.
– “Это такая противная слизистая штука, которая у тебя в горле и носу, когда ты простужен”. – сказала тётя Шери.
Кэмерон поднял свою чашку. – “Ням! Яичные сопли!” – сказал он и сделал большой эффектный глоток, оставив на своей верхней губе яичные усики.
Милли не могла этого вынести. Она должна была уйти отсюда. – “Я пойду прогуляюсь”, – сказала она.
– “А можно нам тоже?” – спросил Хэйден.
– “Нет” – ответила Милли. – “Мне нужно побыть одной”.
– “Ну, не уходи слишком далеко”, – сказал дедушка. – “Мы будем ужинать через час”.
Когда Милли направилась к двери, дедушка крикнул ей, чтобы она не забыла надеть пальто, но она проигнорировала его.
У всех домов в районе были припаркованы дополнительные машины, без сомнения, из-за посещения членов семьи, отмечающих этот праздник. Все эти люди ведут себя одинаково, делают одно и то же. Подарки, гоголь-моголь и лицемерие. Что ж, Милли была совсем другой, и она не собиралась в этом участвовать.
Лицемерие, снова подумала она, и на этот раз это слово её задело. Дилан сказал, что она была лицемерной, потому что судит о Брук по её внешности. Но мальчиков, – даже таких крутых, как Дилан, – обманывала внешность. Если обычная милая блондинка обращает на них хоть какое-то внимание, они думают, что она святая и гений в одном лице. Милли ни в коем случае не была лицемерной. Она была правдолюбимой, и если некоторые люди не могли принять правду, то это была их проблема.
Пройдя круг по кварталу, ей стало довольно холодно, но она никак не могла вернуться в дом.
Ей в голову пришла одна мысль. В дедушкиной мастерской был небольшой обогреватель, который он всегда держал включенным; он мог согреть её, пока она ждала празднования. Он был слишком занят своим жалким маленьким праздником, чтобы идти в мастерскую. Это было идеальное место, чтобы спрятаться.
Дедушка держал ключ под цветочным горшком рядом с дверью мастерской. Милли нашла его, открыла дверь и потянула за цепочку на оголённой колбе лампочки, которая освещала маленькое помещение без окон. Она закрыла за собой дверь и огляделась.
Это место было ещё больше забито всякими вещами, чем в прошлый раз, когда она была здесь. Дедушка, должно быть, и впрямь ходил по дворовым распродажам, блошиным рынкам и складам утильсырья. Рядом с его верстаком стоял ржавый старинный велосипед с огромным передним колесом и крошечным задним. Здесь также было много старых механических игрушек – металлический клоун в банке, который бросал монеты в рот, чёртик из табакерки, который напугал её, когда кукла-шут внутри выскочила, хотя она знала, что произойдёт, как только она начнёт поворачивать ручку. Здесь была даже одна из тех ужасных улыбающихся кукол-обезьян, которые ударяли в тарелочки.
Зачем дедушке понадобились все эти вещи, и что он собирается с ними делать? Починить их, а потом использовать, чтобы ещё больше загромоздить дом, решила она.
Самый странный предмет из многих был зажат в углу мастерской. Это был какой-то механический медведь с галстуком-бабочкой, цилиндром и жуткой пустой улыбкой. Он выглядел так, словно когда-то был бело-розовым, но годы запущенности сделали его грязно-серым. Он был большим – достаточно большим, чтобы человек мог забраться в полость его тела, как в тех научно-фантастических фильмах, где люди управляли гигантскими роботами. Шарниры на его конечностях создавали впечатление, будто его части когда-то двигались. Должно быть, это была персонаж одного из тех старых детских аттракционов, в которых использовались жуткие аниматроники. Почему маленьким детям всегда нравились вещи, вызывающие кошмары?
Снаружи мастерской Милли услышала смех и крики. Хэйден и Кэмерон играли на заднем дворе. Ей и в голову не пришло запереть дверь мастерской изнутри. А что, если они попытаются войти?
Она не могла позволить им найти её. Они пойдут и расскажут обо всём взрослым, а потом её затащат обратно в дом и приговорят к обязательному празднованию.
