Синтия Хэррод-Иглз
Князек
– Щенок лисицы. Осторожней, кузина Елизавета, их укусы частенько сильно воспаляются!
Елизавета взглянула на Джэна – и отвернулась, слегка покраснев. Она никогда не знала, воспринимать его слова в шутку или всерьез, его улыбка озадачивала ее, и она вечно чувствовала себя как-то неловко. В этом мальчике было нечто таинственное – никто не знал, откуда он родом, кто его родители – кроме разве что Нанетты и Джеймса, а уж они никому бы не раскрыли этой тайны. И хотя он всегда вел себя с ней уважительно и дружелюбно, Елизавета в его присутствии всегда чувствовала себя скованно. Но, вняв его предупреждениям, она отдернула руки, когда ее сын извлек на свет Божий рыжеватого мяукающего зверька. Он крепко держал его в своих сильных и больших руках и протягивал ей, чтобы она могла его получше рассмотреть. А зверек даже не пытался укусить Джона, хотя скалился, обнажая маленькие остренькие зубки навстречу этому враждебному миру, и издавал потешно-яростные звуки. Сердце его бешено колотилось – он был таким беспомощным и таким храбрым...
– Где ты взял его, Джон? Осторожнее, он укусит тебя!
– Не укусит, мама, – ответил Джон с беспечной уверенностью, прижимая лисенка к груди и давая ему пососать мизинец. – Он напуган и очень голоден – вот и все. Нельзя ли принести ему молока? Могу я оставить его себе?
– А где же его мать? Где ты нашел его?
– Мать его мертва, и все братишки тоже, – объяснил Джон. По лицу его пробежала тень. Джэн продолжил рассказ.
– Мать попалась в капкан и подохла с голоду. Видимо, она до последнего кормила детенышей – этот оказался самым сильным и единственный выжил. Я советовал Джону его выбросить, но он приволок его сюда.
– Его нашли собаки Джэна, – сказал Джон, нежно поглаживая своего найденыша. – Я был уверен, что они разорвут его в клочки, но он так страшно рычал на них, что они не осмелились приблизиться.
Джэн был просто в восторге:
– Жаль, что ты не видела этого, мама! Мои самые большие и сильные псы отступили перед этим комочком рыжей шерсти! Джон собирается держать его в доме, хотя я говорил ему, что приручить лисицу невозможно. Она все равно в конце концов убежит.
– Но можно я попробую, мама? Ну пожалуйста!
Елизавета, любившая Джона больше всех остальных детей, вместе взятых, откинула у него со лба непослушный вихор и поправила бархатную шапочку. – Ну что ж, попытайся – но следи хорошенько, как бы он никого тут не покусал и не наделал бы шума!
– А как твоя охота, Джэн? – поинтересовалась Нанетта. Он охотился со своими молочными братьями – детьми женщины, воспитывавшей его до восьмилетнего возраста, пока его не усыновили Нанетта и Джеймс. Джэн улыбнулся и кивнул головой в сторону Джона.
– Сегодня вечером у нас будет свежее мясо, мама, – но я не хочу говорить об этом при Джоне. Он донимал меня всю дорогу разговорами о том, как это ужасно и жестоко – убивать диких зверей и птиц. И если бы я повстречал его по дороге на охоту, а не с охоты – на ужин мы ели бы только бобы.
– Но, Джэн... – запротестовал Джон – и сразу же понял, что тот его просто дразнит. Необычайная мягкость и доброта Джона, лишавшая его возможности убивать кого бы то ни было, даже самых отвратительных существ, в общем-то, не противоречила более обыкновенной мягкости Джэна. Они были хорошими друзьями, и для Джона Джэн был самым уважаемым человеком, за исключением разве что отца.
– Неси-ка лучше своего младенца на кухню, покуда он с голоду не околел, – ласково сказал Джэн. Лисенок уснул, прижавшись к груди Джона, словно к теплому боку матери, и когда Джон нежно погладил его одним пальцем по голове, не проснулся и не зарычал. – Мама, я провожу вас домой, если вы хотите, но уж тогда ехать нужно прямо сейчас – иначе не успеем до ужина освежевать дичь. Вы поедете? Мэри, а ты? Кузина Елизавета, прости, что я их забираю. Но, думаю, вполне достаточно для первого визита.
