bannerbannerbanner
полная версияКрай воронов, или Троянский цикл

Шарлотта Лис
Край воронов, или Троянский цикл

Полная версия

Привлеченные толпою одноклассниц, мальчишки сомкнули вокруг места происшествия второе кольцо. Он подошел последним, растолкал народ – предстали взору ее рыдания, капли крови, вяло сочившиеся сквозь пальцы. Стояли все очарованные этим зрелищем, сбитые с толку – не ожидали они, что рядом с ними, в замкнутом вокруг них пространстве, может произойти нечто, настолько вон выходящее из их рядов. Даже физрук застыл – боялся подойти к хрупкой девчушке, словно преклонился перед ее болью и не смел мешать тихому, достойному и справедливому оплакиванию. Артем ступил на маты и поднял Лену за локти, руки ее оторвались от раны – и увидел он ее покрасневшие, мокрые глаза, с видом которых пришло к нему осознание, как можно исподволь легко и быстро, нехитрыми операциями облегчить чужую физическую боль, чего не повторить взломом и прижиганием даже родственной исстрадавшейся души.

Если бы Артем оказался на месте пострадавшей, он бы густо обмотался бинтами и красовался бы так до конца недели. Лена же вела себя очень странно: явилась на следующее утро с еле заметным зеленочным швом под срочно выстриженной челкой…

Они стали созваниваться. Она и раньше время от времени налаживала контакты, поскольку он после нового года внезапно преуспел в физике и после отъезда Троя остался лучшим учеником класса. Артем сам принялся теперь поддерживать Лену, сам набирал ее номер субботними вечерами. Только успевал произнести «Алло» – и старшая сестра всякий раз восклицала:

– Лену?!

И Лена всегда оказывалась совсем близко – сразу перехватывала трубку, наверное, с другой стороны от аппарата. Складывалось впечатление, что она ждет этих звонков. О чем таком содержательном они беседовали, сложно было потом вспомнить, но часы за разговорами уходили незаметно.

– Какой же ты, оказывается, пустой болтун! – поражался Олег. – Кто бы мог подумать!

Ласкал слух ее голос в трубке, предназначенный ему одному, такой расслабленный и домашний; навевались представления о том, в какой она сейчас может быть одежде – явно не в школьной форме. Он даже так напрямую и спрашивал, в чем она есть.

Он еще больше привязался к ней, когда однажды, уже засыпая у телефона, она сказала томным, интимным-преинтимным голосом:

– Тема, давай завтра поговорим…

– Давай, – тихо и проникновенно согласился он, будто предложила она что-то необычное и чрезвычайно важное.

А закончилось все по принципу: и с Леной хорошо, и без Лены неплохо. Появилось в марте на доске школьных объявлений такое приватное сообщение: «Позвони кончите Лене». Соответствующий номер телефона прилагался. Елена подошла сразу же, едва выбравшись из массы толпившихся и хихикающих.

– Это сделал ты! – выпалила она.

– Нет, – ответил он лучшее из того, что умел произносить с завидной дикцией.

– Ты врешь, ты мне больше не друг, – ей неприятен один скандал, а она уже затевает другой.

– Если ты не веришь, то именно ты мне и не друг, – никогда в жизни он не истерил в школе и не обменивался с товарищами визгами. И выяснение отношений с ним было излишним – кроме короткой правды ничего нельзя было добиться.

Елена убежала с урока музыки и, окружившись Анькой и Олеськой, плакала злыми слезами в лестничном пролете между двумя этажами. Он прохаживался на перемене мимо – с равнодушным видом и равнодушным сердцем. Может быть, любовь выдержала бы что-то подобное, но симпатия держится на том, что нравится, и если оно больше не нравится – не о чем и сожалеть. Даже хочется от лишнего побыстрее избавиться, хоть и не принято сор выносить из избы.

– Что это Ленка взбрындила? – удивлялась Селена Станиславовна. – Ты никогда с таким удовольствием не разговаривал с девочками по телефону.

– Не болтал и еще столько же болтать не буду, – отмахивался сын, хоть и не беспечно, но отстраненно.

– А почему бы тебе самому не найти зачинщика? И ее бы защитил, и себя оправдал.

– Может, так бы и поступил, если бы она не поторопилась сама себе найти виноватого в моем лице. Если такая инициативная и самостоятельная – пусть и разбирается на здоровье.

И кто это, действительно, мог распространять о Ленке позорные записки? Хоть Артем никогда и не строил иллюзий, будто она общается с ним одним, но… ничего себе приятели! Очень кстати вспомнил он о том, что не умеет копаться в чужих душах и разбираться в чужих отношениях <…>

21.

Светилась в темноте тусклое окошко компьютера; от контраста слегка резало глаза. Голова заполнялась фразами и мыслями, в безлюдном доме чувствовалось присутствие чьих-то душ – он сам был достаточно чуток и впечатлителен, чтобы вытягивать их духовность как эссенцию с дальних расстояний.