Милли поймала себя на том, что смотрит на старого аниматроника-медведя не просто из любопытства, а как на потенциальное решение своей проблемы.
Она открыла дверцу в полость тела механического медведя, заползла внутрь и закрыла за собой дверь. Тьма окутала её. Это было намного лучше, чем раздражающе мерцающие огни и броские яркие рождественские свитера.
Это было идеально. Здесь её никто не найдёт. Она могла вернуться в дом после того, как услышит, что машина дяди Роба и тёти Шери отъезжает от дома. Ну и что с того, что она скучала по общению по Скайпу с родителями? Это послужит им хорошим уроком за то, что они были так далеко от неё на Рождество.
– “Дети, время рождественского ужина!” – выкрикнул дедушка через дверь на задний двор. – “Милли, ты тоже заходи, если слышишь меня”.
Кэмерон и Хэйден вбежали внутрь, их щёки порозовели от холодного воздуха.
– “Здесь чудесно пахнет”, – сказал Кэмерон.
– “Ну, это потому, что я приготовил вам застолье”, – сказал дедушка. – “Ветчину, сладкий картофель, булочки и мамину запеканку из зелёной фасоли. Вы, ребята, случайно не видели Милли, пока были там?”
– “Нет, я не видела её”, – сказал Хэйден. – “Дедушка, а почему она такая странная?”
Дедушка усмехнулся: – Ей четырнадцать лет. Ты тоже будешь странным, когда тебе исполнится четырнадцать. А теперь идите помойте руки, прежде чем мы сядем за стол”.
За столом дедушка нарезал большую, вязкую, красивую ветчину. – “Я покрыл эту штуку глазурью из Кока-Колы”, – сказал он. – “Нашёл рецепт в интернете. С тех пор как Милли переехала сюда, я просмотрел множество рецептов, в основном вегетарианских, чтобы она не умерла с голоду. Я купил ей в продуктовом магазине этот странный, фальшивый батон из индейки. Когда она вернётся, она сможет съесть его вместе с запеканкой из зелёной фасоли и сладким картофелем”.
– “Мне всё время кажется, что мы должны пойти и поискать её”, – сказала Шери.
– “О, она появится, когда проголодается или когда почувствует, что добилась своего”, – сказал дедушка. – “Она и её кошка не так уж сильно отличаются друг от друга. Она просто в таком возрасте, знаете ли. А теперь, говоря о проголодавшихся, кто хочет немного ветчины?”
– “У меня нет меча, как у палача из Саудовской Аравии, Глупышка Милли”, – сказал голос, – “но у меня есть острый лист металла, который я мог бы провести через полость. Он может пройти на уровне твоего горла, а может ударить ниже и рассечь тебя пополам. И деление пополам – это тоже верный способ. В любом случае, работа будет выполнена! Я думаю, всё пройдёт гладко, как при использовании Мадам Гильотины, вместо медленного, унылого разрубания, как у испытавшей это Марии, королевы Шотландии, но я не уверен на сто процентов. Это будет моя первая попытка обезглавливания. И твоя тоже, но она будет и твоей последней!”
Пока голос смеялся над своей последней шуткой, Милли толкнула стены полости, в которой она оказалась заперта. Они не сдвинулись с места. Но тут она увидела крошечную щёлочку света, пробивающуюся сквозь боковую сторону дверцы. Может быть, если ей удастся просунуть что-нибудь, например, какой-нибудь инструмент, в эту щель, она сможет как-то открыть дверь. Но что она могла использовать в качестве инструмента?
Она мысленно осмотрела свои украшения. Её серёжки были слишком маленькими и хрупкими, а ожерелье представляло собой бесполезную цепочку бусин из чёрного агата. Но на её запястье был серебряный браслет-манжета. Она сняла его, надавила и согнула, пока он не стал почти таким же прямым, как линейка. Конец казался подходящего размера, чтобы его можно было просунуть в щель в дверце. Но она слишком боялась проверить это, слишком боялась, что её похититель это заметит.
– “Милли?” – сказал голос. – “Ты всё ещё со мной? Решение должно быть принято”.