Все это было сказано очень ласково и вежливо – так почему же Елизавета так смутилась, когда он намекнул ей на недавние роды? Она ответила надлежащим образом, соблюдая все правила приличия, но когда он удалился, на душе у нее стало легче, несмотря на то, что он лишил ее общества Нанетты…
Глава 2
Хотя поначалу не было твердой уверенности в том, что именно Елизавета наследует английский трон, ее восшествие на престол было встречено с радостью. Слабые протесты самых закоренелых папистов утонули во всенародном ликовании – когда Елизавета в первый раз въезжала в Лондон в качестве монархини, ей кричали: «Помни короля Гарри!»
После консультации с астрологами определили дату коронации – пятнадцатое января, воскресенье. На церемонии присутствовали Нанетта и Джеймс. Королева не позабыла старых друзей. Она предложила Нанетте остаться при дворе, и хотя Нанетта умолила избавить ее от столь суетной должности, королева явила милость: пожаловала Джеймсу должность Лесничего Раффордского леса, а также немалую часть доходов.
Они возвратились в Уотермилл-Хаус на следующий день после празднества Сретения Господня, к обеду. Как только они въехали во двор, Нанетта сразу почуяла неладное. Самый воздух был напоен тревогой и давящей тишиной. Она взглянула на Джеймса, ища утешения, но на лице его тоже застыла тревога. Мэтью спрыгнул с коня и кликнул слуг. Прибежала одна из служанок, Агнес, словно застигнутая врасплох, поспешно вытирая руки о передник. Она присела в реверансе, глядя на хозяев испуганными глазами.
– Что? Что произошло? Где все? – засыпала вопросами служанку Нанетта.
– О, мадам... Слава Господу, что вы здесь! О, сэр...
– Где Джэн? – спросила Нанетта, торопливо спешиваясь и чуть было не упав. Мэтью поддержал ее и принял поводья.
– О, мадам, молодой господин... – начала было Агнес, но разрыдалась. Нанетта побелела.
– Джэн? – спросила она. Джеймс тоже слез с коня. Повинуясь его взгляду, Мэтью незаметно приблизился к госпоже. Агнес продолжала сквозь слезы:
– Нет, мадам. Господин Джэн уехал в город за доктором. Александр – о, мадам, бедный молодой господин... с ним отец Симон... никто ни о чем не знал... это был несчастный случай...
– Где он? – резко оборвала Нанетта поток слов и, подобрав юбки, уже не глядя на плачущую служанку, поспешила в дом. За ней следом Джеймс, Мэри и Одри, оставив мужчин с лошадьми. Они пересекли пустынный зал – огонь в очаге едва теплился, – прошли сквозь низкую арку, ведущую на лестницу, и поспешно поднялись прямо в спальню. Там было очень жарко и стоял удушливый запах – запах болезни. Симон Лебел сидел на стуле подле одной из кроватей. Заслышав шаги, он обернулся и проговорил с облегчением:
– Слава Богу, вы здесь. Мне показалось, я слышал голоса...
Нанетта рванулась к постели и склонилась над ней. Лицо Александра покраснело, глаза крепко зажмурены. Он метался в лихорадке и что-то бормотал. Нанетта откинула с его горячего лба потемневшие от пота волосы. При прикосновении материнской руки ребенок чуть приоткрыл глаза, но тотчас же снова зажмурился – ему больно было смотреть на свет. Она поймала взволнованный взгляд Джеймса.
– Что произошло? – спросила она. Симон наклонился и осторожно стянул с мальчика одеяло. Даже под ночной рубашкой было видно, что его нога перевязана.
– Он упал со своего пони, – стал объяснять Симон, осторожно разматывая повязку. – Спускался по узенькой тропинке с крутой вершины холма – скорее всего, на пари с приятелями. Пони поскользнулся, и мальчик упал... как я понимаю, пони свалился на него сверху и протащил по земле несколько ярдов…
Были сняты последние бинты – и у Нанетты перехватило дыхание. Все колено почернело от кровоподтеков, а ниже кожа была содрана, и рана сочилась чем-то липким. Но не это было самое худшее. От колена до самой щиколотки нога сильно опухла, покраснела и была очень горяча, а по краям рваной раны скапливался желтый гной. Мальчик дернулся и застонал, когда Нанетта коснулась дрожащей рукой отекшей лодыжки. Когда она наклонилась ниже, в ноздри ее ударил запах разложения.