– Ты знаешь, что я делаю? – звучал Артем в обоих ушах сразу; с правой стороны слова его входили в сознание и вязли в нем, не вылетая из левого уха на ветер. – Слушаю испанскую гитару и плачу…

– В буквальном смысле? – уточнил Восторк.

– Да, – горько подтвердили в телефонной трубке. – Текут слезы…

– И есть повод?

– Сегодня перед рассветом состоялась самотерапия. Первая серия. Весь день после этого кувырком: и физически мало что прибавилось, и морально тяжело…

«Itak, ya ne ponimayu, po4emu moi pisma do tebya ne dohodyat. Tvoih toje 4to-to ne vidno. Veroyatno, ih i net sovsem…» – набирает нарочито латиницей, чтоб не било упреками по глазам, чтоб не напрямик, не по-русски было сказано. Мягкостью такой закутывает до беспомощности, теперь не оправдаешься, почему у одного плохое настроение, в то время как у другого хорошее.

– Тебя это унижает? – перебивает Восторк свои мысли.

– Я думал, первый раз будет с девушкой…

– И будет первый. И с каждой очередной девушкой будет так внове, как впервой…

– С чего вдруг меня так прорвет? Я же не скачу из крайности в крайность, всегда выбираюсь потихоньку…

Жили и другие так же потихоньку – как вдруг прорвало интернет. Нашелся и тут повод.

«Почему ты молчишь сейчас? Я же вижу: ты он-лайн…»

– О чем задумался? – обгоняет Артем плывущие строки.

– Так… , о тебе!

– Что ты обо мне думаешь, я и так знаю, лучше скажи, что ты думаешь об этих новых обстоятельствах… – и пока он это говорит, глаза предательски скашиваются к полю сообщения.

«Почему когда молчу я, ты мне даже не выговариваешь, а когда я заговорю – обижаешься еще больше и молчишь специально?»

– Ты еще с кем-то разговариваешь? – бедная его голова похожа на многоканальный приемник.

– Только с тобой, честное слово, – спасение его, конечно, в спокойствии.

– Я теперь, понимаешь, не знаю, как жить и работать. Меня же, правда, как прорвало… Открываю словарь и первое, что вижу: abed – в постели…

– Если ты по-английски произнесешь «мирный граф» и «мы рисуем голубую воду» – получится вообще матерщина. Кстати, обед в постели – нормальный акт самоудовлетворения, сам не раз пробовал!

– Он еще шутит! Ты хоть чувствуешь то, что я? Как ты с этим справляешься?! – вопреки заявленной расфонтанировавшейся физиологии выливались из Артема риторика и лирика – вероятно, продукт сублимации, заранее размягченный в надежде приткнуть себя к каменной Восторковой скале.

– Не знаю, что чувствую. Я проблемы не вижу, – произнесены стопроцентно трезвые слова, но что-то в интонациях голоса сдвинулось, вздрогнуло, поколебалось…

«Или тебе есть, что скрывать? Или ты скрываешь, что тебе есть, что скрывать?»

«Не обижаюсь, не молчу и не скрываю. Что тебе далось? У меня повода нет так же, как и у тебя. Писать надо о конкретных вещах: когда, например…» – отвечает наконец Восторк письменно.

«А я не знаю когда… Поэтому и пишу…»

«Зачем сообщать то, что и по умолчанию известно?»

– Ты вот сейчас где сидишь? В какой части дома?

– На лестнице с ноутбуком.

– На экране, наверняка, мелькают ролики о неискренней любви, поэтому ты не понимаешь, что я говорю серьезно.

– Просто ты сейчас тоже не видишь моей проблемы. Мелькающей на экране…

– Кстати, хороший психологический способ занять ноющего. Втяни его в ответное обсуждение твоих проблем. Ну и как – что или кто?

– И ты даже знаешь, кто именно.

– Ага! Товарищ с зеленым глазом проснулся внезапно, как вулкан! – голос Артема прозвучал привычно шутливо и бодро.

Восторк же начал говорить все горше и горше:

– Вот как случится иной раз что-нибудь, не поймешь зачем и не знаешь, как реагировать. Вроде чего-то подобного ждали, но в такой форме преподносится – что ни два, ни полтора. Не порадуешься, что оно было, и не имеешь права досадовать, словно этого вовсе и не было.

– А ты думаешь, как я дошел до истории с самим собой? Потому что другие обычно ничего не дают, а если и дают, то лучше бы уж не давали!

Не выключая интернета, не выходя из системы, Немеркнущий захлопнул крышку компьютера, опасаясь спроецироваться на экран и увидеть в отражении неинтересную себе свою печаль…

Рейтинг@Mail.ru