Шарлотта Лис
Край воронов, или Троянский цикл
В эту пятницу он не нагрузился никаким скарбом, чтобы посвятить выходные Насте, Артему и всем тем, кому, если вспомнить, он еще что-то обещал. До вечера он просидел в учительской на диване, распивая кисломолочное и выставляя оценки. Без детей и без учителей школа приобретала для него особую прелесть – она начинала принадлежать ему целиком, у него на руках оставались ключи от всего развивающего отделения; он отбрасывал ботинки и разваливался на работе в различных вдохновенных позах, как дома…
В субботу с утра Немеркнущий обычно еле переставлял ноги и спотыкался на лестнице, спускаясь из спальни в кухню. Он долго не мог собраться, хотя практически не обращал внимания на свой внешний вид – в рабочие дни за это же время он молниеносно рисовал на глазах стрелки и убегал из дома уже в семь. Подъезжая к школе около восьми, он слушал звонок на первый урок по расписанию муниципального учреждения – и отправлялся через все здание в пустующий образовательный центр «Умка», чтобы сидеть там до девяти, набираться рабочего запала и строить радужные планы на предстоящие четыре-пять уроков. Войдя же в университет после половины девятого и застрявши на площадке второго этажа, оставалось только одно: ждать Артема. Снизу поднимались толпы юных созданий, и он сканировал их взглядом, представляя и себя молодым студентом, мысленно вписываясь в течение их жизней. Когда ему было 17 лет, он, как и многие, считал поступление в главный государственный университет престижным для себя, однако не поступил по совсем иным причинам, в то время как народ проваливал экзамены, но не отказывался от своей мечты. Восторк назвал здание сельской школой из-за расположения боковых лестниц по обеим сторонам главной! В Государственном Техническом архитектура была хитрее: переход на верхние этажи можно было вполне обнаружить в неожиданном месте – в стенном проеме между двумя широко расставленными аудиторными дверями, например. Там можно было прятаться и уединяться на подоконниках среди рассыпанных окурков – что только в этом хорошего? Но теперь, стоя на ступенях центральной лестницы и подпирая спиной перила боковой, он испытывал неприкрытую гордость – и в состояниях ее несвоевременной зашкаленности он был готов по-американски класть ноги на стол в кафе «Старый Замок», что читалось у него на лбу и чем он травмировал персонал. Имея дома подъем в рай, он уже не думал о пыльных прокуренных лестницах, пронизывающих двенадцать этажей Технического вместо скромных четырех Главного…
Они с Артемом висели в этом университете и на социальной лестнице. Раз в неделю посещали пары своего руководителя Октора Грайворонского, на которых он читал лекции филологам третьего курса; при этом Восторк являлся бывшим дипломником все еще не защитившегося аспиранта из команды того же Октора, и теперь, встав с прежним преподавателем на одну ступень, он совершенно запутался в своих научных связях. Костя Едейко по этому поводу удачно шутил:
– Смотри, Восторк, защитишься раньше меня!
Октор Тихонович являлся без пяти минут девять, отпирал кафедру истории древних языков и типологии культур; заговорчески улыбаясь, запускал туда обоих молодцов и пил на их глазах зеленый чай. Это был высокий статный мужчина лет сорока в бежевом костюме с черным зонтом. Незамутненность его лазоревых глаз и проседь в каштановых волосах придавали ему святости, под маской чего он изощренно острил, обращался к аспирантам на «ты» и вместо приветствия мог потрепать чьи-то всклокоченные с утра волосы. Сверившись по разным часам, он начинал читать теорию перевода на отборнейшем интернациональном языке. Девочки и избранные мальчики рассаживались вокруг круглого стола, преданно глядя на него. Артем ловко строчил, почти не отрывая пера от бумаги. Восторк не понимал половину, но каждый раз довольно уверенно с умным видом заполнял три страницы с узкой линовкой грамматически осмысленными английскими фразами. В этой аудитории они недавно познакомились; Артем вошел, уже разыскивая его глазами, потому что Октор много рассказывал о новом парне; Восторк же, напротив, об Артеме даже не догадывался, хотя дружба последнего с Грайворонским насчитывала славных двенадцать месяцев.