– Когда это случилось? – шепотом спросила она – голос отказывался повиноваться.
– В понедельник, – ответил Симон. – Мальчик ничего мне не сказал. Кто-то из слуг забинтовал ногу и, полагаю, сделал это неумело. И лишь вчера, когда он не смог вскарабкаться в седло, я узнал, что он ранен. А нынче утром его стало сильно лихорадить. Джэн помчался в город за доктором. Он вот-вот будет.
Нанетта выпрямилась – и тут ее руку нашарила другая, дрожащая рука и сжала до боли. Рот Джеймса словно судорогой свело, лицо посерело и как-то сразу состарилось, и Нанетта, в сильнейшем порыве сострадания к мужу на мгновение позабыла о собственном горе. Казалось, они ждали целую вечность, хотя не прошло и четверти часа, как ступеньки заскрипели и появился Джэн, сопровождаемый доктором Крэнторном – огромным и дородным мужчиной лет тридцати, напоминавшим скорее кулачного борца, нежели лекаря. Он служил ассистентом у доктора Вайкхэма, который обычно пользовал членов их семьи. Она строго взглянула на Джэна.
– Почему ты не привез доктора Вайкхэма? – спросила она. Джэн выглядел очень усталым и до неузнаваемости повзрослевшим под грузом неожиданной ответственности и несчастья, что свалилось на ого плечи в отсутствие родителей. Он даже не поздоровался с ними. В ответ на вопрос Нанетты Джэн лишь покачал головой, давая понять, что ничем не заслужил упрека.
– Простите, мадам, – ответил за него доктор Крэнторн, – но после того, как молодой человек описал картину, нам показалось целесообразным, чтобы приехал я. В некоторых областях я опытнее учителя Вайкхэма. А теперь, если позволите... – он осторожно, но решительно отстранил всех, подошел к постели и склонился над мальчиком. Нанетта наблюдала за ним очень пристально, обуреваемая страхом за сына, а когда доктор, увидев рану, судорожно вздохнул, рука Джеймса словно клещами сжала руку жены. Огромные квадратные руки осторожно ощупывали раненую ногу, затем могучий молодой человек выпрямился и повернулся к родителям, устремив на них жесткий, осуждающий взгляд.
– Дела плохи, – произнес он. – Это гангрена. Плоть умирает. Ногу нужно ампутировать.
– Нет! – закричала Нанетта, потом судорожно прижала пальцы к губам. Выражение лица Крэнторна ничуть не переменилось.
– Да, – решительно сказал он. – Рана уже гниет. Поглядите, как высоко распространилось заражение – вот, и вот... – он указал на красноту на внутренней поверхности бедра ребенка.
– О, пожалуйста... – зарыдала Нанетта. А Джеймс произнес чужим, неузнаваемым голосом:
– Если вы отрежете ему ногу, он умрет...
В глазах доктора, когда он взглянул на Джеймса, появилась тень сочувствия.
– У него есть неплохой шанс выжить, если мы не опоздали. Практически половина пациентов выживает после ампутаций. Если же мы ничего не предпримем, он умрет. Итак, давайте не тратить попусту времени. Мне нужен кто-то в помощь и еще очень много лоскутов из чистой ткани. Прошу освободить комнату.
Он жестом попросил всех удалиться и повернулся, чтобы снять с кровати покрывала. Нанетта помешкала еще минуту, собираясь с силами. Она оглядела лица всех присутствующих – и приняла решение.
– Я буду помогать вам, доктор. Симон, вы останетесь? Джэн, Джеймс, спускайтесь вниз. Мэри, Одри, в ящике комода наверху есть чистая льняная ткань – изорвите ее. Как можно быстрее. Пусть все помогают вам.
Доктор отвернулся от кровати, устремив на нее взгляд.
– Мадам... Я не могу разрешить вам это... Здесь не место женщине. Мне может ассистировать ваш лакей, любой...
Нанетта решительно возразила:
– Я его мать – у кого больше прав быть здесь, чем у меня? Останусь я – и священник. А теперь скажите, что вам нужно.
Крэнторн еще некоторое время внимательно изучал ее, затем кивнул головой, приняв все как есть.