Милли подумала. Если она опустит голову и свернётся калачиком в маленький комочек, когда лезвие пронзит полость насквозь, оно промахнется мимо неё. Однако ей придется действовать быстро и постараться убрать с пути всю свою голову, иначе с неё снимут скальп. Если лезвие пройдёт ниже, чтобы рассечь её пополам, ей действительно придётся распластаться на дне маленького пространства. – “Есть ли хоть малейший шанс, что ты просто отпустишь меня?” – спросила она. – “Что-нибудь, что я могу дать тебе в обмен на свою жизнь?”
– “Милая, мне от тебя ничего не нужно, кроме твоей жизни”.
Милли глубоко вздохнула. – “Хорошо. Тогда обезглавливание”.
– “Правда?” – голос звучал чрезвычайно довольным. – “Хороший выбор. Это классика. Обещаю, ты не будешь разочарована”. – Низкий, грохочущий смех. – “Ты не будешь разочарована, потому что будешь мертва!”
Милли почувствовала, как к её глазам снова подступают слёзы. Она должна была быть сильной. Но всё ещё можно плакать и быть сильной одновременно. – “Скажи мне, когда ты собираешься это сделать, хорошо? Не надо так просто вываливать это на меня”.
– “Вполне справедливо, я полагаю. Не похоже, что ты куда-то уйдёшь. Дай мне несколько минут, чтобы собраться. Знаешь, как говорится – “«Предварительная подготовка позволяет предотвратить плохие показатели»”.
Полость затряслась и загремела, затем глаза аниматроника повернулись наружу, в сторону от полости.
Милли ждала, её сердце колотилось. Почему она вообще желала смерти? Какой бы тяжёлой ни была жизнь, какой бы удручающей или разочаровывающей она ни была, она хотела жить. Во всяком случае, она хотела получить шанс извиниться перед Диланом за то, что она сказала о Брук, и спросить, могут ли они снова стать друзьями.
Она свернулась в такой крошечный комочек, какой только могла, и спрятала голову под руки. Она надеялась сильнее, чем когда-либо надеялась на что-либо, что она была достаточно низко, чтобы лезвие прошло мимо.
– “Миллисент Фитцсиммонс, тем самым вы приговорены к смерти за Преступления против Человечности”.
– “Постой”, – сказала Милли. – “Что это значит – Преступления против Человечности?”
– “Ты”, – сказал голос, – “была грубой и вспыльчивой. Ты спешила судить других людей. Ты была недостаточно благодарна тем, кто не проявлял к тебе ничего, кроме любви и доброты”.
Голос был прав. Различные случаи её собственной грубости и неблагодарности прокручивались у неё в голове, как сцены из фильма, который она не хотела видеть. – “Виновна по всем пунктам”, – сказала Милли. – “Но почему я должна умереть за эти преступления? Это преступления, в которых время от времени виновны все”.
– “Верно” – сказал голос. – “Вот почему они также называются Преступлениями Человечества”.
– “Но если в этом виновны все люди, то почему я должна умереть за них?” – Голос не ответил, и Милли почувствовала лёгкий укол надежды. Может, ей не придётся рисковать, свернувшись калачиком на полу полости. Может, ей ещё удастся отговориться от этого.
– “Потому что”, – сказал голос, – “это ты залезла ко мне в брюхо”.
Всхлипывая, Милли сделалась настолько маленькой, насколько это было возможно на дне полости. Если она выберется отсюда, то постарается быть добрее к дедушке. Он действительно был добр к ней, принимал её, мирился с её настроением и учился готовить все эти вегетарианские рецепты.
– “В духе Французской революции”, – сказал голос, – “сейчас я сделаю обратный отсчёт на французском, прежде чем выпустить лезвие! Un, deux, TROIS!”
Быстро, как выстрел, лезвие прошло через полость.
Дедушка принёс тарелку с сахарным печеньем и поставил его на кофейный столик. – “Я сейчас вернусь с горячим шоколадом”, – сказал он. На кухне он наконец не выдержал и набрал мобильный номер Милли. В кармане её куртки, висевшей на вешалке в прихожей, зазвонил телефон.
Ну что ж. Она вернётся, когда почувствует, что доказала свою правоту. Хотя ему было неприятно думать, что она находится на улице без куртки. Там было довольно холодно.