– Я уже на пятом курсе начал к нему на лекции ходить в пединституте. Теперь здесь хожу…
– И часто аспирантам приходится повторять то, что они уже изучали? – осведомился Восторк довольно кисло.
– Это на всю жизнь! Из тебя ведь преподавателя готовят!
– А школьное учительство будет засчитываться?
– Но ты ведь не занимаешься с детьми своей ономастикой?
– Могу и заняться. А почему же ты не пошел в педагоги?
– Подумал, раз ты уже трудишься, я буду лишним!
– Вот как? Тогда придется тебе написать за меня диссертацию.
– Видишь? Ты уже осознаешь, что лучше соискателю быть фрилансером, свободным человеком с неукротимой мыслью. Кстати, каждый десятый выпускник педагогического так и не становится учителем…
– А товарищи смежной специальности не могут занять свободные вакансии! Можешь ли ты себе представить: сначала мне приходилось объяснять, откуда в техническом университете взялся гуманитарный факультет, потом я доказывал, что преподаватель филологии круче, чем просто учитель русского. И в итоге, меня браковали за недостаточный объем производственной практики.
– Разумеется, в традиционке нужна методика. А ты кто? Махровый теоретик. Скорее всего, ты приходишь в класс и говоришь: «Ну, дети, я не знаю, что вам может быть непонятно в этой орфограмме… А давайте мы с вами лучше обсудим хезитацию в вашей речи…»
– Да ладно, – препирался Немеркнущий. – У нас защищалась одна сокурсница по хезитации как раз; я в зале сидел и ничего не понял…
– О! – засмеялся Артем. – Как можно понимать чужую тему, если сидишь, уткнувшись в свою дипломную работу?! Ты хотя бы ухватил ключевое слово из ее выступления, а я-то все равно что один защищался!
– А я на семинарах к чужим ответам совсем без внимания относился, думал в это время, что бы самому сказать. Всякие доклады, рефераты – я слушаю и слышу набор слов! Даже на работе сначала страшновато было – как у детей дискуссии проводить… А они теперь друг за другом высказываются – и ты представь, я все воспринимаю, мне интересно, и ответы у меня сыплются как заранее готовые. Не ожидал от себя!
– Звездная ты личность! Очутившись в центре внимания, такие, как ты, сияют еще сильнее – в том числе и засчет внезапного просветления мозга! Кстати, если содержимое средней школы не повергло тебя в отключку – это уже первый шаг в любую методику. Я-то, честно признаться, на той же практике так подзагрузился общением с детьми, что чуть не повесился на шторе! Не знаю, почему я этого не сделал…
– И что, собственно, сложного в традиционном обучении? Ты пол-урока рассказываешь, они пишут, потом ты сидишь – они выходят к доске, ты – «да» либо «нет» и хлоп оценку. А мне в ЦРО на собеседовании сказали, что требуется хороший филолог, а работать с детьми они сами научат.
–Я знаю это веяние. Речь примерно о том, чтобы у детей физкультуру вел спортсмен…
– У них всерьез все перевернуто с ног на голову. Спрашивают: «А у вас хватит теоретической базы для пятого класса? Может быть, для начала возьмете 2У и 2М?» Тут я выпал в осадок.
– А у них нет понятия началки совсем?
– Есть! Но с целой кучей предметников.
– Бедные дети! Тебя чужим именем не называли? Хотя ты же там один мужчина – ни с кем не перепутаешь.
– Ничего. Я еще могу дожить до «Христофора Восторковича» в свой адрес. Или до «Ивана Ивановича». Но меня поразило, что вдруг предлагают классы, на которые меня вообще не учили!
– И с кем работаешь в итоге?
– Ну взял этот 2У… На пробу. Двенадцать человек. За пятый класс, конечно, тоже взялся. А то безобразие: я, мол, не дорос до уроков в средней школе…
– С началкой сложилось? Не подвело правило «жи / ши»?