– Скамья, ее нужно поставить на кровать. Мне необходимо оперировать на плоской поверхности.
Нанетта послала слуг за необходимым, и лакеи тут же принесли скамью из зала внизу. На лицах у всех был написан ужас. Нанетта и Симон подняли мальчика, а слуги поставили скамью на постель. Затем Нанетта удалила всех из спальни.
– Пусть кто-нибудь из вас держит ногу вот так, поднятой вверх – необходим отток крови. А я пока подготовлю инструменты, – распорядился врач.
Ребенок вскрикнул, когда она коснулась почерневшей, отекшей ноги – но глаза так и остались закрытыми. Она молила небо, чтобы в горячке мальчик не понимал, что с ним происходит. От едких гнойных испарений у нее заслезились глаза, а то, что держала она в руках, казалось таким неестественным, словно не принадлежало ни мальчику, ни какому-либо другому живому существу... Рядом с ней стоял Симон, глядя туда же, куда и мать – губы его шевелились в молитве. Она тихо сказала:
– Джеймс сейчас был бы бесполезен. Он слишком любит мальчика.
Исповедник – очень близкий человек для женщины, в чем-то даже более близкий, нежели муж. Симон согласно кивнул. Он ни словом не обмолвился о ее собственной любви к сыну. Он понимал – женская любовь отлична от мужской.
Доктор подошел и взялся за детскую ногу.
– Сейчас все решает скорость, – сказал он, накладывая жгут. Он глядел на Нанетту оценивающе. – Вы не потеряете сознание? Не закричите? Скажите сейчас, если это для вас слишком тяжело.
Нанетта покачала головой:
– Я не подведу вас, доктор.
– Тогда держите мальчика, оба. Крепко, как только сможете, – не позволяйте ему метаться.
И он приступил к работе. Ножи его были остро отточены и блестели – он взрезал почерневшую плоть легко, словно это была кожура апельсина. При первом же прикосновении лезвия ребенок закричал – это был высокий и тонкий звук, такой же неестественный и страшный, как и его опухшая нога. Но по мере того как доктор распластывал тело, проникая все глубже и глубже, крик становился все более ужасным. Рот Нанетты все время наполнялся горячей слюной, ее мутило – она глотала ее, давясь, и старалась сосредоточиться на молитве. Руки у нее тряслись, да и ноги начинали дрожать – и вот она отвела глаза...
Ребенок перестал кричать – теперь он стонал и бредил. Она взглянула ему в лицо – и в этот момент мальчик вдруг пришел в сознание. Глаза его устремились на мать в немой мольбе, тело корчилось в ее руках, а дрожащий рот раскрылся:
– Мама... пожалуйста... моя нога... не надо!
Слезы заструились по щекам Нанетты. Послышался новый звук – отвратительный скрежет и скрип металлических зубьев пилы, вгрызающейся в кость. Ребенок снова закричал и вдруг стал вырываться с неожиданной безумной силой. Молитва Симона стала громче, и краем глаза Нанетта увидела, что руки старика тоже ходят ходуном. Но тут мальчик потерял сознание...
Все было закончено. Как и предупреждал доктор, скорость решала все – и Нанетта лишь теперь оценила его телесную силу и молодость. Операция длилась всего несколько минут, но эти минуты казались бесконечно долгими. Теперь он обрабатывал и бинтовал культю. Александр лежал без чувств, лицо его позеленело и напоминало маску мертвеца, а Нанетта и Симон вытирали кровь и нечистоты тряпками, стараясь не смотреть на предмет, завернутый в лоскуты и валяющийся на полу. Запах в комнате стоял неописуемый, и теперь, когда все было позади, Нанетта смогла, наконец, бросив на Симона извиняющийся взгляд, убежать в чулан – там ее просто вывернуло наизнанку.
Она несколько минут постояла там, прижимаясь пылающим лбом к холодной стене, а когда вернулась, обстановка в комнате была уже куда спокойнее и меньше напоминала преисподнюю: доктор стоял у постели, его квадратная ладонь покоилась на груди мальчика. Он считал удары сердца.
– С ним... все будет хорошо? – едва выговорила Нанетта. Доктор поднял на нее глаза.