Дедушка налил пять чашек горячего шоколада и положил на каждую щедрую горсть мини-зефира. Он отнёс чашки, из которых шёл пар, на подносе в гостиную. – “Кто готов к подаркам?” позвал он.
– “Я”, – выкрикнул Кэмерон.
– “Я!” – выкрикнул Хэйден ещё громче.
– “Как думаете, нам стоит подождать Милли?” – спросила Шери.
– “Она же не празднует Рождество, помнишь?” – сказал Роб. – “Почему мы должны ждать её, если она решила быть отродьем?”
Дедушке не нравилось, как слово отродье используется по отношению к Милли. Она не была плохим ребёнком. Она просто была в трудном возрасте. Она обязательно придёт в себя. Он присел под рождественской ёлкой и сложил все её подарки в большую кучу, чтобы они были там, когда она вернётся.
ЭПИЛОГ
Поставив ногу на ящик стола, детектив Ларсон откинулся на спинку стула. Характерный скрип звучал необычайно громко во время отсутствия дневной суеты участкового отделения. В КПЗ было двенадцать столов, вдвое больше чем стульев, втрое больше компьютеров, мониторов и принтеров, несколько досок объявлений, шкафов для хранения вещей и рабочих столов, а также одинокая неисправная кофеварка. Она варила отвратительное кофе, но издавала музыкальный шипящий звук, по мнению некоторых детективов звучащий как “Полет Валькирий”. Сейчас кофеварка была на одном из своих самых визгливых крещендо.
Ларсон отрицательно покачал головой. Он только заметил, насколько унылым стало это место, когда все разошлись, как это было в поздний вечер понедельника. Ему тоже следовало уйти, но он не спешил возвращаться в свою пустую квартиру, ведь с тех пор как его жена Анджела ушла от него, подала на развод и взяла на себя миссию как можно реже позволять Ларсону видеться с их семилетним сыном Райаном, он не видел смысла идти домой. Дом – это не дом. Это лестница с двумя спальнями, которая, по словам Райана, пахла солеными огурцами и имела самый уродливый ковер на свете.
Он сказал себе, что задержится допоздна, чтобы наверстать упущенное, но на самом деле просто сидел и жалел себя.
Был ли он ужасным отцом, каким его считала Анджела? Конечно, работа заставила его пропустить большинство матчей и школьных мероприятий Райана. Да, он нарушил много обещаний.
“Я приду вовремя на твой матч, Райан” превратилось в “Извини. У меня новое дело”.
“Мы отправимся в поход в эти выходные” превратилось в “Извини. Шеф вызвал сегодня меня к себе”.
“Он твой сын, Эверетт”, – твердила ему Анджела, прежде чем покинуть его, – ”Он не должен быть второстепенной мыслю. Он должен быть причиной твоего существования, а не тем, кому ты когда-нибудь решишь уделить время’.
Анжела просто ничего не понимала. Конечно, он любил своего сына, но эта работа была не просто работой.
Да, он определенно жалел самого себя. Не самый лучший способ траты времени.
Ларсон переметнулся, тщетно пытаясь найти удобное положение в кресле. Он оглядел место где провёл последние два года. Это действительно комната отдыха. Тусклые бежевые стены, мерцающие люминесцентные лампы, потертый серый линолеум на полу, вся эта мебель в вечном беспорядке…Детективы серьезно настолько смиренные, что оставили такое окружение, или же они просто были слишком заняты, чтобы что-то предпринять?
Ларсон перевел взгляд на ряд узких окон, тянувшихся вдоль внешней стены комнаты. В конце ряда он заметил тощую лозу плюща, растущую в щели между оконной рамой и грязным окном, которое пропускало болезненный желтый свет уличного фона
– А вот и мой любимый сосунок.
Ларсон подавил стон. Вот что он получил за то, что не вернулся домой.
– Шеф, – сказал он.
Шеф Монахан пробирался между пустыми столами, морщась, когда проходил мимо памятника детективу Пауэллу слюнявому.
– Что это за вонь? – шеф полиции посмотрел на груды бумаг и пустые контейнеры из-под еды.