– А мы на изучение потратили три дня. Причем, не учили, а объясняли. Зачем оно нужно, как его получили, какие языковые явления за этим скрываются… Пока не поймут сути и важности – бесполезно зубрить. Я сам из-за этого недоразумения плохо учился в их возрасте. Но в самом классе меня поразило другое: захожу в кабинет – и понимаю, что таких малышей в жизни не видал. У меня племяша в этом году первоклассница, и я думал: она – единственная в своем роде. Как сказал бы мой пятиклассник Денис Лобанов: «У вас зашоренное сознание…»
На семиотике собрался полный поток – несколько десятков девушек; были среди них и близнецы, и двойники, многие имели на глазах правильные стрелки, иногда даже стильно мерцающие. Это единственное, что удавалось увидеть боковым зрением – в лица им совершенно невозможно было смотреть. Может быть, Восторк не умел этого делать?! – но они всегда сердились. Красились, привлекали внимание – и не знали, куда провалиться из зоны видимости. И он рассматривал с 15 до 17 лет женские бюсты; став постарше – ноги выше колен, но все ему не нравилось, то сильно худо, то слишком толсто, а после 20 надоело об этом и думать. Они стали казаться ему одинаковыми.
В начале пары Октор вручил им толстую книжку и отправил обоих копировать некоторые листы. Следовало подниматься на пятый этаж с таким низким потолком, что чердачная его принадлежность была безоговорочна – и становилось понятно, что английское отделение, располагавшееся там, заселялось в университет последним. Ксероксы стояли в читалке, а электрический шнур для подключения выдавали в библиотеке. В первый раз Артем застыл с ним в руках: блок питания был напротив, но на задней панели аппарата стояла гладкая обшивка. В поисках утраченных разъемов пришлось лезть вниз почти под крышку.
– Я жить хочу! – пробасил Артем трагически… Потом Восторк копировал самую середину страницы без краев.
– Нет, это не подойдет, – сказал он бесстрастно, Артем в это время заливисто смеялся над тем, как сам же охнул, получив лист на руки. Книгу перевернули и сделали копию с очень черными полями.
– А что сделаешь…
– А дай-ка я!
– Ну начинается, – сказал Восторк, насмешливо растягивая гласные, – что за стадное чувство?
– Я не стадом, а по очереди…
– За мной не занимать, колбаса закончилась. И звонок был.
– А тебе не нужно занятие?
– Я копирую. Это ты стоишь…
– А я повторно. Это ты новенький.
– А ты любишь учиться. Из тебя кого-то готовят! А я-то в ценные работники выбиваюсь.
– Ничего у тебя не выйдет. Ты уже работаешь, ценность ты наша. Нет, не наша! А мне пока только остается прислуживать Октору.
– Проигрываешь! Тебя Октор уже давно знает, а мне еще предстоит проявиться. Или я, по-твоему, пришел на тебя смотреть?
– Сам ты проигрываешь! Ты сюда поступил не для того, чтобы копировать. И вообще Октор все равно не видит, кто из нас работает. Посмотрел бы он, чем мы здесь занимаемся на самом деле!
Тут Восторк по-мужски хлопнул его по плечу и сам захохотал:
– Аппарат копирует, мы болтаем. По-твоему, выпущенным из аудитории надо продолжать молчать? Кстати, отпустить и послать – это разные вещи?
– Да… Иногда даже противоположные.
– А Октор нас отпустил или послал??
– Ну ты даешь! Давай рассуждать логически: с пары он нас, конечно, отпустил, но послал по делу. Нельзя же отправить в одно место, не отпустив с другого!
– Где же твоя противоположность?
– Нет, по смыслу они противоположны. Направление векторное: туда-сюда. А в контексте связаны. Ты ведь можешь сказать: «Я злой, а не добрый».
– Я утверждаю одно качество и отрицаю другое, да? А ты отпускаешь и посылаешь одновременно! Скажи мне тогда, как они противоположны, когда одно слово исключает другое. Я у тебя не про парадигматику в языке спрашиваю, а про значение в жизни.