– Если рана не воспалится снова. Ритм сердца уже выравнивается. Поскорее пришлите слуг и велите им сжечь не мешкая все окровавленные тряпки... и вообще все. Это следует сделать немедленно, они все заразны – а вам лучше отдохнуть. Я еще побуду с ребенком.
Нанетта покачала головой.
– Я... – она с отвращением оглядела себя, – ...переоденусь и тотчас же вернусь.
Одри ожидала ее наверху и, не произнося ни единого слова, помогла госпоже надеть чистое платье. Нанетта бегло глянула на себя в отполированное до блеска серебряное зеркальце – лицо было совершенно чужим, белое, с блуждающими глазами. Она сделала над собой усилие и овладела своим лицом, прежде чем спуститься в зимние покои, где ее ожидали домашние. Джеймс поднял на нее глаза, а Джэн подошел к ней и взял за руку.
– Он спит, – с трудом выговорила Нанетта. – Если рана не воспалится снова, все обойдется.
Джеймс встал и протянул к ней руки – и, не обращая внимания на присутствующих слуг, она бросилась в его объятия. Тут только почувствовав, что все еще дрожит, она прижалась к его груди, черпая силы, – и вдруг поняла, что он рыдает и ждет от нее утешений.
На следующий день все наперебой справлялись о здоровье «молодого господина» – соседи и слуги, а многие, даже самые бедные, приносили маленькие подарки, и все обещали молить Бога о его выздоровлении. Некоторых принимала Нанетта, других – Джеймс, и всем говорили одно и то же: мальчик спокойно спит.
– Да благословит его Господь! – сказала одна крестьянка, вытирая глаза. – Он такой очаровательный молодой человек, и у него такие чудные манеры! Проезжая мимо, он всегда желал мне доброго дня...
Нанетта была поражена тому, сколько людей говорили подобные же слова. И если бы они относились к Джэну, открытому и общительному, она не удивлялась бы так. Но Александр всегда был таким тихоней, и она никак не ожидала, что у него столько приятелей среди бедняков.
В течение всего дня приходили посетители из окрестностей, а вечером пожаловали и родственники. Из города приехала сестра Нанетты Кэтрин в сопровождении бедной скрюченной Чэрити, единственной уцелевшей дочери их сестры Джейн. Они прибыли в паланкине, и Кэтрин жаловалась не переставая:
– Меня ужасно растрясло, да я ни за что бы не приехала, ведь знаешь, как я мучаюсь водянкой – но когда я услышала дурную весть, я не могла оставаться в городе. Ведь это мой долг – утешить тебя, да и Чэрити попросилась со мной, хотя я боюсь, что ее вид тебя огорчит...
– Чэрити здесь всегда желанная гостья, – решительно сказала Нанетта, бросив на девушку взгляд, полный сочувствия и нежности, – Кэтрин не потрудилась заметить, как больно ранила племянницу своей бестактностью. Чэрити исполнилось двадцать два года, но она была столь мала ростом и худа, что выглядела лет на четырнадцать, к тому же от постоянного сидения дома кожа ее была очень бледна, и она выглядела куда болезненнее, чем была на самом деле. Нанетта вдруг поняла, как была неправа, оставив дочь покойной сестры на попечение Кэтрин и в полной ее власти. – Более того, – продолжала она, – я хотела бы видеть ее здесь много чаще. – Нанетта твердо решила, что, когда дела немного поправятся, она попросит Чэрити остаться здесь у них подольше, а может быть, насовсем.
Кэтрин продолжала болтать, усаживаясь на единственный в зале стул и ища взглядом подставку для ног.
– Но она все-таки увязалась за мной... А поскольку сыновья мои сейчас заняты на верфи, а дочери сидят с детьми, я приехала сама, невзирая на мое нездоровье. Не вижу никаких признаков обеда, сестрица, – что, разве он еще не готов? Но это неважно – меня вполне удовлетворит какая-нибудь курочка или кролик, ну разве что еще кусок баранины, или что у вас там есть готового – тебе не придется утруждать себя. Вот если бы мне еще маленькую табуреточку, чтобы поставить ногу – кто там, это ты, Мэри Сеймур? Поди сюда, девочка, и принеси мне табуретку. Нужно учиться ухаживать за старшими – не трудись, Нэн, девочка вполне может справиться самостоятельно. У тебя и так забот полон рот – ведь твой единственный сын на пороге смерти.