– Даже не знаю. И знать не хочу, – с того места, где сидел Ларсон, в кабинете пахло дезинфицирующим средством. Его напарник, детектив Робертс, чей стол стоял рядом с аккуратными владения Ларсона, беспрестанно распылял эту жидкость, чтобы замаскировать то, что, казалось, умерло в столе Пауэлла.
Шеф полиции поставил ногу на стул рядом со столом Ларсона. Он протянул ему конверт. Ларсон внимательно посмотрел на него. У него было подозрение, что ему не понравится содержимое, поэтому он не собирался брать его.
Шеф полиции бросил конверт на испачканную зеленую промокашку Ларсона, рядом с только что заточенными карандашами, которые Ларсон выстроил для своей вечерней рутины.
– Ститчврэйт, – сказал шеф, – Никто не решился.
– Я не хочу.
– Жёстко, – когда шеф произнес это слово, оно прозвучало именно так. Плотный, преждевременно поседевший человек, шеф полиции в самом начале своей карьеры ясно дал понять, что его размер и цвет волос не имеют ничего общего с его способностью надрать задницу. Он не был здоровяком, но мог сделать то, что мог сделать любой здоровяк.
И он говорил как здоровяк, с громким, грубым голосом, с которым нельзя спорить, если только это не было абсолютно необходимо.
Сейчас это было необходимо. Он не хотел видеть, что было в конверте.
– Ститчврэйт всего лишь городская легенда, – запротестовал Ларсон, все еще не дотрагиваясь до конверта, лежавшего рядом с ногой, как большой слизняк.
– Теперь уже нет. Вы слышали последние новости? – шеф Монахан не собирался выслушивать несогласных.
Ларсон вздохнул. Как же он мог этого не знать? Это было во всех новостях, а публика требовала ответов.
Местный подросток, Сара или что-то вроде того, исчезла неделю назад. Детективы, назначенные на это дело (не Ларсон, который благодарил за это небольшое одолжение), имели несколько десятков свидетелей, которые утверждали, что девушка превратилась в мусор прямо у них на глазах. Сейчас, по общему признанию, очевидцы были школьниками из государственных школ, не всегда самыми правдивыми источниками, но в данном случае их рассказы имели оттенок достоверности, несмотря на диковинное содержание.
– Я слышал, – признался Ларсон.
– Я знаю, что не могу сделать из этого ни орла, ни решки. Но сегодня утром большинство свидетелей встретились с психологами. Психологи подтверждают, что свидетели верят в то, что говорят. Тоже самое относится и к тем, кто видел Ститчврэйта
Ларсон закатил глаза и сказал низким голосом: “Странная фигура в плаще бродит по улицам, – он вернулся к своему обычному, ничем не примечательному голосу, – Я что, заснул и проснулся в фильме ужасов?”
Шеф фыркнул, а затем указал на конверт, шевельнув челюстью.
– Вы еще не видели самого интересного. Откройте его.
Ларсон глубоко вздохнул и поставил ногу на пол. Он наклонился. Стул заскрипел, на этот раз громче. Ларсон не проявлял никакого интереса к Стичврэйту и должен был высказать свое собственное возражение.
Он взял конверт. Вытащив из него пачку бумаг толщиной в дюйм, пролистал несколько свидетельских показаний. Как и отчеты школьников, показания этих свидетелей звучали одинаково, хотя в них было достаточно деталей, чтобы уменьшить вероятность мистификации.
По словам очевидцев, Ститчврэйт был закутан в какой-то плащ, накидку или плащ с капюшоном. У него шаткая походка, полное отсутствие интереса к другим людям, если его не побеспокоят и одержимость мусорными контейнерами с баками. Обычно его видели тащащим мешки для мусора, полные неизвестно чем. Ларсон слышал всё это ранее. Он и большинство его коллег-детективов отвергли это как чушь собачью.
Отложив в сторону отчеты свидетелей, Ларсон пролистал следующие несколько листов в конверте с подозрительными сообщениями о смерти. Пока Ларсон читал, лицо его оставалось непроницаемым, и он был рад, что шеф не видит дрожь ужаса, пробежавшую по нервным окончаниям.