– Мне уже кажется, они похожи. Что тебя отпустили, что послали – результат один: ты уходишь!
– А как у нас с синтагматикой?
– Отпустить откуда? Отпустить куда? Ха-ха! Отпустить кого?!
– Во! Можно сказать, что Октор отпустил нас копировать?
– Получается, что копирование – наше личное дело. Но это ведь ему было нужно…
– Ну вот, – сказал Восторк печально, – вот видишь, он не отпускал нас копировать…
– Как это?! – Артем даже испугался. – Сами, что ли, ушли?!
– Да ладно, – примирительно ответил Немеркнущий. – Нас отпустили. Только – «с пары». А копировать нас именно «послали».
– А наоборот: «послать с пары»?
– Здесь просто. Тебя не послали по определенному делу и не отпустили по твоим собственным нуждам. Никому неинтересно, чем ты будешь заниматься. Главное, чтобы ушел.
– Пусть так, но разве когда тебя отпускают, кому-то интересно, чем ты будешь заниматься?
– Не то, чтобы интересно, но важно услышать, куда тебя отпустить. «Отпустите к врачу» и «Отпустите побродить по коридорам» – есть разница?
– А если я просто скажу: «Отпустите меня с пары»?
– Равнозначно требованию отпустить тебя просто так.
– Но преподаватели иногда отпускают просто так?
– Это означает, что не будет пары, и у профессора на это свои причины. «Я отпускаю вас, потому что иду к врачу». При этом вас благословляют на все, что бы вы в дальнейшем ни сделали: «Идите с богом, дети. Зачем вам эта лекция!»
– А если я один отпрашиваюсь, и мне говорят, что отпускают – как думаешь, какую связь держит в голове преподаватель: отпускаю к врачу или с пары?
– Для тебя пока проблема не в походе к врачу, а в том, чтобы уйти с пары. Преподаватель тебе эту проблему решает. И для него фактом становится твой уход с занятий. Он уже не увидит, как ты в больницу ходил. Впоследствии он может просто сказать: «Этого студента я отпустил». Сразу понятно, что по уважительной причине. А ты держишь в голове свое направление и осознаешь, что отпустили тебя ради этого.
– А мне кажется, это неуважение к себе, когда акцентируешь фразу «отпустил с пары». Уже не учишь, а будто только и делаешь, что отпускаешь. Лучше подчеркнуть эту уважительную причину – «к врачу». А для тебя пока важен, – верно ведь в начале говорил, – сам отгул; отпустили – и ты уже рад. Ты понимаешь, что и к врачу успеешь, и может еще время остаться для чего-нибудь…
– Даже и не знаю я. Здесь, наверное, человеческий фактор: кому как нравится. Я уже о другом думаю. Я у тебя ошибку нашел.
У Артема на лице изобразился сюрприз. В ответ он только развел руками.
– Мне кажется, что Октор не отпускал нас с пары! «Отпустить» – это уже совсем, а если на время, то нет необходимости упоминать об этом. Мы понимаем, что нас послали за делом – исполняем и возвращаемся.
Они спустились. Перед дверью Артем придержал Восторка:
– Ты быстро заходи и сразу на заднюю парту… А то все на тебя смотрят, а я впадаю в самообман, что хотя бы четверть из этих взглядов провожают меня…
12.
Они впервые – в 10 классе! – выбрались из школы в какое-то другое заведение; особо одаренные здесь хотели представиться друг перед другом, от этого казались окружающим странными, а между собой – чудными вдвойне. Большинство мальчишек выглядели великовозрастными, носили красные пиджаки или ходили в майках с открытыми плечами. На уроках с умным видом все как один решали трудные математические задачи, а на переменах либо непреступно прохаживались вдоль стен, либо ржали в сортире. Девочки были похожи нарисованными лицами на кукол, но отличались скверными кошачьими характерами: провоцировали всех вокруг, а потом выясняли отношения.