Нанетта открыла было рот, чтобы достойно ответить, – но смолчала, осознав всю тщетность своих поползновений: слишком многое могло сорваться у нее с языка. А чуть позже прибыл куда более желанный гость в лице Иезекии. Он привез с собой отборных яблок из собственного сада – чтобы вызвать аппетит у больного. И, повинуясь своему природному чутью, он тотчас же понял, где сейчас будет наиболее полезен – и принялся развлекать Кэтрин, освободив измученную Нанетту.
Потом подъехали гости из усадьбы Морлэнд – двое старших детей, Джон и Леттис, в сопровождении гувернера, капеллана усадьбы Филиппа Фенелона. Елизавета и Пол все еще жили в Лондоне, а младшие дети оставались на попечении гувернантки, миссис Стоукс. Леттис, очаровательная девочка лет двенадцати, приехала просто потому, что дома ей было тоскливо – и Нанетта, мгновенно оценив ситуацию, тотчас же отослала их с Мэри Сеймур прочь, чтобы бедная Мэри отдохнула и расслабилась: ведь она ни на мгновение не оставляла приемную мать. Джон же был искренне озабочен болезнью кузена и привез с собой своего лисенка Тодди на поводке, и сейчас умолял позволить ему отвести его наверх и показать Александру.
– Это его приободрит, я уверен, тетя Нэн. Ну пожалуйста, позволь мне! Я буду осторожен, обещаю!
– Посмотрю, не спит ли он, – сказала Нанетта с сомнением в голосе. Она думала, что ребенок еще слишком слаб, даже если он в сознании, но когда она поднялась в спальню, где дежурил Джеймс, то обнаружила, что Александр бодрствует. Он лежал, откинувшись на подушки и словно придавленный к ним громадной тяжестью. Джеймс держал его за руку, рассказывая сказку, но разжал пальцы, когда вошла Нанетта.
– Как ты, мой голубчик? – спросила она. На губах мальчика появилась слабая улыбка.
– Все хорошо. Я просто очень устал, мама. И очень болит нога.
– Приехал твой кузен Джон из усадьбы Морлэнд. Хочешь повидать его? Он привез показать тебе Тодди.
Это известие слегка приободрило мальчика.
– Да, пожалуйста!
Джеймс сделал Нанетте знак и вышел с ней за дверь.
– Уместно ли это? – полушепотом спросил он. Нанетта пожала плечами.
– Это не принесет ему вреда! Просто развлечет его. Ты в любой момент сможешь отослать Джона, если сочтешь нужным. Он ведь очень хороший и разумный мальчик.
– Александр ничего не знает... про ногу... – сказал Джеймс еще тише. Глаза Нанетты широко раскрылись. – Он не помнит ничего – и все еще ее чувствует. Доктор говорит, что так обычно бывает.
– О, Господи!
– Тише! Не плачь, он услышит.
– О, Джеймс!
– Тише, моя дорогая. Пошли мальчика наверх – но сперва предупреди, чтобы он не говорил об этом. Александру лучше пока ничего не знать.
Джон провел наверху около четверти часа, а когда спустился, то выглядел очень подавленным. Он отводил от Нанетты глаза, делая вид, что усердно подтягивает какую-то пряжку на ошейнике Тодди. Когда он выпрямился, то уже вполне овладел собой – но щеки его были мокрые от слез.
– Как это несправедливо! – сказал он Нанетте. – За что Господь так наказывает его? Что он такого сделал?
– Не знаю, Джон, – ответила Нанетта. – Пути Господни неисповедимы. Порядок вещей часто кажется нам несправедливым, но это Его воля – а наше дело довериться Ему.
– Но... это кажется... такой несправедливостью! – Тодди просунул острую мордочку между колен хозяина, словно чувствуя, что тот расстроен. Джон рассеянно почесал у него за ушами, глядя в глаза Нанетте с потерянной улыбкой. Тут она почувствовала, что силы покидают ее. Она прислонилась к стене и вцепилась в дверной косяк.
– Я знаю, – пробормотала она. – Знаю. Я тоже не понимаю... О, Господи!..
Растерянность на лице Джона сменилась волнением, он еще мгновение смотрел на нее, потом выбежал, таща за собой Тодди.