Три фурии и два циника сразу слиплись вместе как одна сатана. Рыжий розовощекий толстяк и плюгавенький серый малый имели слабость к одухотворенным девушкам с длинными косами, которые, конечно, есть везде, даже в исправительных школах. И этим тихоням начинали вдруг твердить о здоровой любви и непринужденном общении. По тону их речи оставалось не совсем понятным, что вышеозначенных юношей заботит. Если бы им было хотя бы около 17, намерения их отчасти прояснились, но в среднем пубертате дело выглядело совсем уж нечистым и темным. Девочки подозревали, что это клоунада, выдаваемая за правду и нужно отшучиваться, но почему-то всегда пугались и вступали в чрезмерную оборону, что приносило зачинщикам их сомнительное удовольствие. В средней школе Михеля Шорохова пытались дрессировать, но он ускользал из средств управляемости и восклицал восторженно-классическое «Я люблю ее». Что мог возразить учитель, если шедевр «Я вас любил» парень читал лучше всех и на уроки хаживал в белом костюме…
На трех пресловутых девиц из этой компании Восторк диву и злу давался. Это было редкое уродство, а Восторка нельзя было обвинить в предубежденности по поводу унаследованного внешнего вида людей. Просто никто из его знакомых не рождался с малиновыми волосами, а тут Анечка Хрусталева притащила свои снимки времен 8 класса, где она орет, брызгает слюной прямо в фотоаппарат да еще и трясет своим химическим пучком. В Лицей при Университете Анюта явилась с гладкой прилизанной нахлобучкой из белых (почему-то хочется добавить – слипнувшихся и попахивающих краской) волос… Однажды на 11 этаже Технического Университета в аудитории, забитой людьми, когда шестой час вечера позволял ей отражаться в незавешенном оконном стекле, устремленном в темное небо, она приставала к одному из тех, кто ходил в безрукавках. Что-то она из него вытрясала, зачем-то просилась на руки – в итоге они упали на скамейку, и так уже сломанную. Она оказалась сверху и орала откуда-то из-под крышки стола.
– Кто это? – подумал Восторк, решающий сложную пространственную задачу перед занятием. Нелегко было узнать в ней девочку с длинными русыми волосами, фото которой выпало из-под карикатур существа с розовой челкой. Эту фотографию Восторк украл – ей было там явно не место!
Вторая особь расхаживала семенящими шагами в длинных юбках. Волосы опять же слипались стрижеными пучками, но были радикально черного цвета, а поскольку они блестели, то создавалось впечатление, что они истекают некачественными чернилами. Нос у нее был острый, а кожа так же блестела, как и волосы – разумеется, белоснежным кремом, но над ней явно хотелось позлорадствовать, поэтому само собой думалось, что это счастье у нее от пота. Третья подруга была менее уродлива, имела хотя бы спортивный вид, завязывала хвост из нормальных каштановых волос, но огромные свои глазищи обводила еще более заметными синими кругами.
Помимо будничных мелких хлопот у вышеописанной диаспоры лежало на сердцах большое горе. Числились в группе два мальчика, оба были заучками и выглядели при этом как божья кара. Отрастающие волосы цвета вороного крыла свободно шевелились вблизи таких мест на шее, которые не отказались бы уже целовать и взрослые женщины. Один из них имел облик смазливый – редкий по своей совершенной исполненности: круглые глаза разных цветов… не сказать – радуги, но поскольку это было врожденным свойством, гармония между радужными оболочками угадывалась. На фоне переливающейся зелени одного глаза второй заволакивался по центру вокруг зрачка дымчатой карей тенью, и этот резкий переход к потемнению глаз делал его взгляд проникновенным и глубоким. Черты лица его были плавные, сглаженные, преисполненные благородства, к ним очень шла улыбка, а он все время фонтанировал глазами позитивную эмоцию. Друг его цеплялся черными очами за предметы и сверлил людей. Обаятельным он вряд ли был, подобная внешность соответствовала образу война – азиата в детстве. Цвет лица имел преимущественно бледный и бледнел еще сильнее – и тогда легендарные фамильные брови и чересчур яркие губы проступали еще отчетливее, становясь чувственными, сексуально-притягательными точками. Оба товарища носили черные футболки с драконом и гремели связками цепочек на светлых джинсах, перетянутых у пояса жесткими солдатскими ремнями и неимоверно расширенных внизу. Разговаривали они только с нужными людьми в основном по делу, упивались своим достоинством и упорно продолжали забиваться в углы и аскетствовать, наводя при этом все более нарядные марафеты. Когда один вдруг навел белые перья в волосах, а другой – черные стрелки на глазах, толпа ахнула, и наиболее заинтересованные бросились на амбразуру.
– Восторк, а губы у тебя тоже накрашенные?
– Нет.
– Для чего тебе подводка глаз?
– Мне это идет.
Таков был первый заход. Он действительно находился на своем месте, в своей тарелке, и разговор свелся бы к восхвалению его личности, стоило бы ей согласиться. А Светлой Алексе очень хотелось раздавать ценные советы. Успехи Анны Хрусталевой с Троем можно было назвать промежуточными:
– Почему ты совсем не осветлил волосы?
– И ты бы меня спросила, зачем я это сделал?..
По крайней мере, этот занялся словесной эквилибристикой, не переставая улыбаться… На последующие попытки снять их с насиженных мест Трой продолжал переводить тему разговора бессмысленными многословными речами, ловко вписываясь в средневековые каноны галантности. Восторк же открыто хамил и злобствовал – раз за разом ничего нового в этом не было, ответные грубости он не трудился слышать и не вступал в продолжительные беседы. И хоть последнее слово оставалось за ними, все равно ситуация складывалась скучная и обидная. Их явно считали болтушками. Трой в этом смысле был интереснее: он отбивался ровным голосом, пока всех их уже не разводили обстоятельства. Пока Троя зажимали в углу, наседая на него втроем, Восторк вдруг самостоятельно подал повод для ссоры. Он появился из ниоткуда и… увел товарища из замкнутого девичьего круга. С легкостью, за руку и без всякого сопротивления. Алекса Светлая вдруг поняла, что не станет она хвататься за мужчину и перетягивать его, как канат. Хрусталева потеряла в Троя веру. Тата Гратова криками дала отмашку:
– Я не поняла? Он твоя собственность, эй?
… Старые джинсы. Старая отмершая шкура. Он явился сегодня, как детдомовец. Только в это заведение годны отцовские подарки двухлетней давности. Или на дачу. Вчера, как всякий ненормальный человек, он расхлебывал свою горькую чашу во дворе университетской новостройки, отданной под отдельное помещение Лицея. В одиннадцатом классе они внезапно переехали и расселись в стандартно обставленных школьных классах. Обедать ходили на больших переменах в университет ради кексов, коржиков и всего того, что еще просилось Трою в рот. От этой умиротворенности не осталось и следа, когда Восторк потонул в жидком цементе; отправив в небытие белые ботинки и нижнюю часть джинсов, он нешуточно взвыл и даже вылез, не затвердевши, при виде надвигающегося грузовика. Таким образом у здания доделывали крыльцо, и ученикам здесь явно было не место. Песок с мутной серой кашей стекали как с гуся вода. Через двадцать минут он вышел из туалетной комнаты в идеально мокрых штанах до самого колена. Трой появился следом, рассуждая о зыбучих песках. С опозданием и невозмутимыми лицами – и не так уж это было для них-то тяжело – вошли они на последнюю пару под пристальные взгляды всех страждущих мщения. Злорадный восторг мелькнул в глазах Хрусталевой, но тотчас разбился, как хрусталь, о Восторково выражение лица, не оставляющего сомнений в том, что так и надо. Разумеется, оба напустили на себя личину, и в глубине души Анна думала вовсе не те глупости, готовые сорваться с языка, вроде «Кашу на себя опрокинул?» или «В унитаз провалился обеими ногами?»; теперь ей стало интересно, а можно ли вывести его из себя. Вечно великаны – титаны мысли или красоты – висят, как бессильные, на цепях или слепо бредут по дороге, ничего вокруг не замечая и не догадываясь о проблемах. В итоге, всю эту мелочь решают совсем не знойные мужчины, которых вовсе не хочется любить…