– Я позову Джэна! – крикнул он на бегу. А Нанетта крепко держалась за стену – и привычный мир вокруг нее рушился…
На следующее утро рана снова воспалилась и загноилась. Доктор Крэнторн отвел в сторону Нанетту, Джеймса и Джэна и сочувственно поглядел на них.
– Я ничем не могу помочь, – произнес он. – Так порой случается. Я искренне сожалею.
Нанетта похолодела.
– Что вы имеете в виду? Вы должны что-нибудь делать – ведь вы уже прооперировали его один раз...
– Делайте же что-нибудь, иначе он умрет! – хрипло воскликнул Джеймс. Крэнторн покачал головой.
– Сожалею. Тут уже никто и ничем не смог бы помочь. Инфекция проникла слишком глубоко, и теперь подбирается к самому сердцу.
Нанетта вдруг почувствовала руку Джэна на своей талии – он слегка касался одежды, но готов был в любую секунду подхватить ее. Она взглянула доктору в глаза.
– Как долго?..
– Он очень слаб. Сегодня вечером или завтра утром... – мягко ответил врач.
– Как это будет?
– Жар будет усиливаться, потом он потеряет сознание – и наступит конец. – Он сделал жест, словно хотел коснуться кого-то из них, но передумал и положил руку на позолоченный набалдашник трости. – Думаю, он не вполне будет осознавать происходящее. Ему ведь не очень больно сейчас.
Нанетта понимала, что он сказал это, чтобы утешить ее, но не могла произнести ни слова – горло сдавило спазмом. Вместо нее заговорил Джэн.
– Можно ли что-нибудь сделать, чтобы облегчить ему конец?
– Нет. Просто сделайте, чтобы он был счастлив. Как я уже сказал, ему не очень больно, и если ему ничего не говорить, то и страха он не испытает.
Нанетта подняла голову.
– Но ему нужно обо всем сказать! Он должен приготовиться. Необходимо совершить последнее причастие!
– Это ни к чему не приведет, разве что усложнит дело, – ответил доктор. Нанетта побледнела и перекрестилась, услыхав столь кощунственные слова – увидев это, доктор отвернулся. – Я могу лишь давать советы. Решение примете вы сами.
– Несомненно, мы примем решение! – зло и отрывисто сказала Нанетта, и, вспомнив, что врач сделал для ее ребенка все, что мог, поспешно добавила: – Благодарю, доктор Крэнторн. А теперь нам лучше остаться одним.
Доктор поклонился и вышел. Нанетта без сил повернулась к Джеймсу, вдруг ощутив всю тяжесть прожитых лет. Да, корабль все еще плыл под натиском бушующих волн, всякий раз восстанавливая равновесие, но шторм усиливался, и однажды судно пойдет ко дну под грузом бедствий...
– Симон не испугает его, – наконец выговорила она. Когда необходимо что-то сделать, всегда найдутся средства. Джеймс устремил на нее невидящий взгляд.
– Но ведь ему только восемь лет! – пробормотал он. – Где же тут справедливость? Где, Нэн? На нем нет никакой вины! За что же такая кара? Он ведь еще и не жил! – голос его сорвался, и он выкрикнул: – Он для меня все!
Он закрыл лицо руками, и из его груди вырвалось рыдание. Джэн взял его за руку:
– У тебя есть я, отец! – Но Джеймс грубо вырвал руку и, пошатываясь, вышел вон из комнаты. Джэн хотел было последовать за ним, но Нанетта удержала его. В горле у нее был ком – невыплаканные слезы душили ее, но она протянула руку ладонью вверх. Помешкав немного, Джэн воротился и накрыл ее руку своей, и вдвоем они прошли в спальню.
На протяжении дня у Александра усиливался жар, к вечеру начался бред. Он бормотал что-то о школе, о приятелях, о своем пони, о соколе – Нанетта и Джэн, сидя по обе стороны кровати, нежно баюкали его. Джеймс закрылся внизу в кабинете, наедине со своим горем. Симон совершил все необходимые обряды в полночь, но вряд ли дитя понимало, что с ним делают: таким образом, обе стороны остались удовлетворенными. Чуть позже он потерял сознание, обеими ладошками сжимая руку матери, – и в самый темный час ночи, перед тем, как забрезжил рассвет, он скончался.