Старые джинсы. Воспоминания о минувшем дне. Помещение аудиторных занятий английской подгруппы продвинутого уровня. По две парты в ряд. Он сидит посреди кабинета, согбенный над желтой продолговатой книгой. Позади восседает Хрусталева и упорно тычет ему в спину циркулем. Самым беспощадным образом. Самым острым концом. Он точно знает, что проходит все, пройдет и это, нужно лишь потерпеть и не допускать в жизнь сентиментальных моветонов своей слабости. Терпеть? Он поднимает глаза на молоденькую учительницу – каких-то пять лет разницы, и он уже бережнее относится к женским ощущениям. «Жалко ее, – думает он, – совсем не обязательно вот так сразу понять, что твои слушатели заняты исключительно друг другом…» Потом он, не поворачивая головы, не производя суетливых истерических движений, забрасывает руку назад и ребром ладони отпускает затрещину куда попало. Воцаряется тишина, хотя и так было нешумно; теперь молчание приобретает характер сдерживаемых восклицаний. Анька немеет – видимо, осознает, что забыла, как великаны, не заметив, давят окружающих. Англичанка растерянно хлопает глазами, переводя взгляд с одного на другого, не зная, к кому обратиться. Маячат за приподнятой картонной обложкой огромные и с близкого расстояния расплывающиеся Троевы глаза; нет, не читает – ведь интересно! – и смотрит на Восторка, как в детстве, наивно и чуть таращится.
– Аня, если нужно, выйди и посмотри глаз, – озвучивает преподавательница, как ей кажется, конструктивное решение. А сама думает, в каких фразах будет доносить на круглого отличника.
– Я и так его прекрасно вижу, – кротко отвечает Хрусталева, и это будет единственная ее фраза и по поводу глаза, и о ситуации вообще. Классная дама не пыталась ее спросить о чем-то; как обычно, всем было понятно, отчего девочка половину пары втыкает иголки в чужую спину, а с какой стати распустил руки мальчик – действительно, странно.
– Мне кажется, она чего-то добивалась и получила то, чего и хотела, – формула успеха совсем в циничном стиле Михеля Шорохова.
– Конечно, они не будут беседовать с ней по сути, всем стыдно сказать: «Что же ты пристаешь к парню?» Если ты даже и не узнаешь о такой разборке, все равно окажешься сахарным в их разговоре, – говорил Трой. – Лучше они попросят ее не приводить отца, представят, что им самим так будет лучше…
– Я бы на твоем месте не боялся кулаков разных стариков… – сердито бросил Восторк.
– А я не испугался бы их и на твоем месте. Лучше пусть покрасят морду, чем отчислят. У нее дядя здесь работает.
– И она учится здесь как дочка начальника? А у меня отец – раздолбай, а матери вообще нет! Поэтому если кому-то что-то надо объяснить – это ко мне <…>
13.
Возле прилавков со времен пришествия нынешнего хозяина царила темнота; от дверей по диагонали расходились два зала: в одном взбирались рядами к потолку книги издательства «Пироги», которое поддерживало никому не известных желающих высказаться и выпускало им антологии в желтых, разрисованных комиксами обложках. Интересовались подобными новинками поголовные неформалы, и заведение могло вести статистику и высчитать их процент среди населения. Напротив давали пироги, и не просто бабушкины пирожки, умещающиеся в ладонь – это были целые квадраты, набитые хлопьями творожных и овощных масс, обвешанные лохмотьями остывшего растопленного сыра. Употреблявшие этот продукт обычно забывали о трапезе на полдня. Заведение радушно принимало железнодорожных туристов, которым некуда было деться из плотного графика своих отъездов, прибытий и пересадок. Такие люди часто ехали заграницу из провинций и угадывали на промежуточные станции в заколдованный отрезок времени с 5:50 до 7:55, без завтрака и без представления, где его найти. Подобные размышления и подсчеты предписывали кафе «Desire» внеконкурентную работу в ранние утренние часы. За барной стойкой стоял сам хозяин Дезар, или Денис Азаренко; после заката он бойко торговал книгами, но иногда сбивался, когда покупатель погружался в чтение, не отходя от кассы, – и предлагал пироги. Ночь он проводил беспокойную, опасался проспать работу и поэтому тусил, и это все же не спасало его от страха опозданий. Зато днем он мирно отсыпался, пока младший брат письменно преуспевал в тонкостях частной науки.
– Здорово! – приветствовал Артем. – Я уже час жду. Ты похож на блеклую женщину.
Естественный Восторк, похожий без макияжа на стопроцентного мужчину, устало присел на краешек стула, выставив на стол толстенные манжеты черной потертой косухи.
– Смысл ждать человека раньше назначенного часа?
– А я дожидался этого часа. В страдание по тебе я не успел погрузиться – ты вовремя пришел. А если бы я любил тебя по-настоящему, то ждал бы несколько дней. Эх ты, злюка! Спорим, что ты-то трое суток меня вспоминал?
– Да, мне неприятности всегда не давали покоя… Ты понимаешь, ко мне скоро приедет Настя, а тут…
– Нет, стоп! Я первый записался, и ты должен был скорее ее визитом пожертвовать.
– Она не в том возрасте, чтобы ей отказывать. А пожертвовал я скорее собой: с самого утра под обоих прогибаюсь…
– В таких случаях всех посылать надо. Встаешь и уходишь в третье место исключительно сам с собой, – крикнул Дезар от бара.
– Куда еще идти? – возмутился Восторк. – Я спать хочу. Я вас прекрасно и сидя пошлю.
– Смотри-ка, гонит из родного дома без зазрения совести. Господин Мерков, не боишься больше, что тебя за непослушание отравой накормят?! – глумился Денис.
– Я не МЕрков, я ЧмейркОв, – мрачно возразил Немеркнущий. – Артем, а ты достоин самых щедрых посылов в самые сокровенные места… Ты еще и трепач.
– Хватит материться, учитель русского языка!
– Я тебе тут не учитель, – отвечал он и активно продолжал посылать.
– Перестань, говорят. А то напишу работу на тему: «Фаллические образы в речи Восторка Христофоровича» – и ты будешь еще долго оправдываться в своем онанизме.
Когда развлеченный ими Дезар с ухмылкой подал пресловутые пироги, оба позавтракали с неомраченными аппетитами.
– И вместо того, чтобы перебирать мои детские страхи, – говорил Восторк, отодвигая тарелки, – мог бы рассказать про свои взрослые ужасы!
– Знаешь, – ответил Артем примирительно, – если твои страхи изменились, то ты выиграл. Потому что я до сих пор боюсь снов, в которых изображаюсь я, потерявший рюкзак где-то в школе.
– А, я знаю такие сны: иногда еще голым оказываешься в общественном месте!
– Оказываюсь, – признался Артем, – но спрятать себя проще, чем найти сумку с книжками.
– Да, – произнес Восторк задумчиво, – мои страхи повзрослели по-настоящему. Теперь я боюсь… гомосексуалистов!
– Ой! – Артем даже откинулся на стуле и воздел руки. – Неужели тебя где-то угораздило их напугаться?
– Было у моего друга двое друзей…
– И тебя приглашали четвертым!
– Да уж, он всерьез думал, что можно с ними дружить. А я в конце концов одного из них ударил.
– Вот! Одно и то же! Я знал. Тебе впору себя самого бояться. А меня лупить не станешь?
– Я с малознакомыми подчеркнуто вежлив…
– Как профессиональный двурушник. Хорошо, что предупредил… Значит, через месяц-другой из твоей шкатулки будут выпрыгивать дюжие Восторки с серьезными намерениями?? Только чем же тебе так близок стал твой окровавленный гном?
